Пленница любви

Он замолчал, и Сорильда чуть слышно спросила:

— А… второй… выход?

Пока он говорил, девушка вдруг поняла, как страшно будет оказаться совершенно одной. Она просто представить себе не могла, как сможет жить одна, без чьей-то помощи и общества, даже если будет жить в одном из домов графа и тратить его деньги.

— Второй выход, — отозвался граф, — это примириться со сложившейся ситуацией. Мне всегда говорили, что рано или поздно придется остепениться и обзавестись наследником. Мне нравится жить холостяком; я предпочел бы им и остаться, но теперь это невозможно.

Вновь наступило молчание. Теперь неуверенным голосом заговорила Сорильда:

— Я — я… понимаю… что вы… предлагаете… но… зная о ваших чувствах… к моей… тете… Вы же не думаете… что я…

— Нет-нет, конечно, нет! Я вовсе не это имел в виду! Мы должны попытаться лучше узнать друг друга и выждать какое-то время, прежде чем предпринять шаги к тому, чтобы стать — ближе.

— Я согласна с этим, — быстро проговорила Сорильда. — Думаю, что иные действия могут привести к скандалу и различным пересудам, которые вам повредят.

Граф вновь поднял брови, и Сорильда пояснила:

— Вы ведь только что получили орден Подвязки.

— Ясно. Полагаю, я должен быть благодарен вам, — неохотно сказал он.

Сорильда слегка улыбнулась.

— Я только что объяснила, за что благодарна вам я. Я бы предпочла остаться здесь, каким бы тяжелым характером вы ни… Она замолчала, чувствуя, что чуть не сказала грубость, и граф быстро вставил:

— Ладно, у меня тяжелый характер. Не буду скрывать: сегодня утром мне пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы отправиться в замок.

— Я… понимаю, — согласилась Сорильда, — но, может быть, все окажется… не так плохо, как вы… предполагаете, если воспользоваться капелькой… здравого смысла.

Граф рассмеялся. Теперь его смех звучал совсем иначе.

— Вот как вы это называете, — проговорил он. — Лично я могу предложить другое, более подходящее название; впрочем, это не важно. Можно задать вам вопрос?

— Конечно.

— Чего ради вы решили надеть на свадьбу черное платье?

— Все очень просто, — ответила Сорильда. — Мне в буквальном смысле больше нечего было надеть, кроме отвратительных одеяний, выбранных для меня тетушкой для того, чтобы я выглядела как можно уродливее.

Пока Сорильда объясняла, ей показалось, что граф впервые взглянул на нее и словно бы только теперь заметил рыжий цвет волос, белизну кожи и мерцание зеленых глаз, поднятых на него.

Окинув ее внимательным взглядом, он наконец сказал:

— Наверно, она вам завидовала. Надо полагать, мне повезло. Вы могли оказаться и некрасивой.

— Такая мысль приходила мне в голову! — отозвалась Сорильда. Он улыбнулся.

— Я постараюсь вести себя вежливее, чем это было сегодня, и скажу, что мне будет интересно с вами познакомиться.

— Позвольте ответить вам откровенностью и признаться, что мне хочется узнать о вашей собственности, особенно о лошадях.

— Вы интересуетесь лошадьми?

— Три дня назад я наблюдала, как вы мчались по Большому Галопу на великолепном коне.

— Вы наблюдали за мной!

— Я слышала, что вы купили в Таттерсолзе двух отличных лошадей.

— Откуда вы это слышали? — начал было граф, но тут же добавил:

— Глупый вопрос; все, что происходит в моей конюшне, немедленно становится известно во всех конюшнях в округе!

— А раз интересуются вашими лошадьми, то, вы же понимаете, есть и такие, которые интересуются… также и вами.

— А вы?

Вопрос удивил ее, но она искренне ответила:

— Не как мужчиной, а как человеком, выигравшим Золотой кубок на скачках в Аскоте и» Оуксе»15 . Граф засмеялся, запрокинув голову, на этот раз — с искренним весельем.

