Глава 5

Маркиз взглянул на кипу корреспонденции, которую положил перед ним его секретарь.

Огромный письменный стол был уже завален самыми разнообразными бумагами, и Юстин Алтон раздраженно подумал: если такое количество работы накопилось всего за месяц его пребывания в министерстве иностранных дел, то что же будет к концу года?

— Опять письма, мистер Лоусон? — осведомился он угрожающе.

— Боюсь, что да, милорд, — ответил тот.

Мистер Лоусон был незаметный, усердный пожилой человек, проработавший на государственной службе всю свою жизнь.

Когда он впервые появился у маркиза в качестве секретаря, тот заметил в нем скрытое неодобрение, и причина его была Алтону понятна: опытный служащий встречает с негодованием, если не с презрением, новичка, о котором слышал только, что будуары светских дам ему привычнее мрачных коридоров министерства иностранных дел.

Однако мистер Лоусон очень быстро изменил свое мнение о маркизе. Он увидел, что тот обладает острым умом, умеет быстро принимать решения, вызывающие восхищение безошибочностью и своеобразным изяществом. Алтону свойственно было также умение решать самые запутанные вопросы: стоило ему начать ими заниматься, как они оказывались не такими уж сложными и легко разрешимыми.

Кладя перед маркизом гору корреспонденции, мистер Лоусон почтительно сказал:

— Я взял на себя смелость, милорд, отложить те письма, которые счел недостойными внимания вашей светлости. Я убежден, что многие из них — это явные попытки отплатить за прежние обиды обвинениями в шпионаже, которые в большинстве случаев представляются совершенно необоснованными.

— Я абсолютно уверен, что вы и с остальными вполне могли бы справиться сами, — ответил маркиз.

Он быстро просмотрел массу бумаг, замечая неграмотные, часто неудобочитаемые каракули, и отметил про себя, что в большинстве случаев они подписаны женщинами.

— Если вы доверите мне это, милорд, то я буду рад представлять вашему вниманию только те письма, которые сочту вне моей компетенции.

В глазах маркиза блеснул смех.

— И вы готовы признать, что такие вопросы все же существуют?

Мистер Лоусон смущенно улыбнулся. Он всегда терялся, не зная, как он должен реагировать, когда маркиз над ним подшучивал.

Отодвинув письма в сторону, тот сказал:

— Если хотите знать мое мнение, то мы теряем массу драгоценного времени, занимаясь этими смехотворными доносами. Если у Наполеона и правда есть в Англии ценные осведомители, то их будет не так легко обнаружить: имея дело с простолюдинами, они не будут делать столь очевидных ошибок, какие приписываются всем этим подозрительным личностям.

— В этом я целиком согласен с вашей светлостью, — отозвался мистер Лоусон. — Право, создается впечатление, что вся нация охвачена эпидемией шпиономании. Это хуже средневековой охоты на ведьм.

— Ну так просмотрите эти письма и отправьте большую часть — если не все — в мусорную корзину. Если вы сочтете, что какие-то из них кажутся правдоподобными, поручите кому-нибудь расследовать эти сигналы — без шума, разумеется. Настоящий шпион мгновенно исчезнет при первом же намеке на расспросы.

— Конечно, милорд, — согласился мистер Лоусон. — Но мне хотелось бы получить одобрение вашей светлости, чтобы нанять еще двух клерков для проведения таких расследований. Вы, ваша светлость, должны согласиться, что нам нужны люди образованные и солидные, в противном случае маловероятно, чтобы к ним отнеслись с доверием.

Маркиз поднялся из-за стола и прошелся по обшитому дубовыми панелями кабинету.

— Знаете, Лоусон, — задумчиво проговорил он, — совсем иное представлялось мне, когда я давал согласие работать здесь.

— Да, милорд? — вопросительно отозвался тот.

Сэр Алтон минуту помолчал, тщательно подбирая слова: он не хотел выдать то, что сказал ему мистер Питт.

В то же время он считал необходимым, чтобы его секретарь имел какое-то представление о том, на чем он собирается сосредоточить свое внимание.

