ОТ АВТОРА

В романе приводятся подлинные сведения, касающиеся враждебного отношения к строительству Хрустального дворца, происходившему в 1851 году, и открытия Великой Выставки.

Восторженными отзывами о непревзойденном успехе Выставка обязана прежде всего поддержке принца Альберта.

Описывая в письме к королю Бельгии Леопольду испытанные ею облегчение и восторг, королева Виктория признается:

«Это был самый счастливый и торжественный день в моей жизни, и я не могу думать ни о чем другом. Дражайшее для меня имя Альберта увековечено его великим замыслом, ЕГО собственным, и моя СОБСТВЕННАЯ любимая страна доказала, что она достойна этого».

Глава 1

Герцог Нан-Итонский перелистал страницы «Морнинг пост»и сердито сказал:

— Я вижу, Уинсфорд получил орден Подвязки1. Бог знает, чем он его заслужил!

С этими словами он положил газету на серебряный поднос, стоявший перед ним на столе, и принялся за свой завтрак с таким видом, что дамам, сидевшим по обе стороны от него, стало ясно, насколько он раздражен.

— Что ж, Подвязка будет прекрасно смотреться на ноге графа, — заметила герцогиня.

Она говорила намеренно успокаивающим тоном, но муж взглянул на нее и резко бросил:

— Ну, конечно, ты его защищаешь! На последнем королевском балу было совершенно ясно, как ты к нему относишься.

Герцогиня подняла брови и ответила голоском «бедной сиротки»— как называла про себя эту ее манеру племянница герцога:

— Эдмунд, дорогой, что ты такое говоришь? Я думала, тебе хочется, чтобы я проявила вежливость по отношению к нашему соседу.

Герцог что-то невнятно пробурчал и продолжал свой завтрак.

Сорильде, слушавшей разговор, было ясно, что дядя ревнует, и это ее ничуть не удивило.

Три месяца назад она, как и остальные обитатели замка, была поражена, когда через неделю после шестидесятилетия герцог объявил о своей женитьбе на молодой вдове на тридцать пять лет моложе себя.

Сначала Сорильда обрадовалась тому, что в доме появится обитательница, не столь далекая от нее по возрасту, и что она и ее новая тетушка станут друзьями.

Очень скоро она убедилась в обратном.

Айрис терпеть не могла женщин и тем более тех, кто мог в чем-то с ней соперничать.

Сорильде и в голову не приходило, что тетушка может видеть ее в таком свете, и она была готова искренне восхищаться красотой новой герцогини, пока не усвоила, причем очень скоро, что красота эта была, как выражалась ее няня, «не глубже кожи».

Через шесть месяцев после дядиной женитьбы Сорильда осознала, что замок, после смерти родителей ставший ей родным домом, превратился в место печали и скорби, где она со страхом встречала каждый новый день.

Герцог, плененный молодой женой, как это бывает только с пожилыми мужчинами, не замечал ничего, кроме соблазнительной красоты женщины, на которой женился, и не догадывался, что для всех остальных обитателей замка она стала чудовищем, изрыгавшим огонь и оставляющим за собой только слезы и горе.

Сорильда часто размышляла о том, до чего же это непостижимо: внешностью Айрис походила на ангела, каким его обычно представляют люди, а по внутренней сути казалась воплощением самого дьявола. Для юной девушки Сорильда была умна не по годам, поскольку много времени проводила с отцом, который был необычайно одаренным человеком. Он был капитаном одной из команд в Итоне, всегда шел первым в Оксфорде, а когда он стал членом парламента, то о нем заговорили как о самом выдающемся молодом политике.

Вся страна сочла трагедией, когда лорд Итон с женой погибли во время железнодорожной катастрофы во Франции, направляясь на одну из политических конференций. Для Сорильды неожиданно рухнула вся ее жизнь. Дядя проявил доброту и забрал ее жить к себе в замок, расположенный в Нортхемптоншире, но долгое время она была в состоянии лишь оплакивать потерю отца и матери, которых так любила. Вспоминая прошлое, она думала о том, что родной дом был полон света и смеха прежде всего благодаря атмосфере любви, которой она явно не находила в замке.

Десять лет дядя ее оставался вдовцом. Его сыновья выросли и обзавелись семьями. Старший, маркиз, уже проявил себя на дипломатическом поприще, став вице-королем Индии.

Герцог вел чрезвычайно деловую жизнь. Он не только постоянно находился при королеве в Букингемском дворце, но и являлся главой судебной и исполнительной власти в Нортхемптоншире и занимал множество ответственных постов в графстве.

Сорильде, как и прочим, никогда не приходило в голову, что в действительности он был очень одинок и, подобно многим другим, жаждал удовольствий молодости, пока не успел слишком состариться, чтобы наслаждаться ими.

Следовательно, он был в самом благоприятном расположении духа для женщины, подобной миссис Айрис Хандли, искавшей должного положения, достойного ее красоты.

Разумеется, у нее было множество поклонников, но в большинстве своем это были люди женатые; они не могли дать ей того, к чему она стремилась — второй раз надеть на палец обручальное кольцо.

Она познакомилась с герцогом во время торжественного обеда на большом приеме, когда по одному из странных капризов судьбы, которым нет объяснения, оказалась его соседкой по столу.

Рядом с герцогом должна была сидеть пожилая дама высокого ранга, но в последний момент она заболела, и дабы не пересаживать всех гостей, хозяйка дома попросту поместила на ее место Айрис Хандли. Неудивительно, что герцог, которому вечно приходилось, как он сам однажды выразился, «сопровождать к столу жену мэра», был приятно удивлен, оказавшись рядом с одной из самых красивых женщин, каких ему только доводилось видеть.

Обычно, впервые увидев Айрис, мужчины испытывали потрясение.

Голубые глаза, белокурые волосы, нежно-розовая кожа — все это в их представлении составляло идеал женской красоты, тем более теперь, когда со вступлением на престол королевы Виктории в моду вошло все миниатюрное, нежное и женственное. В тот вечер герцог не думал об этом, но, когда голубые глаза Айрис взглянули на него, он потерял голову.

Сорильда первой почувствовала, что внешность ее новой тетушки не соответствует ее истинной сути.

Герцог и Айрис поженились столь быстро, что она не успела посетить Нан-Итонский замок, прежде чем стала герцогиней. Поэтому герцог привез ее в замок прямо к традиционному празднику, устраиваемому для арендаторов в Тайт-Барне: в деревне и вдоль всей дороги к замку были сооружены праздничные арки и, как только стемнело, начался фейерверк.

Карета прибыла днем. Когда Сорильда увидела Айрис, спускающуюся на землю в платье с пышнейшим кринолином из всех, какие девушке доводилось видеть, в длинной накидке из тафты под цвет ее глаз и шляпке, отделанной короткими страусовыми перьями того же цвета, то ахнула от восторга перед ее красотой.

Она порывисто выбежала вперед, присела перед дядей в реверансе, а затем, обняв его, воскликнула:

«Поздравляю вас, дядя Эдмунд! Надеюсь, вы будете очень, очень счастливы! Мы все с нетерпением ждали встречи с вашей женой!»

«Вот вы и встретились, дорогая», — добродушно ответил герцог.

Он повернулся к жене и произнес:

«А это моя племянница Сорильда. Она живет здесь, в замке. Уверен, что вы подружитесь».

«Живет здесь?»

Сорильда замерла, услышав тон, каким был задан этот вопрос.

Неужели дядя не сказал своей жене, что она живет в замке?

«Да, да, — подтвердил герцог. — Родители Сорильды погибли при самых трагических обстоятельствах. У меня просто еще не было времени рассказать тебе об этом, дорогая».

Сорильда, присев в реверансе, наблюдала за герцогиней. Увидев выражение ее глаз, девушка похолодела.

Герцог, которому не терпелось показать молодой жене ее новый дом, ничего не заметил.

Взяв Айрис за руку, он повел ее по ступеням в холл, где для приветствия новой хозяйки выстроились многочисленные слуги.

Она держалась чрезвычайно любезно и приняла поздравления и пожелания счастья с улыбкой на прекрасном лице — позже Сорильда поняла, что оно могло ввести в заблуждение любого, кроме тех, кто ее хорошо знал.

Трудно было представить, чтобы одна женщина могла полностью изменить атмосферу в таком величественном и старинном здании, как Нан-Итонский замок, всего за несколько недель с момента своего появления. И тем не менее Айрис это вполне удалось. Дело было не только в том, что она говорила, но и в том, каким образом она забрала в свои руки власть с алчностью фанатически властолюбивой женщины. Никто и ничто не могло удержаться у нее на пути. Все должно было быть точно так, как она того желала. В замке всегда было довольно мрачно, все в нем происходило медленно, словно время не имело особого значения. Внезапно все оживилось и пошло по-новому.

Однако хотя некоторые нововведения были действительно хороши, но то, как они внедрялись, методы, какими новая хозяйка добивалась повиновения, были весьма решительными.

Некоторые из наиболее старых слуг, получив пенсию, были выставлены из замка, не успев даже понять, как это произошло; уже одно это породило среди других чувство тревоги.

Сорильда ощущала его в том, как они двигались по дому — быстро, но нервно, — и понимала, что они утратили уверенность в завтрашнем дне, когда меньше всего ожидали этого.

Что же касалось Сорильды, то Айрис, не теряя времени даром, ясно дала ей понять, что не желает выступать в роли сопровождающей для племянницы мужа.

Сорильда не отличалась тщеславием, но была бы и впрямь очень глупой, если бы не сообразила, что ее собственная привлекательность и являлась причиной, по которой новая герцогиня мгновенно невзлюбила ее.

В матери Сорильды текла австрийская кровь; от нее девушка унаследовала темно-рыжие волосы, отличавшие венских красавиц, изумрудно-зеленые глаза и нежную, словно лепестки магнолии, кожу.

За три года, с тех пор как после гибели родителей она поселилась в замке, из хорошенькой пятнадцатилетней девушки Сорильда превратилась в красавицу, которая непременно была бы встречена с восхищением, появись она в Лондоне. Герцог полагал, что пока нет необходимости вывозить ее в свет, ведь она вполне довольна пребыванием в замке.

Подсознательно он понимал, что рано или поздно племянница должна быть представлена королеве в Букингемском дворце и ему придется найти какую-нибудь более-менее сносную родственницу Сорильде в сопровождающие.

Герцога всегда утомляли бесчисленные представители Итонов, лебезившие перед ним при каждой встрече и постоянно засыпавшие его многочисленными письмами, которые он редко удосуживался прочесть. В отличие от своего отца, он не считал себя главой рода Итонов, эдаким отцом-благодетелем, к которому любой родственник мог обратиться за помощью.

Вместо этого он предпочитал выбирать друзей, общество которых ему приятно, а всех остальных держал на расстоянии.

Это означало, что в замке обычно принимали гостей его возраста. А поскольку он не предпринимал никаких усилий, чтобы представить Сорильду, ее редко приглашали на приемы, устраиваемые в округе, ибо многие его побаивались.

Дядя Сорильды и впрямь внушал почтительный страх. В молодости он был необычайно красив, и годы ничуть не уменьшили его мнение о собственной значимости.

Он явно считал себя на голову выше обыкновенных людей, с которыми встречался, и не собирался принимать тех, кто ему неинтересен или неприятен.

Это еще больше ограничивало число приглашаемых в замок. Существование Сорильды было бы очень бесцветным и одиноким, если бы она не была столь поглощена стремлением получить хорошее образование.

С ведома управляющего герцога, очень любившего отца Сорильды, ей удалось заполучить не только гувернантку, которая ей нравилась, но и учителей, приезжавших давать ей уроки из разных концов графства.

Если герцог и не одобрял большие затраты на ее образование, он этого не говорил, а поскольку Сорильда выбирала для изучения предметы, которые интересовали ее больше всего, образование ее во всех отношениях напоминало образование молодого человека, а не юной девушки.

Годом раньше, когда Сорильде исполнилось семнадцать, гувернантка решила, что ей пора покинуть свою подопечную, иначе она будет слишком стара, чтобы найти новый пост. После этого Сорильда оказалась по большей части предоставлена самой себе, но по-прежнему сохранила уроки музыки и двух учителей, один из которых занимался с нею современными иностранными языками, а другой — классическими.

Тем не менее Сорильда подумывала над тем, как бы ей убедить дядю, что она выросла и больше не может оставаться в классной комнате.

Но тут появилась Айрис, и очень скоро Сорильда поняла, что в классной комнате ей больше не быть, а суждено оставаться в тени.

Как многие красивые женщины, Айрис совершенно не терпела никакого соперничества.

Она желала оставаться в центре внимания в любой момент дня и ночи.

На любую женщину, которую нельзя было определенно назвать старой или страшной, она смотрела как на возможную соперницу и, оказавшись в замке, была неприятно поражена внешностью Сорильды.

В этот момент, услыхав ответ герцога на слова жены и желая его успокоить, Сорильда сказала:

— Мне кажется, граф Уинсфорд награжден орденом Подвязки за то, что с самого начала поддерживал замыслы принца Альберта2 в отношении Хрустального дворца3.

— Откуда тебе это известно? — задала вопрос герцогиня.

Прежде чем Сорильда успела ответить, заговорил герцог:

— Она права. Это чертовски глупая затея от начала до конца! Только сумасшедший мог решиться выстроить дворец из стекла и осквернить Гайд-Парк. Это величайшее мошенничество и обман, совершенные в нашей стране!

Герцог говорил гневно, но Сорильда припомнила, что один из членов парламента, выступая в палате общин, употребил почти те же самые выражения.

Несмотря на оппозицию не только со стороны таких известных представителей общества, как герцог, но и газет, строительство Хрустального дворца шло полным ходом.

— Попомните мои слова, — говорил герцог, и голос его звучал все громче, — вся эта затея окончится полным провалом. Ничуть не удивлюсь, если это здание рухнет в тот самый момент, когда ее величество будет открывать его!

Хмыкнув, он добавил:

— Чего можно ждать от подручного садовника, возомнившего себя архитектором?

Сорильда знала, что его слова относятся к Джозефу Пакстону4, одному из самых выдающихся людей девятнадцатого столетия.

Он действительно начинал подручным садовника, но позже стал пользоваться покровительством герцога Девонширского и, не имея диплома архитектора, прославился как создатель большой оранжереи в Четсуорте, дербиширском поместье герцога.

Газеты с возмущением писали о том, что Пак-стон представил принцу Альберту примерную зарисовку Хрустального дворца, по сути напоминавшего теплицу невиданных размеров.

Дядя Сорильды был не единственным человеком, предсказывавшим катастрофу.

Сорильда регулярно читала газеты и обнаружила множество статей, писем и сообщений, в которых заявлялось, что здание это рухнет, что шаги многочисленных посетителей вызовут вибрации, которые неминуемо его разрушат.

Один из членов парламента, полковник Чарлз Сибторп, неистовый тори, объявил своим самым заветным желанием — «чтобы это проклятое здание, именуемое Хрустальным дворцом, развалилось на кусочки».

Иные были уверены, что здание не выдержит града, что его разобьет молния, зальет дождь. Однако строительство дворца продолжалось;

Сорильда читала, что оно близится к завершению, и даже у самых враждебных критиков появилось такое предчувствие, что должно произойти нечто необычайное.

Королева должна была открыть Хрустальный дворец первого мая, то есть через две недели.

С самого начала герцог Нан-Итонский относился к числу тех, кто был категорически против замысла принца Альберта, хотя Сорильда ничуть не сомневалась, что, бывая в Букингемском дворце, он не говорил об этом.

В данный момент она была убеждена, что на самом деле раздражение его вызывал не сам дворец, а ревность к графу Уинсфорду.

Сорильда, чутко воспринимавшая чувства окружающих, заметила, что ее новая тетушка не всегда могла скрыть свои эмоции, и поэтому была уверена, что для Айрис граф значил гораздо больше, нежели просто сосед, чьи земли граничили с землями замка.

Всякий раз при упоминании имени графа, что случалось довольно часто, в голубых глазах появлялось выражение, отличающееся от обычного расчетливого взгляда, с которым она взирала на мир. Если молодая герцогиня и увлеклась графом Уинсфордом, в этом не было ничего удивительного. С того времени, как Сорильда поселилась в герцогском замке, о графе она слышала не только от дяди и его гостей, но и от слуг, фермеров, охотников, лесорубов и всех прочих, кто жил в окрестностях. Впервые увидев графа на сборе охотников, ежегодно происходившем в замке, Сорильда поняла, почему о нем так много говорят.

Оказалось, он не только необычайно хорош собою, что вполне объясняло интерес, проявляемый к нему женщинами; он был лучшим из всех наездников, каких ей доводилось видеть.

Живя в замке, она узнала, что его лошади были столь же известны, как и их хозяин. В прошлом году на скачках в Аскоте5 он завоевал Золотой кубок. Ожидалось, что в этом году он выиграет его вновь.

До женитьбы герцог относился к графу Уинсфорду без особых восторгов, но вполне терпимо, и вдруг за одну ночь сосед, с которым он, казалось, всегда жил в мире, стал ему заклятым врагом.

— Скажу лишь одно, — говорил он теперь все тем же угрожающим тоном, какой у него появлялся лишь в раздраженном состоянии. — Если нам удастся пережить церемонию открытия этого нелепого здания, если мы не погибнем и нас не разрежет на кусочки падающее стекло, я буду чрезвычайно удивлен!

Герцогиня рассмеялась:

— Я не боюсь, Эдмунд, и ты совершенно напрасно кипятишься и заявляешь об опасности.

— Это не только опасно, это чистое сумасшествие! — резко возразил герцог. — Когда два дня тому назад я был в Лондоне, мне рассказали о последнем сумасбродстве, связанном с этим чудовищным сооружением.

— Что же это? — с любопытством спросила Сорильда.

Ей хотелось увидеть Хрустальный дворец собственными глазами, но когда она высказала пожелание поехать в Лондон только ради этого, герцогиня ясно дала ей понять, что она останется в замке, и категорически запретила девушке останавливаться в Нан-Итон-Хаусе, лондонском доме герцога на Парк-Лейн.

Сорильда считала, что это в высшей степени несправедливо, тем более что все в Нортхемптоне собирались ехать в Лондон на Выставку6.

Но это не особенно ее удивило, поскольку она знала, что с каждой неделей, с каждым месяцем герцогиня относилась к ней все более нетерпимо.

— Дядя Эдмунд, расскажите, что случилось, — попросила Сорильда. Ей было так любопытно, что она не обратила внимания на морщинку, прорезавшуюся на гладком белом лбу между прекрасными голубыми глазами, ибо герцогиня сочла, что Сорильда слишком уж осмелела.

Словно обрадовавшись представившейся возможности еще раз пренебрежительно отозваться об этом здании, герцог начал рассказывать:

— Оказалось, что на трех огромных вязах, оставленных внутри дворца, осталось множество воробьев, а ведь они могут испортить товары, представленные на Выставке.

— Но почему же об этом не подумали прежде, чем оставлять деревья внутри дворца? — удивилась Сорильда.

— Твой вопрос остается без ответа, — отозвался герцог. — Вся эта затея — позор от начала до конца. Стоит только подумать, что над осуществлением этого бессмысленного проекта трудится не менее двух тысяч человек, как меня охватывает отчаянное сомнение: уж не сошла ли наша страна с ума!

— Но как же удалось справиться с воробьями, дядя Эдмунд? — спросила Сорильда, желая вернуть дядю к теме разговора.

— Королева предложила послать за лордом Джоном Расселом7, — ответил герцог, — а лорд Джон посоветовал послать солдат гвардейского пехотного полка и перестрелять воробьев.

— Да ведь от этого разобьется стекло?

— Как раз на это и указал принц, — ответил герцог, раздосадованный тем, что своим вопросом Сорильда предвосхитила его рассказ.

— Так как же они поступили?

— Кто-то, не знаю кто, — продолжал герцог, — предложил послать за герцогом Веллингтоном8.

— А он что?

— Кажется, он ответил, что не занимается ловлей птиц, но по распоряжению королевы прибыл в Букингемский дворец.

С трудом Сорильда удержалась от того, чтобы не перебить дядю, ибо уже по его тону догадалась, что он приближается к сути рассказа.

Герцог помолчал немного и, взглянув на жену, дабы проверить, слушает ли она, сказал:

— Насколько мне известно, Веллингтон произнес три слова: «Мадам, испробуйте ястреба!» Сорильда захлопала в ладоши.

— Как замечательно он придумал!

— И что же случилось? — задала вопрос герцогиня, поскольку чувствовала, что муж ожидает этого.

Разговор ее явно мало интересовал, как бывало всегда, если беседа не касалась лично ее.

Герцог хмыкнул.

— Было доложено, что все воробьи улетели из Хрустального дворца и больше их там не видели!

Сорильда рассмеялась, а после того, как дядя тоже рассмеялся, подумала, что теперь, когда он рассказал ей эту историю — а рассказывать он любил всегда, — настроение у него улучшилось. На время он забыл о графе Уинсфорде.

Герцогиня встала из-за стола.

— Сорильда, я думаю, ты найдешь, чем заняться, кроме как сидеть за завтраком, — сказала она неприветливо. — Кстати, у меня к тебе есть несколько поручений. Идем.

Сорильда еще не успела допить кофе, но прекрасно знала, что задерживаться не стоит, и послушно последовала за герцогиней из комнаты, отметив колыхание ее кринолина, подчеркивающего тонкую талию.

Девушку необычайно возмущало то, что герцогиня не позволяла, чтобы каркас из китового уса для ее, Сорильды, платья был шире двух футов9.

К несчастью, Айрис появилась в жизни Сорильды в тот момент, когда девушке была нужна новая одежда, поскольку из старой она выросла.

Она как раз собиралась отправиться в Лондон приобрести все необходимое: платья, пальто и новые шляпки, введенные в моду королевой, однако герцог неожиданно женился; так ничего и не было куплено.

После того, как началось правление новой герцогини, оказалось, что Сорильда ничего не может купить, не получив сначала ее разрешения.

— Я всегда выбирала себе платья сама, — протестовала девушка.

— Позволь мне судить, что тебе больше подходит, — твердо ответила Айрис.

Очень скоро Сорильда поняла: более подходящим Айрис считала то, что ей совершенно не шло.

Ей стало ясно: герцогиня намеревалась сделать все возможное, чтобы она выглядела как можно хуже. Айрис категорически запретила шить Сорильде платья каких-либо цветов, кроме тускло-коричневого, отчего кожа ее приобретала нездоровый желтоватый оттенок, или грязно-серого, в котором она сама себе казалась призраком.

Обращаться к дяде было бесполезно. Он совершенно подчинился жене и соглашался на все, чего бы она ни пожелала, когда она ему улыбалась и упрашивала в манере, которую герцог находил совершенно неотразимой.

Герцогиня постаралась изменить внешний вид Сорильды не только с помощью одежды.

Однажды вечером, к удивлению девушки, перед самым обедом к ней в спальню явилась личная горничная герцогини, худая неприятная женщина, передававшая, как Сорильде стало известно, своей госпоже все, что происходило среди слуг.

— Добрый вечер, Харриет! — воскликнула Сорильда и приготовилась услышать причину ее появления.

— Ее светлость попросила меня причесать вас по-новому, мисс.

— Меня вполне устраивает эта прическа, — возразила Сорильда.

Харриет даже не удосужилась ей ответить, и Сорильда, понимая, что это не просьба, а приказание, села к туалетному столику.

Харриет достала фарфоровую баночку, и Сорильда вопросительно взглянула на нее.

— Ее светлость считает, что у вас сухие волосы, мисс, — пояснила горничная.

Открыв баночку, она начала смазывать волосы Сорильды какой-то темной помадой.

Вскоре стало видно, что в результате этого волосы ее лишились своего цвета, стали влажными и тусклыми.

Затем Харриет стянула их сзади в тугой узел, оставив по бокам тоненькие косички; они свисали вдоль щек, закручивались возле ушей и совершенно Сорильде не шли.

Девушка ничего не сказала. Она прекрасно знала, чего добивалась герцогиня, но совершенно не представляла, что тут можно сделать.

Лишь обдумывая сложившуюся ситуацию в целом, она начала осознавать, что начисто лишена возможности с кем-то встречаться или бывать в обществе; ей уже виделось, как она проводит в замке всю жизнь, не имея никакой возможности вырваться отсюда.

Когда устраивались приемы, Айрис находила различные поводы, чтобы Сорильда не появлялась за обеденным столом.

— У нас на одного мужчину меньше, чем дам, и я не могу найти никого, чтобы добиться равного количества гостей, — говорила она Сорильде в присутствии герцога. — Я знаю, дорогая, ты меня поймешь и на этот раз пообедаешь одна.

То же самое повторялось, когда гости приглашались к ленчу. Хотя Сорильде хотелось запротестовать и заявить, что это происходит не единожды, а постоянно, она знала: что бы она ни сказала, у тетушки на все отыщется ответ, и герцог ее поддержит.

У Сорильды возникло такое ощущение, будто она оказалась в западне, словно ее посадили в тюрьму на пожизненное заключение.

Временами, когда герцогиня вела себя особенно отвратительно, девушка подходила к окну своей спальни, смотрела на зеленый парк со старыми дубами, тянувшимися высоко в небо, и ей казалось, что она за решеткой.

Вот так, говорила она себе, чувствовали себя пленники королевского рода, когда их отправляли в какую-нибудь отдаленную крепость и они знали, что им отсюда не вырваться до самой смерти.

«Как все это вынести? Как могу я остаться здесь навсегда, если со мной так обращаются?»— спрашивала она себя, но, как ни старалась, не могла отыскать никаких тайных ходов, никаких заветных слов, которые провели бы ее сквозь невидимые преграды, стоявшие между нею и свободой.

Все это было делом рук герцогини, но Сорильда корила себя за то, что сглупила и не поговорила с дядей о своем будущем до его женитьбы.

Даже в самых невероятных фантазиях ей никогда и в голову не приходило, что он, казавшийся ей таким старым и степенным, внезапно решится начать новую жизнь с молодой женой.

Сорильда прекрасно понимала, почему Айрис вышла за него замуж. Оттого, что она была наблюдательна, а может, оттого, что была женщиной, она замечала уловки, на какие пускалась Айрис, чтобы привлечь внимание герцога и удерживать его покорным рабом своей красоты.

Иногда маска, надетая Айрис, соскальзывала, и Сорильда видела, что ей скучно, что ей надоел старый муж и даже положение герцогини не может заменить утрату поклонников, крутившихся возле нее в прошлом.

Сорильда сама не знала, когда она начала подозревать, что ее тетушка проявляет особый интерес к графу Уинсфорду.

Быть может, это случилось, когда она заметила, как ярко вспыхивали голубые глаза при разговоре о нем и с какой теплотой при этом звучал голос, обычно безразлично холодный или язвительный, когда она говорила с женщинами.

Как бы там ни было, Сорильда обнаружила, что сама выискивает признаки того, что при упоминании имени графа Айрис становится более снисходительной.

И теперь, следуя за герцогиней по коридору, Сорильда спросила:

— Вы собираетесь написать графу, чтобы поздравить его со вступлением в члены ордена Подвязки? Она шла позади тети, но даже не видя ее лица, почувствовала, что та ухватилась за поданную идею.

После короткого молчания герцогиня ответила:

— Конечно, следовало бы его поздравить.

Интересно, он здесь, в своем поместье, или в Лондоне?

— Он здесь, в Уинсфорд-парке.

— Откуда ты знаешь? — резко прозвучал вопрос.

— Вчера о нем говорили конюхи. Они сказали, что он привез новых лошадей, купленных на Таттерсолзском аукционе. Отвечая, Сорильда знала, что на самом деле герцогине было известно, где находится граф.

Она не могла объяснить, откуда знает об этом, — все было так, словно она читала тетушкины мысли.

— Тогда мы должны пригласить его на обед! — воскликнула герцогиня. — Хорошо бы устроить небольшой прием. Надеюсь только, что твой дядя не начнет читать проповедь по поводу Хрустального дворца.

Они поднялись по лестнице, и герцогиня направилась в свой будуар, находившийся рядом с парадной спальней, которую она занимала.

Будуар был наполнен благоуханием цветов из оранжерей, разместившихся во внутреннем парке замка, и ароматом экзотических французских духов — этот запах следовал за Айрис, куда бы она ни шла.

— Надо подумать, — говорила герцогиня, подходя к секретеру, стоявшему возле окна. — Едва ли его милость останется в поместье надолго, так что, пожалуй, лучше отправить ему приглашение с грумом. Я сейчас напишу, а ты отнеси его в конюшню и вели Хаксли немедленно отвезти его в Уинсфорд-парк.

Сорильда ждала, понимая, что ей дадут это письмо для того, чтобы дядя узнал о званом обеде, когда отменять его будет поздно.

Пока герцогиня писала, Сорильда огляделась вокруг и отметила, что Айрис собрала в этой комнате все самое лучшее и ценное в замке.

Здесь были миниатюры, изображавшие герцогов Нан-Итонских начиная с эпохи Тюдоров, усыпанные бриллиантами табакерки, подаренные предыдущему герцогу принцем-регентом, часы из оникса со стрелками, украшенными драгоценными камнями, и такие же подсвечники. Прочие многочисленные objets d'art10 украшали гостиные, прежде чем были перенесены сюда.

Сорильда признавала, что все они служили прекрасным фоном для красоты Айрис, но вместе с тем, как и много раз до этого, задавала себе вопрос: почему женщина с таким изумительным лицом и прекрасных пропорций телом не имеет души и сердца им под стать?

Не одной ей в замке приходилось несладко из-за властолюбивых замашек Айрис, не одна она пострадала из-за привлекательной внешности. Служанки, за которыми не было иной вины, кроме миловидного лица, оказались выдворенными без всяких рекомендательных писем; Сорильда знала, что и ее ждала бы такая же участь, если бы Айрис могла избавиться от нее подобным способом. Герцогиня закончила письмо, вложила его в конверт и запечатала.

— А теперь, Сорильда, поторопись на конюшню, — резко сказала она. — Отдай записку Хаксли и не трать понапрасну времени возле лошадей, а сразу возвращайся сюда.

Сорильда не ответила. Она взяла записку и пошла к выходу. Дойдя до двери, она обернулась и в глазах герцогини увидела выражение, заставившее ее вздрогнуть.

«За что она так меня ненавидит?»— спрашивала она себя, спускаясь по лестнице.

В одном из огромных зеркал в золоченой раме она увидела свое отражение и подумала, насколько жалко выглядит по сравнению с элегантно одетой и красивой герцогиней.

С напомаженными жирными волосами, в тускло-коричневом платье, надетом поверх жалкого подобия кринолина, она выглядела словно воспитанница приюта или продавщица из дешевой лавки.

Единственное, чего Айрис была не в силах изуродовать, так это глаз Сорильды. Такие огромные, что, казалось, заполняли все ее овальное личико, они мерцали зеленым светом в лучах неяркого весеннего солнца, проникавшего сквозь высокие окна холла. Но Сорильда знала, что в глубине их таились печаль и отчаяние, ибо ей было страшно.

«Пройдет время, — сказала она своему отражению, проходя мимо зеркала, — и я стану такой незначительной, что просто перестану существовать».

Эта мысль, словно боль, сидела внутри ее и не уходила, как девушка ни старалась об этом не думать.

Войдя в конюшню, Сорильда отдала письмо Хаксли, старшему конюху:

— Ее светлость просила немедленно доставить его в Уинсфорд-парк.

— Лошадям это неприятно будет, мисс Сорильда, не нравятся им тамошние соперники, — пошутил Хаксли.

Говорил он с ней довольно фамильярно, Сорильда это понимала. Но слуги в замке по-прежнему обращались с ней так, словно она все еще оставалась ребенком, каким впервые прибыла в замок, когда все старались ее утешить.

— Как мне хочется увидеть новых лошадей графа, — вздохнула она.

