Ускользающий ангел

Как только Эми хватятся, у графа обязательно возникнут подозрения, и начнется погоня.

— Помоги мне, Господи… пожалуйста… помоги! — взывала Ула, торопясь через поля, пробираясь сквозь рощицы.

Лунный свет становился все ярче, и, хотя дорога теперь была хорошо видна, Ула опасалась быть замеченной.

Она старалась не выходить из леса, но иглы хвойных деревьев и неровные тропинки очень затрудняли быстрое продвижение, потому что домашние туфли почти развалились и израненные ноги девушки мучительно болели.

Идти полем было гораздо проще. Наконец, после долгого пути, совсем обессилевшая, Ула увидела впереди свет, который никак не могла объяснить себе.

Он исходил из лесной чащи, где густые заросли не давали двигаться быстро.

Девушка решила, что это скорее всего костер, разведенный дровосеками, и в этом случае следует держаться от него подальше. Дровосеки, несомненно, сочтут очень странным, что молодая женщина бродит ночью в лесу одна.

Но, подойдя поближе, Ула с облегчением обнаружила, что на лесной поляне находятся не дровосеки, а цыгане.

На краю поляны стояли четыре пестрые кибитки, а вокруг костра сидели темноволосые цыгане и цыганки в ярких красивых платьях.

Ула решительно направилась к ним.

Один из мужчин, заметив ее, встревоженно вскрикнул. Тотчас же все цыгане повернулись к девушке, и взгляды их наполнились враждебностью.

Выйдя к костру, Ула сказала по-цыгански:

— Добрый вечер, друзья!

Цыгане изумленно посмотрели на нее, и один мужчина сказал:

— Кто ты и откуда знаешь наш язык?

— Я ваша кровная сестра, — ответила Ула и, протянув руку, показала маленький белый шрам на запястье.

Один цыган, высокий мужчина, поднялся с земли, и девушка решила, что это предводитель табора, или, как его еще называют, отец семейства.

Мужчина осмотрел ее запястье и обратился к своим соплеменникам. Ула поняла, что он подтверждает ее слова: она действительно обменялась кровью с цыганом и, следовательно, является их сестрой.

Приход отца Улы находился в краю, знаменитом своими сливами. Из года в год цыгане, прибывавшие в Вустершир на сбор слив, разбивали табор на лугу у дома викария. Ула с самого раннего детства играла и разговаривала с ребятишками-цыганами .

Было совершенно естественным, что Дэниел Форд сблизился с людьми, гонимыми и отвергаемыми обществом.

Одни огульно обвиняли всех цыган в воровстве, другие боялись их «сглаза» или считали, что цыгане крадут детей.

Отец Улы смеялся над этими страхами.

— Эти люди не имеют земли и крова, но они тем не менее такие же, как мы. На мой взгляд, цыгане честный, добрый, веселый народ, а то, что среди любой нации находятся воры и обманщики, — доказывать не надо.

Однако очень немногие прислушивались к его словами, и местные землевладельцы не позволяли цыганам разбивать табор в своих владениях, хотя и приглашали их не только для сбора слив, но и вообще во время обильного урожая, когда требовалась дополнительная дешевая рабочая сила.

Ула немного выучилась говорить по-цыгански. Цыгане были очень признательны ее родителям за доброту.

Когда Уле было пять лет, у предводителя табора родился сын. Дэниел Форд крестил его, и отец мальчика сказал:

— Сэр, я мало чем могу отплатить вам за вашу доброту ко мне и моему народу, но, если позволите, я соединю кровь вашей дочери с кровью своего сына. Ваша дочь станет сестрой нашего народа, и повсюду цыгане будут радушно принимать ее и помогать ей, делясь с ней последним.

Он произнес эти слова от всего сердца, и Дэниел Форд понял, что отказ будет воспринят как обида. Поэтому он разрешил вожаку цыган сделать небольшой надрез на запястье своей дочери и такой же — на руке его сына.