— Вот это начистоту! — проговорил он. — Не знаю больше ни одной дамы, которая была бы столь откровенна.

— Простите, если это… прозвучало… грубо.

— Нет, ничуть, — быстро возразил он. — Думаю, если мы собираемся строить наш брак на прочной основе, откровенность нам необходима.

— Согласна. Однако вам не всегда может… понравиться то, что я говорю или… делаю.

— Тогда я откровенно скажу вам об этом.

— Это все… упрощает и подводит меня к другому… вопросу.

— Какому же?

— Сколько… денег я могу… потратить?

Граф с удивлением взглянул на Сорильду, и она пояснила:

— Сейчас я располагаю только двумя платьями, которые принадлежали моей матери. В одном из них вы видели меня во время венчания, а другое на мне сейчас. Полагаю, что для вашей жены такой гардероб несколько скудноват.

— Разумеется, — согласился граф. — Тратьте, сколько захотите. Уверен, что вы меня не разорите.

— Кажется, у меня есть немного… своих денег, — начала Сорильда.

— Забудьте об этом! — заявил граф. — Сегодня утром ваш дядя говорил что-то о деньгах, но я сказал, чтобы он связался с моими поверенными. Это не имеет никакого значения, разве что вы хотите быть независимой.

— Только не в отношении денег, — ответила Сорильда. — Я знаю, что моих средств недостаточно для всего, что я хочу… потратить.

Граф рассмеялся снова.

— Вы начинаете пугать меня.

— Я этого вовсе не желаю, но надеюсь… быть одетой в соответствии с положением… графини Уинсфорд.

Граф поглядел на нее и медленно произнес:

— Не сомневаюсь, что это вам удастся, но в то же время не знаю, всегда ли это будет в моих интересах!

Глава 5

Сорильда собиралась ему ответить, но внезапно резко распахнулась дверь.

Дворецкий еще объявлял не совсем твердым голосом: «Леди Алисой Фейн, миледи!»— когда мимо него в комнату влетела женщина, да так стремительно, что Сорильда ошеломленно смотрела на нее, не отводя глаз.

Женщина бросилась к вставшему графу; Сорильда разглядела, что посетительница чрезвычайно хороша собой, с белокурыми волосами — не такими золотистыми, как у герцогини, но определенно светлыми — и большими голубым! глазами, в этот миг потемневшими от гнева.

— Шолто! — воскликнула она, еще не добежав до графа. — Это не правда! Скажи, что это не правда! Голос ее звучал необычайно пронзительно, Сорильде даже почудилось, будто сейчас зазвенят хрустальные подвески на люстре. Казалось, граф не находит слов для ответа, и тогда леди Алисон повернула голову, чтобы взглянуть на Сорильду.

— Это она? Неужели ты мог поступить так низко, так вероломно, так жестоко?

Она больше не кричала; теперь в ее голосе прорывалось рыдание.

Наконец граф обрел дар речи.

— Мне очень жаль, что ты так огорчена, Алисон, — произнес он. — Собственно, завтра утром я намеревался заехать к тебе.

— И сообщить, что женился? — спросила леди Алисон. Ее снова охватил гнев. — Когда несколько минут назад на балу у леди Шрузбери мне сказали об этом, я не поверила!

— Откуда это известно леди Шрузбери? — поинтересовался граф.

— Очевидно, кто-то из твоих слуг сказал ее дворецкому, — ответила леди Алисон. — Но я-то думала, что будь у тебя хоть капля сострадания, ты бы мне первой сообщил о своем намерении жениться!

Сорильда понимала, что графу трудно объяснить случившееся. Не успел он открыть рот, как леди Алисон заговорила вновь:

— После всего, что мы значили друг для друга, после любви, которую я тебе отдала, после счастья, которое мы дарили друг другу, как ты мог? Если ты решил жениться, то почему не на мне?