— Вот как в следующий раз отправитесь кататься верхом, мисс, — ответил Хаксли, — езжайте к Сгоревшему Дубу, что у границы поместья.

— Ты хочешь сказать, что он ездит верхом по Большому Галопу?

— Когда его милость здесь, он там бывает почти каждый день.

— Тогда, если мне удастся, я обязательно взгляну на него, — улыбнулась Сорильда. — Он прекрасный наездник.

— Лучшего я не видывал, — согласился Хаксли. — Мы все ставим на его лошадь в состязаниях на Золотой кубок, хотя мало кто ставит против. — Смотрите, как бы в последний момент его не обскакала какая-нибудь «темная лошадка», — поддразнила Сорильда.

Она знала, что у Хаксли неисправимая привычка азартного игрока делать ставки на скачках. Правду говоря, она частенько обсуждала с ним его различные пари и всегда приходила в восторг, если лошадь, на которую он поставил, оказывалась победительницей.

— Нечего меня пугать, мисс Сорильда, — запротестовал Хаксли. — До чего жаль, что в этом году вас не будет в Аскоте, как мы все ждали.

Сорильда вспомнила, как в прошлом году они говорили об этих скачках и она заявила Хаксли, что, поскольку ей исполнится восемнадцать, дядя обязательно позволит ей побывать там.

Ей всегда этого очень хотелось, но теперь с появлением молодой герцогини она знала, что попасть на королевские скачки в Аскоте для нее так же невероятно, как и на Северный полюс.

Догадавшись по выражению ее лица, что огорчил ее, Хаксли добавил:

— Хорошо бы испытать Зимородка. Копыто у него зажило. Обращаться с ним нужно бережно; не хочу давать его ребятам, пока он до конца не очухается.

Сорильда знала, что Хаксли старается быть тактичным, ведь она всегда ездила на Зимородке, пока он не вывихнул ногу во время одного из прыжков.

— Завтра утром я буду готова к шести, — сказала она.

— Так я буду ждать, мисс Сорильда, — предупредил Хаксли. — Хорошая прогулка верхом пойдет вам на пользу.

Он прекрасно знал, почему несколько дней она не садилась на лошадь. Герцогиня запретила ей кататься верхом, когда Сорильда могла ей понадобиться для каких-нибудь поручений или неприятных заданий, назначаемых скорее как наказание, чем с какой-то иной целью.

В шесть часов утра она незаметно проскользнет на конюшню, так что никто и не заметит.

Сорильда боялась только, что ее может увидеть Харриет, тогда ей обязательно попадет, ибо горничная непременно доложит об этом своей хозяйке.

— В шесть часов, Хаксли, — улыбнулась она. — Большое спасибо. Она благодарила его не только за обещание приготовить Зимородка для прогулки. Девушка шла к выходу не оглядываясь, а старый конюх с беспокойством смотрел ей вслед.

Сорильда отправилась обратно в замок. Едва она вошла в холл, как с верхней площадки лестницы услышала голос тетушки:

— Подойди сюда!

Это было сказано тоном, не допускающим возражения, и Сорильда быстро взбежала наверх.

Больно вцепившись ей в руку, герцогиня спросила:

— Ты велела дождаться ответа?

— Н-нет, — вымолвила Сорильда. — Вы мне об этом не говорили.

— Я считала, что это само собой разумеется, бестолочь! — бросила герцогиня. — Беги назад и передай, чтобы грум привез ответ, а лакею скажи, пусть передаст его тебе, а не мне. Понятно?

На мгновение Сорильда широко раскрыла глаза, а затем, не говоря ни слова, быстро спустилась по лестнице и вернулась в конюшню.

Теперь она знала, что ее подозрения об интересе герцогини к графу Уинсфорду вполне обоснованы, и не сомневалась, что они были знакомы до того, как Айрис вышла замуж.

В конюшне уже была оседлана одна из лошадей, и грум в ливрее собирался отправиться в Уинсфорд-парк.

Держа послание в руке, Хаксли отдавал ему распоряжения и с удивлением повернул голову, когда вновь появилась Сорильда.

— Я забыла сказать, — тихо проговорила она. — Грум должен дождаться ответа и передать его мне.

Говоря это, она чувствовала смущение. Ведь из разговора с ней Хаксли, конечно, понял, что она незнакома с графом, и ему было совершенно ясно, для кого ответ предназначен на самом деле. Хаксли состоял на службе в домах знати всю жизнь и прекрасно знал, что каким бы странным ни казалось поведение хозяев, слугам не положено его оспаривать. Поэтому он просто ответил:

— Хорошо, мисс. Думаю, не придется долго ждать, через часок он вернется.

— Пожалуй, будет проще всего, если я зайду в конюшню примерно через час, — сказала Сорильда.

— Да, пожалуй, мисс, — откликнулся Хаксли, понимая, что для нее это прекрасный предлог оказаться возле лошадей. Он передал груму свои наставления. Джим вывел коня во двор и вскочил в седло.

— Да не задерживайся! — велел Хаксли. — Я знаю точно, за сколько можно доехать до Уинсфорд-парка! Грум улыбнулся в ответ, слегка приподнял шапку, приветствуя Сорильду, проехал через арку, служившую входом в конюшенный двор, и поскакал по подъездной аллее. — Дайте мне взглянуть на Зимородка, пока я здесь, — попросила Сорильда.

Хаксли охотно провел ее в стойло. Сорильда проверила забинтованную ногу и заговорила с конем. Услышав звук ее голоса, он легонько ткнулся носом в ее плечо.

— Завтра утром в шесть, — сказала она Хаксли и почувствовала, что тот все понял.

Еще не было шести, когда Сорильда верхом на Зимородке выехала из конюшни через другой выход на тот случай, чтобы никто из замка не увидел ее верхом, если и выглянет в окно.

Хаксли уже оседлал для нее коня, хотя она пришла раньше, ибо проснулась с чувством радостного возбуждения оттого, что ей предстоит прогулка верхом.

Она быстро надела амазонку, но не стала брать шляпу, зная, что в это время ее никто не увидит.

Вместо этого она причесалась, как прежде, оставив локоны с двух сторон, хотя знала, что от помады, которую втирала ей в волосы Харриет, они стали меньше виться и выглядели не так привлекательно, как раньше.

Но ведь, кроме Хаксли и Зимородка, ее никто не увидит, а они любили ее — Сорильда знала это — не за внешний вид, а за то, что она глубоко и искренне к ним привязана.

Она знала, что на Зимородке нужно ехать очень осторожно, следить за тем, чтобы он ехал легкой рысцой и не пускался в галоп.

В столь раннее утро в низинах парка и под деревьями стелился туман. Цвели бледно-желтые нарциссы; на деревьях набухли и зазеленели почки. Сорильда любила весну. Ей всегда казалось, что весной вновь оживает надежда и вера в существование вечной жизни.

Тем, кто хотел услышать, весна говорила: ничто не исчезает бесследно; то, что умирает, всегда возрождается вновь.

«Быть может, и для меня наступит весна», — подумалось ей. Она вспомнила прошлый год. Пусть часто ей бывало одиноко без отца и матери, но она чувствовала, что взрослеет, что впереди ее ждут новые пути, новые горизонты.

Ее ожидания оказались совершенно неоправданными, и теперь у нее было такое ощущение, что она движется не вперед, а назад.

На прошлой неделе Сорильду постиг новый удар, который она предчувствовала, — герцогиня объявила ей, что продолжать заниматься с учителями — пустая трата денег.

— Ты уже выросла и больше не нуждаешься в образовании, — сказала она. — Да и что в нем толку?

— Мне столько еще хочется узнать, — ответила Сорильда. — Пожалуйста, позвольте мне продолжать заниматься хотя бы музыкой.

— И кто же, по-твоему, захочет тебя слушать? — резко спросила Айрис. — Да и твоему дяде это не по средствам.

Это была ложь, но Сорильда знала, что каждый дядин пенни Айрис желает тратить на себя и только на себя.

Сорильда никогда и вообразить себе не могла, что за столь короткий срок женщина может приобрести такое огромное количество платьев и драгоценностей.

Частично это были фамильные драгоценности герцогов Нан-Итонских, но у нее появились и новые — их она уговорила купить герцога, ибо пока он ни в чем не мог ей отказать.

Сорильде казалось невероятным, что, имея гардероб и драгоценности, стоившие; должно быть, целое состояние, Айрис намеренно лишала племянницу своего мужа не только возможности иметь красивые платья, но и возможности развивать свой ум.

— Пожалуйста… прошу вас, — упрашивала девушка, — позвольте мне продолжать заниматься музыкой хотя бы до конца лета.

— Нет! — герцогиня жестко сжала губы. Глаза ее сузились. — Учись делать то, что тебе велено, — бросила она Сорильде, — и будь благодарна за то, что имеешь крышу над головой. По-моему, у тебя масса родственников, которые охотно взяли бы тебя к себе.

— Поговорите об этом с дядей, — ответила Сорильда.

Она знала, что герцог, который терпеть не мог своих родственников, не согласится на предложение Айрис отослать ее. При этом Сорильда подумала, что уж лучше бы ей уехать к пожилой кузине, которой она не нужна.

Ничто не могло быть хуже, чем оставаться здесь и ежедневно подвергаться мелочным придиркам новой тетушки.

Но тут же она сказала себе, что этот путь к спасению для нее отрезан.

Герцог, питающий отвращение к своим родственникам, не пожелает обращаться к ним ради нее, да и гордость его была бы задета, если бы он сказал им, что Сорильда больше не может оставаться в его замке. Прогулки верхом оставались ее единственной отрадой, единственным временем, когда она могла остаться одна, не ожидая властных повелений тетушки сделать что-нибудь совершенно ненужное.

Отъезжая от замка, она вспомнила слова Хаксли, что если ей захочется увидеть графа, то она найдет его на Большом Галопе возле Сгоревшего Дуба.

Название это относилось к дереву, в которое много лет назад ударила молния. Обугленный ствол его стоял по-прежнему и стал своеобразным ориентиром, так что многие объяснения, как проехать по земельным угодьям герцогского поместья, начинались со слов: «повернешь направо», или «повернешь налево», или «поедешь на север» от Сгоревшего Дуба.

Через полчаса она подъехала к изгороди, разделявшей владения герцога и графа Уинсфорда.

Земли герцога простирались далеко на восток и на юг. Лишь на западе они граничили с землями поместья, принадлежавшего не одному поколению семейства Уинсфорд.

Прямо от изгороди начиналась длинная ровная площадка, известная всем под названием Большой Галоп.

Предыдущий граф пользовался ею для подготовки своих скаковых лошадей, но теперь, как слышала Сорильда, сын его сооружал специальный манеж в другой части поместья.

Из разговоров конюхов она знала, что манеж еще не готов, и поэтому, отводя Зимородка под деревья в тень, не удивилась, увидев, что кто-то с огромной скоростью скачет по Большому Галопу.

Всадник был еще довольно далеко. Сорильда с интересом наблюдала за его приближением, думая, что, должно быть, прошел год с тех пор, как она последний раз видела графа. Да, он был не только самым красивым из всех мужчин, каких ей приходилось видеть, но и самым лучшим наездником.

Он пронесся мимо, и девушка успела заметить великолепного породистого коня и всадника, казалось слившегося с ним воедино.

«Интересно, не одна ли это из недавно купленных лошадей?»— подумалось Сорильде.

В следующее мгновение граф заставил коня остановиться, развернул его и вновь проскакал мимо нее.

Теперь он ехал гораздо медленнее, и Сорильде удалось хорошо разглядеть и оценить коня, как она того и хотела.

Это был великолепный гнедой жеребец с длинной гривой и длинным хвостом. Под сияющей кожей трепетал и двигался каждый мускул, свидетельствуя о породе и отличной форме.

Хоть она того и не подозревала, грива скакуна по цвету была лишь чуть светлее ее собственных волос. Внимательно рассмотрев коня, Сорильда, скрытая нависающими ветвями деревьев, перевела взгляд на всадника.

Оттого ли, что теперь стала старше, или оттого, что в этом году часто слышала о нем, но она увидела его совершенно в ином свете.

— Да, он красив! — заключила она. — Так красив, что конечно же может быть опасен для любой женщины, отдавшей ему свое сердце!

Глава 2

Днем раньше, отправившись прямиком через поля, Джим доскакал до поместья Уинсфорд парк значительно раньше, чем предполагал Хаксли.

Глядя на огромный дом, перестроенный в начале века, он подумал, что поместье это славится не только одним из самых великолепных зданий, какие ему довелось увидеть; он знал, что конюшня здесь во всех отношениях превосходит конюшню замка.

Джим проехал по подъездной аллее, пересек мостик над озером и повернул направо, в ту сторону дома, где располагались кухня и служебные помещения.

Он хорошо знал расположение дома и, привязав коня, направился к двери в кухню; он постучал и вошел, рассчитывая отдать кому-нибудь привезенное послание. Разглядев знакомую фигурку, выходившую из комнаты, где, как он знал, размещалась людская, Джим окликнул:

— Бетси!

К нему повернулось привлекательное личико, и раздалось восклицание, не оставлявшее сомнений в том, что девушка рада его видеть:

— Здравствуй, Джим! Вот уж не думала увидать тебя сегодня!

— Я и сам не думал, — отозвался Джим. — Ну, как ты тут?

— Хорошо, — ответила Бетси, — да только все не так, когда служила в замке и знала, что ты неподалеку в конюшне.

— Я сам по тебе скучаю, — тихо признался Джим. — Когда она тебя выгнала, до чего я боялся, что придется тебе где-нибудь далеко место искать.

— Спасибо здешней поварихе, взяла меня к себе, — вздохнула Бетси. — Сказала, что поможет, потому как знала моего батюшку еще мальчишкой.

Джим сжал челюсти.

Как и все остальные обитатели замка, он был потрясен, когда новая герцогиня выгнала Бетси, три поколения семьи которой служили в замке, без какой бы то ни было видимой причины и без всякой рекомендации. Обеспокоенная выражением его лица, Бетси торопливо проговорила:

— Все хорошо, Джим. Я здесь всем довольна, только б с тобой видеться хоть изредка.

— Об этом не волнуйся, — пообещал Джим. — Уж я постараюсь!

— Ясно, работать на кухне — не то, что в доме, но мне повезло, что меня вообще взяли без рекомендации.

В голосе Бетси невольно появились возмущенные нотки.

Всем слугам было прекрасно известно, что с самого первого момента поступления на службу важно иметь хорошую рекомендацию.

О том, как герцогиня увольняла слуг — без объяснений и без столь важной для них рекомендации, которая позволяла найти работу в другом месте, — разговоры шли не только в замке, но и по всему поместью.

— Мистер Хаксли говорит, она выгнала тебя за то, что ты чересчур хорошенькая. Будь в ее власти, она бы с радостью избавилась от мисс Сорильды!

— Знаю, знаю! — воскликнула Бетси. — Слыхала я, как она с ней разговаривает. Тошно было слушать. А ведь от мисс Сорильды никто не видал ничего, кроме добра.

— Это точно, — согласился Джим. — Моя мать говорит, что и ее милость матушка мисс Сорильды точь-в-точь была такая.

Бетси глубоко вздохнула.

— Это еще проявится, верно? Жениться-то нужно с оглядкой, смотреть, кого в жены берешь.

— Я так и делаю, — улыбнулся Джим. — Потому и выбрал в жены тебя!

— Ох, Джим, нам еще столько лет ждать, пока удастся скопить денег! Да и потом, коли ты останешься работать в замке, вряд ли ее светлость позволит тебе на мне жениться.

— Тогда я уйду работать в другое место, ответил Джим. — Никто не запретит мне на тебе жениться, и не сомневайся!

С этими словами он обнял Бетси, но только собрался ее поцеловать, как девушка испуганно оглянулась.

— Только не здесь! — воскликнула она. — Пожалуйста, не здесь!

— Где же? И когда?

— Завтра вечером. Я потихоньку выберусь после ужина и встречу тебя за подъездной аллеей.

— Буду ждать. Смотри, не запаздывай, как в прошлый раз. Бетси улыбнулась ему и, заслышав в коридоре шаги, заторопилась.

— Эй, постой! — вскричал Джим:

— Я же не сказал тебе, зачем пришел. Засунув руку в карман, он вытащил письмо и объявил:

— Его милости от ее светлости!

Бетси взяла послание.

— Я снесу его в буфетную, — сказала она. — А тебе лучше подождать в людской.

— Скорей возвращайся, — тихонько попросил Джим. Девушка быстро зашагала по коридору, а он, не торопясь, отправился в людскую, просторное помещение, посередине которого стоял длинный стол. По дороге в буфетную Бетси взглянула на письмо и подумала, что герцогиня ничуть не лучше других женщин, вечно бегавших за графом, потому что он так хорош собою.

— Точно мухи вокруг горшка с медом! — возмущенно фыркнула она.

В то же время она не отрицала, что его милость весьма красив и может привлечь любую женщину, кто бы она ни была.

Она восхищалась новым хозяином и пожалела его за то, что он связался с герцогиней Нан-Итонской.

Бетси была добродушной, доброжелательной девушкой, но несправедливость, с какою с ней обошлись, нанесла ей жестокий удар, от которого она до сих пор не оправилась.

Она не только потеряла работу. Бетси понимала, что огорчила родителей, всегда гордившихся службой в замке, и испытала унижение перед знакомыми в своей деревне и в целом поместье.

Она гордилась тем, что поступила на службу в замок, похвалялась этим перед подругами детских игр. Ведь уже на протяжении нескольких поколений существовала традиция при приеме на службу в замок оказывать предпочтение тем, чьи отцы или матери уже служили там.

Миссис Беллоуз, экономка, была ею довольна, да Бетси и сама считала, что хорошо справляется со своими обязанностями, и вдруг ее выгоняют по той лишь причине, что так пожелала герцогиня.

«Ненавижу ее!»— решила Бетси, глядя на размашистый почерк герцогини.

Она перевернула конверт обратной стороной и при этом заметила, что сургуч, которым был запечатан конверт, треснул.

«Должно быть, это случилось, когда Джим засовывал письмо к себе в карман», — подумала девушка с надеждой, что ему не попадет за то, что конверт оказался открытым.

Пока Бетси разглядывала конверт и беспокоилась за Джима, ей в голову пришла неожиданная мысль.

Сначала ее ужаснуло, как могла она даже подумать об этом, но, поддавшись порыву, подстрекаемая любопытством и каким-то иным чувством, над которым она была не властна, девушка зашла в цветочную комнату.

Здесь было множество полок, на которых хранились вазы для цветов, круглый год доставляемых садовниками из теплиц.

Сейчас в комнате было пусто. Бетси закрыла за собой дверь и постояла, глядя на конверт в своей руке. Затаив дыхание, ибо понимала, что поступает столь возмутительно, что самой стыдно было даже думать об этом, она вытащила из конверта плотный листок писчей бумаги, на котором герцогиня написала записку.

Бетси ходила в школу, которую герцог устроил для детей своих служащих в деревне и учительнице которой платил жалованье.

Поэтому она умела читать, правда медленно, и ей понадобилось некоторое время, чтобы разобрать написанное, хотя герцогиня писала крупным разборчивым почерком.

С некоторым трудом девушка прочитала:

«Завтра ночью его не будет дома. Подъезжай в девять к дверям западной башни, я оставлю их открытыми. С нетерпением жду этого часа, сгораю от желания слышать твой голос, очутиться в твоих объятиях».

Подпись отсутствовала.

Закончив чтение, Бетси с шумом перевела дыхание.

— Ну и ну! — сказала она себе. — Ежели б его светлость знал, чего делается, вот уж поразился бы. А ведь он в ней просто души не чает!

Она вложила записку обратно в конверт, послюнила палец и с силой нажала на сургуч, надеясь, что никто не заметит трещины.

После этого девушка вышла в коридор и опять пошла в сторону буфетной.

Уже на обратном пути, когда Бетси торопилась в людскую, где» ее ждал Джим, ей в голову пришла мысль, настолько невероятная, что она поразилась, не рехнулась ли в самом деле — додуматься до такого.

Бетси отворила дверь в людскую и сначала было решила, что Джим уехал, не дождавшись ответа, переданного ей дворецким, но тут он выскочил из-за двери, обнял и принялся целовать до тех пор, пока она не стала его отталкивать.

— Веди себя, как положено, Джим Тревел! воскликнула она, тщетно пытаясь говорить возмущенно. — Выгонят меня из-за тебя, вот что. А ну как вошел бы кто и увидал нас?

— Никто не вошел, а до пятницы мне не дождаться, — возразил Джим. Он говорил с таким жаром, что Бетси чуть-чуть ему улыбнулась, зная, как сильно он ее любит и всегда любил еще с той поры, когда они вместе росли.

Джим опять было потянулся к ней, но она сказала:

— Слыхала я, его светлость завтра уезжает.

— Впервые слышу, — отозвался Джим. — Откуда ты знаешь?

— Он что, в Лондон отправляется?

— Наверно. Слыхал я, что ее величество не может без него обойтись.

— А я думала, у нее есть принц Альберт.

— Ясное дело, есть, — подтвердил Джим, — да только, как всем женщинам, ей хочется, чтоб побольше мужчин плясало под ее дудку. — Он сказал это безразличным тоном, но тут же с горячностью добавил:

— Только я убью всякого, кто попробует увиваться за тобой, так и знай!

— Незачем тебе ревновать, — сказала Бетси. — А что, его светлость остановится в Нан-Итон-Хаусе?

— Где ж еще? — удивился Джим. — Отличный дом, хотя, по мне, конюшня там маловата.

Бетси не ответила.

Она размышляла, и ей нужно было как следует сосредоточиться, чтобы обдумать необычайную идею, которая, казалось, явилась к ней сама по себе неведомо откуда.

Возвращаясь домой уже после того, как она видела графа на Большом Галопе, Сорильда думала, что будет жаль, если он не приедет на обед, о чем беспокоилась ее тетушка.

Сорильда полагала, что приглашение содержалось в той записке, которую она относила в конюшню для того, чтобы Хаксли отправил ее в Уинсфорд-парк.

Когда Джим вернулся с ответом, Сорильда отнесла его наверх. Герцогиня забрала письмо, но не открывала его до ухода Сорильды.

«Мне не позволят присутствовать на званом обеде, — думала Сорильда, — но можно будет поглядеть на графа с верхней площадки лестницы или с галереи менестрелей, проходившей над большим банкетным залом, где принимали гостей».

В передней части галерея была сплошь покрыта резьбой, и Сорильда уже убедилась, что оттуда можно наблюдать за гостями так, что они даже не догадываются об этом.

«Было бы любопытно, — размышляла она, — взглянуть на графа поближе». Однако, если бы ей пришлось выбирать, она предпочла бы увидеть его лошадей.

В этот вечер, когда она обедала вместе с дядей и его женой, герцог сказал:

— Раз уж я отправляюсь в Лондон, то могу захватить с собой ожерелье, которое ты хотела починить. Не нужно будет посылать его с нарочным.

— Дядя Эдмунд, вы что, уезжаете в Лондон? — спросила Сорильда.

— Да, я должен встретиться с ее величеством, — ответил герцог. — Досадно, конечно, ведь только на прошлой неделе я был в Букингемском дворце. Однако вчера утром пришло письмо с уведомлением, что ее величество рассчитывает на мою поддержку во время заседания общества по улучшению условий жизни работающих.

Пока дядя говорил, Сорильда сообразила: отправляя вчера графу записку с приглашением на обед, герцогиня уже знала, что ее муж уедет в Лондон. Странно, она должна была об этом знать.

Письма прибывали рано утром, и их всегда относили в спальню до того, как герцог и герцогиня спускались завтракать.

Но если Айрис знала, что ее муж должен уехать, какой же смысл приглашать графа к обеду? Едва ли она собиралась устраивать прием одна.

И вдруг у Сорильды мелькнула мысль, что тетушка могла пригласить графа к обеду, на котором больше никого не будет. Это было совершенно невероятно! Можно полностью доверять слугам, но ведь в конце концов они — обычные люди, хотя порою некоторые были склонны забывать об этом; разговоры о таком обеде обязательно начнутся не только в замке, но и в деревне, и на постоялом дворе, куда слуги заглядывали выпить эля.

Герцогиня Нан-Итонская обедает наедине с графом Уинсфордом — отличная тема для пересудов по всему графству и распространится с быстротой лесного пожара.

Нет, сказала себе Сорильда, ее тетушка не настолько глупа, чтобы вызвать подобного рода скандал.

Тогда зачем записка?

Она размышляла об этом, готовясь ко сну, вспоминала, как ласковым голосом, звучавшим совершенно искренне, Айрис говорила мужу, что будет отчаянно скучать, и просила поторопиться назад.

— Дорогой, теперь ты человек женатый, и королева должна понять, что не может рассчитывать на твое присутствие так же часто, как раньше.

— Верно, — согласился герцог. — Поверь, мне вовсе не хочется покидать тебя или оставаться без тебя в Лондоне.

Внезапно, словно его вдруг осенило, он спросил:

— А почему бы тебе не поехать вместе со мной? Мы могли бы задержаться еще на одну ночь и посетить оперу.

— Это было бы просто замечательно, — ответила герцогиня, — но я не могу собраться в дорогу так же быстро, как и ты, да и потом, скоро нам предстоит ехать в Лондон на открытие Выставки.

Лицо герцога помрачнело.

— Да, конечно, нам еще предстоит это испытание, — произнес он. — Мне не вынести такой муки — смотреть, как безрассудно пускается на ветер общественная казна, — если тебя не будет рядом. — Конечно же я буду рядом с тобой, дорогой мой, — заверила его герцогиня. Расчувствовавшись, супруг поднес ее руку к губам.

Герцог отбыл рано утром на следующий день после суматохи отдаваемых в последнюю минуту распоряжений, едва не забытых сумок с документами и бесконечного обсуждения, какое пальто лучше всего надеть в такую погоду. Нежелание Айрис поехать вместе с ним показалось Сорильде еще более странным, чем вчера.

С тех пор как две недели назад они вернулись в поместье, герцогиня беспрестанно вздыхала о том, как ей хочется в Лондон, ведь там шли балы и приемы, на которых ей страстно хотелось присутствовать.

Сорильда знала: став герцогиней, Айрис наслаждалась тем, что теперь перед ней открылись все двери, ранее закрытые для нее; положение жены одного из самых знатных герцогов Великобритании было неуязвимым.

Сорильда понимала, как ее, должно быть, огорчало, что ее новые платья видят лишь два человека — муж и его племянница, — тогда как в Лондоне всякий раз, входя в бальный зал, она бы слышала восхищенные восклицания.

В этот день герцогиня выискала для Сорильды множество поручений и лишь ближе к вечеру сказала:

— Сегодня мы пообедаем в семь, так как я хочу лечь пораньше. Правду говоря, я очень устала, ведь было столько дел!

Сорильда подумала, что вид у нее совсем не усталый; с новой прической, которую Харриет скопировала с рисунка в дамском журнале, она выглядела необычайно прелестно.

Они пообедали внизу в малой столовой. Вместо того чтобы высказывать недовольство приготовленными блюдами и всем прочим, что попадалось ей на глаза, как это обыкновенно случалось, если она оставалась одна с Сорильдой, герцогиня была занята своими мыслями.

Как только обед закончился, герцогиня поднялась к себе в будуар, как обычно приказав слугам запереть входные двери и погасить свет..

Это означало, что все лакеи отправятся к себе в другой конец замка и останутся лишь два ночных сторожа, которые совершали обходы каждый час, проверяя запоры на окнах и дверях. Спальни герцога и герцогини располагались в западной части замка, рядом с одной из старинных башен, с обеих сторон примыкавших к так называемой современной части здания. На самом же деле оно было перестроено двести лет тому назад. Приглашенный тогда архитектор постарался сохранить его как можно более похожим на первоначально существовавший замок. Это означало, что комнаты по большей части были не просторными, а маленькими и низкими, с узкими окнами-бойницами, пропускавшими мало света. Однако отец герцога осуществил некоторую переделку, после чего помещения стали значительно удобнее. Он объединил ряд небольших комнат и сделал две большие спальни для себя и своей жены с будуаром между ними. На первом этаже он устроил большую гостиную; как и в обеих спальнях, окна ее выходили в сад, разбитый за замком. Это оказалось не совсем удачно, поскольку сторона была южной и целый день там светило солнце. Спальня Сорильды, напротив, располагалась над парадным входом и окнами выходила в парк. Поскольку она, соответственно, находилась на севере, то солнце фактически совсем не проникало сюда сквозь два длинных узких окна. У Сорильды частенько возникало желание попросить перевести ее в другую комнату, даже если бы это означало подняться на этаж выше.

До появления герцогини ничто в замке не менялось и шло так, как было заведено прежде. Поэтому Сорильда продолжала спать в комнате, которую заняла, прибыв в замок после смерти родителей. Если же попросить поменять комнату теперь, то герцогиня наверняка переведет ее в ту часть дома, где жили слуги, или хуже того — туда, где еще холоднее. А ведь в зимние месяцы Сорильда и здесь буквально замерзала.

Приятно было сознавать, что, во всяком случае, сегодня оказалось достаточно тепло; можно оставить окна открытыми и посидеть за столиком у окна с книгой, которую ей давно хотелось почитать.

Хоть девушку и лишили учителей, но управляющий герцога скрыл от Айрис, что покупает для Сорильды все книги, которые ей хотелось иметь у себя.

Поскольку по большей части он пребывал в Лондоне, где в Нан-Итон-Хаусе находился его кабинет и откуда он вел все дела герцога и его переписку, то у Сорильды вошло в привычку писать мистеру Байрнему почти каждую неделю.

Он всегда незамедлительно посылал ей все, что она просила, и Сорильда чувствовала: вероятно, он понимает, каково ей приходится после дядиной женитьбы. Несомненно, ему должно было казаться странным то, как часто он получал приказания заменить слуг в замке, ведь в прошлом они приходили в услужение молодыми и покидали его только после смерти.

Сорильда разделась, надела халат и раскрыла книгу. Она не собиралась ложиться в постель, поскольку читать, сидя в кресле у окна, было гораздо удобнее. Ноги она поставила на скамеечку и начала читать — сначала при меркнущем свете заходящего солнца, а потом и при свете свечей.

В ряде комнат замка герцог провел газовое освещение, единственными спальнями среди них были его собственная и спальня герцогини.

Поскольку это произошло до прибытия Сорильды, она была лишена такой привилегии. Она не возражала. Правду сказать, она предпочитала свечи, считая, что когда они горели в канделябрах и подсвечниках, то придавали замку романтический облик, который, к сожалению, отсутствовал в иное время.

Чтобы устроиться поудобнее, Сорильда взяла с постели подушку и подложила под спину, затем открыла книгу, откинулась назад и приготовилась погрузиться в чтение.

Однако книга почему-то не захватила ее так, как она надеялась. Вместо этого Сорильда поймала себя на том, что смотрит в окно, наблюдая, как алый с золотом цвет закатного неба сменяется темным бархатом ночи. Завтра будет хорошая погода, — отметила она, припомнив старую поговорку: «Коли вечером небо красное, для пастуха будет день ясный».

Значит, завтра в шесть утра она сможет покататься верхом. Сорильда решила вновь поехать к Сгоревшему Дубу и поглядеть на графа на одной из его великолепных лошадей.

Сорильда любила ездить верхом еще с детства. Поскольку отец любил охотиться, в их конюшне всегда было много первоклассных лошадей несмотря на жалобы матери, что муж все тратит на лошадей и скоро они с Сорильдой останутся босыми. Сорильда обожала кататься вместе с отцом.

Когда девочка подросла, они часто отправлялись на длительные прогулки верхом. Оттого, что лошади утомились, домой возвращались медленно, и отец всегда беседовал с ней. За те часы, что они проводили вместе, Сорильда узнавала гораздо больше, чем усвоила бы из тысячи книг или от дюжины высокообразованных учителей.

«Папе бы очень понравились лошади графа», — подумалось Сорильде.