Затем вожак сжал две детские ручонки, и их кровь смешалась. После этого он произнес слова, восходящие корнями к глубокой древности:

— Теперь я стала цыганкой, мама! — радостно воскликнула Ула.

— Если и так, ты на нее нисколько не похожа, дорогая, — рассмеялась леди Луиза. — Но как знать, может так случиться, что однажды тебе понадобится помощь цыган… Хотя более вероятно, что это им понадобится наша помощь.

Но сейчас Ула знала, цыгане помогут ей. Вне всякого сомнения, это Господь, услышав ее молитвы, послал их.

Усевшись у костра, девушка объяснила, что ей пришлось бежать, так как ее принуждали к браку с человеком, который ей отвратителен.

— Мы направляемся в Вустершир, — сказал один из цыган. — Сначала мы будем окучивать картошку, потом собирать хмель, и только после сбора урожая слив мы двинемся дальше.

— Могу я просить вас взять меня с собой? — спросила Ула. — Только должна сразу же предупредить, что меня будут искать, так что мне придется прятаться.

— Ты поедешь в одной из кибиток, — сказала цыганка. — Моя Зокка одного с тобой роста, так что одежда тебе найдется.

— Спасибо… огромное… спасибо! Радость и признательность захлестнули девушку, Ула почувствовала, что у нее дрогнул голос, а на глаза навернулись слезы.

Маркиз Равенторп возвратился в Лондон очень поздно, так как хотя он и сказал своей бабушке, что будет ужинать у Кавендишей, множественное число употреблять он не имел права.

Когда маркиз приехал в большой дом, расположенный неподалеку от Эпсома, его ждала там только леди Джорджина Кавендиш. Ее супруг, видный государственный деятель, как и предвидел маркиз, присутствовал на важном заседании палаты лордов.

После скачек маркиз был в приподнятом настроении. Две его лошади пришли к финишу первыми, а еще одна, заявленная впервые, также бежала очень неплохо и, хотя и не заняла призовых мест, продемонстрировала хороший потенциал на будущее.

Скачки в Эпсоме не считались главным состязанием сезона, но маркиз Равенторп предпочитал их многим другим.

Вдобавок ко всему, Эпсом находился недалеко от Лондона, и маркиз знал, что, когда он соберется наконец возвращаться, дороги будут свободны, и в яркую лунную ночь его прекрасные лошади не позволят дороге домой показаться монотонной и утомительной.

Леди Джорджина выглядела очень привлекательно. Вместо своих знаменитых рубинов она надела изумрудное ожерелье, которое подчеркивало цвет ее глаз.

Слегка удлиненные, они придавали ее лицу таинственное кошачье выражение, пленившее маркиза с самой первой встречи.

И все же в этот вечер, расставаясь с Джорджиной, маркиз думал, что, как это ни невероятно, красавица разочаровала его.

Несомненно, для удовлетворения страсти мужчине большего нечего было и желать. И все же, когда маркиз выходил из будуара леди Джорджины и та прильнула к нему, сливаясь с ним теплотой своего тела, он вдруг понял, что хочет только одного: как можно скорее вернуться в Лондон.

— Когда я увижусь с тобой снова, мой прекрасный возлюбленный? — нежным вкрадчивым голосом, перед которым не могли устоять многие мужчины, прошептала Джорджина.

— Я еще не определился с моими планами, — уклончиво ответил маркиз.

— Я дам тебе знать, когда Джорджа снова не будет дома, — сказала она, — и в любом случае послезавтра я буду в Лондоне на бале в Девоншир-хаузе.

Джорджина надеялась, что маркиз скажет, с каким нетерпением он будет ждать встречи с ней, но он в этот момент думал лишь о том, как обрадуется Ула балу в одном из самых красивых дворцов Лондона.

Джорджина еще крепче прижалась к маркизу и, пригнув к себе его голову, прошептала:

— Я люблю тебя! Я люблю тебя, Дрого! Если я не увижусь с тобой в самое ближайшее время, я умру!