— Все обстоит не совсем так, Алисон, — начал было граф, но леди Алисон еще не договорила. Она вновь взглянула на Сорильду.

— Что может дать тебе эта женщина такого, чего не дала тебе я? Какими уловками она заставила тебя жениться? Ведь ты всегда клялся, что останешься холостяком!

Она внезапно пронзительно вскрикнула и трагически вскинула руки:

— Как ты мог так поступить со мной! Как ты мог заставить меня так страдать! Я люблю тебя, Шолто. Да, я люблю тебя всей душой, и вот теперь мне предстоит страдать не только оттого, что ты покинул меня, но и оттого, что надо мной будут смеяться все мои друзья!

Почти выплевывая в него эти слова, леди Алисон отошла от графа и встала над Сорильдой. — Я ненавижу вас, — заговорила она, — и если мне удастся хоть как-то вам навредить или причинить боль, будьте уверены, я это сделаю! Если вы воображаете, что сможете удержать в своих когтях самого неуловимого мужчину в Лондоне, то очень ошибаетесь. Он предаст вас, как предал всех других женщин, оказавшихся достаточно глупыми, чтобы бросить к его ногам свое сердце!

Леди Алисон говорила с такой яростью, что на мгновение Сорильде показалось, будто та собирается ее ударить, и девушка невольно отпрянула. Словно подумав о том же, граф крепко взял леди Алисон за локоть и произнес:

— Алисон, мне очень жаль, что ты услышала о моей женитьбе без предупреждения. Завтра я заеду к тебе, и мы поговорим о том, что произошло.

— А позволит ли тебе молодая жена встречаться со старыми возлюбленными? — язвительно спросила леди Алисой. — Или ты ей уже объяснил, что порхаешь с цветка на цветок, принимая все, что может дать женщина, и оставляя ее с разбитым сердцем, как конечно же поступишь и со своей женой!

— Довольно, — решительно произнес граф. — Позволь проводить тебя до кареты. Я уверен, что ты желаешь отправиться домой.

— Едва ли ты ждешь, что я вернусь на бал, — с горечью ответила леди Алисон, — где все смеются надо мной, видя, что я пополнила ряды брошенных тобою женщин!

Вновь ее голос дрогнул. Она отвернулась от графа и пошла к двери.

Он заторопился следом за ней. Сорильда услышала их голоса из холла.

Только через несколько минут она сумела заставить себя подняться, так она была потрясена и огорчена случившимся.

Никогда еще она не видела, чтобы женщина совершенно потеряла самообладание, как это произошло с леди Алисон, и говорила с исступлением и злостью, отчего производила впечатление пошлое и вульгарное, точно женщина из низов.

Сердце Сорильды болезненно сжалось. Она не представляла, как сумеет справиться, если в будущем ей предстоит сталкиваться с подобными ситуациями. Но тут она глубоко вздохнула и сказала себе, что это вина графа.

Как он мог ухаживать и встречаться со множеством женщин? С леди Алисон, с тетушкой и, вероятно, еще со многими, умудряясь вскружить им голову до такой степени, что они могли повести себя недостойно и унизительно.

«Если это и есть любовь, — думала Сорильда, — остается только молиться о том, чтобы мне не пришлось ее испытать». Однако вслед за этим она вспомнила, как мать любила отца, как у них все было по-другому. Они были так ослепительно счастливы, так близки — казалось, они даже думали одинаково.

Девушка подивилась такому различию и пришла к заключению: в любви, которую питают к графу герцогиня и эта другая женщина, нет ничего духовного. Это лишь физическое желание обладать. Сорильда была очень невинна и не ведала, что происходит, когда граф остается наедине с женщиной — с той же герцогиней — и они вместе ложатся в постель. Она знала только, что одна лишь мысль об этом заставила ее внутренне сжаться, как от чего-то нечистого и неприятного.

