— А что думал о нем Дэвид?

— Он… Он хотел, чтобы я вышла за него замуж, — тихо произнесла Корделия.

Помолчав, она продолжала:

— Я понимаю Дэвида. Он хочет устроить мою жизнь, переложить заботу обо мне на плечи мужа, чтобы чувствовать себя свободным, жить собственной жизнью, не мучаясь угрызениями совести в отношении меня.

— Значит, чтобы его не мучила совесть, он предложил тебе пойти в монастырь?

В голосе Марка прозвучали сарказм и осуждение.

— Возможно, Дэвид прав, думая, что именно там я найду… свое счастье.

— Я в это не верю, — с убеждением произнес Марк.

— Меня преследует мысль, — сказала Корделия неуверенно, — что, возможно… со мной не все в порядке. Возможно, я чем-то отличаюсь от других женщин, коль не могу… ответить согласием мужчине, который говорит, что… люби г меня.

Она нервно сжала пальцы, с тревогой ожидая его ответа. Этот жест показывал, что мучившие душу девушки сомнения не на шутку пугают ее.

Марк наклонился к ней и положил руку на ее стиснутые похолодевшие пальцы.

— Выслушай меня, Корделия, — попросил он. — Выслушай спокойно и внимательно.

От прикосновения его руки она успокоилась и обратила на него взгляд, полный покорности и надежды.

— Нет ничего странного в том, что ты чувствуешь, так что тебе не о чем волноваться, Корделия, — мягко сказал он. — Ты ничем не отличаешься от других женщин, кроме, пожалуй, одного: ты тоньше чувствуешь, а требования к любви у тебя гораздо выше, чем у других.

— Я… не понимаю.

— Попробую объяснить иначе, — сказал Марк терпеливо. — Каждая женщина и каждый мужчина имеют свою мечту, идеал, к которому стремятся и который жаждут обрести.

— Как Дэвид желает быть рыцарем?

— Совершенно верно! — согласился Марк. — Но многие люди смотрят на жизнь проще, не ищут идеала, а довольствуются меньшим. Они просто хотят любви и пытаются найти человека, с которым обретут ее.

— Но любовь… — робко заметила Корделия и замолчала. Марк понял, что она подумала о любви, проявления которой наблюдала в неаполитанском обществе, где царили весьма свободные нравы.

Любовный шепот, доносящийся из укромных уголков, откровенные разговоры о любви, неприкрытый флирт, призывные взгляды, преследования и домогательства были своего рода развлечением как простых итальянцев, так и знати.

Обманывающие мужей жены, неверные мужья и плохо скрываемые любовные связи были неотъемлемой частью образа жизни неаполитанцев.

— То, что ты видишь здесь, — не любовь, — сказал Марк. — Не та подлинная, облагораживающая любовь, о которой я говорю и к которой ты стремишься, Корделия.

Он почувствовал, что девушка немного успокоилась и придвинулась к нему, увлеченная разговором.

— Объясни… чтобы я как следует поняла, — попросила она.

— Любовь — чувство священное и даруется нам свыше, — продолжил Марк. — Но поскольку люди не всегда находят настоящую любовь — она встречается не так уж часто, — то довольствуются ее имитацией, чувством второстепенным, правильнее сказать: простым плотским желанием.

— Именно это… и происходит здесь?

— Для неаполитанцев любовь и состояние влюбленности так же естественны, как воздух, которым они дышат. Они эмоциональны, страстны, сердца у них горячие, — улыбнулся Марк.

— Я знаю.

— Но для нас, англичан, рожденных в холодном и суровом климате, любовь — чувство более сложное. Когда к нам приходит любовь, то мы любим не только сердцем и плотью, но душой и рассудком, что намного глубже и прекраснее.

Он помолчал и добавил чуть слышно:

— В сущности, любовь — мечта, к которой мы стремимся и которая скрыта в тайниках души.

— Теперь я понимаю! — воскликнула Корделия. — Это именно то, чего я хочу. Чего всегда хотела…

Она посмотрела на Марка, и ее глаза казались слишком большими для нежного маленького личика.

— Но, возможно, я никогда… не найду свою любовь?

В ее голосе снова прозвучал страх, но на этот раз совсем иного свойства — Поверишь ли ты мне, если я пообещаю, что ты непременно найдешь любовь? Любовь, в которую ты веришь, которая дремлет в твоем сердце, но пока не открылась тебе — Хотелось бы верить, что это произойдет.

— Ты просто обязана верить! — без тени сомнения заверил ее Марк.

Корделия вздохнула облегченно, словно с ее плеч упала тяжелая ноша.

— Ты все объяснил так просто, Марк. Я очень тебе благодарна.

— Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала, — серьезно сказал Марк.

Она посмотрела на него с тревогой.

— Обещай мне, что не будешь принимать скоропалительных решений и сначала попытаешь счастья в жизни, обычной жизни, прежде чем отважишься на решительный поступок.

— Ты имеешь в виду поступок вроде ухода в монастырь — спросила Корделия.

— Я также имею в виду решение выйти замуж. Ты обретешь счастье только в том случае, если будешь полностью уверена, что любовь этого человека к тебе, как и твоя к нему, настоящая, — та единственная, к которой ты стремишься в своих мечтах.

— Обещаю! — взволнованно сказала девушка. Впервые за время разговора она улыбнулась, но тут же беспокойство вновь овладело ею, и она напомнила Марку:

— А ты поговоришь… с герцогом?

— Я с ним разберусь, — твердо заверил ее Марк. — Он не будет больше беспокоить тебя, Корделия, и, кроме того, ты можешь посылать ко мне любого другого навязчивого, нежелательного поклонника. Я с готовностью выслушаю его панегирики твоей красоте и юности, а потом спущу его с лестницы! Корделия испуганно на него посмотрела.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты грубо обходился с ними, — сказала она. — В конце концов, можно принимать как комплимент то, что они добиваются меня.