Подобные мелодраматические фразы маркизу уже приходилось слышать не раз, и он сказал только:

— Тебе прекрасно известно, что ты слишком молода и красива, дорогая Джорджина, чтобы умирать.

— Я не могу жить без тебя.

Голос Джорджины прозвучал еще более страстно, чем прежде, но маркиз, разжав ее руки, коснулся губами гладкого лба.

— Ложись спать, Джорджина, — сказал он, — и если случится так, что я приснюсь тебе, постарайся не называть меня по имени во сне.

И прежде чем она успела остановить его, маркиз распахнул дверь и, улыбнувшись на прощание, поспешно спустился по лестнице, словно торопясь убежать от чего-то надоевшего.

Джорджина Кавендиш вернулась к себе в спальню, бросилась на мягкие шелковые подушки.

«Вечно одно и то же», — подумала Джорджина: маркиз уходит от нее, когда она еще не готова отпустить его, и остается пугающее чувство, что больше она его никогда не увидит.

— Я хочу его! О Боже, как я хочу его! — пробормотала молодая женщина.

Затем, томно закрыв глаза, она стала вспоминать все, что только что произошло.

Маркиз же, гоня свой фаэтон по пустынной ночной дороге в Лондон, размышлял о том, что Джорджина больше не интересует его, и бесполезно пытаться раздуть угасший огонь.

Он уже привык, что все его любовные связи рано или поздно заканчиваются, но еще никогда это не происходило так резко и бесповоротно.

Этого маркиз не мог себе объяснить, так как Джорджина, вне всякого сомнения, была женщина красивая, умная и очень искушенная в искусстве любви.

Он поймал себя на том, что вспоминает нежное, подобно раскрывшемуся под первыми утренними лучами солнца цветку лицо Улы, ее сияющие глаза, делающие девушку похожей на ангела, — сравнение, совершенно не подходящее пылкой Джорджине Кавендиш. Маркиз с удовлетворением подумал, что, так как в Эпсоме в ближайшее время никаких скачек не намечается, ему не придется объяснять прекрасной Джорджине, почему он не приезжает к ней ужинать, а избегать ее в Лондоне не составит особого труда.

И снова он вспомнил Улу, ту сенсацию, которую произвела девушка, появившись на устроенном им балу.

Маркиз был уверен, что в особняке на Беркли-сквер ее уже ждет гора приглашений. Скоро о ней заговорит весь город, и Саре Чессингтон придется отступить на задний план.

Он ждал, что испытает огромную радость от этой мысли, но тут вспомнил слова Улы, что мстительность портит его.

— Она права — ну конечно, она права, — вполголоса сказал он себе.

Но как странно, что такая юная девушка не только подумала об этом, но и имела смелость высказать свои мысли.

Маркиз пожалел о том, что не уехал от Джорджины Кавендиш сразу же после ужина; тогда он успел бы повидаться с Улой, прежде чем та ляжет спать.

Но к тому времени, как он доберется до Беркли-сквер, девушка и его бабушка уже давно будут у себя в постелях, и придется ждать утра.

Маркиз остановил фаэтон прямо у подъезда дома, решив, что преодолел этот путь в рекордно короткое время, и укрепившись в мысли, что его лошадям в Лондоне нет равных.

У двери ждали наготове два конюха. Они поспешили к лошадям, и маркиз, бросив поводья, соскочил с фаэтона и по красному ковру прошел в ярко освещенный холл особняка.

Он сразу же заметил, что там толпится необычно много, учитывая позднее время, слуг, а когда навстречу ему поспешил Далтон, дворецкий, маркиз понял:' что-то случилось.

— Слава Богу, вы вернулись, милорд! — воскликнул дворецкий.

Маркиз, протянув цилиндр лакею, спросил:

— В чем дело? Что стряслось?

— Полагаю, милорд, мне лучше переговорить с вашей светлостью наедине.

Маркиз заметил озабоченные лица слуг и увидел свешивающихся через перила второго этажа горничных.

Понимая, что начинать расспросы при слугах не стоило, он быстро прошел в библиотеку, и Далтон проследовал за ним. — Что произошло?