В этот момент она поняла, что никогда не будет графу настоящей женой.

«Если он захочет, чтобы мы стали ближе, — в отчаянии думала она, — если он пожелает, чтобы я подарила ему наследника, о котором он говорил, тогда я уеду!»

Она не представляла, когда и как это осуществит, но сказала себе, что пока у нее есть возможность пожить здесь, в доме графа, и лучше , понять, что ждет впереди.

Сорильда решила, что леди Алисон уже должна была уехать и она сможет уйти к себе прежде, чем вернется граф. Но только она собралась уходить, как он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

— Мне остается лишь извиниться за эту совершенно излишнюю и мелодраматичную сцену, — сказал граф. — Леди Алисой просто ворвалась в дом, иначе бы этого не случилось.

Сорильда холодно взглянула на него.

— Полагаю, она бы все равно страдала, даже если бы не увидела вас.

— Вам что, жаль ее? — спросил граф. Высокомерный тон, каким был задан этот вопрос, и выражение его глаз неожиданно рассердили Сорильду.

— У меня нет желания устраивать еще одну мелодраматичную сцену, — произнесла она ледяным тоном. — Скажу лишь с полной искренностью, что мне чрезвычайно жаль любую женщину, которая связалась с вами! Не ожидая ответа, она пошла от него к двери, сама открыла ее и вышла в холл.

Опасаясь, что он может последовать за ней, Сорильда торопливо поднялась к себе, заперла дверь, выходящую в коридор, и вторую, ведущую, как она подозревала, в спальню графа.

После этого она уселась в кресло и сидела до тех пор, пока не успокоилось бешено стучавшее сердце. Только после этого она вызвала служанку.

Сорильда вошла в дом. Следом за нею два лакея внесли коробки с платьями. Она жила в Лондоне уже больше недели и все свое время тратила на покупки. Раньше ей была неведома радость покупать удивительно элегантные платья. Они придавали ей новую уверенность в себе и подчеркивали ее красоту, о которой прежде Сорильда и не догадывалась.

Комплименты модисток, а затем и друзей графа, которых она встречала каждый вечер, действовали на нее как шампанское.

Словно не желая оставаться наедине с ней, каждый вечер граф приглашал к обеду гостей, многие из которых — Сорильда понимала это — приезжали из любопытства, посмотреть, что она собой представляет.

За ленчем она сидела одна. От секретаря графа, мистера Бернема, приходившего к ней каждое утро, она знала, что граф или у принца Альберта, или на заседании палаты лордов.

Если бы не неприязнь Сорильды к графу, она бы пришла в восхищение, узнав, что он участвует во множестве комитетов, ряд из которых занимался проектами, близкими ее сердцу.

Оттого, что он вызывал в ней такое возмущение, каждый раз при упоминании его имени в груди ее что-то сжималось, а при разговоре с ним в ее голосе появлялся ледяной холод, хотя она держалась чрезвычайно вежливо, как, впрочем, и он.

В то же время, когда она видела его за обедом во главе стола в окружении очаровательных женщин, Сорильда не могла не признать, что он красив и что никто другой из присутствующих в комнате мужчин не может сравниться с ним по элегантности и умению держаться.

«Могу же я восхищаться лошадью и при этом считать ее трудным, непредсказуемым животным!»— оправдывала себя Сорильда.

Граф явно обладал и тем, и другим качеством. Доносившиеся до нее разговоры между его наиболее степенными и респектабельными приятелями не оставляли никаких сомнений в том, что весь лондонский свет изумлен самим фактом его женитьбы, а тем более на особе, никому не известной и столь юной. Вспоминая услышанные обрывки разговоров и соединяя их друг с другом, словно мозаику, до тех пор, пока у нее не сложилась полная картина происходящего, Сорильда уяснила, что для любовных связей граф всегда выбирал женщин или замужних, вроде ее тетушки, или овдовевших, вроде леди Алисон.