Ей лишь хотелось знать о них побольше. Например, ей было любопытно, каких кровей лошадь, на которой граф был вчера утром.

Интересно было бы узнать, сколько он за нее заплатил. Девушка подозревала, что на этот вопрос ей может ответить Хаксли. Он не упускал случая поболтать и всегда знал, что происходит в других конюшнях.

«Наверняка лошади графа его особенно интересуют, ведь он относится к ним так же ревниво, как герцог — к самому графу». Мысль эта ее позабавила.

Взгляд Сорильды упал на сгущающиеся тени огромных деревьев парка; вдалеке она заметила всадника, скачущего по направлению к замку Ей стало интересно, кто это, ведь в этот вечерний час в их конюшне все были на месте. Быть может, это ехал с сообщением чей-нибудь грум, но и для грума с подобным поручением было поздновато, ведь в провинции ложатся спать рано.

Сорильда наблюдала за всадником, скачущим среди деревьев, и вдруг ей почудилось что-то знакомое в облике человека. Она наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть.

Кто бы это ни был, он ехал не прямо к дому, а как-то наискось, заворачивая так, словно намеревался подъехать к замку с другой стороны. Сорильде стало любопытно, поэтому она встала и высунулась из окна.

Теперь ей было гораздо лучше видно. Замок стоял на холме, видно было далеко, и, несмотря на сгущающийся сумрак, она разглядела, что всадник приближается к замку с западной стороны.

«Странно, — подумалось Сорильде. — Почему с западной? Ведь конюшни в восточном крыле».

Она вытянула шею, напряженно вглядываясь.

Когда всадник подъехал ближе, она внезапно сообразила, что ей известны и он, и его лошадь. «Не может быть! Это просто бред! — сомневалась девушка. — На свете столько людей, с чего я вдруг решила, что это он?»

Но в следующий момент она совершенно уверилась, что к замку направляется граф Уинсфорд. И тогда ей все стало ясно. Все, что вызывало недоумение в связи с запиской, посланной герцогиней, стало на свои места.

В тот момент, когда дядя ее уехал, граф направлялся на свидание с Айрис!

Сначала это показалось Сорильде настолько невероятным, что она готова была поверить, будто все это — лишь плод ее воображения. Однако затем она поняла: это не выдумка, а самая настоящая действительность.

Айрис знала, что герцог уедет в Лондон, и сообщила об этом «графу, притворившись перед Сорильдой, будто приглашает его на званый обед.

В записке, которую привез Джим, а она отнесла тетушке, говорилось о том, что он принимает это приглашение.

И вот теперь, хоть это и казалось невероятным, в девять вечера он ехал к ней на свидание.

Но разве сможет он войти так, чтобы об этом не знали слуги? Вопрос этот еще только возник у нее в голове, а Сорильда уже знала ответ на него.

Когда она только прибыла в замок, ее очень заинтересовали две высокие башни — все, что осталось от стоявшего здесь норманнского замка.

Винтовые лестницы, крошечные комнаты, узкие щели-бойницы заставляли ее приходить сюда не один, а десятки раз, ибо ей казалось, что они хранили воспоминания о романтической эпохе рыцарей и властных баронов, когда-то правивших Англией.

На лестницу западной башни выходила дверь из спальни герцога. Обычно она закрывалась на засов, но как-то раз дядя сказал Сорильде со смехом:

— Если мне когда-нибудь понадобится незаметно уехать из замка, я могу воспользоваться этой лестницей. Как видишь, она проходит рядом с моей спальней.

— Она бы пригодилась вам, если бы вы были роялистом и спасались от войск Кромвеля, заметила Сорильда.

— Кажется, что-то в этом роде и произошло, — отозвался герцог. — Попроси мистера Байрнема дать тебе каталог книг, имеющихся в библиотеке.

Сорильда перечитала всю историю рода, но там ничего не говорилось о преследовании кого-либо из Итонов в ту эпоху.

В еще более ранние времена вокруг замка происходило множество сражений, а однажды из-за осады его обитатели оказались на грани голодной смерти.

Замок являлся неотъемлемой частью истории ее собственного рода; отец много рассказывал ей об Итонах и о том, как они служили своей стране, и Сорильда старалась полюбить замок, гордиться всем, что он олицетворял собою.

Но с того момента, как здесь поселилась ее новая тетушка, это удавалось ей с большим трудом.

И вот теперь ее потрясла — даже ужаснула мысль о том, что женщина, ставшая членом их рода, герцогиней Нан-Итонской, обманывает мужа и ведет себя так, как, по мнению матери Сорильды, не подобало вести себя и простолюдинке.

» Дядя Эдмунд любит ее, — думала Сорильда с волнением, — а она нарушает обет супружеской верности через шесть месяцев после того, как дала его. Это предательство по отношению к нему и всему нашему роду «. Она больше не видела всадника, но знала, что сейчас он проезжает среди кустарника, посаженного с западной стороны дома и доходящего до самых дверей башни. Кусты все скрывали, поскольку росли здесь давно и были очень высокими.

Графу есть где привязать коня. Айрис уже, конечно, открыла дверь в башню и в спальню герцога.

— Это бесчестно с его стороны! — воскликнула Сорильда, — Он джентльмен и дядин сосед.

Пусть дядя Эдмунд его и не любит, но это вовсе не причина вести себя так отвратительно.

Она подумала, что графу, который был не только красив, но и имел такой представительный вид, не следует унижать себя, обманывая такого человека, как ее дядя.

В каком-то смысле Сорильда была разочарована.

Теперь она припомнила разговоры Хаксли и других грумов, на которые тогда не обратила внимания, но из которых могла бы сообразить, если бы интересовалась этим, что граф весьма неравнодушен к женщинам.

Разумеется, конюхи хоть и считали ее ребенком, но высказывались при ней сдержанно. Однако же намеки были. Теперь ей припомнились подобные же высказывания, только выраженные более утонченно, гостей за столом у дяди.

Как-то во время обеда некий пожилой джентльмен заметил:

— Слыхал я, Уинсфорд пользуется в Лондоне большой известностью.

— В каком смысле? — довольно холодно осведомился герцог.

— Говорят, он прекрасно разбирается в лошадях и в хорошеньких женщинах, — ответствовал джентльмен, говоря громче обычного, поскольку был глуховат.

Герцог высокомерно взглянул на него, а дамы за столом сделали вид, что краснеют.

— Да будет вам, ваша светлость, — проговорил джентльмен. — Не притворяйтесь, будто удивлены. В молодости вы и сами были не промах! Сорильда вспомнила, что дяде это замечание пришлось по душе.

— Дорогой герцог, чему ж тут удивляться? — вмешалась жена этого джентльмена, коснувшись его руки веером. — На балах вы всегда были самым красивым кавалером. Прекрасно помню, как нам, девушкам, всегда хотелось, чтобы вы пригласили нас на танец.

— Точно так же поступают и нынешние девицы, — заявил джентльмен. — Только теперь они жаждут, чтобы их заметил молодой Уинсфорд. Насколько мне известно, у многих желание это сбылось! Он смеялся над собственной остротой, пока не поперхнулся. Его тут же начали хлопать по спине и заставили выпить воды. После этого разговор перешел на другую тему.

Сорильда подумала про себя, что графу одинаково успешно удается и ухаживать за женщинами, и разводить лошадей, но она никак не ожидала, что ради свидания с тетушкой он вторгнется на территорию Нан-Итонской твердыни — Это бесчестно! — повторила Сорильда и открыла книгу с твердым намерением не думать о них. На самом же деле граф Уинсфорд был немало удивлен, когда днем раньше ему принесли записку герцогини. Он как раз отправлялся на верховую прогулку с одним из своих приятелей, Питером Лансдауном.

Он не любил держать лошадей в ожидании, поэтому нетерпеливо достал письмо, даже не удосужившись взглянуть на почерк или подивиться, от кого оно может быть.

Прочитав его, на мгновение он застыл на месте, словно написанное одновременно удивило и заинтриговало его.

— Ну что там, Шолто? — поинтересовался Питер Лансдаун. — Если ты собираешься отменить нашу прогулку, я буду страшно раздосадован! Для меня это последняя возможность испробовать твоих великолепных скакунов, ведь завтра мне придется уехать рано утром.

— Значит, я останусь один, — произнес граф.

— Уверен, что есть много желающих присоединиться к тебе, если ты этого действительно хочешь, — слегка насмешливо отозвался его Друг.

Однако граф его не слушал. Казалось, он что-то обдумывает. Друг его счел, что он явно решает, как ему быть.

Но вот с лукавой улыбкой граф сказал:

— Питер, поезжай вперед по аллее. Я не заставлю тебя долго ждать, только напишу ответ на приглашение.

С этими словами он торопливо вышел из холла, написал герцогине ответ и, вернувшись примерно через минуту, вручил его своему мажордому.

— Отправьте это в Нан-Итонский замок.

— Милорд, здесь ждет грум, который доставил это письмо.

— Значит, отдайте ему.

С этими словами граф быстро вышел из дома и по ступеням сбежал вниз.

Вскочив в седло, он направился вслед за приятелем; тот еще только подъезжал к мостику, перекинутому через озеро.

— Ну что, принял решение, определяющее твою последующую жизнь? — спросил Питер Лансдаун, когда граф присоединился к нему.

Они дружили много лет, вместе служили в одном полку и оба единодушно поддерживали желание принца Альберта объединить искусство и торговлю и устроить выставку, которая поразит мир. Питер Лансдаун был членом парламента и в своих выступлениях объяснял замысел принца для тех, кто с самого начала был враждебно настроен к нему.

— Я только что получил приглашение, очень меня удивившее, — признался граф, когда они поскакали рядом.

— А я-то думал, что ты уже достаточно пожил и слишком опытен, чтобы женщина могла тебя чем-нибудь удивить, — рассмеялся Питер Лансдаун.

— Откуда ты знаешь, что это женщина? — спросил граф.

— Это было ясно по выражению твоего лица, — ответил его приятель. — Ставлю сто против одного, что ты принял ее предложение.

— И виноват в этом ты.

— Почему?

— Потому что ты оставляешь меня одного, а откровенно говоря, я, как и большинство англичан, не люблю есть в одиночестве.

— Я уже говорил, что в твоем случае это вовсе необязательно. Ну а если ты желаешь, чтобы этого не случалось даже изредка, есть одно простое средство.

— Какое же? — поинтересовался граф. Он не очень-то прислушивался к словам приятеля, явно думая о чем-то другом.

— Ты можешь жениться.

— О, Господи! Я же не болен меланхолией! — воскликнул граф. — И потом, у меня нет ни малейшего желания жениться ни сейчас, ни потом!

— Ты шутишь?

— Я говорю совершенно серьезно. Дорогой мой, женитьба — это не для меня! Я прирожденный холостяк. Окажись я привязанным к одной женщине, какой бы привлекательной она ни была, я бы чувствовал себя точно заключенный в темнице, из которой нет спасения.

Питер Лансдаун засмеялся и сказал:

— Я и не представлял, что ты так отрицательно относишься к женитьбе, хотя отлично видел, как ты поразительно ловко избегаешь силков, а ведь тебе расставляют их с восемнадцати лет!

Подъездная аллея закончилась. Поворачивая в сторону Большого Галопа, Питер Лансдаун придержал коня и, обернувшись, взглянул на дом. Он располагался внизу и в лучах весеннего солнца на фоне зеленеющих деревьев выглядел необычайно величественно.

— Восхищаешься моими владениями? — спросил граф.

— Я как раз подумал, что рано или поздно тебе придется изменить свое решение хотя бы ради того, чтобы обрести наследника, — ответил Питер Лансдаун. — Ты знаешь не хуже меня, что твой кузен Хьюберт не сможет достойно носить титул графа Уинсфорда! Оба рассмеялись, хотя смех графа звучал не совсем искренне.

Его предполагаемым наследником был молодой человек, совершенно не появлявшийся в свете; вместо этого большую часть времени он проводил в Париже, рисуя невероятно плохие картины и напропалую развлекаясь с любительницами ночной жизни.

Он отрастил бородку и носил бархатную куртку художника, огромный помятый галстук, а если не забывал — то и берет, надетый набекрень.

— Просто не представляю Хьюберта в Уинсфорде, — сказал Питер Лансдаун, — так что перестань болтать чепуху, Шолто, и настрой себя на мысль, что ради продолжения рода лет через десять тебе придется согласиться на священные узы брака.

— Будь я проклят, если соглашусь на такое! — воскликнул граф. — Меня устраивает моя жизнь, да и потом, я же сказал: на ком бы я ни женился, любая скоро до того мне надоест, что в конце концов я ее прикончу!

— Сначала обзаведись наследником, — отозвался Питер Лансдаун, — а потом можешь бросить ее в озеро или столкнуть с крыши. Никто и глазом не моргнет!

Граф засмеялся, запрокинув голову.

— Питер, ты неподражаем! Если я послушаюсь твоего совета, то стану не только преступником, но и убийцей, а это явно не улучшит репутацию рода!

— Помни, что я всегда готов прийти к тебе на помощь, — объявил Питер Лансдаун. — Ну, а пока наслаждайся жизнью.

— Именно так я и собираюсь поступить. Зачем отказываться от спелого персика, если он падает мне прямо в руки? — ответил граф и подумал, насколько это сравнение подходит Айрис.

Она и впрямь напоминала персик: голубоглазая, мягкая, с золотистыми волосами, эта красавица выделялась цветущим видом, какого другие женщины были лишены. Откровенно говоря, граф сознавал, что был разочарован или — правильнее было бы сказать —» задет «, когда вскоре после встречи с ним она приняла предложение герцога Нан-Итонского и вышла за него замуж прежде, чем граф смог подобраться к ней второй раз.

Они познакомились в гостях у одного из самых бесшабашных приятелей графа во время Сент-Леджерских скачек11, устраиваемых в Йоркшире. В тот самый момент, когда граф, в рекордное время домчавшись на фаэтоне из Лондона, вошел в дом приятеля и увидел Айрис, он понял, что далекий путь проделал не напрасно.

Правда, прием проходил на удивление благопристойно, поскольку к хозяину дома в последний момент приехала мать, неожиданно пожелавшая посмотреть скачки.

Это довольно-таки сдерживало поведение остальных гостей, привыкших именно в этом доме и на этих скачках вести себя очень свободно и раскованно. Потому-то граф, понимавший, чего от него ждут, появился в спальне Айрис не в первую, а во вторую ночь.

Имея богатый опыт в отношениях с женщинами и будучи человеком искушенным в вопросах любви, что заслужило ему репутацию лучшего любовника в Лондоне, граф чувствовал, что у этой женщины за ангельской внешностью таится неистовый огонь страсти.

Айрис не разочаровала его, и на рассвете он вернулся к себе в спальню с ощущением приятно проведенной ночи, даже если она и прошла точно так, как он предвидел.

На следующий день граф уехал сразу после завершения скачек и предвкушал новое свидание с Айрис в Лондоне, но, вернувшись туда и открыв» Тайме «, он обнаружил, что уже состоялась ее свадьба с герцогом Нан-Итонским.

Танцуя с ней на балу, он понял, что не все еще кончено и замужество не погасило бушевавшее в ней пламя.

В то же время он не сразу решился содействовать тому, чтобы соседу столь откровенно изменяла жена.

Граф всегда придерживался правила никогда не заниматься с женщиной любовью в доме ее мужа, если находился с ним в дружеских отношениях.

Однако здесь, в деревне, для Айрис невозможно было приехать к нему так, чтобы ее слуги не узнали об этом.

Следовательно, нужно было или ответить на ее приглашение отказом, или изменить своему правилу.

Он припомнил, что герцог всегда его недолюбливал и часто намеренно старался дать понять, что во время его, герцога, присутствия графу Уинсфорду в делах графства отводится лишь вторая роль.

Более того, его возмущало отношение герцога к затеянному принцем Альбертом строительству Хрустального дворца.

По мнению графа, каждый, кто часто бывал в Букингемском дворце и пользовался доверием королевы и ее супруга, был просто обязан поддержать проект, суливший принести Великобритании одну только пользу и улучшить отношения между странами в целом мире.

Возможно, как раз эта мысль более всех прочих заставила графа решить: уж если герцог не может справиться с собственной женой, то не ему учить графа и в прочих делах.

К тому же, подумал граф, приятно будет вновь встретиться с Айрис и снова ощутить огонь, неистово пылающий на этих податливых губах, выглядевших так, словно они никогда не произносили ничего, кроме молитв или псалмов.

И лишь когда в сумерках граф скакал к замку, у него возникло сомнение: а не совершает ли он глупость, идя на ненужный риск ради свидания с женщиной, благосклонностью которой он уже наслаждался? Доехав до границы двух поместий, он чуть было не повернул назад. Он испытывал неприятное чувство грозящей опасности, хотя не понимал, откуда оно взялось.

» Должно быть, начинаю стареть, если, отправляясь на обычное свидание, принимаюсь копаться в собственной душе, — с насмешкой признался он сам себе. — Но видит Бог, я еще недостаточно стар для того, чтобы испытывать удовольствие, сидя в одиночестве и прислушиваясь к собственной совести!«

Он въехал во владения герцога и подумал, что десять лет назад, когда он только что вернулся из Оксфорда, то воспринял бы эту поездку как приключение, которого ни за что нельзя упустить. Теперь же, продолжая ехать вперед, он лишь надеялся, что в конце концов свидание с Айрис оправдает усилия, на которые он пошел ради этого.

Не раз, затевая очередную любовную связь, граф обнаруживал, что его ожидания, да и восторги первого свидания никогда не повторялись при последующих.

При его опыте и впрямь ни к чему возобновлять любовную связь, которая одно время казалась конченой. Правда, в случае с Айрис дело обстояло не совсем так, ибо одна страстная ночь едва ли могла считаться любовной связью.

И все-таки, сомневался он, было бы лучше оставить эту затею. К тому же у него вовсе не было желания наносить обиду герцогу, а ведь так и случилось бы, имей тот хоть малейшее представление о происходящем.

Тут же граф успокоил себя: уж, конечно, Айрис никогда не будет действовать себе во вред. Он ясно дал ей понять, как давал понять всем женщинам, что он любовник, а не муж, что его намерения никоим образом не являются благородными и никто и ничто не сможет изменить его.

» Она достаточно взрослая, чтобы самой о себе позаботиться, — оправдывал себя граф. — С какой стати мне с ней нянчиться?«

Он подъезжал к западной башне и, пока ехал между кустов, обнаружил множество крепких ветвей, к которым можно привязать лошадь.

Спешившись, он увидел прямо перед собой дверь в башню, а когда подошел поближе, то сообразил, что она слегка приоткрыта.

Небо над головой почти совсем почернело; над башней замерцала первая вечерняя звезда.

Граф взглянул наверх и, увидев узкие окна-бойницы, подумал, что в прежние времена несомненно лежал бы уже на земле со стрелой в груди. Затем он улыбнулся собственной фантазии, с усилием открыл тяжелую дубовую дверь и начал подниматься по винтовой лестнице навстречу мерцающему свету.

Глава 3

Сорильда почувствовала, что ей холодно.

Когда она зажигала свечи, чтобы читать дальше, то задернула шторы от мошкары, но окно не закрыла.

Поднявшийся теперь ночной ветерок шевелил шторами и проникал сквозь тонкую ткань халата, хотя до этого момента она не замечала, какой он холодный.

Сорильда встала и только тут поняла, что хоть и старалась сосредоточиться на чтении, но подспудно постоянно думала о герцогине и графе.

Она говорила себе, что чувствовать себя шокированной — глупо, и все равно знала: то, как они вели себя, противоречило не только ее понятию порядочности, но и всему, что есть прекрасного.

Девушку не переставало удивлять, что ее молодая тетушка, такая прелестная внешне, обладает столь неприятным нравом, но она никогда ни секунды не подозревала, что та еще и аморальна.

» Это, — гневалась она, — все равно что обнаружить червоточину в превосходном с виду яблоке или слизняка в самой сердцевине лилии. Не буду я думать об этом «, — решительно сказала себе Сорильда.

Она подошла к туалетному столику, вынула из прически шпильки, и волосы упали ей на плечи. Она знала, какими они стали жирными от помады, нанесенной Харриет, и ненавидела тетушку за то, что та намеренно стремилась сделать ее, Сорильду, как можно непривлекательнее.

Раз в неделю девушка мыла голову, и какая же это была радость — видеть рыжевато-золотистые волосы, мягкими волнами ложившиеся на белоснежную кожу.

Волосы всегда напоминали Сорильде о матери. Как ужаснулась бы она, увидев страшные, изуродованные волосы, которые с такой гордостью расчесывала еще с тех пор, когда Сорильда была совсем маленькой. Чтобы чем-то занять себя, Сорильда начала расчесывать длинные пряди волос, ощущая, как они оживают с каждым взмахом щетки, до тех пор, пока они не упали ей на плечи рыжим сияющим облаком.

На голове они по-прежнему оставались влажными и тусклыми, ч поскольку ей это страшно не нравилось, она начала протирать голову полотенцем до тех пор, пока не сняла с волос большую часть жира и, взглянув в зеркало, не увидела, как они блестят при свете свечей.

Девушка глядела на свое отражение и думала о том, что утром явится Харриет, снова напомадит волосы и стянет их на затылке в узел. Часто она стягивала их так туго, что было больно.

Сорильда перестала протестовать; это приводило к тому, что тетушка начинала шуметь и браниться, и девушка чувствовала себя униженной, ибо была совершенно беспомощна и ничего не могла поделать.

Вспомнив о том, как позорно ведет себя сейчас герцогиня, Сорильда подумала, что это скажется на самой атмосфере замка.

Она тут же одернула себя: это преувеличение. Замок, как и род Итонов, выстоял несмотря на всякого рода преступления; должно быть, и в прошлом попадались герцогини, которые вели себя не лучше, если не хуже Айрис.

Правда, если таковые и существовали, записей об этом не сохранилось. Быть может, они были достаточно умны и сумели все скрыть. Без сомнения, так же поступит и новая герцогиня.

Сорильда сняла халат и уже собиралась лечь в постель, когда внезапно услышала какой-то шум.

Сначала она не могла понять, что это. Поскольку шум не умолкал, она подошла к окну и отодвинула штору.

К своему изумлению, в темноте между деревьями, образующими подъездную аллею, она заметила огни кареты.

Сначала больше ничего не было видно, но у подножия холма, на котором стоял замок, деревья кончались, и она разглядела, как всадник, сопровождавший карету, отъехал в направлении западной башни.

В этот момент Сорильда сообразила, что это та самая карета, в которой ее дядя отправился в Лондон, как всегда в сопровождении двух форейторов.

Вначале она решила, что ошиблась. Он уехал всего лишь сегодня утром. Чтобы вернуться так скоро, он должен был отправиться обратно немедленно после того, как добрался до своего лондонского дома.» Быть может, — подумалось ей, — он позабыл какую-то важную бумагу и послал карету за ней. В таком случае, чтобы найти ее, придется разбудить кого-нибудь из старших слуг «.

Карета въехала во двор. Теперь Сорильда окончательно убедилась, что не ошиблась. На козлах восседал Роландсон, старый кучер, а рядом с ним она увидела Джеймса — лакея, прислуживавшего дяде, когда тот ненадолго отлучался из дома.

Оставшийся форейтор натянул поводья, заставив лошадь остановиться в тот момент, когда карета подкатила к ступеням парадного входа. Джеймс спрыгнул на землю, открыл дверцу кареты, и Сорильда увидела дядю, спускающегося вниз.

Он вернулся!

В первое мгновение у нее мелькнула мысль, что тетушка получит по заслугам; справедливость требует, чтобы она была наказана за свое поведение.

Но вслед за тем она осознала, каким жестоким ударом это будет для дяди.

Он страстно любил свою молодую жену — Сорильда никогда не предполагала, что он способен на такое чувство, — и, как ей пришлось уже убедиться, отчаянно ее ревновал.

Как бы сама она ни относилась к Айрис, дядя всегда был по-своему добр к ней, и Сорильда поняла, что если в ее силах скрыть от него измену жены, она должна это сделать.

Внизу под ее окном Джеймс дернул шнур от звонка, висевший возле обитой железом дубовой двери, затем поднял молоток, чтобы стучать в дверь. Сорильда знала: раздавшийся стук заставит ночного сторожа поспешить в холл.

Не теряя ни секунды, она бросилась к двери, открыла ее и помчалась по коридору.

Дверь в спальню герцогини находилась напротив, немного правее по коридору. Сорильда постучала, и ей показалось, что слышны какие-то голоса.

Однако если там кто-то и разговаривал, то теперь наступила тишина. Сорильда постучала вновь.

Она была уверена, что тетушка лишь притворяется спящей, и поэтому насколько осмелилась громко сказала:

— Дядя Эдмунд только что вернулся домой!

Вначале она решила, что ее никто не услышал, но вслед за тем раздался крик, доходящий до визга.

Полагая, что сделала все возможное, и не желая, чтобы дядя видел ее в коридоре, Сорильда поспешно вернулась в свою комнату, закрыла дверь и забралась в постель.

Она не стала ложиться, а села, подложив под спину подушки, и стала напряженно прислушиваться.

Ее спальня располагалась как раз над входной дверью, а поскольку в замке гулко отдавались все звуки, она уловила чей-то приглушенный голос и решила, что это, должно быть, сторож.

Затем, поскольку внимание ее было обострено до предела, еще издалека она различила на лестнице звук дядиных шагов.

Герцог, человек высокий и грузный, ступал тяжело, и Сорильда отчетливо слышала, как с лестницы он вошел в широкий коридор, натертый до блеска пол которого был устлан не сплошной ковровой дорожкой, а небольшими персидскими ковриками.

Теперь шаги раздавались угрожающе громко. Сорильда слышала, как они звучали все ближе, и в этот момент дверь ее спальни отворилась, и вошел граф. Пораженная девушка с изумлением наблюдала, как он тихо прикрыл дверь и повернулся к ней лицом.

На нем была рубашка и длинные, туго обтягивающие панталоны; в руках он держал сюртук и черный галстук.

Увидев Сорильду, граф замер в удивлении. Они долго смотрели друг на друга, пока Сорильда не сказала чуть слышным голосом:

— Вам не следовало… входить сюда! Уходите через… западную башню!

— Я пытался, — так же тихо ответил граф, — но кто-то поднимался по лестнице.

Сорильда мгновенно припомнила форейтора, поскакавшего к западной башне.» Должно быть, он обнаружил лошадь графа, — подумала она, — а затем по распоряжению дяди начал подниматься по лестнице к его спальне «.

— Простите за вторжение, — произнес граф по-прежнему тихо, — но под вашей дверью я увидел свет, а искать другое помещение у меня не было времени.

Сорильда вспомнила: когда она шла по коридору и стучала в дверь тетушкиной спальни, свечи в коридоре были погашены, и путь ей освещали только свечи из собственной спальни.

» Что ж, — решила она, — если графу повезет, дядя его не найдет и он сможет избежать огласки «.

В этот самый миг стало слышно, как герцог прошел мимо ее спальни, а еще через мгновение послышался звук открываемой чуть дальше двери. Затем совершенно отчетливо прозвучал голос тетушки:

— Эдмунд! Какой сюрприз! Почему ты вернулся?

— Где он? — загремел герцог. Не оставалось никаких сомнений — он был вне себя от ярости.

— Где — кто?

— Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю! — бушевал герцог. — Когда я отыщу его, то выброшу из дома вас обоих, если только прежде не убью тебя! Герцогиня пронзительно взвизгнула от страха, потом воскликнула:

— О чем ты? Что ты такое говоришь? Я не понимаю тебя! Ответа не последовало, но послышался шум; похоже было на то, что он открывает шкафы и, ничего не обнаружив, с силой захлопывает дверцы. Затем послышались удаляющиеся шаги. Сорильда поняла, что дядя направляется в будуар и затем — в собственную спальню.

Она взглянула на графа широко раскрытыми глазами и заметила, что, пока она прислушивалась к происходящему, граф надел сюртук, повязал галстук и теперь, в полном одеянии, выглядел очень элегантно.

У Сорильды мелькнула мысль, что он очень красив и у Айрис есть основания предпочесть его своему стареющему мужу. Тут же она мгновенно сказала себе, что ненавидит их обоих, а их поведение шокирует ее и вызывает отвращение.

Отвернувшись от графа, она опять прислушалась к доносившимся издали голосам.

— Грум, которого вы слышали на лестнице, наверное, видел вашу лошадь, — шепотом сказала она.

— Знаю, — отозвался граф. Сорильда сочла его тон неуместно грубым — ведь если бы не ее вмешательство, герцог застал бы его в спальне жены.

— Как мне отсюда выбраться? — спросил граф, и опять она подумала, что разговаривает он невежливо.

— Взгляните в окно и выясните, уехала ли карета. Если уехала и если вам удастся проскользнуть мимо сторожей, то вы сможете выйти через парадную дверь, — сказала она.

— По-моему, это маловероятно.

С этими словами граф подошел к окну и отодвинул штору, чтобы выглянуть во двор.

В это самое время дверь спальни отворилась, и на пороге появился герцог.

Он мгновенно оглядел комнату, подмечая каждую деталь: Сорильда сидит в постели с распущенными рыжеватыми волосами, спадающими на ночную рубашку; граф, обернувшись на звук открываемой двери, рукой придерживает штору.

— Так вот вы где!

Голос герцога словно бы продолжал звучать в комнате — графу нечего было ответить, Сорильда затаила дыхание.

Но вот от дверей внезапно послышалось восклицание, и в комнате появилась герцогиня. На ней, как заметила Сорильда, был очаровательный халат из синего бархата, отороченный роскошным кружевом.

Широко раскрыв глаза, она пристально — как герцог перед этим — взглянула на Сорильду и графа, а затем всплеснула руками и воскликнула:

— Сорильда! Как ты могла! Испорченная девчонка! Откуда мне было знать, что ты поведешь себя так возмутительно?!

Сначала девушка ничего не поняла. Затем она с изумлением сообразила, что все смотрят на нее.

Не успела она открыть рот, как герцогиня обратилась к мужу:

— Эдмунд, я потрясена! Я просто в ужасе от случившегося! И как раз тогда, когда ты уехал! Я не верю собственным глазам!

Лицо герцога выражало гнев и подозрительность. Сузившимися глазами он посмотрел сначала на жену, а затем на графа.

Медленно, точно подбирая слова, он произнес:

— Милорд, мне не верится, что вас пригласила сюда моя племянница. Если память мне не изменяет, вы с ней даже не встречались.

— Значит, ты ошибаешься, Эдмунд! — быстро вмешалась герцогиня. — Теперь я припоминаю, что кто-то в доме — кажется, Харриет — говорила мне, что Сорильда посылала записку в Уинсфорд-парк и получила ответ.

Герцог открыл рот, но прежде чем он успел заговорить, герцогиня продолжала:

— Должно быть, так они и условились о встрече. Взглянув на графа, она добавила:

— Милорд, полагаю, вы с полной искренностью можете заверить моего мужа, что последние сорок восемь часов не получали письма за моей подписью.

Губы графа искривила едва заметная усмешка, и он заговорил — впервые с того момента, как герцог и герцогиня вошли в комнату:

— Это правда.

В первый момент Сорильда подумала, что он лжет. Но вслед за тем ей пришло в голову, что, быть может, тетушка действительно послала ему письмо без подписи. В таком случае доказать ее собственную невиновность будет еще труднее, чем сейчас.

Припомнив, как Айрис послала ее в конюшню с запиской для графа, как она, Сорильда, получила ответ, девушка поняла, что тетушка весьма умело поворачивает все против нее.

Сделав над собой усилие, Сорильда заговорила:

— Дядя Эдмунд… я хочу вам… сказать… Не успела она продолжить, как герцогиня, пронзительно вскрикнув, шагнула в ее сторону и заявила:

— Никто не будет слушать твои лживые измышления! Тебе не удастся ухудшить ситуацию еще больше! Мне стыдно за тебя, необычайно стыдно! Я позабочусь, чтобы дядя наказал тебя как следует!