— Мисс Ула покинула Равенторп-хауз, милорд. Ее забрали!

При этих словах дворецкого маркиз вдруг подумал, что нечто подобное следовало предположить, и мрачно спросил:

— Что случилось? Расскажите подробно!

— Граф Чессингтон-Крю, милорд, прибыл сюда в одиннадцать часов утра в сопровождении судебного исполнителя.

— Судебного исполнителя? — воскликнул маркиз. — Какого черта ему было надо в моем доме?

— Полагаю, милорд… — начал было Далтон, но тут же поправился, считая, что дело слишком серьезное, чтобы врать:

— Так получилось, милорд, что я услышал, о чем его светлость говорил с мисс Улой.

Маркиз понял, что дворецкий специально подслушивал, но не стал упрекать его за это, и Далтон продолжал:

— Его милость граф сообщил мисс Уле, что она должна без промедления вернуться с ним в Чессингтон-холл, а если она откажется, судебный исполнитель отведет ее в суд, где ей скажут, что она обязана во всем слушаться своего опекуна.

Маркиз издал нечленораздельное восклицание, а Далтон продолжал:

— Далее его милость сообщил мисс Уле, милорд, что в этом случае он также выдвинет обвинение против вашей светлости в совращении несовершеннолетней, наказанием за что, по его словам, будет высылка из страны.

— Боже милосердный! — в негодовании воскликнул маркиз. — Неужели нет предела низости, до которой способен опуститься этот человек?

Помявшись немного, Далтон сказал:

— Это еще не все, милорд.

— Что еще?

— Пока граф находился здесь с мисс Улой, милорд, форейтор, прибывший вместе с ним, сказал Генри и Джону, дежурившим при входе, что мисс Улу по специальному разрешению должны выдать замуж за иностранного принца. Имя его они не запомнили, милорд.

Маркиз на мгновение лишился дара речи. Затем сказал:

— Значит, вот что он задумал! Не могу поверить в это! Ведь Ула — его единственная племянница!

— Форейтор графа, милорд, полагает, что бракосочетание должно состояться завтра.

— Я ни в коем случае не допущу этого!

— Если позволите, милорд, — сказал Далтон, — мне почему-то кажется, что этот иностранный принц — тот господин, который приезжал к вам на следующий день после бала.

Помолчав, он продолжал:

— Поскольку я знаком с дворецким в турецком посольстве — точнее, он мой дальний родственник, — я считаю своим долгом предостеречь вашу светлость, что принца Хасина нельзя считать достойным женихом для любой девушки, особенно такой нежной и доброй, как мисс Ула.

— Я придерживаюсь того же мнения, — сказал маркиз.

— Мой родственник рассказал мне о поведении его высочества, — продолжал Далтон, — которое настолько отвратительно и мерзко, что я не стану осквернять свои уста, пересказывая все это вашей светлости.

Умоляюще посмотрев на маркиза, он добавил:

— В этом доме еще никогда не появлялась юная леди, милорд, которая была бы так добра и мила по отношению ко всем нам, включая Вилли, чей палец уже почти зажил. Мальчик считает мисс Улу ангелом, посланным с небес ему на помощь.

Маркиз поразился, насколько одинаково воспринимают девушку все, независимо от положения в обществе. Он сказал:

— Распорядитесь, чтобы через час Крестоносец был готов и выведен из конюшни. Я хочу выпить, потом приму ванну и переоденусь для верховой езды. Фаэтон отправится следом за мной.

У Далтона на устах появилась улыбка, словно именно это ему и хотелось услышать, и он поспешил выполнить приказание своего господина.

Маркиз, сверившись с часами, прикинул, что сможет добраться до Чессингтон-холла к семи часам утра.

Маловероятно, чтобы бракосочетание Улы свершилось до этого времени. Скача по сельским дорогам, он успеет обдумать, как именно спасет девушку от похотливого принца Хасина.