Она с возмущением подумала, что ведет он себя просто как какой-то Казанова, а женщин, любви которых ему удалось добиться, скоро будет столько, что ему и не сосчитать! Входила ли она в комнату или переходила от одной группы гостей к другой, до нее доносились фразы, говорившие ей о муже многое.

— Сердце Шарлотты разбито…

— Аделаида была уверена, что он никогда не женится, и страшно задета…

— Джорджина говорит, что не примет молодую графиню, что бы там ни…

Как только говорившие замечали, что их слушает Сорильда, они умолкали на полуслове. Но она успевала услышать достаточно; губы ее кривились в презрительной усмешке, и она бросала на графа взгляд, в котором он должен был прочитать осуждение.

После первого вечера он вел себя чрезвычайно вежливо, так что жаловаться ей было не на что. Таких сцен, как с леди Алисон, больше не повторялось. Однако Сорильда замечала, что на каждом балу или приеме, где они присутствовали, находились красивые женщины, смотревшие на нее с ненавистью; будь их воля, они бы охотно вонзили в нее кинжал — Сорильда в этом не сомневалась.

Первые два-три бала прошли для нее значительно успешнее, чем она смела надеяться, и это доставило ей огромное удовлетворение.

Она знала, что во многом своим успехом обязана новым платьям и тому, что по приказу графа, о чем ей сообщил мистер Бернем, в ее распоряжение были предоставлены фамильные драгоценности Уинсфордов.

Сорильда и вообразить себе не могла существование такого великолепного подбора драгоценных камней, разве что в сказочной пещере Аладдина.

Здесь были самые разнообразные украшения: от диадем до пряжек на туфли, жемчужные ожерелья самой разной длины, украшенные драгоценностями несессеры, ручки для зонтов и замочки, прикреплявшиеся на сумочку, чтобы гармонировать с надетым платьем.

Сорильда начала чувствовать себя точно ребенок, попавший в лавку со сладостями. Она часто заходила в рабочий кабинет мистера Бернема, где стоял сейф, и обсуждала с ним, какая диадема подойдет к ее платью и какие драгоценности ей надеть, чтобы блистать на званом обеде или балу, куда они с графом отправлялись в этот вечер.

После однообразного, тоскливого существования в замке произошедшая перемена казалась просто невероятной; порою Сорильду охватывал страх, что вот сейчас она проснется и вновь увидит на себе отвратительное тускло-коричневое платье, подвергнется нападкам герцогини, доводившим ее до слез. Теперь она не лила слез, а была готова, если придется, бороться и добиться всего, чего ей хотелось.

Сорильда была несколько разочарована, обнаружив, что у нее никогда не бывает возможности обменяться с графом хотя бы несколькими словами так, чтобы их никто не слышал.

Иногда ей хотелось поговорить с ним наедине, пусть даже разговор окажется не из приятных, и она оставалась в столовой в то время, когда он должен был вернуться домой, чтобы переодеться к обеду. Однако каждый раз он или возвращался слишком поздно, так что ей уже было некогда ждать и приходилось идти наверх принимать ванну, или приезжал с одним из своих близких друзей вроде Питера Лансдауна.

Сорильда подозревала, что из всех друзей графа Питер Лансдаун — единственный, кому тот рассказал правду. В этот день, приведя себя в порядок и вымыв руки перед ленчем, она спустилась вниз и, к своему удивлению, обнаружила его в столовой.

— Мистер Лансдаун! — изумленно воскликнула она.

— Разве Шолто не говорил вам, что я приду? — спросил он. Сорильда покачала головой.

— Сегодня мы с Шолто ленч будем есть здесь, — объяснил Питер Лансдаун, — потому что к двум часам нам нужно быть в Хрустальном дворце. Отсюда добираться удобнее да и ближе, чем из «Уайтса»16.