— Дело в том, — продолжил свою мысль маркиз, — что я ищу дичь покрупнее, чем какой-то мелкий вражеский агент, зарабатывающий в лучшем случае несколько луидоров сомнительной информацией, которую посылает через Ла-Манш.

— Думаю, что я понимаю вас, милорд, — тихо отозвался мистер Лоусон.

— Меня тревожат предатели, а не шпионы. И если (что было бы в высшей степени печально) среди нас окажутся предатели, они вряд ли будут разгуливать по Сити, чертыхаясь по-французски, или связываться с отребьем, которое нам пишет.

— Да, конечно, милорд, — удовлетворенно подтвердил мистер Лоусон. — Я догадывался, что лежит в основе вашего назначения, еще до того, как ваша светлость доверились мне. Тем не менее я не сомневаюсь, милорд, что вы согласитесь со мной: для тех, кто работает здесь и в других департаментах, важно сохранять, так сказать, «вывеску»и публично рассматривать дела мелких информаторов и малозначительных пособников Франции, тем самым маскируя истинную цель нашей работы, особенно для светского общества, в котором вы вращаетесь.

— Да, конечно, мистер Лоусон, — сказал маркиз, радуясь, что его секретарь так быстро его понял. — Именно поэтому я и убедил лорда Хоксбери дать мне этот внушительный кабинет, назначить вас моим секретарем и придать вам в помощь несколько младших служащих, которые бы вам подчинялись. Я мог бы пойти в Военную коллегию или в Адмиралтейство, но предпочел Министерство иностранных дел. Тем не менее я наполовину убежден, что наши занятия — всего лишь непростительная потеря времени.

— Не могу с вами согласиться, милорд, — негромко возразил мистер Лоусон. — Утечка информации происходит с самых высоких заседаний.

Маркиз был изумлен:

— Боже, правый! — проговорил он. — Кто вам это сказал? Я готов поклясться, что не обмолвился об этом ни словом!

— Среди старших служащих это общеизвестно, милорд.

Мгновение маркиз, казалось, был раздражен, потом расхохотался.

— Можно ли сохранить секрет от секретарей или камердинеров? — вопросил он. — Ну что ж, мистер Лоусон, раз вам известно столь многое, я могу сообщить вам, что это мистер Питт убежден в том, что Бонапарту каким-то образом сообщают о самых секретных заседаниях кабинета министров.

— Мистер Питт редко ошибается, милорд. — И мистер Лоусон со вздохом добавил:

— Если бы только он согласился снова занять пост в правительстве! Говорят, премьер-министр предложил ему выбрать любой портфель и даже готов был сам подчиняться ему, но мистер Питт отказался.

— Знаю, знаю, — нетерпеливо сказал маркиз. — Мы все сожалеем об этом решении, так как в военное время мы бы предпочли, чтобы нами руководил человек, Стоявший у кормила власти в течение девяти лет.

— Говорят, милорд, что мистер Питт смягчится и вернется на Даунинг-стрит — это только вопрос времени.

— Тогда будем надеяться, что это произойдет достаточно скоро. Сейчас, к сожалению, царит хаос, и вы это прекрасно знаете.

— Да, милорд, это верно, — согласился мистер Лоусон, — и я уверен, что вам известно… — Тут он неожиданно замолчал и с опаской взглянул через плечо на открывающуюся дверь.

В комнате возник долговязый лорд Хоксбери, министр иностранных дел.

— Доброе утро, Алтон, — приветствовал он маркиза.

— Доброе утро, господин министр, — официально ответил тот. — Чем я могу быть вам полезен?

Лорд Хоксбери замялся, и видно было, что он неожиданно раздумал говорить о том, ради чего пришел.

— Я хотел напомнить вам, Алтон, о приеме сегодня вечером.

— Господь милосердный, неужели сегодня? — проговорил маркиз. — Но разве мое присутствие необходимо?

— Совершенно необходимо, — подтвердил лорд Хоксбери. — И не забудьте, что сначала вы обедаете с его августейшим высочеством в Карлтон-Хаусе.

— Неужели еще одна пирушка? — простонал маркиз. — Стоит ли удивляться, что у принца вечно пусто в кармане! Он слишком много тратит на развлечения. Кроме того, если он будет поить и кормить нас так же, как в прошлый раз, большинство гостей уже не смогут идти на прием.