Близко знакомые с маркизом знали, что в гневе он сохраняет ледяное спокойствие, а голос его, внешне лишенный каких-либо эмоций, начинает жалить словно бич.

Он направился к двери, не желая терять драгоценного времени, и Далтон сказал:

— Прошу прощения, милорд, я забыл сказать, что ее светлость просила вас заглянуть к ней, в какое бы время вы ни возвратились.

— Непременно зайду, — ответил маркиз.

Поднимаясь наверх, он размышлял о том, что у него нет никакого желания говорить об Уле и о том, что произошло, он готов пойти на все, чтобы защитить девушку.

Граф Чессингтон-Крю не мог дождаться, когда же наступит следующий день, поэтому спал плохо и раньше чем обычно вызвал своего лакея.

Как правило, граф вставал в семь утра, но в этот день он поднялся с постели в половине седьмого и, выходя из спальни, обратился к лакею:

— Позови мне миссис Ньюмен. Я хочу поговорить с ней.

Через несколько минут по коридору уже быстро шла, шелестя черными шелками, жена дворецкого.

— Вы желали меня видеть, милорд?

— Да, миссис Ньюмен. Проследите, чтобы мисс Улу одели в белое платье, выбранное для нее леди Сарой, и пусть она возьмет нашу фамильную фату, которая хранится у вас. Однако мисс Ула не должна покидать свою комнату до моего особого распоряжения.

— Все ясно, милорд. К несчастью, возникли некоторые… затруднения.

— Что вы хотите этим сказать — затруднения? — раздраженно переспросил граф.

— Мисс Ула плачет, зовет на помощь, но мы, к сожалению, не можем найти ключ от ее комнаты, и, как я слышала, ваша милость не забирали его с собой на ночь.

Граф, подумав немного, ответил:

— Верно. Я просил Хикса принести его мне, но он ответил, что в двери ключа нет, и скорее всего его забрала с собой одна из горничных — как там ее зовут? — Эми.

Миссис Ньюмен нерешительно сказала:

— Когда горничные вставали в пять утра, Эми не было в ее комнате, и они решили, что она уже внизу, но с тех пор ее никто не видел.

— Черт возьми, что происходит? — гневно воскликнул граф.

— Не имею понятия, милорд.

— Так выясните все! Выясните и немедленно доложите мне! — резко бросил он. — И если ключ не будет найден, позовите того, кто сможет взломать дверь.

Внезапно сообразив, что произошло нечто непредвиденное, граф быстро прошел по коридору к Дубовой комнате.

У двери стояли с растерянными лицами две горничные и слуга.

При приближении графа они испуганно отступили в сторону. Тот заколотил в дверь кулаком, крича:

— Ула, это ты?

— Помогите! Помогите мне! Пожалуйста, помогите мне! — донесся из-за двери слабый голос.

— Что случилось?

— Помогите! Помогите!

Приглушенный голос был едва слышен, и граф, обернувшись к застывшим неподалеку слугам, заорал:

— Немедленно откройте дверь! Яков, ты можешь что-нибудь сделать?

— Уже послали за столяром, милорд. Это означало, отправились за деревенским столяром и на скорое его появление рассчитывать нечего.

Граф, распаляясь все больше, гневно крикнул:

— В доме одни тупицы, неспособные даже открыть дверь! Пусть Ньюмен позовет сюда всех лакеев.

Прошло около часа, прежде чем кому-то удалось наконец взломать замок. К этому времени граф, выкрикивающий распоряжения и осыпающий руганью всех и вся, завелся настолько, что, когда слуги расступились, давая ему дорогу, он, как разъяренный зверь, ворвался в комнату.

Увидев на кровати Эми, со связанными руками и стянутыми шелковым шнуром ногами, граф лишился дара речи.

Затем извергая проклятия, он принялся обвинять служанку в содействии бегству Улы.

Эми, до смерти перепуганная его искаженным от ярости лицом, залилась слезами, а граф, выскочив из комнаты, приказал Ньюмену немедленно разослать во все стороны верховых на поиски девушки, — Она не могла уйти далеко! — ревел он, врываясь в зал.