— Да, конечно, я понимаю, — улыбнулась Сорильда. — Очень рада вас видеть.

Ей нравился Питер Лансдаун, и хотя он не говорил этого, но она знала, что он восхищается ею. Вот и сейчас восхищенными глазами он смотрел на ее новое платье.

Платье было бледно-золотистым, цвета весенних нарциссов, и чрезвычайно нравилось Сорильде.

Кроме того, она надела под него кринолин, самый широкий из всех, какие носила раньше. Портниха сказала ей, что в Париже кринолины становятся все шире и шире, так что скоро модно одетая дама одна будет занимать целую карету!

— Вы очень элегантны, — произнес Питер Лансдаун, — и не сочтите за дерзость, если я добавлю: очень красивы.

— Благодарю вас, — улыбнулась Сорильда.

Она больше не смущалась, выслушивая комплименты; теперь от них у нее просто становилось теплей на душе, ведь ей долго приходилось обходиться без ласковых слов.

— Боюсь, — продолжал Питер Лансдаун, — что если вы будете так же выглядеть на открытии Великой Выставки, то затмите всех присутствующих и сама королева позавидует вам.

— Надеюсь, что нет, — ответила Сорильда. — Я восхищаюсь нашей королевой и так рада, что Хрустальный дворец уже почти закончен и не рушится! Питер Лансдаун рассмеялся.

— Несмотря на все мрачные предсказания! Уверяю вас, принц Альберт чрезвычайно благодарен каждому, кто, подобно Шолто, поддерживал его при всех обстоятельствах, а ведь чаще всего они оказывались весьма неприятными.

Сорильда читала газеты и знала, что за последние недели возражения против строительства дворца не прекратились, а скорее, усилились. Тот факт, что Великая Выставка проводила в жизнь принцип свободной торговли17, приводил в ярость протекционистов, «модников»и «охотников на лис» из центральных графств Англии, возглавляемых полковником Сибторпом, призывавшим небеса покарать сей новый Вавилон.

Иностранных участников Выставки называли разносчиками чумы, подстрекателями волнений и источником преступлений.

Сорильда слышала, как за обедом, посчитав, что граф не слушает, кто-то сказал, что Англия готова «приютить на своей груди ядовитых змей».

Знала она и о том, что британский посол в России сообщил премьер-министру, что царь отказал русским дворянам в заграничных паспортах из опасения «заразиться»в Лондоне.

Она читала, что ни одна коронованная особа Европы не решилась появиться под стеклянной крышей дворца — поехать в Лондон для них было все равно, что отправиться в вечность!

Питер Лансдаун поглядел на часы и сказал:

— Шолто опаздывает, и я знаю почему.

— Почему? — спросила Сорильда, понимая, что он ждет от нее этого вопроса.

— Сегодня утром лорд Джон Рассел, — начал он, — заявил, что возражает против намеченного салюта из пушек, размещенных к северу от Серпантина18, ибо считает, что от этого разобьется стеклянный купол.

— Не может быть! — воскликнула Сорильда.

— Он хочет, чтобы пушки стояли не ближе Сент-Джеймского парка, — продолжал Питер Лансдаун, — но Шолто утверждает, что это чепуха, и я с ним согласен. В этот момент дверь отворилась, и вошел граф.

— Доброе утро, Сорильда, — произнес он, направляясь к ним. — Я все уладил, Питер.

— Как это тебе удалось? — спросил Питер Лансдаун.

— Я сказал лорду Джону, что как бы громко ни стреляли пушки, стекло не разобьется, а любое треснувшее стекло я заменю за собственный счет. Сорильда невольно воскликнула:

— Но если разрушится весь купол, это обойдется вам в целое состояние!

— Мне не придется платить ни пенни! — твердо сказал граф.