Голос ее звучал мстительно, но Сорильда расслышала в нем тревожные нотки.

При свете свечей, стоявших возле ее постели, девушке стало ясно, что она не ошиблась.

Айрис действительно испугалась и теперь изо всех сил боролась за собственное спасение.

Граф подошел к герцогу поближе.

— Ваша светлость, — начал он, — прошу принять мои извинения за эту исключительно неприятную сцену. Надеюсь, вы позволите мне приехать завтра утром в любое удобное для вас время, когда я буду полностью готов принести свои дальнейшие извинения.

— И вы полагаете, они меня удовлетворят? осведомился герцог.

— Могу лишь надеяться на это, — ответил граф.

Казалось, мужчины ведут между собой осторожный бой на шпагах, великолепно сознавая серьезность и значительность сражения.

— Думаю, мало что из сказанного вами могло бы удовлетворить меня, Уинсфорд, — произнес герцог после краткого молчания. — Мне сообщили, что в мое отсутствие вы находитесь у моей жены.

— Кто мог тебе такое сказать? Кто мог так оклеветать меня? — перебила его герцогиня. — Ты получил анонимное письмо? Но в таком случае как ты мог поверить в подобную глупость? Я люблю тебя, Эдмунд! Мне нужен только ты! Как ты мог хоть на секунду вообразить, что я изменю тебе?

— Мой осведомитель привел очень точные факты, — холодно ответствовал герцог. — Мне сообщили, что граф проникнет в дом через западную башню — так оно, конечно, и было на самом деле, поскольку там привязана его лошадь, — и что ты» сгораешь от желания» его видеть.

Последние слова он произнес подчеркнуто медленно. Слушая его, Сорильда заметила, что тетушка, и без того бледная, побледнела еще сильнее, и поняла: должно быть, дядя процитировал фразу из подлинного текста записки.

— Ты заявляешь, — продолжал герцог; — что тебя оболгали, да и нашел я Уинсфорда в спальне не у тебя, а у своей племянницы, но только после того, как я вошел в дом и поднялся по лестнице — а на это ушло время.

Говоря это, он взглянул в сторону окна. Граф намеревался выглянуть во двор, для чего отодвинул штору, и теперь герцогу было ясно видно открытое окно.

— Странно, — бросил он, — что вы, Уинсфорд, не слыхали, как я прибыл, ведь окно этой комнаты выходит на парадный двор. У вас было время отыскать другое убежище, чтобы я вас не обнаружил, не так ли?

У Сорильды отлегло от сердца.

Дядя не поверил наговорам жены, и ее больше не будут впутывать в эту историю.

На мгновение она ощутила такое облегчение, что откинулась на подушки.

Однако герцог продолжал, осторожно выбирая слова:

— В то же время, если моя жена, по ее собственному утверждению, ни при чем, я, разумеется, обязан защитить честь племянницы, поскольку после смерти ее родителей являюсь ее опекуном.

Сорильда опять подалась вперед. Она не понимала, к чему он клонит.

— Следовательно, — продолжал герцог, — я должен потребовать, чтобы вы исправили содеянное единственно возможным способом.

Сорильда наблюдала, как при этих словах граф застыл на месте, а герцогиня, переводя взгляд с одного на другого, спросила:

— О чем ты, Эдмунд? Что ты такое говоришь?

— Выражусь яснее, — стальным голосом произнес граф. — В данных обстоятельствах единственный достойный выход для графа Уинсфорда — жениться на моей племяннице.

— Жениться? — восклицание это больше напоминало пронзительный крик. — Но ты не можешь на это рассчитывать!

— Отчего же? — отозвался герцог. — Дорогая моя, ты конечно же понимаешь, сколь глубока должна быть его привязанность к Сорильде, если поздно вечером он скачет к моему дому, тайком пробирается в него — разумеется, с ее помощью — и вот теперь обнаружен у нее в спальне в тот момент, когда она лежит в постели в одной ночной рубашке.

Герцог говорил язвительным тоном, и Сорильда не выдержала.

— Дядя Эдмунд… прошу вас… выслушайте меня.

Все повернулись к ней.

Три пары глаз смотрели в ожидании: что же она скажет? Глаза одного горели подозрением, двух других — тревогой.

«Я скажу правду», — подумала Сорильда.

Но в этот момент она поняла внезапно, словно кто-то подсказал ей: вот оно, спасение, о котором она молилась.

Вместо долгих лет тюремного заточения, при котором она подвергалась оскорблениям и жестокому обращению со стороны тетушки, перед ней открывалась совершенно иная жизнь.

Стать женой человека, которому она не нужна и которого презирает, может быть, противно и унизительно.

Но она была готова на что угодно, лишь бы освободиться от Айрис, которая третирует ее и превращает в ничтожество.

В течение шести месяцев та навязывала Сорильде свою волю настолько неумолимо, что девушка поняла: никогда не суждено ей познать что-нибудь иное, кроме унылого круговорота унизительных обязанностей; ее все дальше и дальше отодвигают на задний план и не позволяют встретить никого, кроме постоянных обитателей замка.

И вот — подходящий случай.

Желание им воспользоваться может показаться странным и безрассудным. Быть может, как Сорильде уже приходило на ум, это окажется пострашнее, чем все, с чем ей приходилось сталкиваться ранее, но, по крайней мере, она будет свободна от герцогини. В этот момент ничто другое для нее не имело значения.

На нее смотрели три человека, ожидали, что она скажет. И вот, несколько запинаясь оттого, что теперь она решила сказать совсем иное, а раздумывать было некогда, Сорильда произнесла:

— Дядя Эдмунд… прошу вас… простите… меня. Я могу только просить у вас… прощения.

В глазах герцога мелькнуло изумление.

Однако он тут же взглянул на жену и увидел на ее лице выражение облегчения, которое она не сумела скрыть; складки еще глубже обозначились на его лице, придавая ему циничное выражение, когда он повернулся к графу.

— Я жду, Уинсфорд.

Граф расправил плечи, точно солдат, шагающий навстречу неминуемой гибели, и произнес:

— Я могу лишь просить у вашей светлости позволения сделать предложение вашей племяннице.

— Я не только позволяю вам сделать это, — ответствовал герцог, — но и прослежу, дабы вы вернули ее на стезю добродетели, а посему предлагаю вам обвенчаться, как только будет получена специальная лицензия12. Чуть помолчав, он добавил:

— На это уйдет примерно сорок восемь часов. Сегодня среда, так что предлагаю совершить венчание здесь, в замке, и назначить его на пятницу в полдень.

— Но это просто смешно! — воскликнула герцогиня. — К чему такая спешка? Не лучше ли как следует все обдумать, а не действовать с опрометчивой поспешностью?

— Разумеется, но я забочусь о Сорильде, — ответил герцог и пояснил с сарказмом:

— Эта тайная связь, во время которой наверняка было множество тайных свиданий, может иметь нежелательные последствия. Поэтому, дорогая, как ты сама понимаешь, чем быстрее она станет его законной женой, тем лучше!

Сорильде показалось, что граф собирается что-то сказать, но герцог уже подошел к двери и широко распахнул ее.

— Доброй ночи, милорд! — произнес он. — Я отдам распоряжение своему капеллану приготовиться к венчанию и жду вас здесь в пятницу, в полдень, разумеется, с лицензией.

Граф наклонил голову. Вслед за тем, словно не доверяя своему голосу, он молча вышел из комнаты. Слышно было, как по коридору он направился к лестнице.

Прошло несколько минут, прежде чем герцогиня обрела дар речи и заговорила тоном, по которому Сорильда поняла, до чего она рассержена;

— Ну знаешь, Эдмунд! По-моему, это просто глупо. Конечно, Сорильда поступила чрезвычайно неосмотрительно, но, быть может, она вовсе не желает выходить замуж за графа, так же как и он — жениться на ней.

— В таком случае, — промолвил герцог, — то, что они условились встретиться в ее спальне, тем более достойно порицания.

Герцогиня издала невнятное восклицание, а герцог продолжал:

— Едва ли я могу допустить, чтобы моя племянница вела себя как распутная девка или чтобы граф гулял туда-сюда по моему замку, словно это какой-нибудь бордель, а посему приму жесткие меры, дабы впредь подобное не повторялось!

При этом он так смотрел на жену, что Сорильде стало ясно: у той не могло быть ни малейших сомнений по поводу истинного значения его слов.

В какой-то момент ей показалось, будто тетушка собирается возразить, но герцог заговорил снова:

— Разумеется, можно поступить иначе. Я могу выставить Сорильду за дверь, пусть сама о себе позаботится. Некоторые сочли бы это справедливым наказанием за подобное поведение. Или лучше сказать — преступление? Но я чувствую: как раз тебе-то и хочется, чтобы я проявил милосердие.

Теперь уже герцогиня прекрасно поняла, что угроза направлена в ее адрес. Сорильда, наблюдавшая за происходящим, заметила, что она вся сжалась и словно бы стала меньше ростом.

— Я не хочу, чтобы ты был жестоким, Эдмунд, — произнесла она дрожащим голосом.

— Я так и думал, — ответил герцог, — ну, а теперь пора и на покой. Я утомился с дороги. До чего приятно сознавать, что ты, дорогая женушка, так рада моему возвращению!

Герцог говорил, не скрывая сарказма. Со звуком, похожим на рыдание, герцогиня повернулась и вышла из комнаты.

Герцог направился за ней следом, но у дверей задержался и, обернувшись, взглянул на племянницу. Только теперь он заметил, как при свете свечей блестят ее рыжие волосы, только теперь разглядел в огромных глазах страх.

Тогда тихо, словно не желая, чтобы услышала жена, он произнес:

— В мужья тебе мог достаться кто-нибудь и похуже графа Уинсфорда!

Дверь за ним затворилась, и Сорильда закрыла лицо руками. Что она наделала? Что произошло? Казалось невероятным, чтобы всего за десять или пятнадцать минут случилось столь многое, и тем не менее в результате переменилась вся ее жизнь.

Мысленно возвращаясь к происшедшему, девушка попыталась представить, что она могла бы сказать в оправдание, не погубив герцогиню безвозвратно. Конечно, тетушка ловко заметала следы, и долгие язвительные споры не привели бы к доказательству собственной невиновности.

Дядя знал правду, в этом не было никаких сомнений. Его не ввело в заблуждение присутствие графа в ее спальне и притворство герцогини.

Он оказался достаточно проницательным и догадался, что если Сорильда услышала, как подъезжает карета, то именно благодаря ей граф успел перейти из спальни герцогини в ее комнату.

Тот, кто передал ему содержание письма, посланного герцогиней графу, несомненно сообщил и о том, что тот попадет в замок через западную башню.

Нет, герцог знал правду, решила Сорильда.

Вновь и вновь перебирая в уме все, что было сказано и сделано, она пришла к заключению: как бы она ни протестовала, в результате неизбежно произошло бы то же самое.

«В мужья тебе мог достаться кто-нибудь и похуже графа Уинсфорда!»

Последнее замечание дяди все еще звучало у нее в ушах. Сорильда спрашивала себя, как она сможет выйти за человека, пусть даже он хорош собой и великолепно держится в седле, если она бесконечно презирает его? Хотя Сорильда много читала, она была очень наивна и плохо представляла, как ведут себя люди в действительности. Когда она жила с отцом и матерью, в их доме редко обсуждались скандалы по той простой причине, что у ее родителей это вызывало скуку; у них было так много других тем для разговора, которые интересовали обоих.

Поэтому Сорильда даже не догадывалась, что в высшем свете для джентльменов вроде графа Уинсфорда обычным делом считалось множество affaires de coer13 с красивыми женщинами, которые не видели ничего позорного в измене мужу до тех пор, пока это удавалось держать в тайне. Многим пожилым государственным мужам и знатным дворянам наподобие герцога Нан-Итонского очень хотелось, чтобы в годы правления молодой королевы Виктории была забыта распущенность двух предыдущих монархов.

Да, конечно, Вильгельм IV и его жена Аделаида сделали все возможное, дабы атмосфера Букингемского дворца и Виндзорского замка стала совершенно иной, нежели та, которую породило беспутство Георга IV и его толстых и старых любовниц. Однако у короля Вильгельма было десять внебрачных детей от миссис Джордан, актрисы, поэтому многим было трудно серьезно поверить в его перерождение.

Королева Виктория казалась англичанам воплощением добродетели, ибо была очень молода, а поэтому — чиста и безгрешна. К тому же каждый знал: когда ей сообщили о том, что она станет королевой, она твердо сказала: «Я буду добродетельной!»

И принц Альберт был точно таким же. Одиннадцати лет он записал в своем дневнике: «Я твердо намерен стать добрым и полезным человеком».

Неудивительно, что при двух столь исключительных молодых людях Букингемский дворец стал иным, да и вся страна активно устремилась к пуританизму, что было полной противоположностью нарушениям приличий в эпоху правления сумасбродных дядюшек Виктории14.

Сорильда выросла в полной уверенности — ибо так говорила ей мать, — что женщины должны благотворно действовать на каждого, с кем приходится сталкиваться, но более всего они должны направлять и вдохновлять своих мужей и детей.

Читая книги по истории, а также романы сэра Вальтера Скотта и Джейн Остин, где леди и джентльмены вели примерную жизнь, Сорильда верила, что выйдет замуж тогда, когда найдет человека, которого полюбит она и который полюбит ее.

Она считала, что хоть и является племянницей герцога, не настолько знатна, чтобы ее брак устраивали по каким-то высшим соображениям, как случалось в королевских домах и семьях высшей аристократии в любой стране.

Иногда она пыталась представить себе будущего мужа и всегда видела его умным, обаятельным и любящим — таким, как ее отец.

И только когда молодая герцогиня приложила все усилия, чтобы сделать ее непривлекательной и лишить возможности встречаться даже с пожилыми мужчинами вроде друзей ее дяди, приезжавших в замок, Сорильда начала понимать, что может вообще не выйти замуж.

Ей уже виделось, что она навсегда становится рабыней капризной женщины, которая ее ненавидит, и не будет никакой возможности что-либо изменить.

Будь тетушка того же возраста, что и дядя, она могла бы умереть, но Айрис исполнилось только двадцать пять лет — она была на семь лет старше Сорильды и достаточно крепкого здоровья, чтобы пережить племянницу мужа.

«Что мне делать, мама?»— часто вопрошала девушка в ночной темноте.

Лежа в холодной спальне и слушая ветер, свистящий вокруг зубцов норманнских башен, она думала о том, что никто не придет ей на помощь, ведь даже мать ее покинула.

И вот теперь нежданно-негаданно дверь ее темницы отворилась, и она могла выйти оттуда; пусть не так, как ей хотелось бы этого, но все равно это было освобождение.

Сорильда попыталась молиться, но не находила слов.

Она лишь ощущала сильное беспокойство, скорее даже какой-то необъяснимый страх, и мучительную тревогу по поводу предстоящего завтра разговора с тетушкой.

«Она не захочет, чтобы я выходила замуж за графа», — подумала она и мгновенно с удовлетворением осознала, что Айрис ничего не в силах изменить.

— Свадебное платье тебе ни к чему, — заявила герцогиня Сорильде голосом резким, словно удар кнута: она говорила таким тоном с первого момента их утренней встречи.

Сорильде было неизвестно, что произошло между мужем и женой после того, как они отправились спать, но когда перед самым полуднем герцогиня спустилась вниз, красота ее явно поблекла, под глазами залегли темные круги. Сорильда подозревала, хотя и не могла проверить, так ли это, что герцог ночевал один в своей спальне.

Во всяком случае, с раннего утра он отправился кататься верхом.

Сорильда предвидела такую возможность и поэтому не пошла, как обычно, в конюшню. Вместо этого она оставалась в постели до прихода служанки, размышляя о том, что прошлой ночью ей, должно быть, привиделся страшный сон и такого никогда не могло случиться на самом деле.

Однако стоило ей только услышать, каким тоном заговорила с нею герцогиня, и она поняла: это все правда, и теперь ее тетушка вне себя оттого, что она выходит замуж за графа. — Но если у меня не будет свадебного платья, да и шить его явно некогда, что же вы предлагаете мне надеть? — спросила Сорильда. «— Все что угодно! Не воображаешь же ты, что граф будет смотреть на тебя!

Герцогиня произнесла это со злостью, но тут же через плечо оглянулась на дверь, словно боялась, что ее кто-то услышит.

Они были одни в гостиной. Герцог, вернувшийся после верховой прогулки, немедленно отослал с грумом в Лондон письмо с извинениями за то, что не присутствовал на собрании, куда его пригласила сама королева.

— Не могу понять, почему ты не сказала своему дяде, что не хочешь выходить замуж, — вновь заговорила герцогиня.

— Вы полагаете, он бы меня послушал?

— Я вот что подумала… — продолжала герцогиня, словно бы и не слышала, — ты могла бы сказать ему, что религиозные убеждения не позволяют тебе выйти замуж за столь светского человека. — Она помолчала и добавила:

— Или почему бы тебе не сказать, что ты подумываешь об уходе в монастырь?

— Потому что это не правда.

Сорильда взглянула на герцогиню, прямо в глаза, и вдруг поняла, что больше ее не боится.

До сих пор она в страхе съеживалась всякий раз, когда Айрис заговаривала с ней пренебрежительным резким тоном, от чего у нее возникало ощущение собственной незначительности.

Но в этот миг страх ее исчез, и она обнаружила, что больше не боится, ибо теперь у нее есть выход.

— Я отказываюсь, — твердо произнесла Сорильда, — совершенно и безоговорочно отказываюсь выходить замуж в одном из этих отвратительных унылых платьев, которые вы заставили меня носить с тех пор, как вышли замуж за дядю Эдмунда.

Герцогиня была поражена.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать! — со злостью воскликнула она. — Отправляйся к дяде и скажи ему то, что я тебе велела. Может быть, тогда удастся отменить эту кошмарную свадьбу.

— Даже если я и не выйду замуж за графа, — ответила Сорильда, — едва ли вам удастся встретиться с ним снова. Герцогиня зашипела от ярости и с размаху ударила девушку по щеке.

Для Сорильды это явилось полной неожиданностью; она пошатнулась от удара и очень тихо сказала:

— Если вы сделаете это еще раз, я пойду к дяде Эдмунду и скажу ему правду.

— Он тебе не поверит.

— Он оказался достаточно проницательным, чтобы понять и то, как граф оказался в моей комнате, — возразила Сорильда, — и то, что о его возвращении предупредила вас я.

Герцогиня прикусила губу, но тут же, совершенно теряя самообладание, топнула ногой.

— Что ж, выходи за него, если так хочешь заполучить титул! Но имей в виду: он сделает тебя самой несчастной женщиной на свете! И я буду рада — да, да, рада!

С этими словами она вышла из гостиной, хлопнув дверью, и Сорильда коротко рассмеялась, хотя от собственной смелости у нее неистово колотилось сердце.

Щека ее горела от пощечины, но девушка понимала, что выиграла сражение; это утешало уже само по себе после стольких месяцев унизительного подчинения.

Она тут же сказала себе, что ни за что не пойдет венчаться в таком отвратительном и унылом одеянии, с жирными волосами и в платье без кринолина.

Венчание состоится завтра, и купить что-либо не было времени.

В небольших городках вроде Бедфорда и Сент-Олбанса для нее не найдется ничего подходящего, то же самое относится и к Нортхемптону.

У Сорильды мелькнула мысль: не попросить ли ей дядю Эдмунда отложить свадьбу, но она тут же сообразила, что едва ли он согласится; да и потом, в случае задержки, тетушка наверняка отыщет какое-нибудь препятствие или причину, из-за которых свадьба может не состояться.

Сорильда знала, что Айрис безумно завидует тому, что она станет женой графа, и подозревала, хоть и не была уверена, что та действительно любит его.

Но такая любовь, думала Сорильда, не по мне, В ней нет ничего возвышенного.

Что бы там ни было, но по мере того как день близился к вечеру, не оставалось никаких сомнений: то ли из-за потери графа, то ли из-за того, как держался с ней герцог, но герцогиня была в подавленном настроении и явно опасалась за свое будущее.

Впервые, с тех пор как Айрис вышла замуж за герцога, она буквально ходила за ним по пятам, прекрасными голубыми глазами заглядывала ему в глаза и говорила с ним печальным голосом несправедливо наказанного ребенка.

Герцог разговаривал язвительным тоном и держался с ледяным холодом. Таким Сорильда никогда еще не видела дядю прежде, а для его жены это было явным потрясением.

Однако же Сорильда не собиралась глубоко вникать в их отношения, решив сосредоточиться на своих проблемах.

Она поднялась к себе в комнату, пересмотрела платья, висевшие в гардеробе, и решила, что выглядят они одно уродливее другого.

В отчаянии она забралась на чердак, где стояли сундуки, привезенные сюда после смерти ее родителей.

Она открыла один из них. Здесь хранилась одежда отца. На глаза Сорильды навернулись слезы. Глядя на его одежду, девушка вдруг поняла, что с тех пор, как умер отец, не было ни единого мгновения, чтобы она не тосковала о нем, чтобы ей не хотелось оказаться с ним рядом.

Как мучительно было сознавать, что никогда уже ей не поговорить с ним, никогда не задать вопросов и не получить ответов, все объяснявших и будивших воображение.

Она закрыла этот сундук и открыла другой, принадлежавший матери.

Когда умерла ее мать, Сорильде было только пятнадцать лет, так что большинство платьев было роздано маминым подругам, которые жили в стесненных обстоятельствах и были рады получить их не только из практических соображений, но и на память о той, которую любили.

» Ничего я здесь не найду «, — уныло подумала Сорильда.

Но тут на глаза ей попался каркас из китового уса, купленный матерью незадолго до гибели. В то время такие каркасы считались экстравагантными, ибо кринолины только начинали входить в моду, но ее мать всегда любила быть в числе первых.

Сорильда припомнила: она купила его в период траура и очень горевала, что должна носить черное в память о весьма далекой родственнице.

» С какой стати я должна одеваться в черное ради кузины Аделаиды? — спрашивала она мужа. — Она всегда была сварливой старухой и просто из кожи вон лезла, лишь бы досадить тебе, этого я не могу ей простить «.

» Британцы просто жить не могут без траура, — шутливо объяснил ей муж, — но, к счастью, дорогая, черный цвет тебе к лицу, чего не скажешь о большинстве женщин. — Откровенно говоря, — добавил он, обнимая ее, — с твоей белой кожей и рыжими волосами в черном ты выглядишь соблазнительной до неприличия!«

Мать рассмеялась. Вспоминая теперь этот разговор, из-под каркаса Сорильда вытащила черное платье — как раз такое, какое вполне подошло бы ей для венчания, будь оно белым.

Облегающий лиф был из мягкого шифона, такого тонкого, что казался прозрачным.

Неудивительно, подумалось Сорильде, что отец находил ее мать соблазнительной: черный цвет платья прекрасно оттенял белоснежную, словно магнолия, кожу и выгодно подчеркивал рыжеватый цвет ее волос, изумрудную зелень глаз.

Она хорошо помнила улыбку, появившуюся на прекрасном лице, когда мать разглядывала себя в зеркале перед тем, как отправиться на похороны родственницы.

— Папины степенные Итоны будут шокированы моим видом, — воскликнула она, — но, в конце концов, что они могут сказать? Я вся в черном, нигде нет ни единой яркой ниточки.

Яркие цвета были неотъемлемой частью ее самой, подумала Сорильда. Как раз этого ей, Сорильде, и не удалось сохранить за последние шесть месяцев, с тех пор как жизнь ее омрачило появление герцогини.

Яркие цвета рождались смехом. Смеялись не только губы матери. Смех искрился в ее глазах; казалось, даже волосы ее вспыхивали смехом.

Что бы они ни делали сообща, все выходило весело. В их доме царила радость, которой Сорильда не находила в замке и которой ей страшно не хватало.

Эту радость создавала любовь, любовь родителей друг к другу и к ней. От этого их жизнь приобретала особое очарование, а все трудности воспринимались как увлекательное приключение.

Сидя рядом с сундуком матери и держа в руках ее черное платье, Сорильде внезапно стало за себя стыдно.

» Мама ни за что бы так просто не сдалась, — подумала она. — Она бы боролась своими собственными способами и справилась с герцогиней, чего я сделать не сумела «.

Сорильда вспомнила, как ее матери удавалось сделать счастливыми всех вокруг. К ней обращались со своими бедами; она выслушивала каждого и каким-то образом всегда находила решение.

Она умела заставить других понять: каким бы мрачным ни казалось все вокруг, человеку всегда есть чему радоваться, и люди уходили от нее, думая о своих удачах, а не горестях.

— Какой же я была глупой, мама! — обратилась Сорильда к ней.

Хотя девушка и сознавала, что позволила себе впасть в уныние из-за молодости, неопытности и одиночества, в этот момент она чувствовала, что предала память матери.

— Я буду бороться за то, чего хочу, и за то, что справедливо, — пообещала она матери. — Я буду вести себя по-другому, но ты должна мне помочь, мамочка. Одной мне не справиться.

Сорильда говорила и чувствовала, что по ее щекам текут слезы, но это были совсем не те горькие слезы, которые она так часто лила в последнее время.

Это были слезы решимости — слезы, принесшие мужество и надежду на будущее.

— Мамочка, помоги мне — попросила она опять.

Наклонившись, она поцеловала черное платье, принадлежавшее матери, и вдруг поняла, что ей надеть на свою свадьбу.

Глава 4

В дверь постучали, и Сорильда отвернулась от зеркала, в котором рассматривала свое отражение.

— Кто там?

— Это Харриет. Ее светлость велела мне причесать вас и помочь одеться.

— Спасибо, Харриет, но я прекрасно справлюсь сама.

— Но ее светлость… — начала было горничная, однако тут же замолчала и, видимо, отправилась назад доложить хозяйке, что Сорильда ее не впустила.

Сорильда слегка улыбнулась, потому что представляла, как разозлится тетушка. Но тут же в зеркале отразился тревожный взгляд ее зеленых глаз, и, заметив это, она гордо вскинула голову.

Она не должна бояться. Она покидает замок и тетушку, и теперь ей больше не придется унижаться и угождать той.

Вновь она посмотрела на себя в зеркало и поняла, что уже один только внешний вид придает ей мужество, какого дотоле у нее никогда не было.

Она стояла в материнском платье. Широкая юбка на кринолине из китового уса подчеркивала крошечную талию, а черный цвет усиливал белизну кожи и рыжий оттенок волос.

Этим утром Сорильда вымыла голову и не собиралась позволять Харриет обезобразить волосы отвратительной темной помадой или уничтожить прическу, мягкой волной спускавшуюся по обе стороны от лица.

Сорильда была бы совершенной тупицей, если бы не заметила, что выглядит не просто прекрасно, но и совершенно иначе, чем прежде.

Черный цвет придавал ее облику утонченность и элегантность. Когда же для довершения ансамбля она надела шляпу матери, то поняла, что вполне могла бы сойти за картинку со страницы мод из дамского журнала.

Три года назад эта шляпа с тульей из того же шифона, что и платье, по краям полей отороченная мягким кружевом, была последним криком моды; Сорильда решила, что лишь опытный женский взгляд найдет ее слегка устаревшей.

Разумеется, она понимала, что любого мужчину, в том числе ее дядю и будущего мужа, поразит вид невесты в черном.

— У меня нет выбора, — сказала она себе, но при этом подумала: даже если бы и был, все равно ее радует и воодушевляет мысль о том, что на ней надеты вещи, принадлежавшие матери.

Сорильда чувствовала тонкий нежный аромат фиалки — духов, которыми всегда пользовалась ее мать. Ими были пропитаны все ее вещи и все комнаты, где она находилась.

Аромат этот ничуть не напоминал тяжелый экзотический запах духов, которые любила Айрис. Сорильда часто думала, что он не к месту за городом и особенно — в замке.

— Мама, помоги мне! — произнесла она вслух.

В тот момент, когда она тихонько сказала эти слова, кто-то взялся за ручку двери. Дверь не открылась, так как Сорильда заперла ее.

В следующее мгновение резко и властно прозвучал голос герцогини:

— Сорильда, открой дверь! Не понимаю, с чего это ты вдруг вздумала запираться.

— Мне хочется побыть одной.

— Побыть одной? — воскликнула герцогиня. До этого никто еще не осмеливался высказать подобное пожелание, и она повысила голос:

— Никогда не слыхала подобных глупостей! Я хочу поговорить с тобой и проверить, так ли ты одета.

— Мне хочется побыть одной, — повторила Сорильда, — до тех пор, пока не настанет время спускаться для венчания.

Она представляла, в какую ярость пришла герцогиня оттого, что ей не подчинились. Сорильде показалось, что она услышала, как Айрис топнула ногой перед тем, как сказать:

— Никогда не слыхала ничего нелепее! Немедленно открой дверь! Это приказ! Сорильда взглянула на часы.

— Через десять минут, — быстро проговорила она, — мне больше не нужно будет подчиняться вашим приказаниям, и в эти минуты я хочу подумать о своем будущем.

Она знала, что ее ответ заставил герцогиню задохнуться от изумления. На мгновение та лишилась дара речи, а затем с восклицанием, в котором звучали раздражение и злость, удалилась прочь.

Несмотря на смелые речи Сорильда облегченно вздохнула. После стольких месяцев унизительного существования трудно было осознать, что сказанное ею — правда.

Больше ей уже не придется исполнять приказания герцогини, отныне она будет подчиняться лишь человеку, который вовсе не желал на ней жениться и так же, как она сама — Сорильда была уверена в этом, — с тревогой думал о будущем.

Девушка тут же заставила себя сосредоточиться только на одной мысли: замужество с графом давало ей возможность вырваться отсюда.

Она подошла к окну и постояла, глядя на парк. Ей вспомнилось, как она представляла себя пленницей королевской крови, сидящей под стражей в неприступной крепости.

Но теперь кошмар кончился; бояться можно было только одного: как бы, спасаясь из одной тюрьмы, не угодить в другую.

Подчиняясь бессознательному порыву, она обратилась за помощью к матери и к Богу, который, как порою Сорильде казалось в эти печальные месяцы, ее покинул.

Но теперь она знала, что не забыта, не покинута, а находится под Его защитой и Он всегда пребудет с ней, что бы ни готовило будущее.

Погруженная в размышления и молитвы, Сорильда подскочила, когда опять раздался стук в дверь.

— Кто там?

— Мисс Сорильда, его светлость попросил меня сообщить вам, что прибыл граф Уинсфорд. Сорильда глубоко вздохнула.

— Передайте его светлости, что я сейчас спущусь.

— Хорошо, мисс.

Сорильда отвернулась от окна и оглядела спальню. Все было готово.

После того, как служанки уложили ее дорожный сундук, она открыла его и выбросила все ужасные коричневые и серые платья, выбранные для нее тетушкой. Выбросила она и большую часть ночных рубашек и белья — их она носила еще до того, как стала считать себя взрослой.

Наверху в сундуке матери она отыскала изящные ночные рубашки из тонкого батиста, отделанные кружевом, шелковые нижние юбки, шелестевшие при ходьбе, и кое-что из других предметов одежды — все столь изысканное, что Сорильда просто ахнула от восторга.

Она совсем забыла о них, да и не смотрела раньше, что из вещей матери осталось, по той простой причине, что боялась расплакаться.

Сорильде никогда и в голову не приходило, что она может носить одежду матери, но теперь девушка знала: материнские вещи, надетые ею, укрепят ее мужество — оно уже струилось по ее жилам.

Теперь в ее дорожном сундуке лежали лишь материнские вещи, в том числе и вечернее платье черного цвета, столь же красивое и элегантное, как и платье, надетою ею на собственную свадьбу.

» Первым делом я куплю себе новую одежду по собственному выбору «, — пообещала себе Сорильда.