Ньюмен, поджидавший его, произнес тихим голосом, казавшимся едва слышным после воплей графа:

— Прошу прощения, милорд, к вам прибыл маркиз Равенторп. Я проводил его светлость в кабинет.

— Маркиз! Как я сразу не догадался!

Он стоит за всем этим! — воскликнул граф, распахивая дверь в кабинет.

Маркиз, изящный и элегантный, в высоких сапогах, в которых отражался падающий из окон солнечный свет, стоял перед камином.

— Что вам угодно?

— Полагаю, ответ на этот вопрос вам известен, — холодно произнес маркиз.

— Если вы пришли за моей проклятой племянницей, — сказал граф, — то ее сначала еще нужно найти. Она исчезла, и я подозреваю, это ваших рук дело! Я подам на вас в суд, Равенторп! Не забывайте, что я опекун этой негодной девчонки и ее судьба в моих руках!

— Можете подавать на меня в суд, если вам будет угодно, — ответил маркиз, — но правильно ли я понял, что вы намереваетесь выдать Улу замуж за принца Кумара Хасина?

— Черт возьми, я не обязан отчитываться перед вами за свои поступки, — вспылил граф. — Девчонка выйдет за принца, даже если мне для этого придется избить ее до бесчувствия!

— Полагаю, вы наслышаны о репутации принца?

— Не собираюсь обсуждать это!

— Тогда я вам вот что скажу, — произнес маркиз, совершенно не повышая голоса, но тем нее менее его слова разнеслись во все уголки комнаты:

— Принц Хасин настолько погряз в пороке, что о его пристрастиях невозможно говорить без содрогания.

Затем он ровным и спокойным тоном поведал о всевозможных плотских утехах, граничащих с извращением, которыми принц Хасин предавался в Лондоне и которые, судя по всему, являлись неотъемлемой частью его жизни у себя на родине.

Маркиз своими словами словно загипнотизировал графа, и, когда он кончил, тот, пытаясь прийти в себя, побагровел еще больше.

— Даже если ваши слова — правда, в чем я очень сомневаюсь, — сказал наконец граф, — я не собираюсь отказываться от своего слова. Его высочество просил руки Улы, и каким бы влиятельным вы себя ни считали, Равенторп, против закона вы бессильны. Являясь опекуном Улы, я дал согласие на этот брак, и ничто не сможет остановить меня.

— Но вы сказали, Ула исчезла, — заметил маркиз.

— В одной ночной рубашке она далеко не уйдет, — ответил граф. — Я отправил верховых слуг на ее поиски, и когда ее вернут домой, дерзкая девчонка без промедления будет выдана замуж за принца Хасина.

— Я намерен не допустить этого, — сказал маркиз, — и если понадобится, я без колебания лишу принца физической возможности думать о браке.

— Я упеку вас за решетку, Равенторп! — заревел взбешенный граф. — Вы низкий распутник, не гнушающийся общением с моей племянницей, имеющей скандальное прошлое, и, несомненно, вы уже воспользовались ее пребыванием под крышей вашего дома!

Последние слова были произнесены с издевкой, но маркиз по-прежнему держал себя в руках и ответил ледяным тоном:

— Если бы вы были помоложе, за такое гнусное предположение я вас ударил бы. Однако, полагаю, то, что я собираюсь сделать, окажется более болезненным.

Я лично прослежу за тем, чтобы вас вышвырнули изо всех лондонских клубов, членом которых вы являетесь, начиная с Уайтса и Жокей-клуба.

— Вы не посмеете! — возразил граф, но взгляд его наполнился неуверенностью, и в тоне поубавилось спеси.

— Я считаю вас человеком без принципов и моральных устоев и, следовательно, недостойным именоваться джентльменом! — сказал маркиз. — Я не собираюсь ограничиваться пустыми угрозами и займусь этим сразу же, как только прибуду в Лондон.