Впервые с тех пор, как после свадьбы они уехали из замка, она сидела за ленчем вместе с графом, впервые за столом не было многочисленных гостей, и у Сорильды было прекрасное настроение. Она увлеченно слушала, как граф и Питер Лансдаун перебрасываются шутками и спорят по поводу Хрустального дворца, хотя и продолжала говорить себе, что ее муж достоин презрения.

К тому же Сорильда ничуть не сомневалась, что при всей своей занятости он по-прежнему находит время для своих возлюбленных!

Когда ленч закончился и граф с Питером Лансдауном заторопились в Гайд-Парк, ей стало грустно и захотелось поехать вместе с ними.

Она жаждала увидеть эту поразительную выставку, которая вызывала столько противоречивых мнений и которой газеты, несмотря на отрицательное отношение, были вынуждены посвящать страницу за страницей, описывая, что происходит в этом уголке Гайд-Парка.

Невзирая на мрачные предсказания, что дворец никогда не будет закончен, Сорильда была убеждена: нельзя не восхищаться одними только усилиями построить здание площадью в восемнадцать акров19 и заключить в стекло пространство объемом в тридцать три миллиона кубических футов20.

«До чего же хочется, чтобы они взяли меня с собой», — печально подумала она, поднимаясь в свою спальню. Но, надевая одну из новых очаровательных шляпок, она вспомнила, что ей еще столько нужно купить! Карета и миссис Досон уже ожидали ее, и это само по себе было необычайно приятно.

На следующий день, 30 апреля, они вновь давали званый обед с большим количеством приглашенных. Граф приветствовал гостей в чрезвычайно приподнятом настроении и сообщал им, что только что опубликованы девятнадцать строф «Майской оды» Теккерея. «И что там говорится?»— спрашивал каждый. Граф громко декламировал четыре первых строки:

Еще вчера чернела здесь земля нагая

И громко щеголи глумились,

По Роттен-Роу проезжая,

А нынче вот, гляди — свершилось!

— Дворец действительно готов? — поинтересовалась Сорильда.

— Совершенно готов, — подтвердил граф. — Завтра вы сами убедитесь, что принц был совершенно прав, задумав построить дворец из стекла. Когда поздно ночью отбыли последние гости, граф спросил:

— Ну как, ждете завтрашнего дня?

— Вы даже не представляете, с каким нетерпением я его жду, — ответила Сорильда. — Я столько слышала о дворце, мне так хотелось поехать с вами, когда вы отправлялись туда почти каждый день! Если теперь что-нибудь не получится, я буду ужасно разочарована.

— Мне и в голову не приходило, что вы захотите поехать со мной, — с удивлением отозвался граф. — Я вполне мог взять вас с собой, если бы вы сказали, что хотите этого. Сорильда не ответила, и он продолжал:

— Но я убежден: вы не разочаруетесь. По-моему, сам замысел был просто блестящим, а Выставка превосходит все мои ожидания.

Сорильда улыбнулась и сказала:

— Я думаю, вы действительно хотите, чтобы Выставка оказалась успешной не только потому, что все это время вы поддерживали принца, но и потому, что считаете, что она поможет нашей стране.

— Это правда, — согласился граф. — Я на самом деле считаю: очень важно, чтобы Англия показала миру, на что она способна, и уверен, что и во Франции, и в других странах после завтрашнего дня будут волосы на себе рвать от досады и зависти.

Сорильда направилась в сторону лестницы и вдруг сообразила, что граф не пошел следом за нею, а берет из рук лакея свою шляпу.

— Вы куда-то едете? — спросила она с удивлением.

— Вы, конечно, сочтете меня сентиментальным и излишне суетливым, — ответил граф, — но я все-таки хочу проехать к Хрустальному дворцу и удостовериться, что стража бдительно охраняет его, дабы он не пострадал в последний момент.

Он улыбнулся, словно самому стало смешно, и вышел на улицу, где его ждала карета. Чувствуя себя покинутой, Сорильда в одиночестве поднялась к себе в комнату.