Все вещи, выбранные для нее тетушкой, она затолкала в дальний угол гардероба, захлопнула дверцу и закрыла ее на ключ. После этого она затянула на сундуке ремни. Теперь она знала, что берет с собой лишь то, что ей хочется носить.

На кресле лежала шелковая шаль с длинной бахромой — мать купила ее к этому платью, дорогие замшевые перчатки и маленькая сумочка из такого же шелка, что и лиф платья.

В другой сундук Сорильда уложила не одежду, а небольшие вещицы, которыми она дорожила и которые принадлежали ее матери: шкатулку для рукоделия, две миниатюры — одна с портретом ее отца, другая — с ее собственным портретом в детском возрасте, книги в кожаном переплете; мать любила их и бережно завернула в бумагу; декоративные статуэтки, стоявшие в ее спальне на каминной полочке и у постели.

» Где бы я ни была, — заметила Сорильда, — эти вещи позволят мне чувствовать себя как дома, потому что они принадлежали маме «.

Медленно, не торопясь, она натянула длинные замшевые перчатки, взяла шаль и сумочку, затем отперла дверь и пошла по коридору в сторону лестницы.

Как она ни нервничала, но невольно чисто по-женски обрадовалась, ощутив колыхание кринолина и почувствовав, что хоть ее платье и выглядит странным для невесты, но впервые в жизни она в привлекательном женском облике может лицом к лицу встретиться с тетушкой на равных.

Подойдя к лестнице, Сорильда увидела, что внизу в холле ее ждет дядя. Он стоял один.

Она поняла, что граф с тетушкой уже ушли в часовню, и с возмущением подумала, что герцогиня воспользовалась возможностью поговорить с графом пусть даже и несколько секунд.

» Они оба отвратительны, и я их ненавижу!«— сказала себе Сорильда и, еще выше подняв голову, начала медленно спускаться по лестнице.

Ступив на мраморный пол холла, она заметила изумленный взгляд дяди. Когда девушка подошла к нему, он воскликнул:

— Черное! С чего это ты надумала идти в черном на собственную свадьбу?

— По-моему, это вполне соответствует обстоятельствам, дядя Эдмунд, — ответила Сорильда. — Но если говорить честно, это единственное платье, в котором я не чувствую себя точно воспитанница приюта.

Дядя растерянно посмотрел на нее, и она пояснила:

— Последнее время мне не позволялось выбирать самой себе платья, но сегодня я выбирала сама и считаю, что имею на это полное право!

— В любом случае теперь поздно переодеваться, — сказал герцог.

С этими словами он предложил племяннице руку, и по длинному коридору они направились в часовню.

Впоследствии Сорильда так и не смогла вспомнить ни саму церемонию, ни свои собственные слова и действия.

С того момента, как она встала рядом с графом, Сорильда ясно ощущала только исходящий от него гнев; это могло бы напугать ее, если бы девушка не испытывала к нему некоторого сочувствия.

» В конце концов, — подумала она, — хоть он и вел себя отвратительно, но прибыл в замок по приглашению Айрис «.

Граф не был женат и, следовательно, мог искать развлечений где угодно.

Разумеется, искать встреч с женой соседа достойно порицания и грешно, но Сорильда прекрасно понимала, что истинная вина лежит на белоснежных плечах герцогини.

Когда церемония закончилась и из часовни все двинулись в холл, от ее внимания не ускользнуло, что герцогиня приложила все усилия, чтобы выглядеть еще обольстительнее, чем всегда.

Голубое платье точно того же оттенка, что и ее глаза, великолепно смотрелось бы и в Букингемском дворце, а бриллианты на шее и в ушах сверкали, словно на рождественской елке.

Глядя на тетушку, Сорильда заметила выражение ее глаз, ясно говорившее, что на ком бы граф ни женился, Айрис по-прежнему пылала страстью к человеку, который по ступеням западной башни поднялся в ее спальню.

» Воистину дядя Эдмунд нашел наказание, достойное преступления «, — мелькнуло в голове у Сорильды, и она задумалась над вопросом: выместит ли граф на ней свой гнев, когда они останутся наедине?

С только что обвенчанной парой никто не прощался и не произносил теплых пожеланий. Герцог не пожал графу руку, не поцеловал племянницу. Он лишь угрюмо наблюдал, как лакей накинул Сорильде на плечи шаль, как дворецкий вручил графу шляпу и перчатки и молодые по ступеням сошли вниз, где их ожидал фаэтон.

Сорильда облегченно вздохнула, увидев его: по крайней мере, им не придется ехать в узком, тесном пространстве закрытой кареты.

Лакей помог ей забраться в фаэтон, граф взял в руки вожжи, а грум, до этого державший лошадей под уздцы, подбежал к экипажу и запрыгнул на заднее сиденье. После этого они тронулись.

Любопытство заставило Сорильду оглянуться. Оказалось, что дядя с женой не стали глядеть им вслед. На верхних ступенях не было никого, кроме мажордома да нескольких лакеев.

Фаэтон мчался по подъездной аллее; довольно скоро Сорильда почувствовала, что напряжение, в котором она находилась с того момента, как вошла в часовню, понемногу ослабевает.

Она замужем!

Ей все еще не верилось, что это произошло на самом деле, что она уезжает прочь из замка и герцогиня больше не сможет глумиться над ней!

Больше ей не придется страдать и мучиться от унижения, из-за чего каждый день казался мрачнее и страшнее прежнего.

Словно в ответ на ее мысли из-за туч появилось солнце и засияло золотым светом сквозь ветки деревьев, засверкало на серебряной упряжи четырех великолепных коней, которыми правил граф.

Они миновали сторожку у входных ворот, доехали до середины деревни, а затем вместо того, чтобы ехать налево, в направлении Уинсфорд-парка, экипаж завернул направо.

Сорильда повернула голову и вопросительно посмотрела на графа. — Мы едем в Лондон, — сказал он.

Он говорил резко, и даже за несколькими короткими словами Сорильда почувствовала его гнев.

Она не ответила, но подумала, что понимает его. Сейчас ему было бы не под силу предстать перед собственными слугами, вынести их удивление и пересуды, если бы всего через час после отъезда он нежданно-негаданно вернулся назад в сопровождении жены.

В лондонском доме все конечно же будет проще, и слуги не будут ждать от него объяснений.

Они ехали часов до двух пополудни, и Сорильда уже начала чувствовать, что проголодалась, когда граф завернул на постоялый двор.

Во дворе стояло несколько повозок, фаэтонов и карет; Сорильда ощутила облегчение при мысли о том, что за ленчем будут присутствовать другие люди и им с графом не придется испытывать неловкость, оставшись наедине.

Однако после того, как, умывшись и приведя в порядок волосы, слегка растрепавшиеся от быстрой езды, по старой дубовой лестнице она спустилась вниз, оказалось, что ее поджидает слуга, дабы отвести в отдельную комнату.

Граф уже был там. Сорильда отметила, как он красив, как элегантно выглядит, и поймала себя на мысли, что в какой-то степени понимает тетушку.

— Не желаете ли выпить мадеры?

Граф с явным усилием выдавил из себя эту фразу, умышленно не глядя в ее сторону, словно не мог перенести вида той, на которой женился.

— Благодарю вас, — ответила Сорильда, — но только немножко. Я не очень люблю мадеру.

— В таком случае вы должны выпить то, что любите, — сказал граф. — Полагаю, сегодня шампанское будет кстати.

Он произнес это язвительным тоном, но Сорильда спокойно ответила:

— Думаю, это было бы неплохо. Когда моему отцу приходилось долго ехать в экипаже, он всегда говорил, что всему прочему предпочитает шампанское.

Граф дернул за шнур звонка с такой силой, что Сорильда удивилась, когда тот не оборвался.

Появился слуга, и граф заказал шампанское. Сорильде показалось, что он хотел заговорить с ней, но в этот момент появился хозяин постоялого двора. Следом за ним вошли две служанки в чепцах и внесли закуски.

Выбор блюд оказался предостаточным, пища — хоть и простой, но хорошо приготовленной.

Пока их обслуживали, говорить откровенно было невозможно, и Сорильда обрадовалась возможности подкрепиться, прежде чем наступит, в чем она не сомневалась, трудный момент.

За завтраком она не смогла ничего проглотить, лишь выпила чашку кофе, и вот теперь оттого, что оказалась наедине с человеком, за которого вышла замуж, ее невольно охватила внутренняя дрожь.

Тем не менее она сумела немного поесть, прежде чем опять почувствовала, что давится пищей. Помогло шампанское. Сорильда надеялась, хоть и не решилась сказать об этом вслух, что оно помогло и графу. Во всяком случае, он выпил большую часть бутылки.

Затем, обменявшись не более чем полудюжиной слов, они снова отправились в путь.

Теперь Сорильда заметила, что граф погоняет лошадей, точно желает доехать как можно быстрее.

Однако прошло довольно много времени, прежде чем они достигли окраин Лондона, и наконец взмыленные от быстрой езды лошади остановились возле Уинсфорд-Хауса на Парк-Лейн.

Сорильда увидела великолепный дом, но не успела разглядеть его как следует: лакей помог ей сойти с фаэтона, и она первой вошла в просторный холл. Граф следовал за ней.

— Надеюсь, ваша милость, вы добрались благополучно, — обратился к нему дворецкий.

— Вы получили мои указания? — резко спросил граф.

— Грум прибыл часа два тому назад, милорд. Все исполнено. Граф повернулся к Сорильде.

— Моя экономка, миссис Досон, проводит вас в вашу спальню, — отрывисто сказал он ей. — Вам, вероятно, хочется отдохнуть. Обед будет в восемь.

Он небрежно поклонился, по-прежнему не глядя на нее, и ушел прежде, чем она успела ответить.

Какое-то мгновение она растерянно смотрела ему вслед, а затем дворецкий мрачно произнес:

— Прошу вас, миледи, следуйте за мной.

По его обращению Сорильда поняла, что граф уведомил слуг о своей женитьбе.

За дворецким она поднялась по лестнице; наверху ее ждала экономка в шуршащем шелковом платье черного цвета.

Это была средних лет женщина с добрым лицом. Почтительно присев перед Сорильдой, она провела ее по коридору и открыла дверь в большую, великолепно обставленную спальню.

— Где желаете отдохнуть, миледи: в постели или на кушетке? — спросила экономка.

— Раз обед еще не скоро, я, пожалуй, отдохну в постели, — решила Сорильда.

— Как только принесут ваш багаж, миледи, служанки распакуют его в гардеробной.

— Благодарю вас, — улыбнулась Сорильда. При виде этой улыбки от сдержанности экономки не осталось и следа.

— О, миледи! — воскликнула она. — Я знаю, его милость пожелал, чтоб не было никаких поздравлений, но я хочу вам сказать, как мы все обрадовались, узнав о его женитьбе, да еще на такой красавице, как ваша милость!

— Благодарю вас, — ответила Сорильда.

— Мы так давно, уже столько лет, ждали, что его милость найдет себе жену, и когда грум привез такую новость, вот уж я удивилась!

— Должно быть, это явилось для вас неожиданностью, — пробормотала Сорильда.

— Действительно, неожиданностью! Но очень приятной. От всего сердца желаю вашей милости всяческого счастья.

— Благодарю вас, — повторила Сорильда, подумав при этом, что, принимая во внимание чувства графа, это совершенно невероятно.

Однако тут же она сказала себе, что вырвалась из замка, освободилась от тетушки, а все остальное не важно!

Сорильда разделась, надела одну из прелестных ночных рубашек матери и улеглась в огромную мягкую постель, размышляя о том, что, по крайней мере, в лондонском доме слуги графа не знали причины его поспешной женитьбы.

Слуги же в поместье наверняка догадались бы о существовании какой-то скрытой причины столь внезапных перемен в жизни хозяина.

Конюхи знали, что за два дня до женитьбы вечером он ездил куда-то верхом, да и потом, ведь кто-то в Уинсфорд-парке принял записку герцогини, привезенную Джимом из замка.

» Они быстро сообразят, что случилось «, — думала Сорильда.

Девушка понимала, что граф не решился оказаться лицом к лицу со слугами, столько лет служившими ему, а еще раньше — его отцу.

Должно быть, она утомилась, ибо заснула, и проснулась, когда горничная пришла сообщить, что ванна готова.

Надевая второе черное платье, принадлежавшее матери, Сорильда сознавала, что горничную и экономку удивляют столь мрачные наряды в день свадьбы, но она не собиралась ничего объяснять и надеялась, что они решат, будто она в глубоком трауре. Лишь перед тем, как спуститься к обеду, она сказала:

— Завтра мне бы хотелось отправиться за покупками. Поскольку я уверена, что это совершенно неинтересно его милости, быть может, вы, миссис Досон, поедете со мной?

— С удовольствием, миледи, — откликнулась экономка, явно обрадованная приглашением. Немного помолчав, она добавила несколько неуверенно, словно боялась проявить непочтительность:

— Миледи, вы такая красавица, и черное очень вам к лицу, но вы только что вышли замуж, и так хочется увидеть вашу милость в белом.

— Завтра я обязательно куплю белое платье, — пообещала Сорильда. — Позвольте пожелать вам доброй ночи и поблагодарить за вашу заботу.

— Элси будет ждать ваших распоряжений, миледи, так что, пожалуйста, позвоните, когда вернетесь в спальню. Или вы предпочитаете, чтобы она ожидала вас здесь?

— Нет, я позвоню, — ответила Сорильда.

— Благодарю вас, миледи.

Миссис Досон отворила дверь и почтительно присела в реверансе.

Сорильда вышла из комнаты и направилась к лестнице. Проходя по коридору, она видела свое отражение в зеркалах, украшающих стены. Казалось, будто рядом идет ее мать. Девушка пришла в полный восторг от собственного вида.

Платье с низким вырезом мягко окутывало ее обнаженные плечи; Сорильда знала, что свет от свечей, уже зажженных в канделябрах гостиной, вспыхнул не только в ее волосах, но и на бриллиантовом колье, надетом ею.

Колье принадлежало ее матери. Утром одна из горничных принесла в спальню Сорильды шкатулку, где лежало колье и другие драгоценности.

— Его светлость просил передать вам это, мисс. Он думает, вы захотите взять все это с собой.

Сорильда почти что забыла о драгоценностях. Их унесли сразу после ее приезда в замок, и ей никогда и в голову не приходило спросить о них.

Открыв обтянутую кожей шкатулку, она обнаружила в выложенных бархатом отделениях бриллиантовое колье, дополнявшие его браслеты, кольца, серьги, а также две бриллиантовые звезды — мать часто носила их в прическе.

Здесь не было ничего особенно ценного, но при виде украшений на глаза Сорильды навернулись слезы, ведь они так много значили для нее. Застегивая вечером на шее колье матери, она чувствовала себя так, словно надела надежные рыцарские доспехи, в которых может бросить вызов противнику, то есть своему мужу.

Сорильда слышала, как шуршат ее шелковые нижние юбки, когда по ковру прошла в дальний конец гостиной, где он стоял, облокотившись на резную каминную полку из мрамора.

Если и в дневном платье он выглядел нарядным и элегантным, то в вечерней одежде был настолько великолепен, что ошеломленная Сорильда смотрела на него во все глаза, словно неотесанная деревенщина.

Но хмурое, сердитое лицо графа заставило ее опомниться; теперь она ощущала лишь чувство робости оттого, что они остались наедине.

— Бокал шампанского? — спросил граф. — Я решил, что вы ожидаете этого.

Когда он заговорил, Сорильда увидела слугу, вошедшего в комнату с шампанским на подносе. Она взяла бокал и поднесла к губам.

Из кармана жилета граф достал часы и сравнил их с часами на каминной полке.

— Если я не ошибаюсь, — громко произнес он, — обед запаздывает.

В этот момент у дверей появился дворецкий и объявил:

— Миледи, кушать подано.

Сорильда ожидала, что граф подаст ей руку, но он сразу направился к двери, и она пошла рядом.

Столовая была столь же величественной, как и весь дом. На стенах висели портреты и золотые украшения, явно находившиеся в семье графа не одно поколение.

Стол был украшен белыми цветами. Сорильда заметила, как взглянул на них граф, и поняла, что слуги сделали это без его ведома, ибо так полагалось в день свадьбы.

Если бы Сорильда так не нервничала, ее бы рассмешил нарочито пренебрежительный вид, с каким граф, сидящий во главе стола, откинул в сторону несколько белых роз, касавшихся его тарелки.

Сорильда считала, что в присутствии дворецкого и четырех лакеев, прислуживающих за обедом, глупо сидеть в полной тишине, и поэтому сказала:

— По-моему, сегодня мы добрались до Лондона в рекордное время. Раньше я всегда ехала гораздо дольше.

В первое мгновение графа словно бы удивило, что у нее есть голос и она может им пользоваться. Затем он ответил:

— Обычно отсюда до поместья я добираюсь за два с половиной часа. Сегодня мы, кажется, действительно доехали быстрее.

— У вас прекрасные лошади.

— Надеюсь, что так.

Наступило молчание. Он только все усложняет, подумалось Сорильде. Даже если она ему очень неприятна, все-таки нужно с достоинством держаться перед слугами.

Обед был великолепным. Правда, Сорильде показалось, что было слишком много блюд, но потом она сообразила: слуги изо всех сил старались хоть как-то отпраздновать свадьбу, на которой жених вел себя хуже некуда!

— У вас что-нибудь намечено на завтрашнее утро?

— На завтрашнее утро? — переспросил граф.

— Мне бы хотелось поехать за покупками.

— Да, да, разумеется. Карета будет в вашем распоряжении.

— Благодарю вас.

Вновь наступило молчание, и Сорильда почувствовала раздражение. В конце концов, он мог хотя бы попытаться соблюдать приличия и вести себя вежливо, даже если и злится.

Она догадывалась: оттого, что граф хорош собою, он очень избалован. Женщины вроде ее тетушки считали его неотразимым, и он привык вести себя, как ему заблагорассудится, не только с ними, но и во всех других случаях с тех пор, как унаследовал титул.

Она припомнила, с какой завистью Хаксли перечислял выигранные графом скачки. От таких успехов у любого голова пойдет кругом. Возможно, впервые в жизни граф Уинсфорд попал в затруднительное положение, из которого не сумел выкрутиться.

Наконец обед подошел к концу, слуги удалились из комнаты, и Сорильда спросила:

— Мне уйти, чтобы вы посидели за бокалом вина, то есть бренди — вы ведь его сейчас пьете?

Граф помолчал, а потом ответил:

— Полагаю, нам нужно поговорить.

— Это несомненно было бы лучше, чем сидеть в гробовой тишине.

Сорильда не собиралась упрекать графа, но его нежелание как-то поддержать ее усилия рассердили.

Граф удивленно поднял брови и произнес:

— Мне трудно вести непринужденный разговор с совершенно незнакомой особой.

— Это можно понять, — ответила Сорильда, — но вместе с тем если мы будем ссориться, то, мне кажется, незачем это делать при слугах.

Выстрели она сейчас в воздух, граф и то изумился бы не более. Затем он сказал:

— Полагаю, вы ставите под сомнение мои хорошие манеры. Возможно, вы и правы, но едва ли вы ожидаете, что я спокойно отнесусь к этой ситуации.

— По-видимому, вы забываете, милорд, что я в таком же положении, как и вы! — возразила Сорильда. — Быть может, мне следует выразить свои сожаления за то, что я вмешалась и не позволила дяде застать вас врасплох.

Взглянув на нее, граф поднялся на ноги и заметил:

— Нам лучше перейти туда, где нас никто не услышит. С этими словами он вновь налил себе бренди и направился к двери, чтобы открыть ее для Сорильды. Девушка молча прошла мимо него. Шагая по коридору впереди графа, она чувствовала, как отчаянно колотится ее сердце.

» Сражение началось, — думала она. — Интересно, чем оно закончится и кто победит «.

Сорильда вошла в гостиную, одновременно отмечая и великолепие комнаты, и то, что от волнения ей трудно дышать; в голове у нее мелькнуло неприятное подозрение, что руки ее дрожат.

Она села на стул возле камина, невольно обратив при этом внимание, как красиво улеглись складки платья; фиалковый запах духов матери успокоил взвинченные нервы девушки.

» Мамочка, помоги мне! — мысленно попросила она. — Помоги!«— и стала ждать, что же скажет граф. С потемневшими глазами, стиснув челюсти, стоял он перед камином.

— Все это просто невыносимо, — резко начал он. — Если бы вы сказали, что не хотите выходить за меня замуж, дядя не стал бы принуждать вас к этому.

Теперь Сорильда поняла, почему он на нее злится. Ему казалось, будто она каким-то образом могла предотвратить венчание.

Немного помолчав, она тихо ответила:

— Может быть, он бы меня и послушал, хотя я в этом очень сомневаюсь. Но дело в том, что я сама хотела стать вашей женой.

Граф посмотрел на нее недоверчиво.

— Вы хотели стать моей женой? — медленно повторил он. — Это при том, что вы со мной незнакомы и знаете, что меня интересует ваша тетя? И вы думаете, я вам поверю?

— Это совершенная правда, — медленно произнесла Сорильда. — Только не потому, что я влюблена в вас, а потому что для меня это явилось выходом из положения, ставшего совершенно непереносимым.

— Не понимаю.

— Все очень просто. Герцогиня ненавидит меня и превратила мою жизнь в сущий ад.

— Мне трудно в это поверить! — перебил ее граф.

— Верите вы или нет, но это так, — сказала Сорильда. — А поскольку мне никогда не позволялось бывать в обществе, тем более в обществе мужчин, я уже думала, что буду вынуждена жить в замке до самой смерти. Невозможно было усомниться в искренности ее слов. Граф долго и пристально смотрел на нее, пока внезапно не засмеялся смехом, в котором не было ничего веселого.

— Так вот почему вы решили помочь мне.

— Вначале у меня этого и в мыслях не было, — ответила Сорильда. — Я предупредила вас о приезде дяди Эдмунда, потому что думала только о нем. Он по-своему был добр ко мне, и я не хотела, чтобы он страдал, как случилось бы, узнай он правду — впрочем, это и произошло.

— Откуда вы знаете? — спросил граф.

— Он достаточно умен и понял, что вы не нанесли бы мне подобного визита… да и я бы не стала приглашать вас! — Сорильда не удержалась и добавила последнюю фразу.

Лицо графа потемнело, но он сказал:

— Полагаю, в данных обстоятельствах упреки не помогут. Давайте поговорим о будущем. Сорильда не ответила. Она только сидела и смотрела ему в лицо.

— Я тут поразмыслил над этим, — продолжал он. — По-моему, есть только два выхода.

— Ка…кие?

— Выход первый: мы живем раздельно. Я владею несколькими домами в разных местах и вполне готов один из них предоставить всецело в ваше распоряжение.

Он замолчал, и Сорильда чуть слышно спросила:

— А… второй… выход?

Пока он говорил, девушка вдруг поняла, как страшно будет оказаться совершенно одной. Она просто представить себе не могла, как сможет жить одна, без чьей-то помощи и общества, даже если будет жить в одном из домов графа и тратить его деньги.

— Второй выход, — отозвался граф, — это примириться со сложившейся ситуацией. Мне всегда говорили, что рано или поздно придется остепениться и обзавестись наследником. Мне нравится жить холостяком; я предпочел бы им и остаться, но теперь это невозможно.

Вновь наступило молчание. Теперь неуверенным голосом заговорила Сорильда:

— Я — я… понимаю… что вы… предлагаете… но… зная о ваших чувствах… к моей… тете… Вы же не думаете… что я…

— Нет-нет, конечно, нет! Я вовсе не это имел в виду! Мы должны попытаться лучше узнать друг друга и выждать какое-то время, прежде чем предпринять шаги к тому, чтобы стать — ближе.

— Я согласна с этим, — быстро проговорила Сорильда. — Думаю, что иные действия могут привести к скандалу и различным пересудам, которые вам повредят.

Граф вновь поднял брови, и Сорильда пояснила:

— Вы ведь только что получили орден Подвязки.

— Ясно. Полагаю, я должен быть благодарен вам, — неохотно сказал он.

Сорильда слегка улыбнулась.

— Я только что объяснила, за что благодарна вам я. Я бы предпочла остаться здесь, каким бы тяжелым характером вы ни… Она замолчала, чувствуя, что чуть не сказала грубость, и граф быстро вставил:

— Ладно, у меня тяжелый характер. Не буду скрывать: сегодня утром мне пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы отправиться в замок.

— Я… понимаю, — согласилась Сорильда, — но, может быть, все окажется… не так плохо, как вы… предполагаете, если воспользоваться капелькой… здравого смысла.

Граф рассмеялся. Теперь его смех звучал совсем иначе.

— Вот как вы это называете, — проговорил он. — Лично я могу предложить другое, более подходящее название; впрочем, это не важно. Можно задать вам вопрос?

— Конечно.

— Чего ради вы решили надеть на свадьбу черное платье?

— Все очень просто, — ответила Сорильда. — Мне в буквальном смысле больше нечего было надеть, кроме отвратительных одеяний, выбранных для меня тетушкой для того, чтобы я выглядела как можно уродливее.

Пока Сорильда объясняла, ей показалось, что граф впервые взглянул на нее и словно бы только теперь заметил рыжий цвет волос, белизну кожи и мерцание зеленых глаз, поднятых на него.

Окинув ее внимательным взглядом, он наконец сказал:

— Наверно, она вам завидовала. Надо полагать, мне повезло. Вы могли оказаться и некрасивой.

— Такая мысль приходила мне в голову! — отозвалась Сорильда. Он улыбнулся.

— Я постараюсь вести себя вежливее, чем это было сегодня, и скажу, что мне будет интересно с вами познакомиться.

— Позвольте ответить вам откровенностью и признаться, что мне хочется узнать о вашей собственности, особенно о лошадях.

— Вы интересуетесь лошадьми?

— Три дня назад я наблюдала, как вы мчались по Большому Галопу на великолепном коне.

— Вы наблюдали за мной!

— Я слышала, что вы купили в Таттерсолзе двух отличных лошадей.

— Откуда вы это слышали? — начал было граф, но тут же добавил:

— Глупый вопрос; все, что происходит в моей конюшне, немедленно становится известно во всех конюшнях в округе!

— А раз интересуются вашими лошадьми, то, вы же понимаете, есть и такие, которые интересуются… также и вами.

— А вы?

Вопрос удивил ее, но она искренне ответила:

— Не как мужчиной, а как человеком, выигравшим Золотой кубок на скачках в Аскоте и» Оуксе»15 . Граф засмеялся, запрокинув голову, на этот раз — с искренним весельем.

— Вот это начистоту! — проговорил он. — Не знаю больше ни одной дамы, которая была бы столь откровенна.

— Простите, если это… прозвучало… грубо.

— Нет, ничуть, — быстро возразил он. — Думаю, если мы собираемся строить наш брак на прочной основе, откровенность нам необходима.

— Согласна. Однако вам не всегда может… понравиться то, что я говорю или… делаю.

— Тогда я откровенно скажу вам об этом.

— Это все… упрощает и подводит меня к другому… вопросу.

— Какому же?

— Сколько… денег я могу… потратить?

Граф с удивлением взглянул на Сорильду, и она пояснила:

— Сейчас я располагаю только двумя платьями, которые принадлежали моей матери. В одном из них вы видели меня во время венчания, а другое на мне сейчас. Полагаю, что для вашей жены такой гардероб несколько скудноват.

— Разумеется, — согласился граф. — Тратьте, сколько захотите. Уверен, что вы меня не разорите.

— Кажется, у меня есть немного… своих денег, — начала Сорильда.

— Забудьте об этом! — заявил граф. — Сегодня утром ваш дядя говорил что-то о деньгах, но я сказал, чтобы он связался с моими поверенными. Это не имеет никакого значения, разве что вы хотите быть независимой.

— Только не в отношении денег, — ответила Сорильда. — Я знаю, что моих средств недостаточно для всего, что я хочу… потратить.

Граф рассмеялся снова.

— Вы начинаете пугать меня.

— Я этого вовсе не желаю, но надеюсь… быть одетой в соответствии с положением… графини Уинсфорд.

Граф поглядел на нее и медленно произнес:

— Не сомневаюсь, что это вам удастся, но в то же время не знаю, всегда ли это будет в моих интересах!

Глава 5

Сорильда собиралась ему ответить, но внезапно резко распахнулась дверь.

Дворецкий еще объявлял не совсем твердым голосом: «Леди Алисой Фейн, миледи!»— когда мимо него в комнату влетела женщина, да так стремительно, что Сорильда ошеломленно смотрела на нее, не отводя глаз.

Женщина бросилась к вставшему графу; Сорильда разглядела, что посетительница чрезвычайно хороша собой, с белокурыми волосами — не такими золотистыми, как у герцогини, но определенно светлыми — и большими голубым! глазами, в этот миг потемневшими от гнева.

— Шолто! — воскликнула она, еще не добежав до графа. — Это не правда! Скажи, что это не правда! Голос ее звучал необычайно пронзительно, Сорильде даже почудилось, будто сейчас зазвенят хрустальные подвески на люстре. Казалось, граф не находит слов для ответа, и тогда леди Алисон повернула голову, чтобы взглянуть на Сорильду.

— Это она? Неужели ты мог поступить так низко, так вероломно, так жестоко?

Она больше не кричала; теперь в ее голосе прорывалось рыдание.

Наконец граф обрел дар речи.

— Мне очень жаль, что ты так огорчена, Алисон, — произнес он. — Собственно, завтра утром я намеревался заехать к тебе.

— И сообщить, что женился? — спросила леди Алисон. Ее снова охватил гнев. — Когда несколько минут назад на балу у леди Шрузбери мне сказали об этом, я не поверила!

— Откуда это известно леди Шрузбери? — поинтересовался граф.

— Очевидно, кто-то из твоих слуг сказал ее дворецкому, — ответила леди Алисон. — Но я-то думала, что будь у тебя хоть капля сострадания, ты бы мне первой сообщил о своем намерении жениться!

Сорильда понимала, что графу трудно объяснить случившееся. Не успел он открыть рот, как леди Алисон заговорила вновь:

— После всего, что мы значили друг для друга, после любви, которую я тебе отдала, после счастья, которое мы дарили друг другу, как ты мог? Если ты решил жениться, то почему не на мне?

— Все обстоит не совсем так, Алисон, — начал было граф, но леди Алисон еще не договорила. Она вновь взглянула на Сорильду.

— Что может дать тебе эта женщина такого, чего не дала тебе я? Какими уловками она заставила тебя жениться? Ведь ты всегда клялся, что останешься холостяком!

Она внезапно пронзительно вскрикнула и трагически вскинула руки:

— Как ты мог так поступить со мной! Как ты мог заставить меня так страдать! Я люблю тебя, Шолто. Да, я люблю тебя всей душой, и вот теперь мне предстоит страдать не только оттого, что ты покинул меня, но и оттого, что надо мной будут смеяться все мои друзья!

Почти выплевывая в него эти слова, леди Алисон отошла от графа и встала над Сорильдой. — Я ненавижу вас, — заговорила она, — и если мне удастся хоть как-то вам навредить или причинить боль, будьте уверены, я это сделаю! Если вы воображаете, что сможете удержать в своих когтях самого неуловимого мужчину в Лондоне, то очень ошибаетесь. Он предаст вас, как предал всех других женщин, оказавшихся достаточно глупыми, чтобы бросить к его ногам свое сердце!

Леди Алисон говорила с такой яростью, что на мгновение Сорильде показалось, будто та собирается ее ударить, и девушка невольно отпрянула. Словно подумав о том же, граф крепко взял леди Алисон за локоть и произнес:

— Алисон, мне очень жаль, что ты услышала о моей женитьбе без предупреждения. Завтра я заеду к тебе, и мы поговорим о том, что произошло.