— Я уже говорил с миссис Фитцгерберт, — улыбнулся лорд Хоксбери, — и она пообещала, что обед не затянется. Как вы знаете, именно принц подал идею устроить этот прием, и его подготавливали достаточно долго.

— Было бы позволительно полагать, что начало войны послужит хорошим предлогом, чтобы его отменить, — недовольно проворчал маркиз.

— Остались еще кое-какие дипломаты, которых надо принять, — сказал лорд Хоксбери. — Хотя я согласен с вами: теперь, когда Наполеон по своему произволу перекраивает карту Европы, послов из других стран стало у нас куда меньше. Поэтому моя жена решила, что позже будут танцы. Не забывайте, Алтон, что у меня две дочери на выданье.

— Я не забыл, — ответил маркиз. — Они — очаровательные юные создания, и я уверен, что среди дипломатического корпуса для них найдется множество кавалеров.

— Жена об этом позаботится, — рассеянно отозвался министр. — Итак, Алтон, мы рассчитываем на ваше общество и на то, что вы, как минимум, обеспечите хорошее настроение принца. Вы ведь знаете, как он ненавидит такие приемы, если вокруг него нет его близких друзей.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы гарантировать его высочеству приятный вечер, — без энтузиазма проговорил маркиз.

— Вот и все, о чем я хотел вас просить. И с этими словами лорд Хоксбери величественно удалился.

— Черт побери! Я понятия не имел, что будет еще одна проклятая ассамблея, где потребуется мое присутствие!

— Я сделал соответствующую пометку в вашем ежедневнике, милорд, — сказал мистер Лоусон, — и собирался взять на себя смелость напомнить вам сегодня, перед тем как вы уйдете, что его милость ждет вас.

— Уверяю вас, мистер Лоусон: если бы я знал, что должность, которую я сейчас занимаю, заставит меня посещать такое количество подобных мероприятий, я бы ответил отказом на предложение мистера Питта, и пусть обо мне говорили бы все что угодно.

— Я уверен, что прием будет не настолько утомителен, милорд, — осмелился утешить его мистер Лоусон, — и, право же, на бальную залу будет очень приятно посмотреть. Ее уже сейчас украшают цветами и листьями папоротника, а б саду зажгут фонарики.

— До чего оригинально! — саркастически промолвил маркиз.

Мистер Лоусон взял кипу писем и, поклонившись, вышел.

Имея дело с маркизом, секретарь считал разумным исчезать, как только слышал подобные нотки в голосе его светлости.

Когда секретарь вышел, маркиз повернулся к окну. Глядя поверх крыш ближайших домов, он видел неподалеку верхушки деревьев Сент-Джеймс парка.

Они раскачивались на ветру, и ему пришло в голову, что покуда продолжает дуть ветер — такой, как сейчас, — маловероятно, чтобы Наполеон пересек Ла-Манш на своих плоскодонных судах, которые собирал месяц за месяцем на побережье Франции.

Потом вид раскачивающихся древесных крон напомнил ему о Сильвине.

Маркиз опять чертыхнулся, но тихо и без того раздражения, которое не укрылось от мистера Лоусона.

Это казалось невероятным, но прошла уже неделя — а воспоминание о Сильвине по-прежнему было в нем так живо, что ему трудно было удержаться, чтобы не думать о ней каждую минуту, гадая, где она скрывается.

— Проклятье! — проговорил Алтон чуть слышно. — Все это просто смешно!

Он видел эту девушку всего несколько часов.

Она ничего не представляла бы собой в том обществе, где вращался маркиз. Если бы он встретил ее при других обстоятельствах, она (он был в этом абсолютно уверен) не заняла бы его внимания и на четверть часа.

И тем не менее он постоянно ловил себя на том, что думает о Сильвине, о ямочках на ее щеках, об ее улыбке и смехе, звенящем в ее голоске, о страхе в ее глазах, о доверчивом жесте, которым она, без следа смущения, вкладывала свою ладошку в его руку.

«Похоже, что я просто схожу с ума», — строго сказал себе маркиз.