«Почему я с ним не поехала?»— спросила она сама себя, но тут же подумала: быть может, он намеревался заехать за одной из своих возлюбленных, чтобы та его сопровождала.

Сорильда тихонько вздохнула.

«Если бы мне это было небезразлично, то жизнь с таким человеком стала бы сущим мучением», — решила она и отправилась спать.

Закрыв глаза, Сорильда решительно заставила себя думать о платье, которое наденет завтра.

— Миледи, сегодня на улице солнце! — восторженно воскликнула на следующее утро ее горничная, входя в спальню Сорильды. Сорильда села в постели.

— Замечательно! — отозвалась она. — Было бы ужасно, если бы лил дождь и королеве пришлось ехать на Выставку в закрытой карете.

Когда около десяти часов утра она спускалась вниз, уже было слышно, как звонят колокола на звонницах всех лондонских церквей.

В присущей ему деловой манере мистер Бернем сообщил Сорильде, что граф ждет ее в холле. Когда она появилась на лестнице, граф поднял голову, и у нее мелькнула мысль, что ему должно понравиться, как она выглядит.

Ее платье из светло-зеленого, цвета весенних почек, шелка с широким кринолином являлось воистину произведением искусства. Его дополняла шляпка с крошечными страусовыми перьями и мягкой кружевной оборкой, обрамлявшей ее лицо.

Спустившись в холл, Сорильда вопросительно взглянула на графа, убежденная в том, что, даже несмотря на неприязнь к ней, он должен признать: она прекрасно одета для такого торжественного случая.

Но он молчал все время, пока они усаживались в открытую карету, в которой благодаря имеющейся у графа привилегии должны были ехать на Выставку по пути следования королевского экипажа.

Карета тронулась, и Сорильда позабыла о своих мыслях, ибо на подъезде к парку стало видно: почти на всех деревьях сидели мальчишки, жаждавшие все разглядеть как следует.

В парке уже собралось более полумиллиона людей. Сорильда с восторгом рассматривала пеструю толпу, освещенную солнцем, когда услышала голос графа:

— Я вижу, вы надели изумруды моей матери. Она кинула на него быстрый взгляд, отметив, что он смотрит на ожерелье, серьги с большими камнями и браслет им в тон, который она надела поверх левой перчатки.

— Вы не возражаете? — спросила Сорильда.

— Они идут вам, — ответил он. У нее мелькнула мысль, что это первый комплимент, услышанный от него.

Вдалеке показались трепетавшие на ветру флаги многочисленных государств, однако сначала хотелось рассмотреть другое: по Серпантину плыла уменьшенная копия фрегата «Принц Уэльский»с командой, готовой в любую минуту начинать салют; Чарлз Спенсер, прославленный аэронавт, стоял рядом с корзиной своего воздушного шара, готовясь взлететь в тот момент, когда объявят об открытии Выставки.

Их карета присоединилась к длинной веренице других карет, направляющихся к Хрустальному дворцу.

В «Тайме» Сорильда уже читала, что приветствовать королеву соберется более тридцати тысяч человек, получивших специальное приглашение, так что ей не понадобилось спрашивать об этом.

Наконец она увидела громадное здание, ослепительно сверкающее на солнце. Хотя они с графом приехали заранее, оказалось, что весь огромный зал, увенчанный куполом, уже заполнен дипломатами, государственными деятелями и придворными сановниками в шитых золотом мундирах, направляющими гостей на отведенное для каждого место.

Здесь было столько интересного, так много хотелось увидеть; Сорильде показалось, будто она только что прибыла и не успела еще как следует оглядеться, а гвардейцы в золотистых шлемах с султаном из длинных белых перьев уже заняли свои места позади трона и по обе стороны от него. Там же встали статные лейб-гвардейцы в красных мундирах и черных бархатных шапках, а рядом с ними — трубачи в золотистых мундирах с серебряными фанфарами в руках.