Пройдя через комнату, он остановился у двери и добавил:

— А сейчас я не желаю ни секунды дольше оставаться в вашем обществе. Я отправляюсь на поиски Улы, а когда найду ее, верну под опеку своей бабушки, где девушка и будет находиться. А вы тем временем можете сколько угодно строить планы о тех действиях, которые предпримете против меня.

Помолчав немного, он сказал:

— Но помните, Чессингтон-Крю, я не только подтвержу под присягой ваше зверское обращение с беспомощной сиротой, но и поведаю во всех подробностях о тяге принца Хасина к маленьким девочкам и мальчикам, несмотря на что вы считаете его подходящим женихом для своей племянницы.

Последние слова маркиза прозвучали, словно щелчок бича:

— Я найду очень странным, если после этого вы, ваша супруга или ваша дочь осмелитесь показаться в Лондоне.

Не дожидаясь ответа, маркиз вышел. Оставшись один, граф, не в силах оставаться на ногах, упал в кресло.

Глава 7

Маркиз прошел в гостиную, где его дожидалась бабушка.

При появлении внука герцогиня с нетерпением взглянула на него, но по выражению его лица сразу же поняла, что никаких новостей нет.

Маркиз устало прошел через комнату и сел рядом с ней.

— Что мне делать, бабушка? Я искал везде! Разве может человек исчезнуть, пропасть, не оставив ни малейшего следа?

Если только, конечно, Ула не ангел, вернувшийся туда, откуда спустился к нам. Говоря это, маркиз думал, что есть еще одно объяснение: Ула мертва.

С тех пор, как девушка исчезла, он каждый день отправлялся верхом к поместью графа Чессингтона-Крю, кружил вокруг него, иногда даже никем не замеченный въезжал в принадлежащие графу леса.

Маркиз знал, что и слуги графа ищут бесследно пропавшую девушку.

Он расспросил жителей всех окрестных деревень и пришел в отчаяние, услышав, что никто из них не видел Улу.

Затем, не в силах дольше выносить неизвестность, маркиз нанял ныряльщиков, обследовавших глубокие омуты протекающей по землям графа речки.

Он лично наблюдал за работой ныряльщиков, и однажды, когда они нашли что-то под водой, ему показалось, что сердце его пронзили кинжалом.

Ныряльщики снова отправились под воду, и выяснилось, что это всего лишь полусгнивший остов лодки.

И тогда, чувствуя захлестнувшую его волну облегчения, маркиз наконец признался себе, что любит Улу и не мыслит без нее жизни.

Хотя он целую неделю проводил в седле каждый день до наступления темноты, объезжая окрестности Чессингтон-холла в поисках девушки, у него не было никаких догадок относительно того, куда пропала Ула.

Маркиза охватило отчаяние, подобного которому он не испытывал никогда в жизни, но делиться этими безутешными мыслями со своей бабушкой он не хотел.

Пожилая дама после исчезновения девушки проплакала два дня, как и большинство служанок и горничных.

— Должно быть, кто-то помог Уле спрятаться, — предположила герцогиня, — потому что девочка не могла пропасть бесследно.

Старая леди снова с надеждой повторяла эти слова, и маркиз собрался было произнести какие-нибудь утешительные слова, как дверь отворилась, и вошел Далтон.

Маркиз вопросительно взглянул на него, и дворецкий сказал:

— Прошу прощения, милорд, с вашей светлостью хочет поговорить Вилли.

— Вилли? — удивленно спросил маркиз, стараясь припомнить, кто это такой.

— Это мальчик, который чистит столовое серебро, милорд, — объяснил Далтон, — мисс Ула перевязала ему палец, когда он поранился.

— Вы говорите, он хочет видеть меня? — спросил маркиз.

— Разумеется, с его стороны это дерзость, милорд, но мальчик упорно утверждает, что хочет сообщить вам нечто важное о мисс Уле, но он отказывается открыть мне, что именно.

От маркиза не укрылась нотка недовольства в голосе дворецкого. Вставая с кресла, он сказал:

— Пусть Вилли придет в библиотеку.