С чувством смущения он вспомнил, как накануне вечером собрался встретиться со своей очередной пассией, знатной дамой, которую он самозабвенно преследовал три недели подряд, обладавшую внешностью, которая способна была свести с ума любого мужчину, если только тот не был слепым.

Она не заставила уговаривать себя слишком долго, и поскольку они не успели пресытиться своими отношениями, неудивительно, что он нетерпеливо желал еще раз вкусить наслаждений, которые она столь охотно дарила ему.

Но, оказавшись у ее дверей (предварительно удостоверившись, что мужа ее нет дома), Алтон совершенно неожиданно для себя ощутил странное нежелание подняться по каменным ступеням, ведущим в высокое внушительное здание в модном квартале Мэйфэйр-стрит.

Он откинулся на спинку сиденья кареты, хотя его лакей уже распахнул дверь. Ему было видно, как напудренные привратники уже раскатывают на тротуаре красный ковер.

Свет из раскрытых дверей дома лился на улицу. Маркиз видел застывшего в ожидании дворецкого; за его спиной стояли два ливрейных лакея, сияющие золотыми галунами и начищенными пуговицами с гербом своего знатного господина.

Неожиданно для себя маркиз осознал, что интрижке пришел конец.

Он представил себе, как дама дожидается его в салоне, и полупрозрачный пеньюар почти не скрывает ее великолепной фигуры; в ее глазах горит страсть, руки ее готовы обвиться вокруг его шеи, как только они окажутся наедине.

Его ухаживание было пылким, так как победа далась ему несколько труднее, чем обычно. И вот теперь, когда он преодолел ее сопротивление и добился всего, чего хотел, желание вдруг покинуло его.

Он подался вперед.

— Передайте мой поклон ее светлости, — сказал он, — и сообщите ей, что я глубоко сожалею, но не могу нанести ей сегодня визит.

Лакей с непроницаемым выражением лица передал эти слова столь же бесстрастному дворецкому, красный ковер снова скатали, лакей вспрыгнул на свое место рядом с кучером, и карета маркиза покатилась назад.

— Почему? — задавал он теперь вопрос деревьям Сент-Джеймс парка. — Почему? Что произошло?

У него не было ответа на этот вопрос, и он покинул Министерство иностранных дел в столь отвратительном настроении, что не ответил на приветствия нескольких друзей, встретившихся ему, пока он спускался по широким ступеням к ожидавшей его карете.

— Почему Алтон не в духе? — спросил молодой щеголь, глядя вслед удаляющемуся экипажу.

Его спутник пожал плечами.

— Явный случай «шерше ля фам».

Тот воздел к небу руки в шутливом протесте:

— Ради Бога, не говори по-французски про Алтона! Он засадит тебя в тюрьму и сгноит в ней!

— Я не боюсь, — ответил второй. — Думаю, что несмотря на всю свою кровожадность, Алтон никого не поймает — разве только какую-нибудь кокоточку, переправленную контрабандой через Ла-Манш для особого услаждения аристократов, которым приелась английская разновидность женского пола!

Эта острота была встречена взрывом хохота.

К счастью, маркиз их не слышал, иначе его убеждение в том, что он даром тратит время, стало бы еще глубже.

Но еще большей потеря времени показалась ему тогда, когда обед в Карлтон-Хаусе подошел к концу и принц неохотно сказал своим приятелям, что дольше засиживаться за портвейном нельзя.

— Миссис Фитцгерберт дала мне строгое указание, чтобы мы без промедления присоединились к дамам, — сказал его высочество с довольным видом мужчины, которому нравится, когда им помыкает любимая женщина. — Поэтому, джентльмены, допивайте: нам следует теперь отправиться на вечер, который дает наш министр иностранных дел.

— Казалось бы, множественное число тут излишне, — заметил кто-то из гостей. — У нас сейчас только одно иностранное дело, как мне представляется, и состоит оно в том, чтобы разбить Бони.

— Это так, — согласился принц. — Вставайте, джентльмены, я предложу вам последний тост. За уничтожение Бонапарта, и пусть его конец наступит возможно быстрее!

Все подняли бокалы, осушили и, следуя примеру принца, бросили через плечо, так что они разлетелись за их спинами тысячами осколков.

«Какая трата дорогого хрусталя», — подумал маркиз.