— А позволит ли тебе молодая жена встречаться со старыми возлюбленными? — язвительно спросила леди Алисой. — Или ты ей уже объяснил, что порхаешь с цветка на цветок, принимая все, что может дать женщина, и оставляя ее с разбитым сердцем, как конечно же поступишь и со своей женой!

— Довольно, — решительно произнес граф. — Позволь проводить тебя до кареты. Я уверен, что ты желаешь отправиться домой.

— Едва ли ты ждешь, что я вернусь на бал, — с горечью ответила леди Алисон, — где все смеются надо мной, видя, что я пополнила ряды брошенных тобою женщин!

Вновь ее голос дрогнул. Она отвернулась от графа и пошла к двери.

Он заторопился следом за ней. Сорильда услышала их голоса из холла.

Только через несколько минут она сумела заставить себя подняться, так она была потрясена и огорчена случившимся.

Никогда еще она не видела, чтобы женщина совершенно потеряла самообладание, как это произошло с леди Алисон, и говорила с исступлением и злостью, отчего производила впечатление пошлое и вульгарное, точно женщина из низов.

Сердце Сорильды болезненно сжалось. Она не представляла, как сумеет справиться, если в будущем ей предстоит сталкиваться с подобными ситуациями. Но тут она глубоко вздохнула и сказала себе, что это вина графа.

Как он мог ухаживать и встречаться со множеством женщин? С леди Алисон, с тетушкой и, вероятно, еще со многими, умудряясь вскружить им голову до такой степени, что они могли повести себя недостойно и унизительно.

«Если это и есть любовь, — думала Сорильда, — остается только молиться о том, чтобы мне не пришлось ее испытать». Однако вслед за этим она вспомнила, как мать любила отца, как у них все было по-другому. Они были так ослепительно счастливы, так близки — казалось, они даже думали одинаково.

Девушка подивилась такому различию и пришла к заключению: в любви, которую питают к графу герцогиня и эта другая женщина, нет ничего духовного. Это лишь физическое желание обладать. Сорильда была очень невинна и не ведала, что происходит, когда граф остается наедине с женщиной — с той же герцогиней — и они вместе ложатся в постель. Она знала только, что одна лишь мысль об этом заставила ее внутренне сжаться, как от чего-то нечистого и неприятного.

В этот момент она поняла, что никогда не будет графу настоящей женой.

«Если он захочет, чтобы мы стали ближе, — в отчаянии думала она, — если он пожелает, чтобы я подарила ему наследника, о котором он говорил, тогда я уеду!»

Она не представляла, когда и как это осуществит, но сказала себе, что пока у нее есть возможность пожить здесь, в доме графа, и лучше , понять, что ждет впереди.

Сорильда решила, что леди Алисон уже должна была уехать и она сможет уйти к себе прежде, чем вернется граф. Но только она собралась уходить, как он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

— Мне остается лишь извиниться за эту совершенно излишнюю и мелодраматичную сцену, — сказал граф. — Леди Алисой просто ворвалась в дом, иначе бы этого не случилось.

Сорильда холодно взглянула на него.

— Полагаю, она бы все равно страдала, даже если бы не увидела вас.

— Вам что, жаль ее? — спросил граф. Высокомерный тон, каким был задан этот вопрос, и выражение его глаз неожиданно рассердили Сорильду.

— У меня нет желания устраивать еще одну мелодраматичную сцену, — произнесла она ледяным тоном. — Скажу лишь с полной искренностью, что мне чрезвычайно жаль любую женщину, которая связалась с вами! Не ожидая ответа, она пошла от него к двери, сама открыла ее и вышла в холл.

Опасаясь, что он может последовать за ней, Сорильда торопливо поднялась к себе, заперла дверь, выходящую в коридор, и вторую, ведущую, как она подозревала, в спальню графа.

После этого она уселась в кресло и сидела до тех пор, пока не успокоилось бешено стучавшее сердце. Только после этого она вызвала служанку.

Сорильда вошла в дом. Следом за нею два лакея внесли коробки с платьями. Она жила в Лондоне уже больше недели и все свое время тратила на покупки. Раньше ей была неведома радость покупать удивительно элегантные платья. Они придавали ей новую уверенность в себе и подчеркивали ее красоту, о которой прежде Сорильда и не догадывалась.

Комплименты модисток, а затем и друзей графа, которых она встречала каждый вечер, действовали на нее как шампанское.

Словно не желая оставаться наедине с ней, каждый вечер граф приглашал к обеду гостей, многие из которых — Сорильда понимала это — приезжали из любопытства, посмотреть, что она собой представляет.

За ленчем она сидела одна. От секретаря графа, мистера Бернема, приходившего к ней каждое утро, она знала, что граф или у принца Альберта, или на заседании палаты лордов.

Если бы не неприязнь Сорильды к графу, она бы пришла в восхищение, узнав, что он участвует во множестве комитетов, ряд из которых занимался проектами, близкими ее сердцу.

Оттого, что он вызывал в ней такое возмущение, каждый раз при упоминании его имени в груди ее что-то сжималось, а при разговоре с ним в ее голосе появлялся ледяной холод, хотя она держалась чрезвычайно вежливо, как, впрочем, и он.

В то же время, когда она видела его за обедом во главе стола в окружении очаровательных женщин, Сорильда не могла не признать, что он красив и что никто другой из присутствующих в комнате мужчин не может сравниться с ним по элегантности и умению держаться.

«Могу же я восхищаться лошадью и при этом считать ее трудным, непредсказуемым животным!»— оправдывала себя Сорильда.

Граф явно обладал и тем, и другим качеством. Доносившиеся до нее разговоры между его наиболее степенными и респектабельными приятелями не оставляли никаких сомнений в том, что весь лондонский свет изумлен самим фактом его женитьбы, а тем более на особе, никому не известной и столь юной. Вспоминая услышанные обрывки разговоров и соединяя их друг с другом, словно мозаику, до тех пор, пока у нее не сложилась полная картина происходящего, Сорильда уяснила, что для любовных связей граф всегда выбирал женщин или замужних, вроде ее тетушки, или овдовевших, вроде леди Алисон.

Она с возмущением подумала, что ведет он себя просто как какой-то Казанова, а женщин, любви которых ему удалось добиться, скоро будет столько, что ему и не сосчитать! Входила ли она в комнату или переходила от одной группы гостей к другой, до нее доносились фразы, говорившие ей о муже многое.

— Сердце Шарлотты разбито…

— Аделаида была уверена, что он никогда не женится, и страшно задета…

— Джорджина говорит, что не примет молодую графиню, что бы там ни…

Как только говорившие замечали, что их слушает Сорильда, они умолкали на полуслове. Но она успевала услышать достаточно; губы ее кривились в презрительной усмешке, и она бросала на графа взгляд, в котором он должен был прочитать осуждение.

После первого вечера он вел себя чрезвычайно вежливо, так что жаловаться ей было не на что. Таких сцен, как с леди Алисон, больше не повторялось. Однако Сорильда замечала, что на каждом балу или приеме, где они присутствовали, находились красивые женщины, смотревшие на нее с ненавистью; будь их воля, они бы охотно вонзили в нее кинжал — Сорильда в этом не сомневалась.

Первые два-три бала прошли для нее значительно успешнее, чем она смела надеяться, и это доставило ей огромное удовлетворение.

Она знала, что во многом своим успехом обязана новым платьям и тому, что по приказу графа, о чем ей сообщил мистер Бернем, в ее распоряжение были предоставлены фамильные драгоценности Уинсфордов.

Сорильда и вообразить себе не могла существование такого великолепного подбора драгоценных камней, разве что в сказочной пещере Аладдина.

Здесь были самые разнообразные украшения: от диадем до пряжек на туфли, жемчужные ожерелья самой разной длины, украшенные драгоценностями несессеры, ручки для зонтов и замочки, прикреплявшиеся на сумочку, чтобы гармонировать с надетым платьем.

Сорильда начала чувствовать себя точно ребенок, попавший в лавку со сладостями. Она часто заходила в рабочий кабинет мистера Бернема, где стоял сейф, и обсуждала с ним, какая диадема подойдет к ее платью и какие драгоценности ей надеть, чтобы блистать на званом обеде или балу, куда они с графом отправлялись в этот вечер.

После однообразного, тоскливого существования в замке произошедшая перемена казалась просто невероятной; порою Сорильду охватывал страх, что вот сейчас она проснется и вновь увидит на себе отвратительное тускло-коричневое платье, подвергнется нападкам герцогини, доводившим ее до слез. Теперь она не лила слез, а была готова, если придется, бороться и добиться всего, чего ей хотелось.

Сорильда была несколько разочарована, обнаружив, что у нее никогда не бывает возможности обменяться с графом хотя бы несколькими словами так, чтобы их никто не слышал.

Иногда ей хотелось поговорить с ним наедине, пусть даже разговор окажется не из приятных, и она оставалась в столовой в то время, когда он должен был вернуться домой, чтобы переодеться к обеду. Однако каждый раз он или возвращался слишком поздно, так что ей уже было некогда ждать и приходилось идти наверх принимать ванну, или приезжал с одним из своих близких друзей вроде Питера Лансдауна.

Сорильда подозревала, что из всех друзей графа Питер Лансдаун — единственный, кому тот рассказал правду. В этот день, приведя себя в порядок и вымыв руки перед ленчем, она спустилась вниз и, к своему удивлению, обнаружила его в столовой.

— Мистер Лансдаун! — изумленно воскликнула она.

— Разве Шолто не говорил вам, что я приду? — спросил он. Сорильда покачала головой.

— Сегодня мы с Шолто ленч будем есть здесь, — объяснил Питер Лансдаун, — потому что к двум часам нам нужно быть в Хрустальном дворце. Отсюда добираться удобнее да и ближе, чем из «Уайтса»16.

— Да, конечно, я понимаю, — улыбнулась Сорильда. — Очень рада вас видеть.

Ей нравился Питер Лансдаун, и хотя он не говорил этого, но она знала, что он восхищается ею. Вот и сейчас восхищенными глазами он смотрел на ее новое платье.

Платье было бледно-золотистым, цвета весенних нарциссов, и чрезвычайно нравилось Сорильде.

Кроме того, она надела под него кринолин, самый широкий из всех, какие носила раньше. Портниха сказала ей, что в Париже кринолины становятся все шире и шире, так что скоро модно одетая дама одна будет занимать целую карету!

— Вы очень элегантны, — произнес Питер Лансдаун, — и не сочтите за дерзость, если я добавлю: очень красивы.

— Благодарю вас, — улыбнулась Сорильда.

Она больше не смущалась, выслушивая комплименты; теперь от них у нее просто становилось теплей на душе, ведь ей долго приходилось обходиться без ласковых слов.

— Боюсь, — продолжал Питер Лансдаун, — что если вы будете так же выглядеть на открытии Великой Выставки, то затмите всех присутствующих и сама королева позавидует вам.

— Надеюсь, что нет, — ответила Сорильда. — Я восхищаюсь нашей королевой и так рада, что Хрустальный дворец уже почти закончен и не рушится! Питер Лансдаун рассмеялся.

— Несмотря на все мрачные предсказания! Уверяю вас, принц Альберт чрезвычайно благодарен каждому, кто, подобно Шолто, поддерживал его при всех обстоятельствах, а ведь чаще всего они оказывались весьма неприятными.

Сорильда читала газеты и знала, что за последние недели возражения против строительства дворца не прекратились, а скорее, усилились. Тот факт, что Великая Выставка проводила в жизнь принцип свободной торговли17, приводил в ярость протекционистов, «модников»и «охотников на лис» из центральных графств Англии, возглавляемых полковником Сибторпом, призывавшим небеса покарать сей новый Вавилон.

Иностранных участников Выставки называли разносчиками чумы, подстрекателями волнений и источником преступлений.

Сорильда слышала, как за обедом, посчитав, что граф не слушает, кто-то сказал, что Англия готова «приютить на своей груди ядовитых змей».

Знала она и о том, что британский посол в России сообщил премьер-министру, что царь отказал русским дворянам в заграничных паспортах из опасения «заразиться»в Лондоне.

Она читала, что ни одна коронованная особа Европы не решилась появиться под стеклянной крышей дворца — поехать в Лондон для них было все равно, что отправиться в вечность!

Питер Лансдаун поглядел на часы и сказал:

— Шолто опаздывает, и я знаю почему.

— Почему? — спросила Сорильда, понимая, что он ждет от нее этого вопроса.

— Сегодня утром лорд Джон Рассел, — начал он, — заявил, что возражает против намеченного салюта из пушек, размещенных к северу от Серпантина18, ибо считает, что от этого разобьется стеклянный купол.

— Не может быть! — воскликнула Сорильда.

— Он хочет, чтобы пушки стояли не ближе Сент-Джеймского парка, — продолжал Питер Лансдаун, — но Шолто утверждает, что это чепуха, и я с ним согласен. В этот момент дверь отворилась, и вошел граф.

— Доброе утро, Сорильда, — произнес он, направляясь к ним. — Я все уладил, Питер.

— Как это тебе удалось? — спросил Питер Лансдаун.

— Я сказал лорду Джону, что как бы громко ни стреляли пушки, стекло не разобьется, а любое треснувшее стекло я заменю за собственный счет. Сорильда невольно воскликнула:

— Но если разрушится весь купол, это обойдется вам в целое состояние!

— Мне не придется платить ни пенни! — твердо сказал граф.

Впервые с тех пор, как после свадьбы они уехали из замка, она сидела за ленчем вместе с графом, впервые за столом не было многочисленных гостей, и у Сорильды было прекрасное настроение. Она увлеченно слушала, как граф и Питер Лансдаун перебрасываются шутками и спорят по поводу Хрустального дворца, хотя и продолжала говорить себе, что ее муж достоин презрения.

К тому же Сорильда ничуть не сомневалась, что при всей своей занятости он по-прежнему находит время для своих возлюбленных!

Когда ленч закончился и граф с Питером Лансдауном заторопились в Гайд-Парк, ей стало грустно и захотелось поехать вместе с ними.

Она жаждала увидеть эту поразительную выставку, которая вызывала столько противоречивых мнений и которой газеты, несмотря на отрицательное отношение, были вынуждены посвящать страницу за страницей, описывая, что происходит в этом уголке Гайд-Парка.

Невзирая на мрачные предсказания, что дворец никогда не будет закончен, Сорильда была убеждена: нельзя не восхищаться одними только усилиями построить здание площадью в восемнадцать акров19 и заключить в стекло пространство объемом в тридцать три миллиона кубических футов20.

«До чего же хочется, чтобы они взяли меня с собой», — печально подумала она, поднимаясь в свою спальню. Но, надевая одну из новых очаровательных шляпок, она вспомнила, что ей еще столько нужно купить! Карета и миссис Досон уже ожидали ее, и это само по себе было необычайно приятно.

На следующий день, 30 апреля, они вновь давали званый обед с большим количеством приглашенных. Граф приветствовал гостей в чрезвычайно приподнятом настроении и сообщал им, что только что опубликованы девятнадцать строф «Майской оды» Теккерея. «И что там говорится?»— спрашивал каждый. Граф громко декламировал четыре первых строки:

Еще вчера чернела здесь земля нагая

И громко щеголи глумились,

По Роттен-Роу проезжая,

А нынче вот, гляди — свершилось!

— Дворец действительно готов? — поинтересовалась Сорильда.

— Совершенно готов, — подтвердил граф. — Завтра вы сами убедитесь, что принц был совершенно прав, задумав построить дворец из стекла. Когда поздно ночью отбыли последние гости, граф спросил:

— Ну как, ждете завтрашнего дня?

— Вы даже не представляете, с каким нетерпением я его жду, — ответила Сорильда. — Я столько слышала о дворце, мне так хотелось поехать с вами, когда вы отправлялись туда почти каждый день! Если теперь что-нибудь не получится, я буду ужасно разочарована.

— Мне и в голову не приходило, что вы захотите поехать со мной, — с удивлением отозвался граф. — Я вполне мог взять вас с собой, если бы вы сказали, что хотите этого. Сорильда не ответила, и он продолжал:

— Но я убежден: вы не разочаруетесь. По-моему, сам замысел был просто блестящим, а Выставка превосходит все мои ожидания.

Сорильда улыбнулась и сказала:

— Я думаю, вы действительно хотите, чтобы Выставка оказалась успешной не только потому, что все это время вы поддерживали принца, но и потому, что считаете, что она поможет нашей стране.

— Это правда, — согласился граф. — Я на самом деле считаю: очень важно, чтобы Англия показала миру, на что она способна, и уверен, что и во Франции, и в других странах после завтрашнего дня будут волосы на себе рвать от досады и зависти.

Сорильда направилась в сторону лестницы и вдруг сообразила, что граф не пошел следом за нею, а берет из рук лакея свою шляпу.

— Вы куда-то едете? — спросила она с удивлением.

— Вы, конечно, сочтете меня сентиментальным и излишне суетливым, — ответил граф, — но я все-таки хочу проехать к Хрустальному дворцу и удостовериться, что стража бдительно охраняет его, дабы он не пострадал в последний момент.

Он улыбнулся, словно самому стало смешно, и вышел на улицу, где его ждала карета. Чувствуя себя покинутой, Сорильда в одиночестве поднялась к себе в комнату.

«Почему я с ним не поехала?»— спросила она сама себя, но тут же подумала: быть может, он намеревался заехать за одной из своих возлюбленных, чтобы та его сопровождала.

Сорильда тихонько вздохнула.

«Если бы мне это было небезразлично, то жизнь с таким человеком стала бы сущим мучением», — решила она и отправилась спать.

Закрыв глаза, Сорильда решительно заставила себя думать о платье, которое наденет завтра.

— Миледи, сегодня на улице солнце! — восторженно воскликнула на следующее утро ее горничная, входя в спальню Сорильды. Сорильда села в постели.

— Замечательно! — отозвалась она. — Было бы ужасно, если бы лил дождь и королеве пришлось ехать на Выставку в закрытой карете.

Когда около десяти часов утра она спускалась вниз, уже было слышно, как звонят колокола на звонницах всех лондонских церквей.

В присущей ему деловой манере мистер Бернем сообщил Сорильде, что граф ждет ее в холле. Когда она появилась на лестнице, граф поднял голову, и у нее мелькнула мысль, что ему должно понравиться, как она выглядит.

Ее платье из светло-зеленого, цвета весенних почек, шелка с широким кринолином являлось воистину произведением искусства. Его дополняла шляпка с крошечными страусовыми перьями и мягкой кружевной оборкой, обрамлявшей ее лицо.

Спустившись в холл, Сорильда вопросительно взглянула на графа, убежденная в том, что, даже несмотря на неприязнь к ней, он должен признать: она прекрасно одета для такого торжественного случая.

Но он молчал все время, пока они усаживались в открытую карету, в которой благодаря имеющейся у графа привилегии должны были ехать на Выставку по пути следования королевского экипажа.

Карета тронулась, и Сорильда позабыла о своих мыслях, ибо на подъезде к парку стало видно: почти на всех деревьях сидели мальчишки, жаждавшие все разглядеть как следует.

В парке уже собралось более полумиллиона людей. Сорильда с восторгом рассматривала пеструю толпу, освещенную солнцем, когда услышала голос графа:

— Я вижу, вы надели изумруды моей матери. Она кинула на него быстрый взгляд, отметив, что он смотрит на ожерелье, серьги с большими камнями и браслет им в тон, который она надела поверх левой перчатки.

— Вы не возражаете? — спросила Сорильда.

— Они идут вам, — ответил он. У нее мелькнула мысль, что это первый комплимент, услышанный от него.

Вдалеке показались трепетавшие на ветру флаги многочисленных государств, однако сначала хотелось рассмотреть другое: по Серпантину плыла уменьшенная копия фрегата «Принц Уэльский»с командой, готовой в любую минуту начинать салют; Чарлз Спенсер, прославленный аэронавт, стоял рядом с корзиной своего воздушного шара, готовясь взлететь в тот момент, когда объявят об открытии Выставки.

Их карета присоединилась к длинной веренице других карет, направляющихся к Хрустальному дворцу.

В «Тайме» Сорильда уже читала, что приветствовать королеву соберется более тридцати тысяч человек, получивших специальное приглашение, так что ей не понадобилось спрашивать об этом.

Наконец она увидела громадное здание, ослепительно сверкающее на солнце. Хотя они с графом приехали заранее, оказалось, что весь огромный зал, увенчанный куполом, уже заполнен дипломатами, государственными деятелями и придворными сановниками в шитых золотом мундирах, направляющими гостей на отведенное для каждого место.

Здесь было столько интересного, так много хотелось увидеть; Сорильде показалось, будто она только что прибыла и не успела еще как следует оглядеться, а гвардейцы в золотистых шлемах с султаном из длинных белых перьев уже заняли свои места позади трона и по обе стороны от него. Там же встали статные лейб-гвардейцы в красных мундирах и черных бархатных шапках, а рядом с ними — трубачи в золотистых мундирах с серебряными фанфарами в руках.

— Прибыли, — тихо произнес граф.

Сквозь стекло Сорильда разглядела отряд личной охраны королевы в стальных шлемах и нагрудниках, сверкающих на солнце; в это же мгновение зазвучали фанфары, возвещая о прибытии королевы.

Впервые в жизни Сорильда увидела молодую женщину, которой так давно восхищалась. На королеве было розовое атласное платье, сверкавшее серебром и бриллиантами. Голову ее венчала бриллиантовая диадема с перьями.

Она была маленького роста, но выглядела величественно, шагая рядом с принцем Альбертом, одетым в мундир фельдмаршала.

За ними следовали юные принц Уэльский в шотландском национальном костюме и принцесса-цесаревна21 в белом платье, с венком из роз на голове. Раздался взрыв приветствий, а затем, когда процессия ступила на помост, послышалось пение национального гимна.

Далее звучали молитвы и речи, пение и мощные звуки огромного органа Генри Уиллиса22. После этого, прежде чем начать осмотр, королева приняла тех, кто участвовал в организации Выставки, и среди них — графа Уинсфорда.

Объявили их имена. Приседая перед королевой в реверансе, Сорильда слышала, как принц Альберт сказал графу:

— Милорд, это в такой же степени ваш личный триумф, как и мой. Вы всегда были убеждены в успехе.

— Так оно и случилось, сир, — ответил граф.

— Дорогой, — обратилась королева к принцу Альберту, — ты должен поздравить графа Уинсфорда с женитьбой.

— Я уже поздравил его, — ответил принц Альберт, — но я хочу принести свои поздравления и его жене. С этими словами он улыбнулся Сорильде.

Приседая в реверансе, она чувствовала на себе его доброжелательный взгляд.

— Милорд, при первом же удобном случае вы должны привезти жену в Букингемский дворец, — сказала королева. — Тогда у меня будет больше времени познакомиться с ней.

— Вы очень добры, мадам, — ответил граф.

После этого они отошли в сторону, чтобы дать место другим. Сорильда почувствовала на себе чей-то взгляд и, подняв голову, вздрогнула, узнав Айрис.

Вместе с мужем она находилась на королевском помосте. Герцогиня была необычайно хороша в голубом, под цвет собственных глаз, платье и сверкала фамильными бриллиантами герцогов Нан-Итонских. Но лицо ее хранило выражение, от которого у Сорильды возникло такое ощущение, будто ей в спину вонзилась холодная сталь. Никогда еще ей не приходилось видеть такую ненависть в женских глазах. Она с трудом удержалась от желания прижаться к графу, ища у него защиты.

Однако, когда вслед за королевой они отправились осматривать Выставку, Сорильда уже не думала ни о чем, кроме окружавших ее чудес.

Вокруг было столько интересного, что у нее захватило дух. Позже она обнаружила, что в голове ее невообразимым образом перемешались и большие, и маленькие предметы.

Здесь демонстрировалась огромная каменноугольная глыба весом в 24 тонны из рудников герцога Девонширского, статуя Лазаря, изготовленная из искусственного камня; и австрийские фонтаны, выполненные из железных труб.

Каждой стране было позволено представлять себя по собственному усмотрению. Слон и паланкин из Индии вызывали такой же интерес, как и множество предметов меньшей величины, присланных из Америки.

Графа позабавил английский складной нож с 80 лезвиями, а вокруг колоссальных размеров фарфоровой вазы из России удивленные люди толпились с раскрытыми ртами.

Сорильда посмеялась над разборным пианино для яхты и над церковной кафедрой проповедника, от которой к скамьям верующих тянулись гуттаперчивые трубки для глухих.

Ее привели в восторг французские шелка и атласы из Лиона, шпалеры из мануфактур Гобеленов23 и Бове, огромная кровать под балдахином, купленная, как сказал ей граф, королевой, и очаровательные веера и мантильи из Испании.

— Рассмотреть все сразу просто невозможно, — возбужденно сказала Сорильда, обращаясь к графу. — Чтобы ничего не пропустить, придется ходить сюда каждый день, пока не закроется Выставка.

Она почувствовала, что графу приятен ее восторг, и подумала, что трудно сохранять ледяную холодность, когда хочется вести себя словно ребенку, впервые попавшему на театральное представление.

Они столько прошли и столько увидели, что Сорильда позабыла о королеве, пока граф не заторопил ее к выходу, чтобы присутствовать при отбытии королевской четы.

К удивлению Сорильды, королева остановилась, чтобы поговорить с нею.

— Надеюсь, Выставка вам понравилась, леди Уинсфорд.

— Здесь необычайно интересно, мадам.

— Это один из самых великих и памятных дней в моей жизни, — улыбнулась королева; она явно говорила с полной искренностью.

В тот момент, когда королевская карета отъезжала под восторженные крики толпы, к Сорильде и графу присоединился Питер Лансдаун.

— Ты, Шолто, от гордости раздулся, словно индюк, — поддразнил он графа. — А принца я еще никогда не видел таким довольным собою.

— Он имеет на это полное право, — ответствовал граф. — Мы работали, как рабы, чтобы завершить все в срок.

— Я тоже должна вас поздравить, — услышала Сорильда знакомый голос и, повернувшись, увидела рядом с графом тетушку.

— Благодарю вас, — мрачно ответил граф.

— Это всегда такая радость — знать, что исполнилось твое заветное желание, — мягко сказала герцогиня.

Сорильда прекрасно поняла, что скрывается за этими словами, и немедленно отошла, сочтя подобное поведение тетушки возмутительным.

В стороне она заметила дядю, увлеченно беседующего с лордом Абердином.

— Я только что сказал ее величеству, — говорил тот герцогу, — что не припоминаю в прошлом ни одного события, которое доставило бы всем такое удовольствие, как эта Выставка.

Сорильда знала, что герцог отрицательно относился к организации Выставки с самого начала, и ей было любопытно услышать его ответ, но, не успев ничего сказать, он увидел племянницу.

— Сорильда! — воскликнул он. — Я видел, как с тобой разговаривала ее величество. Это чрезвычайно любезно с ее стороны. Ты, конечно, понимаешь, какая тебе оказана честь.

— Конечно, дядя Эдмунд. Я так счастлива, что видела королеву. Правду сказать, я боялась, что этого никогда не случится.

Герцог замялся.

— Тебя следовало бы в этом году представить ко двору, — грубовато признался он. — Ну да, впрочем, не важно. Теперь-то уж тебя будут постоянно приглашать в Букингемский дворец.

Сорильде хотелось заметить, что если бы она оставалась в Нан-Итонском замке, ее ждала бы совсем другая участь, но это было бы невеликодушно. Вместо этого она сказала:

— По-моему, здесь все замечательно. Надеюсь, в другой раз у меня будет больше времени, и я смогу увидеть все, особенно сельскохозяйственные машины — я знаю, они вас особенно заинтересовали!

На самом деле это вовсе не интересовало Сорильду, но она чувствовала, что должна как-то отвлечь дядю, дабы он не обратил внимание на поведение своей жены.

— Да, действительно, — тут же согласился герцог. — Я обязательно приду сюда один, когда в следующий раз появлюсь в Лондоне. Завтра утром мы возвращаемся в замок.

— Дядя Эдмунд, мы могли бы прийти сюда вместе, — предложила Сорильда, и по его улыбке поняла, что ее предложение пришлось ему по душе.

В этот момент к ним присоединилась герцогиня.

— Я жду, когда ты отвезешь меня домой, — сказала она герцогу раздраженным тоном. Он холодно взглянул на жену.

— Отвезу, когда освобожусь.

Герцогиня поджала губы, словно ей хотелось ответить колкостью.

Вместо этого она взглянула на племянницу мужа с той же злостью, с какой наблюдала за ее беседой с королевой.

— Я считаю, что ты разоделась сверх меры, — злобно бросила она. — Для молодой особы слишком много драгоценностей!

— Вы забываете, — возразила Сорильда, — я теперь замужняя дама, и мой муж вправе ожидать, что я буду выглядеть соответственно такому торжественному случаю.

Уже поворачиваясь, чтобы идти к тому месту, где, как заметила Сорильда, ее ожидали граф и Питер Лансдаун, в глазах герцогини она увидела пылающую огнем ярость.

Ей было любопытно, что же такое граф сказал герцогине, чтобы заставить ту отойти и присоединиться к мужу, но знала, что не может задать ему этот вопрос, и тихо прошла через главный вход к месту, где стояла карета.

Питер Лансдаун отправился с ними. Уже у самого дома граф сказал:

— Завтра я должен на несколько дней уехать в поместье. Хотите составить мне компанию?

— Да, конечно, — быстро согласилась Сорильда.

Она вовсе не желала оставаться в Лондоне одна. К тому же она понимала, что, если так скоро после свадьбы они разъедутся в разные стороны, обязательно начнутся разговоры.

— Питер едет с нами, — продолжал граф. — Мне нужен его совет по проведению работ в конюшне.

— Вы думаете купить новых лошадей? — спросила Сорильда.

— Собственно, я купил четырех на этой неделе, — ответил граф, — и хотел бы устроить их как следует. Вы сможете собраться так, чтобы к одиннадцати нам уехать?

— Конечно, — подтвердила Сорильда.

Больше он ничего не сказал. По прибытии в Уинсфорд-Хаус граф и Питер Лансдаун вместо того, чтобы присоединиться к Сорильде в столовой, как она того ожидала, отправились в библиотеку. Граф любил проводить здесь время, и Сорильда знала, что ее приход будет рассматриваться как вторжение.

Поднимаясь наверх, чтобы снять шляпку и привести себя в порядок перед ленчем, Сорильда вспомнила Выставку и понадеялась, что они скоро вернутся в Лондон — можно будет опять туда пойти и увидеть побольше.

Внезапно ей пришли на ум слова дяди о том, что он с женой возвращается в замок, и только сейчас она вдруг сообразила, что, быть может, поэтому граф и решил ехать в Уинсфорд-парк.

«Не собирается же он теперь, когда мы женаты, продолжать связь с моей тетушкой?»— эта мысль была невыносима.

Это казалось невероятным, но ведь Айрис специально отыскала его на Выставке. Возможно, в тот момент она сообщила ему, что возвращается в замок, и граф тоже решил вернуться в свое поместье. Как он смеет поступать подобным образом!

Как смеет Айрис продолжать изменять дяде Эдмунду!

Сорильда считала такое поведение отвратительным, бесчестным и низким.

«Не поеду! Останусь здесь, а они там пусть делают что хотят!»— она была в гневе, но тут же поняла: оставаться здесь одной, наедине с возмущением и гневом, будет ошибкой.

К тому же ее предположения могли оказаться совершенно неверными. Немыслимо, чтобы граф решился рискнуть второй раз после того, как однажды его уличили в преследовании жены соседа, «Наверное, наша поездка в Уинсфорд-парк одновременно с пребыванием в замке дяди Эдмунда и Айрис — простое совпадение», — убеждала себя Сорильда.

Но подозрение уже закралось ей в душу. Позднее, когда она смотрела на графа, сидевшего во главе стола, ее охватило непреодолимое желание спросить, справедливо ли ее подозрение.