Выходя из гостиной, маркиз заметил вспыхнувшие надеждой глаза герцогини, но он сомневался, что мальчишка может сообщить что-нибудь стоящее.

Маркиз не ждал и минуты, как послышался неуверенный стук в дверь и в библиотеку вошел Вилли.

Это был худенький паренек лет пятнадцати, смышленый на вид, хотя очень смущенный и робеющий перед господином.

— Ты хотел видеть меня, Вилли? — ласково спросил маркиз.

Он сел в кресло, решив, что стоя он слишком смущает мальчишку.

Вилли некоторое время не мог заговорить и только переминался с ноги на ногу, наконец он собрался с духом и заговорил:

— Я насчет мисс Улы, милорд.

— Разумеется, я буду очень признателен, — сказал маркиз, — если ты скажешь мне что-нибудь, способное помочь найти ее.

— Она была очень добра ко мне, милорд.

— Знаю. Расскажи мне все, это поможет моим поискам.

Маркиз говорил мягким тоном, надеясь, что смущение не помешает мальчику сообщить все, что он знает.

Вилли набрал в легкие побольше воздуха.

— Так вот, милорд, когда я сказал мисс Уле, что я сирота, она ответила, что тоже сирота и очень горюет по своим папе и маме, как и я по своим родителям.

Он судорожно вздохнул, словно выпалил все это на одном дыхании, а маркиз сказал:

— Не торопись, я внимательно слушаю тебя.

— Мисс Ула сказала, что хотя мы их не видим, родители всегда следят за нами и по-прежнему любят нас. А я говорю: «В это трудно поверить, ведь я совсем один».

А она мне сказала:

«Ночью, ложась спать, я представляю, что я у себя дома, где была так счастлива, окруженная любовью родителей, и мне становится спокойно, словно они рядом».

Вилли снова умолк. Видя, что маркиз слушает его, он продолжал:

— И тогда она сказала: «Я люблю свой дом, и настанет день, я вернусь туда. Хотя родителей там больше нет, сами стены пропитаны их любовью. И пусть домик маленький и скромный, для меня он прекраснее огромных роскошных особняков».

Голос Вилли дрогнул.

— Когда она говорила это, милорд, у нее в глазах блестели слезы, и я подумал, если ей будет плохо, если она станет вдруг несчастна, она отправится именно туда — к себе домой!

Пораженный маркиз; посмотрел на мальчишку и сказал:

— Ну конечно! Какой ты молодец, Вилли, что додумался до этого и не побоялся обратиться ко мне. Я сейчас же еду в Вустершир, где она когда-то жила с родителями, и если я найду ее, ты получишь награду.

— Мне не нужно никакой награды, милорд, — ответил Вилли. — Я только хочу знать, что мисс Ула жива и с ней все в порядке. С тех пор, как умерла моя мама, никто не был так добр ко мне.

Его голос задрожал; и словно не желая показать маркизу свои слезы, паренек, вытирая кулаком глаза, выбежал из комнаты.

Уле, медленно продвигавшейся к родным местам с цыганским табором, казалось, что дни тянутся бесконечно долго.

Она не могла сказать, какой путь преодолели кибитки, сколько ночей провела она у костра в тихом лесу или в поле.

Ула спала в кибитке вместе с Зоккой и ее маленькой сестренкой. Девочки занимали одну кровать, она — другую.

Как и во всех кибитках, передвижных цыганских жилищах, в этой было безукоризненно чисто. Такой же, хотя и поношенной, была одежда, одолженная Уле Зоккой.

Девушки были примерно одного роста, и одежда юной цыганки подошла Уле. Хотя Ула не догадывалась об этом, она выглядела очень привлекательной в пышной красной юбке и белой блузке с бархатным лифом на шнуровке спереди.

Так как волосы у Улы были светлые, она всегда покрывала голову цветастым платком, даже несмотря на то, что, когда табор переезжал через какую-нибудь деревню, она пряталась в глубине кибитки.