Но он знал, какое удовольствие доставляют принцу такие эффекты. Вот и сегодня по случаю приема его высочество выглядел на редкость театрально во фраке из клубнично-красного бархата, увешанный орденами, словно рождественская елка — игрушками.

Принц был уже недоволен маркизом из-за того, что на его строгом вечернем фраке была всего лишь одна орденская звезда, усеянная бриллиантами. Фрак был скроен лучшим портным и сидел без единой морщинки. Возможно, именно то, что маркиз так хорошо в нем выглядел, а не слишком малое количество надетых наград, заставило принца высказать ему свое неудовольствие.

— Знаешь, Алтон, — сказал он, — ты мог бы оказать мне любезность одеваться лучше, когда идешь в Карлтон-Хаус.

— Но я решил составить скромный фон вашему блистающему великолепию, ваше высочество, — парировал маркиз.

Принц любил его и позволял ему обращаться к себе с фамильярностью, которой не потерпел бы ни от кого другого.

Еще мгновение принц оставался, казалось, раздосадованным, потом морщинки на его лбу разгладились, и он рассмеялся:

— Алтон, хитрый пес, ты сказал это, чтобы польстить мне! Однако мне кажется, что в такие дни, как сегодня, нам следует показывать иностранцам, что, несмотря на войну, англичане превосходят этого корсиканского выскочку и тогда, когда дело доходит до великолепия.

— Как первый джентльмен Европы (а, возможно, в настоящий момент — единственный джентльмен Европы), — ответил маркиз, — вы всегда могли это делать, ваше высочество.

Принц был в восторге.

— Хорошо сказано, Алтон! — воскликнул он. — Право слово, хорошо! Единственный джентльмен Европы… прекрасно! Это следует запомнить.

«Да, он наверняка это запомнит», — подумал маркиз, слыша, как принц снова и снова повторяет эту фразу гостям, собравшимся в Китайской комнате.

Наконец, под неумолчную болтовню, все общество разместилось в длинной веренице ожидавших карет, чтобы проехать то небольшое расстояние, которое отделяло Карлтон-Хаус от Министерства иностранных дел.

Мистер Лоусон не ошибался, говоря, что зрелище будет впечатляющим.

Довольно мрачные помещения совершенно преобразились благодаря гирляндам цветов — настоящим, казалось, зарослям папоротников и пальм — и бумажным фонарикам, однако наиболее экзотичными украшениями, безусловно, являлись сами гости.

Здесь собрались мужчины и женщины со всего света: индийские раджи, у которых в чалмах горели рубины и изумруды величиной с голубиное яйцо, арабы и китайцы с Востока, чилийцы и аргентинцы, представлявшие Южную Америку.

Во множестве явились бежавшие с родины французские аристократы, заполнившие Лондон: они стремились продемонстрировать свою неприязнь к новому властителю Франции и вновь и вновь засвидетельствовать свою преданность Англии.

Послов было действительно маловато: в Европе оставалось слишком мало стран, где не властвовал бы Наполеон. Однако их малое количество, как и предсказывал лорд Хоксбери, восполнялось целым роем дебютанток в сопровождении блистающих драгоценностями маменек.

Послушно выполняя приказ министра, маркиз занимал гостей, уделяя свое внимание заморским гостям и приводя их в восторг своим обаянием, любезностью и остроумием.

В течение двух часов маркиз исполнял свои обязанности и наконец почувствовал, как внезапно нахлынувшая волна усталости и скуки топит его. Он больше не в силах был выносить все это.

Алтон покинул бальную залу, миновал коридор и через стеклянную дверь вышел на балкончик, обращенный к саду позади здания.

С балкона ступеньки вели вниз, но маркиз не испытывал желания присоединиться к толпе гостей, прохаживавшихся возле фонариков, или помешать парочкам (что видно было с его наблюдательного пункта), страстно и, как они думали, скрытно обнимавшихся под прикрытием искусно расположенных цветов и папоротников.

Маркиз стоял и думал, нельзя ли ему незаметно уйти, и тут услышал, что за его спиной кто-то вышел на балкон. Мужской голос произнес:

— Теперь оставайтесь здесь и не вздумайте куда-нибудь исчезнуть. Я принесу вам бокал лимонада, раз вы просите, но вы будете ждать моего возвращения. — В голосе было что-то на редкость агрессивное и деспотичное.