Однако она понимала, что это глупо и может принести ей только унижение. А если он ответит, что слишком любит Айрис и не в силах от нее отказаться? Неужели он и впрямь может любить столь пустую и неприятную особу, как герцогиня? Но приходилось признать: каким бы ни был у нее характер, на открытии Выставки Айрис была поразительно хороша собой.

Откуда графу знать, что за красивой внешностью скрывается коварная, злая и жестокая женщина, если рядом с ним она — воплощенная кротость и очарование.

«Если я скажу ему, он не поверит», — беспомощно подумала Сорильда.

Но вот заговорил Питер Лансдаун. Его слова рассмешили Сорильду, и на мгновение она позабыла о мыслях, вновь омрачивших ее жизнь.

Глава 6

— Оставляю вас наедине с вином.

С этими словами Сорильда вышла из-за стола, граф и Питер Лансдаун тоже поднялись. Сорильда улыбнулась им и направилась к двери.

Из-под стола послышался шорох, и коричневый с белыми пятнами спаниель бросился следом за ней.

После того как они покинули столовую, Питер Лансдаун сказал:

— Я заметил, что Дрейк ходит за твоей женой по пятам.

— Как раньше за мной! — отозвался граф. — Вот тебе и преданность «лучшего друга человека»!

— Теперь он явно стал самым преданным поклонником женщины! — улыбнулся Питер Лансдаун, вновь садясь к столу. — И не только он.

Граф внимательно посмотрел на него.

— Что означают твои слова?

— Всего лишь то, что тебе, Шолто, как всегда, необычайно везет даже при самых невероятных обстоятельствах — ты нашел жену, замечательную во всех отношениях. Граф ничего не ответил, и Питер Лансдаун продолжал:

— Сорильда не только поразительно красива и умна; она отлично ездит верхом, все в твоем поместье на нее не нарадуются, а твой пес просто не отходит от нее. Граф неторопливо налил себе вина и передал графин приятелю.

— Да, — сказал он сдержанно, — все могло обернуться гораздо хуже.

— О, Господи! Вот уж действительно похвалы от тебя не дождешься! — воскликнул Питер Лансдаун. — Ты сорвал банк, выиграл приз, вернулся домой с бесценной наградой и заявляешь, что могло быть гораздо хуже!

Рассмеявшись, он продолжал:

— Что ж, я уже говорил тебе. Дрейк не единственный поклонник Сорильды. Скоро тебе придется стеречь твою награду, иначе она достанется тому, кто ее оценит лучше.

— Тебе, например! — угрюмо сказал граф.

— Я об этом подумывал, — согласился Питер Лансдаун, — и вот что я тебе скажу, Шолто: я не сделал ни шага в этом направлении только потому, что я твой друг и ценю нашу дружбу.

Какое-то мгновение граф в изумлении молча взирал на него, а затем сердито сказал:

— Проклятье! Ты не имеешь права так говорить со мною! Тебе известно, при каких обстоятельствах я был вынужден жениться, и я не могу об этом так вот сразу забыть!

— Едва ли здесь есть ее вина. Напротив, если бы Сорильда не спасла тебя таким, как я считаю, великодушным образом, ты мог бы оказаться в гораздо более затруднительном положении. В конце концов, герцог Нан-Итонский пользуется большим влиянием у королевы.

Граф помолчал, и Питер Лансдаун продолжал:

— Не думаю, что тебе было бы приятно, если бы на несколько лет тебя отправили в изгнание и отобрали новенький орден Подвязки да и многие другие награды.

— Ради Бога, замолчи! — потребовал граф. — Мне тошно от этих разговоров. Я…

Он хотел еще что-то сказать, но в комнату вошел слуга с серебряным подносом, на котором лежало письмо, и подошел к графу. Взглянув на письмо, граф окаменел.

— Грум ждет ответа, милорд.

— Ответа не будет! Слуга поклонился и вышел. Граф сидел, уставившись на письмо, зажатое в руке, не делая ни малейшей попытки открыть его.

— Герцогиня? — спросил Питер Лансдаун.

— Кто же еще? — отозвался взбешенный граф. — Что мне делать с этой проклятой женщиной? Она не оставляет меня в покое!

— Бедняга Шолто, — насмешливо произнес Питер Лансдаун. — Ну как тебя не пожалеть. Ты уезжаешь из Лондона из-за Алисой Фейн и обнаруживаешь, что тебя поджидает назойливая герцогиня! Вытянув руку, граф поднес уголок письма к пламени свечи, горевшей в золотом канделябре. Когда письмо как следует разгорелось, он положил его на пустую тарелку и выждал, пока от него остался лишь пепел.

— Теперь я начинаю понимать, — медленно заговорил он, — что герцогиня — одна из тех женщин, что впиваются в тебя, точно пиявка, а я всегда терпеть не мог этих тварей.

— Я и впрямь сочувствую тебе, — сказал Питер Лансдаун совсем другим тоном. — Но все равно, не забывай о Сорильде. Я говорю об этом совершенно серьезно.

— Что ты имеешь в виду? — раздраженно опросил граф. Питер Лансдаун откинулся в кресле, держа в руке бокал вина.

— Она — словно Спящая Красавица, — заговорил он. — Юная, прелестная и невинная. Хотелось бы мне знать, кто первый разбудит ее.

— Если ты попытаешься соблазнить мою жену, я вызову тебя! — резко ответил граф.

— Я стреляю почти не хуже тебя, — отозвался Питер Лансдаун. — Откровенно говоря, может быть, дело того и стоит.

— По-моему, ты спятил, — возмутился граф. — Изволь не забывать, что Сорильда — моя жена!

— Только на бумаге!

Наступило молчание, а затем Питер Лансдаун добавил:

— Перед нашим отъездом Ротан признался мне, что более очаровательного создания никогда не встречал. Уверен — он только и ждет возвращения Сорильды, чтобы сказать ей самой об этом. Граф сжал губы. Бросив на него беглый взгляд, Питер Лансдаун продолжал:

— У меня такое впечатление, что Честер тоже обхаживает ее. Во всяком случае, на балу у Ричмондов он танцевал с нею не менее трех раз. Так что, возможно, он ей нравится.

Граф встал.

— Довольно! Я не намерен обсуждать свою жену ни с кем, даже с тобой. Поскольку вечер сегодня теплый, предлагаю перед тем, как присоединиться к Сорильде, пройтись до конюшни. Сегодня Роксана, как мне сказали, принесла отличного жеребенка, а у меня еще не было времени взглянуть на него.

— Сорильда конечно же поймет, почему ей пришлось нас дожидаться, — саркастически заметил Питер Лансдаун, допив свой бокал.

Он прекрасно видел, что граф шагает к дверям с хмурым видом. В глазах же Питера Лансдауна прыгали насмешливые огоньки, а на губах играла улыбка человека, весьма довольного собой.

Выйдя из столовой, Сорильда увидела в холле одного из лакеев с тремя другими спаниелями, принадлежащими графу.

— Вы, наверно, ждете Дрейка, Генри.

— Да, миледи.

— Я не заметила, что он проскочил в столовую. Безобразник, знает ведь, что ему пора отправляться на вечернюю прогулку.

— Он ни за что не хочет расставаться с вами, миледи. — Он знает, что я его люблю, — улыбнулась Сорильда. Иметь свою собственную собаку было для нее несказанным удовольствием. Дядя никогда не разрешал пускать собаку в замок. Его собственные охотничьи собаки содержались на псарне. Хотя Сорильда часто наведывалась туда, это было совсем не то, что иметь собаку, которая всюду ходила за ней следом, а ночью спала возле ее постели. С того момента, как они прибыли в Уинсфордпарк более недели назад, к удивлению графа, Дрейк не отходил от Сорильды. Иногда Сорильде казалось, граф задет тем, что один из его собственных псов так явно предпочел не его. Зато когда он был занят или отправлялся куда-то вместе с Питером Лансдауном, Сорильда не чувствовала себя одинокой.

И теперь она наклонилась погладить пса. — Отправляйся с Генри, выгуляйся как следует и в другой раз не прячься под столом! — молвила она, рассмеявшись.

Генри, выросший в деревне, свистнул и пошел к выходу; за ним, помахивая хвостами, последовали четыре собаки.

Сорильда зашла в гостиную, размышляя, что уже давно не чувствовала себя такой счастливой, как за последнюю неделю.

В Уинсфорд-парке прекрасно было все: дом, то, что в нем было, природа, окружавшая его, но самое главное — восторг, который она испытывала каждый раз, когда садилась на лошадей графа.

Этим утром вместе с ним и Питером Лансдауном она скакала по Большому Галопу и почти перегнала их. При этом ей вспомнилось, как совсем недавно она тайком наблюдала за графом, скрываясь за ветвями деревьев.

Никогда, даже в самых несбыточных фантазиях, она и представить себе не могла, что станет женой человека, который столь прекрасно держался на такой великолепной лошади.

Вздохнув, она подумала, что скоро им придется уехать из Уинсфорд-парка. Кроме того что граф должен был присутствовать на заседаниях палаты лордов, принц Альберт рассчитывал на его частые посещения Хрустального дворца.

Сорильда знала: как только они покинут спокойную жизнь в поместье, опять каждый вечер начнутся приемы, обеды, балы, и она не сможет разговаривать с графом или слушать его, как могла это делать сейчас.

Хотя она убеждала себя, что по-прежнему презирает его, ей не удавалось сохранять позу ледяного презрения, когда велись такие интересные разговоры.

Теперь у нее появилась возможность многое узнать о политической ситуации, об опасениях по поводу агрессии со стороны Франции — граф сказал ей, что это обсуждалось на негласных заседаниях кабинета министров.

Сорильда всегда интересовалась политикой; забрасывая графа вопросами, она замечала, что ему явно нравилось излагать свои взгляды перед аудиторией пусть и небольшой, но чрезвычайно внимательной.

Радовало ее и то, что в Уинсфорд-парке находился Питер Лансдаун.

Рядом с ним граф становился проще и не казался таким надменным, потому что Питер поддразнивал его и часто подсмеивался над его раздраженным тоном и хмурым взглядом.

«К тому же он очень добр ко мне», — призналась себе Сорильда.

Уже через два-три дня пребывания в Уинсфорд-парке Сорильда заметила, что чувствует себя свободнее и гораздо счастливее, чем ожидала, и причина тому его присутствие.

Стояла прекрасная погода. Даже в газетах писали о необычайно теплом мае.

Из светской хроники в «Тайме» Сорильда знала, что лондонский сезон в полном разгаре, что благодаря Выставке устраивается больше балов и приемов, чем в прежние годы.

Ей было странно, что граф, который, как сказал ей мистер Бернем, получил огромное количество приглашений, пожелал уехать из города.

Она ловила себя на том, что снова задумывается: не связано ли это с ее тетушкой, но граф ни разу не упоминал ее имени, да и между Уинсфорд-парком и герцогским замком не замечалось никакого сообщения.

— И слава Богу! — вырвалось у Сорильды, когда она была у себя в спальне.

Девушка не забыла выражения глаз герцогини на открытии Выставки и понимала, что та, находясь сейчас в замке, ненавидит ее всеми фибрами души за то, что она замужем за человеком, к которому так страстно стремилась герцогиня.

«Наверно, ее следовало бы пожалеть, — подумала Сорильда. — Но мне не жаль ее! Она вышла замуж за дядю Эдмунда и должна постараться быть счастлива с ним. Он ее обожает — во всяком случае, обожал до этого происшествия».

Ей было любопытно, каково чувствовать, что тебя обожает твой муж; порою, задумавшись, она ловила себя на том, что ее занимает: какие слова граф говорил Айрис, когда ласкал ее, и как ему удалось настолько покорить леди Алисон.

— Мужчина не должен быть таким красивым, — пробормотала она. — Это несправедливо по отношению к глупым женщинам, которые так легко теряют голову!

Сорильда подошла к застекленной двери, которая открывалась на террасу с каменной балюстрадой, идущей вдоль дома с этой стороны. Ступеньки террасы вели в регулярный парк, разбитый, как пояснил ей граф, по образцу Версальского парка.

Солнце уже скрылось за деревьями, но было еще светло. Наступил тот удивительный миг вечерних сумерек, когда гаснет дневной свет, но звезды еще не появились.

Сорильде всегда казалось, что в этот момент душа ее покидает тело и устремляется в невидимый мир, который она могла только чувствовать, мир, в котором она ощущала близкое присутствие матери.

Она вышла на террасу, захваченная красотой окружающей природы, растворяясь в ней, становясь ее частью. Совершенно неожиданно, так что она вздрогнула, Сорильда услышала внизу какой-то слабый звук. Наклонившись над балюстрадой, она увидела мальчугана.

— Вы, что ли, графиней будете? — спросил он.

— Да, я, — подтвердила Сорильда. — А ты кто такой и что ты здесь делаешь?

— Мне ведено передать, чтоб вы, не медля, пришли!

— Но почему?

— Пес ваш зашибся.

— Дрейк? С ним что-то случилось? — воскликнула Сорильда. — Где он?

— Я сведу вас.

По ступенькам террасы она сбежала к поджидавшему ее мальчику.

— Скоренько, миссис!

Сорильда подхватила пышные юбки, взявшись за пластинки китового уса под ними, чтобы двигаться быстрее. Мальчик несся впереди, а она едва поспевала за ним.

Пробежав через весь регулярный парк, он завернул за высокую тисовую изгородь, которая отделяла одну из лужаек от начинавшегося дальше кустарника.

Задыхаясь, Сорильда бежала следом за мальчиком и ломала голову над тем, что же могло случиться. Должно быть, что-то серьезное, если Генри послал за ней мальчика.

Они были уже довольно далеко от дома, когда Сорильда пожалела, что не задержалась и не попросила графа пойти вместе с ней.

Если с Дрейком что-то случилось, он бы обязательно сообразил, что делать. Из разговоров с графом Сорильда поняла, что он много знает не только о лошадях, но и о собаках.

Ей припомнилось, как Хаксли когда-то сказал: «Скажу только одно, мисс Сорильда. Граф не просто держит лошадей, он понимает их, чего не скажешь о других джентльменах, увозящих домой призы!»

Из уст Хаксли это была высокая похвала! «Если с Дрейком что-то стряслось, граф будет знать, как его вылечить», — подумала она и начала прикидывать, далеко ли еще до места, где пострадала собака. Пока они пробирались между кустами, уже почти совсем стемнело. Но вот на фоне темнеющего неба появился силуэт развалин старинного аббатства.

Первоначально на месте Уинсфорд-парка располагался большой и процветающий монастырь, который пришел в запустение после указа Генриха VII о роспуске монастырей.

Руины аббатства, где когда-то молились монахи, сохранились до сих пор. Крыша рухнула, но оставались три стены. Граф показал Сорильде это место во время верховой прогулки, и она сочла его очень романтичным.

«Место красивое, — согласился граф с улыбкой. — Оно привлекает множество посетителей, это страшно возмущает моих лесников, утверждающих, что те распугивают дичь, и садовников — они жалуются, что здесь остается много мусора».

«Я понимаю тех, кто приезжает сюда, — отозвалась Сорильда. — Эти руины притягивают к себе. У меня такое впечатление, что здесь все еще сохраняется атмосфера святого места».

«Сорильда права, — сказал Питер Лансдаун. — Если бы ты, Шолто, был человеком богобоязненным, ты бы восстановил его и разрешил, как и прежде, проводить богослужения».

«Этого я делать не собираюсь, — твердо ответил граф. — К тому же, как ты и сам хорошо знаешь, ничто не приводит дам в больший восторг, чем руины, и они старательно запечатлевают их на отвратительных сентиментальных акварельках!»

Он говорил с таким пренебрежением, что и Питер Лансдаун, и Сорильда расхохотались.

«Обещаю вам, — сказала она, — но рисовать руины, да и акварели я не стану!»

«Радуйся, что тебе не придется вставлять в рамку плоды стараний Сорильды!»— заявил Питер Лансдаун, обращаясь к графу.

«Ни в одном моем доме не будет никаких акварелей!»— решительно объявил граф; Питер Лансдаун рассмеялся и начал поддразнивать его, называя старомодным.

Еще несколько минут, и мальчик добрался до руин. К тому времени Сорильда совсем запыхалась.

— Где же… Дрейк? Где… он? — с трудом проговорила она.

Они пробирались сквозь кусты с молодыми листочками, густо растущими там, где когда-то располагалась центральная часть монастырской церкви. Вокруг виднелись только обвалившиеся стены.

— Он там! — ответил мальчик, указывая на землю. Сорильда встала рядом с ним и с удивлением увидела, что он указывает на грубые ступени, ведущие прямо в землю.

Мгновение она недоверчиво смотрела на них, а потом поняла! Перед ней находился старый монастырский склеп; должно быть, по какой-то неведомой причине Дрейк свалился туда.

Она заглянула в темную дыру и в глубине заметила слабый свет.

— Дрейк что, внизу? — спросила она. — А где же Генри с другими собаками?

Мальчик не ответил, а просто махнул рукой, и поскольку Сорильда поняла, что большего от него не добиться, она подобрала платье повыше и осторожно начала спускаться вниз.

Она спускалась, как на яхте, повернувшись лицом к ступеням и придерживаясь за них.

Это было непросто: мешал кринолин, да и сами ступеньки, грубые и полуразрушенные от времени, были неровными. Каждый раз, прежде чем спуститься ниже, Сорильда проверяла ногой, устойчиво ли держится ступенька. Но вот наконец ступеньки кончились.

Она взглянула вверх и на фоне неба увидела голову мальчика, смотревшего на нее. Затем она повернулась и убедилась, что свет ей не почудился.

Он шел откуда-то из глубины склепа, и Сорильда пошла на него, с тревогой думая, что Дрейка, видимо, оттащили от ступенек туда, где Генри мог положить его и проверить, насколько тяжело он пострадал.

«Может быть, он сломал лапу; тогда ему очень больно», — сказала она себе.

Полы в склепе были каменными, и теперь она могла быстро двигаться. Дойдя до кирпичной колонны, она увидела горящую свечу. Свеча стояла на полу и, что самое удивительное, освещала пустое пространство!

Сорильда с изумлением огляделась вокруг. Не было ни Генри, ни Дрейка, ни других собак.

— Генри, где вы?

В пустынном склепе голос гулко прозвучал и вернулся к ней призрачным эхом, отчего ей стало довольно жутко.

— Генри! Дрейк!

Ей вдруг пришло в голову, что если Дрейк жив и не потерял сознание, по крайней мере, должен откликнуться на ее голос.

— Дрейк! Дрейк! — звала она, но ответом была тишина.

— Нельсон! Роджер! Ройял! Со страхом слушала Сорильда, как эхо вновь и вновь повторяет ее собственный голос; ей стало понятно, что в склепе, кроме нее, никого нет.

По-видимому, после того как Генри послал за нею мальчика, ему удалось поднять Дрейка наверх. К этому времени он наверняка уже вернулся в дом — они просто разминулись.

Конечно, ее беспокоило, что же случилось на самом деле, но она полагала, что в первый момент, когда произошло несчастье, Генри запаниковал и послал за нею. Позднее он, должно быть, сообразил, что и сам справится.

«Дрейк уже дома, — догадалась Сорильда. — Чем быстрее я вернусь, тем лучше».

Она подошла к тому месту, где начинались ступени, и взглянула наверх, ожидая увидеть голову мальчика, но вместо неба увидела сплошную темноту.

Только через несколько секунд она сообразила, что смотрит на закрытую дверь склепа когда она спускалась вниз, обе половинки железной двери были распахнуты настежь, но теперь оказались закрытыми. «Странно», — подумала Сорильда. — Открой дверь! — крикнула она. — Я поднимаюсь. Ответа не последовало. Сорильда начала с трудом подниматься по ступенькам. Оказалось, что в кринолине подниматься легче, чем спускаться.

Поднявшись на пять ступенек, она почти уперлась головой в железную дверь.

— Открывай! — приказала она и одновременно с этим правой рукой толкнула одну половинку.

Холодная дверца не поддавалась. Она толкнула сильнее, левой рукой держась за верхнюю ступеньку.

Затем внезапно она поняла, что все ее старания бесполезны. Дверцы склепа закрыты. Она видела этот склеп раньше и теперь вспомнила, что дверцы закрывались на прочный засов.

На несколько мгновений Сорильда застыла на месте с запрокинутой головой, а затем очень медленно сошла вниз и вновь встала на каменный пол.

Что же произошло?

Зачем ее сюда заманили?

Где Дрейк?

И вдруг она все поняла так же ясно, как если бы кто-то сказал ей об этом. С Дрейком ничего не случилось, а она заперта в склепе!

Может пройти много времени, прежде чем кто-нибудь ее найдет!

Эта мысль так ее напугала, что Сорильда вернулась к месту, где горела свеча, и тревожно взглянула на нее.

Свеча была маленькой и, должно быть, горела уже давно. Когда она догорит, Сорильда окажется в темноте!

Придя в ужас от этой мысли, Сорильда закричала изо всех сил:

— Помогите! Помогите!

«Нельзя впадать в панику! — успокаивала она себя. — Нужно спокойно обдумать, что можно сделать, как отсюда выбраться».

Эта мысль заставила ее вспомнить, как отчаянно она жаждала вырваться на свободу из замка — только для того, чтобы теперь стать пленницей в склепе разрушенного аббатства!

«Меня найдут, — убеждала она себя, — но когда?»

Граф говорил, что люди часто приезжали полюбоваться руинами. Но для пикников было еще слишком холодно; к тому же она опасалась, что «множество посетителей»в его представлении на самом деле состояло всего лишь из двух-трех небольших групп в месяц.

Сорильда перевела дыхание. Если она пробудет здесь долгое время, то вполне может умереть от холода, голода и темноты.

При одной только мысли об этом она поежилась. Она так спешила на помощь Дрейку, что, спускаясь в склеп, даже не заметила, до чего здесь холодно. Теперь же, очутившись взаперти под землей, она почувствовала, как поднимающийся от каменного пола холод словно высасывает тепло из ее тела.

— Помогите! Помогите!

В панике, с которой ей было не справиться, она кинулась по ступенькам наверх и изо всех сил начала толкать закрытые железные дверцы.

Безнадежно, совершенно безнадежно! Зловещей змеей страх зашевелился у нее в груди.

— Никто не найдет меня, и я умру здесь одна-одинешенька. Нет! Шолто спасет меня!

В тот момент, когда Сорильда почти шепотом произносила имя графа, она поняла, почему оказалась здесь взаперти.

Ненависть заставила герцогиню действовать. Это она заманила Сорильду сюда на верную смерть!

Это герцогиня, желавшая, чтобы граф был свободен, придумала такой дьявольский план ради осуществления своих желаний!

Сорильда спустилась вниз, села на нижнюю ступеньку и закрыла лицо руками.

«Что же делать? — она была в полном смятении. — Господи, что же мне делать?»

Граф вошел в холл, за ним следовал Питер Лансдаун. Оба выглядели усталыми до изнеможения. Граф велел заторопившемуся навстречу дворецкому:

— Немедленно принесите что-нибудь поесть и распорядитесь, чтобы через полчаса подали свежих лошадей!

— Очень хорошо, милорд. Вы что-нибудь выпьете?

— Бренди! — ответил граф.

— Оно уже здесь, милорд. Дворецкий поспешил открыть дверь в библиотеку. Граф вошел в комнату и бросился в одно из кресел возле камина. Питер Лансдаун остановился, откинул волосы со лба, опустился в соседнее кресло и вытянул ноги.

Они взяли бокалы с бренди, налитые дворецким.

— Вы будете переодеваться, милорд?

— Нет, я пообедаю так, как есть, — отозвался граф. — Мистер Лансдаун тоже. После того как дворецкий вышел, граф сказал:

— Где еще искать ее? По-моему, за вчерашний и сегодняшний день мы осмотрели все поместье.

— Ты по-прежнему считаешь, что она не сбежала?

— Прямо так, в чем была?

— Мы уже обсуждали все это раньше, — ответил Питер Лансдаун. — Она определенно не выглядела несчастной. В тот вечер за обедом она с удовольствием слушала наш разговор, да и уйти из дома могла только пешком.

Граф сделал еще глоток и произнес:

— Ты можешь смеяться надо мной, но у меня такое чувство, что случилось что-то страшное — ужасное. Я не могу объяснить, но все время об этом думаю.

Питер Лансдаун удивленно взглянул на него.

— Но что? — спросил он.

— Я не знаю! Если б знал, то сделал бы что-нибудь, но я просто не знаю. Мы должны найти Сорильду, и предчувствие говорит мне, что нужно торопиться!

Питер Лансдаун беспомощно развел руками. Накануне целый день они с графом ездили верхом по всем лугам и лесам, заглянули на каждую ферму и почти в каждый дом обширного поместья.

Лесники и дровосеки тоже приступили к поиску, как только граф решил объявить об исчезновении жены.

В тот вечер граф и Питер Лансдаун, вернувшись из конюшни в столовую, не застали там Сорильды и решили, что Сорильда отправилась спать.

Поздно ночью граф услышал, как собака скулит и скребется в дверь, и заинтересовался, в чем дело.

Сначала он решил, что это одна из собак, спящих в его комнате, но потом сообразил, что звуки доносятся из соседней комнаты, где была спальня Сорильды.

Он знал, что с ней Дрейк, и ему показалось странным: пес так себя ведет, а она не делает никаких усилий его успокоить.

Какое-то время граф лежал, прислушиваясь, а затем решил, что, видимо, что-то случилось.

Испытывая некоторое смущение оттого, что Сорильда может превратно истолковать его приход, он встал с постели, надел халат и подошел к двери между спальнями.

Он постучал; Дрейк мгновенно перестал скулить и залаял. «Сорильда, вы не спите?» Ответа не последовало. Дрейк залаял громче. Граф попытался войти, но дверь оказалась заперта. Он вышел в коридор и оттуда вошел в спальню Сорильды. Дрейк опять начал скрестись и поскуливать, но как только граф открыл дверь, пес бросился к нему, возбужденно прыгая. «Что случилось, приятель? — спросил граф. — Что тебя беспокоит?»

Он бросил взгляд на кровать. В комнате горели свечи и было видно, что постель пуста; Ночная сорочка Сорильды лежала на кресле рядом с халатом. Граф был сбит с толку и не мог понять, что случилось. Вернувшись к себе, он вызвал камердинера.

Прошло какое-то время, прежде чем через камердинера, разбудившего экономку, которая подняла горничную Сорильды, он выяснил, что графиня не вызывала ее, чтобы помочь разоблачиться.

Собственно говоря, никто в доме не видел Сорильду наверху после того, как она спустилась к обеду.

С помощью ночных сторожей граф обыскал весь дом; на рассвете он разбудил Питера Лансдауна.

«В гостиной была открыта дверь на террасу, — сказал граф. — Мне кажется, что она вышла в парк прогуляться, и произошел какой-то несчастный случай. Мы начнем поиск, а я пошлю лакея, чтобы он разбудил садовников».

Весь день они искали Сорильду, но она пропала бесследно.

То же самое повторилось и на следующий день. Когда в полдень они меняли измученных коней на свежих, Питер Лансдаун видел, что граф устал не меньше его, но никто из них не собирался сдаваться.

— Где же она, черт возьми? — воскликнул граф. — Если бы поблизости были зыбучие пески, она могла бы упасть туда, но здесь нет ничего подобного, а озеро, как ты сам знаешь, не настолько глубокое, чтобы в нем можно было утонуть.

— К тому же Сорильда говорила мне, что умеет плавать. Нет ли здесь какого-нибудь опасного колодца? — спросил Питер Лансдаун.

— Если и есть, то я никогда не слыхал о нем, — ответил граф. — В колодце, которым мы пользуемся, установлен механический насос, так что никто не может туда упасть, пока не сдвинет этот механизм.

— Что же тогда… — устало заговорил Питер Лансдаун, но отворилась дверь, и вошел дворецкий.

— Извините меня, милорд, но Бетси спрашивает, не примите ли вы ее.

— Бетси? — вопросительно повторил граф.

— Это одна из служанок с кухни, милорд. Она говорит, что должна что-то сообщить лично вашей милости, и я думаю, это касается ее милости.

— Пришлите ее сюда, — быстро сказал граф.

— Хорошо, милорд.

Дворецкий удалился. Питер Лансдаун медленно поднялся на ноги.

— Пойду умоюсь, — сказал он. — Думаю, тебе лучше одному выслушать эту девушку. Ее может смутить мое присутствие.

— Не представляю, что она может сказать мне, — заметил граф.

— Любой ключ к разгадке лучше, чем ничего, — отозвался Питер Лансдаун, направляясь к двери. Граф ждал. Прошло несколько минут, прежде чем дворецкий объявил:

— Бетси, милорд.

Граф наблюдал, как Бетси вошла в комнату. Он увидел миловидную девушку лет семнадцати — восемнадцати. Она побледнела от страха и крепко сжала руки, лежавшие поверх белого передника. Девушка слегка присела в реверансе.

— Тебя зовут Бетси? — спокойным голосом спросил граф.

— Да, милорд.

— Как я понимаю, ты что-то хотела рассказать мне.

— Может, это ничего и не даст, милорд, но я таки думаю, что должна рассказать вам, ваша милость.

— Я буду очень благодарен за любые сведения, которые помогут мне отыскать ее милость. Как ты знаешь, она исчезла самым таинственным образом, и я не могу не думать, что произошло какое-то несчастье.

— Да, милорд, на кухне так и говорят. Наступило молчание. Бетси явно искала подходящие слова. Граф, ободряюще сказал:

— Расскажи мне все, что сможешь припомнить. Никогда не угадаешь, какая мелочь направит на нужный след.

— Да, милорд. Одним словом, в тот вечер, когда исчезла ее милость, Джим привез для вашей милости записку из замка.

— Кто такой Джим?

— Это грум из замка, милорд. Я знаю его всю жизнь — мы с ним любим друг друга.

Слова эти звучали тревожно; граф заметил, с каким испугом Бетси смотрела на него.

— Вполне понимаю. Ты, Бетси, красивая девушка, так что у Джима явно хороший вкус. Слова эти вызвали у Бетси слабую улыбку, и граф сказал:

— Продолжай.

— После того, как Джиму сказали, что ответа не будет, — заговорила Бетси, — я прошлась с ним по аллее. Она стиснула руки еще сильнее и продолжала:

— Мы там пробыли порядочно, милорд. Мы думаем пожениться, когда накопим денег.

— Об этом мы поговорим в другой раз, — произнес граф. — Возможно, я смогу вам помочь.

Расскажи мне, что случилось.

— Мы дошли до домика привратника, милорд, посидели немножко и вдруг увидали, как по полю кто-то скачет в нашу сторону.

Голос Бетси слегка задрожал, но она продолжала:

— Ясно, не должно было мне оставаться допоздна. Мы не хотели, чтоб нас кто заприметил, вот Джим и отвел коня за большой рододендроновый куст. Ну, и я тоже там с ним спряталась.

— Убежден, что вы поступили вполне разумно, — отозвался граф. — Так кто же ехал на лошади?

— Про это я и собиралась сказать вам, милорд. Он проехал совсем рядом с нами и выехал через ворота.

Граф ждал, не сводя глаз с лица девушки.

— Как он проехал, я Джиму и говорю: «Да ведь это Лен!»— «Точно, Лен, — отвечает Джим, — да еще и на лошади из нашей конюшни. Не знаю, что скажет на это мистер Хаксли».

— Кто такой Лен? — спросил граф, не сумев дождаться, когда Бетси перейдет к самому главному.

— Про это я и хотела сказать, милорд. Это новый грум в замке. Никто у нас его терпеть не может.

— Ты что, до того, как поступила сюда, служила в замке?

— Да, милорд, но ее светлость выгнала меня без всякой рекомендации, до чего это жестоко, мои отец с матерью едва вынесли эдакое!

— Расскажи мне о Лене, — остановил ее граф.

— Лен прибыл вместе с ее светлостью. Он живет по соседству с горничной миледи. В конюшне его ненавидят, потому как он за всеми шпионит, потом рассказывает мисс Харриет, а та доносит ее светлости.