Маркиз вскользь подумал, что это должно быть весьма неприятно той, кому эти слова были адресованы.

И в то же мгновение до него донесся мягкий прерывающийся ответ:

— Я останусь… здесь.

Все еще не веря своим ушам, маркиз обернулся… и увидел Сильвину. Она стояла одна, повернувшись спиной к застекленной двери балкона, и смотрела на небо, как будто искала помощи свыше.

Маркиз изумленно смотрел на нее. Его скука и лень мгновенно исчезли куда-то, и он быстро вышел к ней от края балкона, где его скрывали тени.

— Сильвина, — негромко произнес он. Она повернула к нему лицо, и в ее глазах он безошибочно прочел безмерную радость. Маркиз взял ее за руку.

— Пойдемте, — сказал он, и она покорно последовала за ним.

Он увлек ее по ступенькам в сад, и, избегая толпы, они свернули на узенькую дорожку, которая очень скоро привела их к калитке в стене, окружавшей сад.

Маркиз открыл ее и, как он и ожидал, за ней оказался часовой, поставленный для того, чтобы не впускать в сад посторонних.

Часовой знал маркиза в лицо и браво ему отсалютовал.

По-прежнему молча ведя Сильвину за руку, маркиз провел ее через узкую пыльную улочку, которая вела к Хорс-Гард, и они вошли в Сент-Джеймс парк.

Он услышал, как она вздохнула всей грудью, когда он провел ее по узкой тропинке к мостику туда, где серебряная вода струилась под плакучими ивами.

Было очень тихо.

Только когда они подошли к месту, где лунный свет, серебривший прекрасные деревья и мерцающий в водной ряби, осветил лицо Сильвины ярче тысячи свечей, маркиз наконец остановился.

— Почему вы привели меня сюда? — спросила девушка, подняв к нему глаза. Он не отвечал, и она сказала:

— Конечно, я знаю ответ: потому что здесь прекрасно! Не так прекрасно, как в нашем волшебном саду, но все равно чудесно! Как вы думаете, утки спят здесь, под свисающими к воде ветками? Мой брат как-то приводил меня сюда днем посмотреть на них.

Маркиз почувствовал, что, говоря все это, девушка стремится скрыть свое смущение, и поэтому прервал ее; его голос прозвучал в тишине глубоко и взволнованно:

— Где вы были? Как вы могли так исчезнуть?

— Вы искали меня?

— Мы договорились, что на следующий день я приду спросить… о Колумбе.

— О, ему лучше, — ответила она, и лицо ее просияло. — По правде говоря, его лапка уже почти зажила. Вы, наверное, сочли меня очень… неблагодарной.

— Мне казалось невозможным, что вы сумеете спрятаться от меня на Олимпе — или откуда там еще вы явились — так стремительно и безнадежно.

На это она рассмеялась.

— Не на Олимпе, а просто в Лондоне, который никак нельзя назвать местом обитания богов… кроме, может быть, этого уголка…

Сильвина не осознавала, насколько она хороша: ее глаза в лунном свете казались таинственными мерцающими озерами, мягкие золотистые волосы — облачком осенней листвы.

Маркиз заметил, что она одета по моде. На ней было платье из газа с серебряной нитью, а по плечам шли серебряные ленты, перекрещивающиеся на груди и завязанные за спиной в виде пышного банта. Волосы ее также были уложены в модную прическу. И все же ему показалось, что она не изменилась, эта лесная фея, с которой он разговаривал и смеялся в те незабвенные очарованные часы.

— Сильвина, я искал вас!

— Вам не следовало этого делать. Я же сказала вам, что мы больше не встретимся.

— И все же мы встретились.

— Почему вы здесь? — недоуменно проговорила она. — Я представляла себе вас живущим в поместье и обрабатывающим землю и думала, что вы не можете позволить себе поездку в Лондон.

Она взглянула на него, и взгляд ее остановился на лунных лучах, играющих в его бриллиантовой звезде.

— Но вы… вы… человек значительный, — обвиняюще сказала она. — У вас орден.