— Кажется, я понимаю тебя, — медленно произнес граф. — Значит, Лен — во всех отношениях верный слуга герцогини.

— Да, милорд. Нам с Джимом показалось странным, что он очутился поблизости как раз тогда, когда исчезла ее милость. Ведь ее светлость ненавидит мисс Сорильду и готова на что угодно, лишь бы ей навредить.

Бетси говорила с возмущением. Граф изумленно взглянул на нее.

— Ты хочешь сказать, что Лен имеет какое-то отношение к исчезновению ее милости? — спросил он.

— Ничуть бы не удивилась, — ответила Бетси. — Ну чего он тут делал, чего ехал сюда, да еще на лошади, которую не имел права брать с конюшни?

— Кажется, я понял ход твоих рассуждений, — сказал граф. — Откуда ехал Лен, когда вы его увидели?

— Он скакал по полю, что по ту сторону от кустарника. Сдается, ехал он от старого аббатства.

— От старого аббатства!

— Была я там, милорд; до чего жуткое место. Все стены поразвалились, а когда я спустилась в склеп, так словно в могилу попала!

— Склеп! — голос графа зазвенел, и он вскочил на ноги.

— Вот куда мы не заглянули! — воскликнул он. Быстрым шагом он направился к двери, но обернулся и сказал:

— Спасибо тебе, Бетси. Если я найду ее милость, можешь готовиться к свадьбе; это я тебе обещаю.

Глава 7

Внезапно Сорильда пробудилась и поняла, что задремала, прислонившись головой к кирпичной колонне.

Она села на пол, чтобы быть поближе к свече, тщетно надеясь хоть немного разогнать холод, пронизывающий насквозь все тело; у нее появилось такое ощущение, будто на ней ледяной панцирь. Когда зубы застучали от холода, Сорильда подняла пышную юбку и прикрыла ею обнаженные плечи. При этом ей пришло в голову, что было бы теплее, если бы нижняя юбка прилегала к ногам, а не к кринолину из китового уса. Девушка стянула с себя каркас, и на какое-то время мягкий шелк немного согрел ее. Плотно завернувшись в юбку, она обхватила себя руками и села возле свечи.

Взглянув на нее теперь, Сорильда заметила, что свеча почти совсем исчезла и мигала — было ясно, что уже через несколько минут или даже секунд она погаснет.

И тогда она останется одна в полной темноте!

При мысли об этом Сорильда тревожно взглянула на дальние стены, остававшиеся в тени, зная, что в них замурованы гробы с останками давным-давно умерших монахов.

«Мне ничего не грозит, — уговаривала она себя. — Это же святые люди, они защитят меня от дурного».

Но они не смогли защитить ее от тех, кто запер ее в склепе по приказу — в этом она была совершенно уверена — герцогини.

Никто не найдет ее, она будет медленно умирать от голода и холода, и лишь через много лет обнаружат ее кости, завернутые в шелковое вечернее платье.

При мысли об этом ей захотелось кричать, но она сурово одернула себя: нужно молиться о помощи и верить, даже если кажется невероятным, что ее молитвы будут услышаны.

Когда Сорильда начала молиться, то обнаружила, что всем сердцем, всем существом своим она взывает к графу. Он такой сильный, такой выносливый; если кто-то и может ее спасти, так только он.

Пусть хоть сотня женщин побывала в его объятиях, что ей до того? — с отчаянием думала Сорильда, лишь бы только она могла прижаться к нему, лишь бы он спас ее из этой холодной, мрачной темницы.

— Видно, мне суждено быть узницей всю жизнь! — с рыданием прошептала Сорильда. — Сначала в замке, а теперь — в полуразрушенном склепе, где никто не догадается искать меня.

И тут она внезапно поняла, что оказалась еще в одном плену!

При одной мысли об этом Сорильда оцепенела. Не может быть!

Должно быть, подобное пришло ей в голову из-за пережитого страха, а не по какой-то иной причине.

Однако чем больше она отталкивала от себя эту мысль, тем яснее осознавала, что так оно и есть.

Она любит графа!

Это казалось невероятным, ведь она чувствовала к нему одно лишь презрение; однако теперь Сорильда поняла, почему была так счастлива последние несколько дней, когда вместе с графом каталась верхом, когда слушала его рассказы о том, что происходит в парламенте, когда слышала, как он смеется вместе с Питером Лансдауном.

Она любит его!

Тут же она беспомощно сказала себе, что это должно было случиться. Что знала о мужчинах она, после смерти родителей жившая в замке и видевшая только дядю и его ровесников?

«Было бы неестественно, если бы я не влюбилась в самого привлекательного мужчину на свете, — призналась она себе. — И вот теперь я — пленница любви!»

Сорильда попыталась рассмеяться, но ей до боли захотелось увидеть графа не только потому, что она ждала от него спасения, — просто ей хотелось быть с ним рядом.

Сколько других женщин стремились к нему точно так же, урезонивала она себя, но все равно ей хотелось ощутить его объятия, почувствовать на своих губах его губы.

«Быть может, мне лучше умереть», — сомнения терзали ее.

Какая это была бы мука — жить с ним рядом и знать, что она тоскует по нему так же, как герцогиня, как леди Алисон и множество других женщин, чьи имена ей были неизвестны.

Но несмотря ни на что ей хотелось жить!

Ей хотелось вновь увидеть графа, услышать его голос; увидеть насмешливый огонек в его глазах, возникавший, когда ему что-то показалось забавным, и услышать его смех — иногда он смеялся так по-мальчишески. — Я его жена! Жена! — твердила Сорильда. И тут же с отчаяньем подумала, что только зовется женой.

Как он разгневался из-за того, что был вынужден на ней жениться; Сорильда не могла отделаться от воспоминаний о том, что в Лондоне он ни разу не взглянул на нее, что они никогда не оставались наедине. «Может быть, теперь он относится ко мне… немножко по-другому?»— с надеждой вопрошала она.

Но скоро они вернутся в Лондон, а там найдется множество других, с кем он сможет говорить и танцевать, и никогда они не останутся наедине.

Сорильда знала: оттого, что она ему безразлична, ей будет одиноко даже среди шумной толпы гостей.

— Я люблю его! Люблю! — громко воскликнула она, и зубы ее застучали от холода.

Сорильда чувствовала, как веет холодом и сыростью от пола. У нее мелькнула мысль, что, вероятно, следует встать и походить, но пока она раздумывала, свеча мигнула в последний раз и погасла.

Наступила зловещая темнота; казалось, ее обступили призраки монахов.

Может, с отчаянием подумала Сорильда, зло, исходящее от герцогини, тоже окружает ее; вот уж, верно, тетушка потешается над тем, что она так легко попалась в расставленную ловушку.

«Как могла я оказаться такой глупой?»— искала ответа Сорильда.

Вновь, уже в сотый раз, она пожалела, что не вернулась в столовую и не сказала о случившемся графу.

«Теперь слишком поздно!»— в который раз укоряла она себя.

Она умрет здесь в холоде, и он никогда не найдет ее, никогда не узнает, как сильно она его любит.

«Приди! Приди!»— взывала она из глубины сердца.

Если бы только он обнял ее и хотя бы раз поцеловал, она могла бы умереть счастливой!

Но вслед за тем Сорильда одернула себя: что бы там ни было, но она должна бороться за свою жизнь.

Она заставила себя подняться и потопать ногами в атласных туфельках, рукой придерживаясь за колонну, чтобы не потеряться в темноте.

После этого она опять села и попыталась молиться…

Гораздо, гораздо позднее, трясясь от холода, словно в лихорадке, с вытянутыми вперед руками — на тот случай, если она на что-нибудь наткнется, — Сорильда пошла вперед и сумела дойти до ступенек.

Она поглядела наверх и, разглядев на стыке двух половинок двери узенькую полоску света, поняла, что уже, видимо, наступил день.

Она прислушалась в надежде услышать голоса, но до нее донеслись лишь слабые звуки пения птиц.

«Если поют птицы, значит, здесь никого нет и никто их не спугнул», — подумала Сорильда и поняла: кричать и звать на помощь бесполезно.

Надеясь, что наверху хоть немного теплее, она начала подниматься по ступенькам, но в этот момент по железным дверям забарабанил дождь.

Вслушиваясь в эти звуки, Сорильда почувствовала, как от одного только шума дождя ей стало еще холоднее.

Есть она не хотела, лишь ощущала внутри пустоту, но проходили часы, и ее начала мучить жажда. Она была готова попить хотя бы дождевой воды, но и ее достать было невозможно.

Медленно, очень медленно тянулось время; внезапно в страхе и отчаянии Сорильда начала звать на помощь, но голос отдавался эхом во мраке склепа, и она поняла, что никто ее не услышит.

На ступеньках сидеть было неудобно, поэтому она спустилась вниз, осторожно прошла обратно к колонне и села, прислонившись к ней спиной.

Она пыталась сообразить, долго ли ей придется умирать, но вместо этого поймала себя на том, что думает о графе.

«Ну почему именно он вошел в мою жизнь?»— спрашивала она себя.

Сорильде припомнилось, как он в замке вошел в ее спальню и удивился, заметив, что она сидит, откинувшись на подушки, и смотрит на него.

Потом с забившимся сердцем она вспомнила гнев, исходивший от него в тот момент, когда их венчали, и то, как холодно он заговорил с ней, когда они доехали до Лондона.

«Будь я умнее, — думала Сорильда, — то согласилась бы на его предложение жить раздельно; но тогда бы я никогда не полюбила его так, как люблю сейчас».

Было мучительно больно думать о нем, стремиться к нему и понимать, что он никогда не узнает об этом.

Интересно, что он сейчас делает. Ищет ли ее или просто решил, что она убежала и чем скорее он о ней забудет, тем лучше?

Быть может, он смеется над этим происшествием вместе с Питером Лансдауном, радуясь, что его брак длился так недолго и его больше не обременяет жена.

«Он хотел остаться холостяком, — продолжала размышлять Сорильда, — но все же когда-нибудь он мог подарить мне сына, который нужен ему, чтобы передать по наследству… титул».

Впервые она почувствовала, как на глаза навернулись слезы при мысли о том, что, если бы он дал ей ребенка, она была бы близка с ним. Хотя бы на одно мгновение она принадлежала бы ему, а он — ей.

Слезы не капали, а стояли в ее глазах, словно она уже умерла и в ней не осталось признаков жизни.

Ей становилось все холоднее и холоднее.

Дождь прекратился; он больше не стучал по железным дверям, но сырость чувствовалась все сильнее. Сорильде казалось, что ее парализовало от сырости.

«Герцогиня победила, — она вынужденно признавала это. — Сегодня или завтра я умру, и никто никогда не узнает об этом».

Девушка закрыла глаза, и ей почудилось, будто она все глубже и глубже погружается в темноту. Теперь она ни о чем больше не думала и только чувствовала, что уже лежит в холодной могиле…

Выйдя в холл, граф приказал лакеям:

— Пусть один из вас сбегает наверх и скажет мистеру Лансдауну, чтобы он тотчас же спускался сюда. И немедленно подать из конюшни коней!

Лакеи бросились исполнять приказания, но внезапно графу пришла в голову новая мысль, и он спросил:

— Где Дрейк?

— Кажется, он в спальне ее милости, милорд, — ответил дворецкий. — Он все время возвращается туда, будто ищет ее.

— Приведите его!

Питер Лансдаун спустился вниз; следом за ним привели Дрейка.

— Что случилось? — спросил Питер Лансдаун.

— Мы отправляемся к старому аббатству, — ответил граф. — Это недалеко.

В ту же минуту он услышал, что к входной двери подвели лошадей, и, не говоря больше ни слова, вышел и сел на вороного жеребца.

Уже ничего не спрашивая, Питер Лансдаун вскочил в седло и вместе с Дрейком последовал за графом.

Граф не поехал по подъездной аллее, как предполагал его приятель; вместо этого совершенно неожиданно он поскакал по газону, пока не обнаружил тропинку, ведущую сквозь кустарник. Здесь ему пришлось ехать медленно, наклоняя голову, чтобы свисающие ветки не сбили шляпу, по извилистой дорожке сквозь заросли рододендронов, готовых зацвести.

Через несколько минут граф выехал на неровную площадку, где располагалось старое аббатство.

Питер Лансдаун видел эти руины раньше и дивился, с чего граф решил, что Сорильда может здесь оказаться. Место хоть и живописное, но производило унылое впечатление даже в солнечный день.

Сейчас же, когда солнце садилось и приближалась темнота, оно выглядело мрачным, даже зловещим, и он понадеялся, что из-за несчастного ли случая или по какой-либо другой причине Сорильде не пришлось оставаться здесь все это время — две ночи и день.

Граф остановил коня в том месте, где когда-то находился центральный проход церкви, и спешился.

Питер Лансдаун последовал его примеру.

— Что ты высматриваешь? — осведомился он.

— Склеп, — отозвался граф. — Он где-то здесь.

— Ты думаешь, Сорильда могла случайно упасть туда? — нерешительно спросил Питер Лансдаун. — Но что она вообще здесь делала?

Граф не ответил. Он лишь вглядывался в кустарник и вдруг воскликнул:

— А вот и склеп!

— Но двери в нем закрыты на засов, — добавил он, — так что ее там быть не может.

Он отвернулся с разочарованным видом.

«Он переживает! Он действительно переживает, что не нашел ее!»— отметил про себя Питер Лансдаун.

Вчера, да и сегодня у него возникло подозрение, что во время поисков Сорильды граф испытывал вовсе не чувство долга, обязующее его найти пропавшую жену.

«Случилось то, на что я надеялся», — закончил мысль Питер Лансдаун, хотя и он опасался, что теперь может быть слишком поздно.

— Что будем делать теперь? — спросил он вслух.

— Раз уж мы здесь, то можно осмотреть все вокруг, — ответил граф скучным голосом. Но Питер Лансдаун воскликнул:

— Посмотри на Дрейка!

Граф повернулся лицом к склепу. Дрейк энергично разрывал мягкую землю вокруг запертой двери.

Мужчины поглядели друг на друга. Питер Лансдаун забрал у графа поводья лошади, а граф наклонился и отодвинул засов.

Засов скользил удивительно легко, словно был смазан совсем недавно. Затем граф потянул на себя сначала одну, а потом другую створку двери.

Дрейк возбужденно залаял и без всякого страха помчался по ступенькам вниз, в темноту.

Граф начал спускаться за ним следом. Услыхав радостный лай, он понял: Дрейк нашел то, что они искали.

— Миледи, выпейте еще немножко, для вашей же пользы, — уговаривала миссис Досон, но Сорильда покачала головой.

Горячий суп оказался необыкновенно вкусным, и она чувствовала, как постепенно мертвенный холод саркофага отпускает ее молодое тело.

С того момента, как граф привез ее, Сорильде казалось, что она беспрестанно пьет что-то теплое.

Она была в полубессознательном состоянии, но, когда граф вез ее домой, прижимая к себе, она понимала, что находится там, где и хотела быть; он отыскал ее, а все остальное не имело значения.

На руках он отнес ее вверх по лестнице в спальню. Смутно, будто издалека, из другого мира, она слышала, как он приказывает принести бренди, горячие кирпичи и приготовить ванну.

Затем появились служанки. Сорильда даже не пыталась как-то помочь им, а лишь наслаждалась ощущением тепла.

Медленно, очень медленно она возвращалась к жизни.

Ей казалось, что она умерла, но вместе с теплом в ее жилах вновь заструилась кровь; сначала бренди, а потом горячий суп начали согревать ее.

Теперь, согревшись, она лежала в постели и чувствовала, что не может больше сделать ни глоточка.

— Нет… благодарю вас… миссис Досон, — произнесла она слабым голосом.

— Его милость будет разочарован; да он и сам вам это скажет через несколько минут.

— Он… придет… навестить меня? Задавая вопрос, Сорильда услышала, как дрогнул ее голос. Миссис Досон ответила:

— Его милость сказал, что придет сразу же, как только переоденется и отобедает. Он тоже, должно быть, из сил выбился, ведь вчера не спал всю ночь, а потом целый день не слезал с лошади, да и сегодня утром вскочил чуть свет. Ну и задали вы нам страху, ваша милость!

Сорильде было ясно, что миссис Досон умирает от желания узнать, что произошло, но сейчас ей не хотелось говорить об этом.

Ее переполняло ощущение невыразимой радости оттого, что она жива и что спас ее именно граф.

Она взывала к нему, и он пришел и спас ее, не дал умереть от холода и мрака.

Она оглядела спальню и решила, что это самое прекрасное место в целом мире.

— Ваша милость, вам точно не холодно? — заботливо спросила миссис Досон.

— До чего… приятно… чувствовать себя… в тепле, — ответила Сорильда.

Она взглянула на ярко горевший в камине огонь, на канделябры из дрезденского фарфора, стоявшие по обе стороны ее туалетного столика, в каждом из которых горело с полдюжины свечей, и вспомнила погасший огарок маленькой свечки.

Сорильда закрыла глаза. Знать, что бояться больше нечего — это было замечательно. Она дома! Какое точное слово — дома! И привез ее сюда граф!

В дверь постучали, и у нее сильно забилось сердце. Миссис Досон открыла дверь.

— Входите, ваша милость, — услышала Сорильда. — Миледи говорит, что ей лучше.

Граф вошел в комнату, а миссис Досон вышла и закрыла за собой дверь.

Он постоял у дверей, глядя на Сорильду, лежащую на подушках, отделанных кружевом: по плечам рассыпались рыжеватые волосы, на бледном лице выделялись огромные зеленые глаза.

Он подошел к постели, и, повинуясь безотчетному порыву, не задумываясь, Сорильда протянула к нему руки.

— Вы спасли меня! — сказала она. — Я… звала вас, но думала, что… вы меня… не услышите.

Граф присел на край кровати и взял ее руки в свои.

— Мне кажется, я услышал тебя, — ответил он, — и понял: с тобой случилось что-то скверное и опасное. Я понял это почти в тот же самый миг, как это произошло.

— Я думала, что умру и вы… никогда не узнаете, где я, — тихо проговорила Сорильда. Он крепко сжал ее пальцы.

— Этому не суждено было случиться, — сказал он. — Ты в состоянии рассказать мне, как ты вообще очутилась в этом проклятом месте?

— Меня привел туда… мальчик. Граф был озадачен.

— Какой мальчик?

— Не знаю. Я была на террасе, и он сказал, чтобы я… немедленно шла к Дрейку. Я думала… с ним что-то… случилось.

— Почему ты не обратилась ко мне?

— Если бы вы знали, сколько раз я задавала себе этот… вопрос, — ответила Сорильда. — Я пошла за мальчиком к склепу, и когда он… показал туда, я подумала, что Дрейк, должно быть, упал вниз и… разбился.

По выражению его лица Сорильда поняла, что граф сердится, и сказала:

— Я поступила… очень… глупо.

— Откуда тебе было знать, что какой-то негодяй запрет тебя там? — возразил он.

Сорильда изменилась в лице, и граф понял, что она знает, кто тому виной, кто задумал погубить ее.

— Забудь об этом, — быстро сказал он. — Мы оба должны забыть, иначе нам не знать ни покоя, ни счастья.

Граф улыбнулся, и лицо его преобразилось.

— Единственный способ быть уверенным, что я смогу защитить тебя, — это всегда держать тебя рядом и днем, и ночью.

Сорильда взглянула на него внезапно засиявшими глазами и несколько бессвязно проговорила:

— Вам это… может… наскучить.

Ей показалось, будто граф что-то обдумывает; затем он произнес:

— Ты сказала, что звала меня. Ты хотела, чтобы тебя спас именно я или все равно кто?

В его голосе зазвучали интонации, от которых Сорильда вдруг оробела. Она опустила глаза, и ресницы ее затрепетали.

— Сорильда, я жду ответа на вопрос. Оттого ли, что она ослабела или, может быть, после мучительного ожидания не могла притворяться, но Сорильда сказала правду:

— Мне… хотелось, чтобы это были… вы.

— Ты звала меня?

— Да… все… время.

— Ты скажешь мне почему? Наступило молчание. Граф произнес:

— Сорильда, скажи мне. Это очень важно. Я хочу знать правду.

— Я хотела… быть… с… вами. Я была так… счастлива с тех пор, как мы уехали… из Лондона.

— Ты была счастлива со мной?

Она взглянула на него широко раскрытыми глазами, и слова стали не нужны. Он должен был догадаться, что она чувствует, ощутить ее любовь, рвущуюся ему навстречу.

— Сорильда, я хочу тебе что-то сказать, — голос графа звучал медленно и проникновенно.

— Ч-то?

— Когда ты исчезла, я осознал, как много ты стала значить для меня, понял, как важно найти тебя и сказать тебе об этом.

В глазах Сорильды словно зажглись тысячи свечей.

— Вы… говорите… что я вам… немножко… нравлюсь?

— Я говорю, что люблю тебя, — ответил граф. — Люблю так, как никогда никого еще не любил.

Он издал нетерпеливое восклицание.

— Знаю, тебе трудно в это поверить. Мое поведение шокировало тебя, ты презирала меня и имела на это полное право. Но когда я говорю, что испытываю к тебе совершенно иное чувство, это не просто слова, какие в то или иное время говорит каждый мужчина. Это правда, и я хочу, чтобы ты мне поверила.

— Я хочу… верить! Вы знаете, что… хочу. И даже если я вам надоем… если вы… покинете меня, как покидали… других, все равно… побыть с вами — … даже очень… недолго будет… счастьем.

— Насчет «очень недолго» не может быть и речи, — мягко сказал граф. — Я люблю тебя, Сорильда. Таких слов я никогда никому не говорил.

Он взглянул на нее, словно думал, что она не поверит, и быстро добавил:

— Меня влекло к женщинам, я желал их. Нет нужды объяснять тебе это. Но я всегда знал: то, что я им даю — не любовь, не истинная любовь, которую я надеялся когда-нибудь отыскать, хотя считал, что это почти невозможно.

— Так вы поэтому… не женились?

— Именно! — подтвердил граф. — Давным-давно я дал себе слово, что не женюсь, пока не обрету уверенности, что моя семейная жизнь будет совсем не такой, какую я наблюдаю вокруг.

Он внимательно поглядел на Сорильду, точно пытался заглянуть ей в душу, и затем сказал:

— Я хочу, чтобы жена принадлежала мне полностью, навсегда. Я хочу, чтобы она хранила мне верность, была только моей во все времена!

Он помолчал и очень тихо сказал:

— И я думаю, Сорильда, что нашел ее.

А потом, словно все происходило в волшебном сне, она почувствовала, как граф наклонился и бережно коснулся ее губ.

В этом поцелуе не было страсти; он был нежным, точно легкое прикосновение к цветку.

Сорильде почудилось, будто комната наполнилась светом; он исходил от них самих и в то же время являлся частицей Божественного света.

У нее было такое чувство, словно, прикоснувшись к ней губами, граф дал ей все, к чему стремилась ее душа. Здесь была и красота, никогда не оставлявшая ее равнодушной, и музыка, которая звучала в ее сердце.

«Я люблю… люблю… вас!»— хотелось воскликнуть ей.

Она затрепетала, и губы графа стали более властными, более требовательными; у Сорильды появилось такое ощущение, будто он вытягивает из нее саму душу и завладевает ею.

Прошла целая вечность, прежде чем он наконец поднял голову:

— Я… люблю вас! — воскликнула Сорильда. — Люблю… вас! Люблю!

— И я люблю тебя, милая.

— Это правда… это действительно… правда, что… ты… меня любишь?

— Я люблю тебя, — откликнулся граф. — Теперь тебе больше нечего бояться. Я буду оберегать и защищать тебя и больше никогда не потеряю снова.

Голос его звучал так проникновенно, что на глаза Сорильды навернулись слезы, и теперь она видела его словно в сияющем тумане.

— Это… так… замечательно… так… чудесно, — прошептала она. — Может быть, я все-таки..; умерла… и попала… в рай.

Голос ее прервался, по щекам побежали слезы.

Граф обнял и привлек ее к себе.

— Драгоценная, восхитительная, прекрасная любовь моя, не плачь. Ты была такой храброй, невероятно храброй, несмотря на все, что пришлось пережить. Теперь же я хочу, чтобы ты была счастлива и забыла о прошлом.

Он поцеловал ее в лоб и сказал:

— Ты не умрешь, ты будешь жить со мною вместе; у нас столько всего впереди.

— Ты… уверен, что я… нужна… тебе? Я… тебе… не… наскучу?

— Я твердо знаю, что этого не будет никогда, — ответил граф. — Питер постоянно твердит мне, какая ты умная, словно я и сам не вижу!

— Я хочу быть… умной… ради тебя, — просто сказала Сорильда, — и, может быть…

— Что ты хотела сказать?

— Может быть, я смогу… иногда… как-то… помогать тебе во всех твоих… делах. Мне было… очень интересно, когда ты о них… рассказывал.

— Я очень хочу, чтобы ты мне помогала, — подтвердил граф. — Правду сказать, мне хочется, чтобы в будущем мы все делали вместе.

У Сорильды мелькнула мысль, что в этом случае у графа не останется времени на других женщин.

Словно читая ее мысли, он рассмеялся и сказал:

— Все это в прошлом — забудь. Забудь обо всем, что случилось до этого волшебного мига. В моем сердце и в моей жизни теперь существует только одна женщина.

— Это слишком… замечательно… слишком… чудесно.

Из нагрудного кармана вечернего фрака граф достал носовой платок и вытер ей щеки.

— Я обожаю твои правдивые зеленые глаза, огненные волосы, белоснежную кожу. Любимая, сокровище мое, мне хочется расцеловать всю тебя, все твое изумительное тело.

Он вздохнул и, сделав над собой огромное усилие, сказал спокойнее:

— А теперь, моя красавица, тебе пора спать. Завтра мы поговорим и все обсудим. Одно мы должны решить определенно — где проведем медовый месяц. Я считаю, что после случившегося мы его заслужили!

— Медовый месяц с… тобой… это было бы… замечательно, — прошептала Сорильда.

Она уткнулась ему в плечо и чуть слышно пробормотала:

— Боюсь только, что… покажусь тебе… очень невежественной и… скучной после…

Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

— Не смей так говорить, — сказал он, — и не смей так думать.

Он внимательно посмотрел на Сорильду мягким и ласковым взглядом; таким он еще никогда не был.

— Питер назвал тебя Спящей Красавицей, — сказал он взволнованно. — Любимая, верь мне: я разбужу тебя. Это будет самым увлекательным и восхитительным из всего, что я когда-либо совершил.

Сказав это, губами он отыскал ее губы, но теперь целовал совсем иначе, чем прежде.

Губы его стали требовательными и страстными, и Сорильда почувствовала, что всем существом своим откликается на их призыв.

В ней вспыхнул крохотный язычок пламени — не более чем пламя свечи, но он разгорался, воспламенял все ее тело, поднимался к груди и выше, к горлу.

Такого с ней еще никогда не было. Когда граф поднял голову, она прошептала:

— Научи… меня, научи… любить, чтобы я… не разочаровала… тебя.

— Я научу тебя любить, — проговорил граф неровным голосом. — Я разбужу мою Спящую Красавицу, а она пробудит меня к любви — чувству, чудеснее которого я никогда ничего не знал.

— Этого… я и… хочу!

— Так и будет, сокровище мое, — отозвался граф, — но сейчас ты должна отдыхать. Спи, ты, верно, очень устала.

Сорильда судорожно вздохнула, опять уткнулась ему в плечо, и он едва расслышал ее шепот:

— Я… не хочу, чтобы… ты… уходил. Она почувствовала, как граф напрягся и замер. Затем он спросил:

— Это правда? Любимая, ты действительно не хочешь этого? Она пробормотала чуть слышно:

— Когда я была в склепе… то представила… что ты… обнимаешь меня… и почувствовала себя… в безопасности.

— Теперь так и будет всегда. А что ты чувствовала еще?

— Мне было… очень… приятно, но не гак… чудесно, как быть с тобой… на самом деле.

Он обнял ее так крепко, что Сорильда едва дышала.

— Пожалуйста… останься со… мной. Слова ее были едва ли громче вздоха, но граф их услышал, и в глазах его мгновенно вспыхнул огонь.

— Я хочу тебя! Видит Бог, как я хочу тебя! — воскликнул он. — Но сейчас я думаю о тебе. Губы его дрогнули в улыбке, когда он добавил:

— И этого я тоже никогда раньше не делал.

— Я хочу быть… рядом… с тобой.

В тот момент, когда Сорильда произносила эти слова, она отчетливо поняла, что не может отпустить его, не может лишиться волшебства и чуда его близости и его любви.

Усталости больше не было. Вместо нее она ощущала необычайный подъем сил.

Поцелуи графа пробудили в ней странное ощущение: словно от переполнявшего ее счастья она может взлететь высоко над землей.

Он привлек ее к себе. Губы его искали ее губы.

— Я люблю тебя, драгоценная жена моя, я хочу тебя! — произнес он. — Ни сегодня, ни в какую другую ночь тебе больше не спастись от меня!

Он говорил так, словно давал клятву, и в это мгновение Сорильда поняла: как и раньше, она снова оказалась в плену, но на этот раз это был плен объятий графа, его рук, его губ и его самого — плен любви.

1

Орден Подвязки — высший орден Великобритании; число награжденных, не считая иностранцев, не должно превышать 24 человек. Учрежден Эдуардом III в 1348 г.

2

Принц Альберт (1819 — 1861) — супруг королевы Виктории.

3

Хрустальный дворец — огромный выставочный павильон из стекла и чугуна. Построен в Лондоне в 1851г., сгорел в 1936 г.

4

Джозеф Пакстон (1801 — 1865) — английский садовник и архитектор, новатор в области применения железных конструкций в строительстве.

5

Аскот — ипподром вблизи г. Виндзора, где в июне ежегодно проходят 4 — дневные скачки, являющиеся очень важным событием в жизни английской аристократии.

6

Выставка — первая международная выставка, организованная в 1851г., для которой и строился Хрустальный дворец.

7

Джон Рассел (1792 — 1878) — граф, в то время премьер-министр Великобритании.

8

Артур Уэлсли, герцог Веллингтон (1769 — 1852) — английский фельдмаршал. В войнах против наполеоновской Франции командовал союзными войсками на Пиренейском п-ове (1808 — 1813) и англо-голландской армией при Ватерлоо (1815).

9

То есть примерно 70 см.

10

Предметы искусства (фр.).

11

Ежегодные скачки для кобыл-трехлеток в г. Донкастере, графство Йоркшир, названные так по имени полковника Сент-Леджера, впервые организовавшего их проведение в 1776 г.

12

Специальное разрешение на венчание; его брали в тех случаях, когда хотели побыстрее вступить в брак, то есть без предварительного оглашения в церкви.

13

Любовных связей (фр.).

14

То есть королей Георга IV (годы правления 1820 — 1830 гг.) и Вильгельма IV (годы правления 1830 — 1837 гг.)

15

Ежегодные скачки кобыл-трехлеток недалеко от Лондона, проведенные впервые в 1779 г.; Оукс — по названию имения организатора скачек графа Дерби.

16

Старейший лондонский клуб; основан в 1693 г.

17

Свободная торговля, или фритредерство, — движение в экономической политике, отстаивавшее свободу торговли, невмешательство государства в хозяйственную деятельность частных лиц; возникло с конца XVIII в, в Великобритании.

18

Серпантин — узкое искусственное озеро в Гайд-Парке.

19

Чуть больше 7 га.

20

Около 1 млн. куб. м.

21

Официальный титул старшей дочери королевской четы.

22

Известный изготовитель органов; ныне в Великобритании существует фирма, которая носит имя ее создателя «Henry Willis & Sons, Ltd.»

23

Шпалерная мануфактура Гобеленов была основана в 1662г. Позднее по ее названию шпалеры определенного типа стали называться гобеленами.