— Не всегда, — ответил Марк. — Пусть твою головку больше не тревожат подобные мысли, Корделия. Пока мы в Неаполе, я позабочусь о тебе.

— А когда мы будем на Мальте? — чуть слышно спросила девушка.

— Думаю, что и там я буду поблизости, Он поднялся со скамьи.

— Я провожу тебя в бальный зал. Коль я взял на себя обязанности твоего покровителя, то не могу допустить, чтобы ты дольше оставалась в саду. Если заметят твое долгое отсутствие, то могут не правильно истолковать твое поведение.

По выражению ее лица он понял, что подобная мысль не приходила ей в голову.

— Мне не следовало выходить одной в сад? — спросила Корделия.

— Это было неразумно с твоей стороны, иначе ты не попала бы в неприятную ситуацию с герцогом.

— Да, я вела себя глупо, — согласилась девушка. — Но он был так настойчив… Я не знала, как ему отказать.

— В другой раз будь твердой и решительно отвечай «нет», — наставительно сказал Марк и улыбнулся.

— Обязательно последую твоему совету.

Когда они вышли из беседки, Корделия остановилась, и в лунном свете на ее белокурых волосах появился серебристый отсвет, придавая девушке какой-то неземной облик.

— Спасибо тебе, — сказала она тихо. — Извини, что утром я была с тобой груба, но ты напугал меня.

— А теперь? — поинтересовался Марк.

— Ничуть не боюсь и… доверяю тебе.

Корделия подняла на него глаза.

Марк был высокий, стройный, сильный, и ее охватила радость при мысли, что он ее друг и защитник и что все ее страхи остались позади.

В белом бальном платье на фоне звездной южной ночи она показалась Марку Стэнтону воздушным созданием, сливавшимся с окружавшими ее цветами, со звездами, мерцавшими высоко в небесах, с бескрайним морем, блестевшим под обрывом.

Корделия была частью этой дивной природы и в то же время особенным, удивительным существом.

«Она похожа на первый подснежник», — неожиданно подумал он.

На мгновение пропитанная пряным запахом цветов, пьянящая итальянская ночь исчезла, и перед его глазами возник образ парка в Стэнтоне, где белели подснежники, нежные и хрупкие, едва пробившиеся из-под снега, лежавшего вокруг высоких дубов.

«Подснежник!»— мысленно повторял Марк, пока они шли по аллее к палаццо Гамильтонов.

Теперь он знал, что Корделия — хрупкая, утонченная и нежная, как первый цветок английской весны.

Корделия проснулась в своей спальне в палаццо Сесса, когда солнце стояло уже высоко, и ее охватила давно не испытываемая радость.

Чувства спокойствия и защищенности, утраченные после смерти родителей, вновь вернулись к ней с помощью Марка Стэнтона, и теперь неуверенность и страх ей больше не грозили.

«Он такой добрый и великодушный, — подумала она, — да и относится ко мне лучше, чем я могла себе представить».

Но затем ее начали одолевать сомнения. Не было ли ему скучно так долго беседовать с ней и не показалась ли она ему наивной и неинтересной на фоне веселых, блестящих дам, окружавших его весь вчерашний вечер?

Среди них особенно выделялась одна дама, показавшаяся Корделии самой привлекательной из всех когда-либо встречавшихся ей женщин.

Она встречала ее и до приезда Марка и знала, что эту красавицу зовут Джианеттой ди Сапуано.

Княгиня была частой гостьей в доме британского посла, а на приемах, где случалось присутствовать и Корделии, она неизменно выделялась среди других женщин и привлекала внимание гостей, которые кружили вокруг нее, как мошки у горящей в ночном мраке лампы.

«Какая она красивая», — подумала Корделия и представила, какой бесцветной и невыразительной она выглядела со своими белокурыми волосами и светлой кожей на фоне яркой красоты княгини.

Она вспомнила, что, вернувшись из сада, они с Марком еще не успели переступить порог салона, где оркестр играл нежную романтическую мелодию, как княгиня сразу подошла к нему.

— Я было испугалась, что вы покинули бал, — сказала она, обращаясь к Стэнтону как к давнишнему знакомому, и в голосе ее явно прозвучала нотка страсти.

На спутницу Марка княгиня не обратила внимания, полностью проигнорировав ее.

Корделия не могла не заметить вызывающий взгляд, который Джианетта ди Сапуано обратила на Марка, и соблазнительно приоткрытые яркие губы.

Девушка вообразить себе не могла, что женщина могла выглядеть одновременно утонченно красивой и сладострастной.

Она невольно подумала о Сиренах, певших песни Улиссу, который, спасаясь от их губительных чар, залепил уши своих матросов воском, а себя привязал к мачте, чтобы не броситься в их объятия.

Ей тогда показалось, что голос княгини звучал так же соблазнительно и не поддаться его чарам было невозможно.

Вероятно, мягкий выговор и легкий акцент, с которыми она произносила английские слова, делали их звучание более ярким и привлекательным, чем в устах англичанки.

Чувствовалось, что и ее манера говорить со Стэнтоном отличалась от той, с которой она говорила с другими.

Пока они стояли втроем, один из гостей, которому Корделия обещала вальс и забыла об этом, подошел к ней и, укорив за забывчивость, увел ее в круг танцующих.

Окончив танец, Корделия обнаружила, что Марка нигде не видно в салоне, исчезла и княгиня.

Одевшись, Корделия спустилась вниз и увидела Дэвида, входившего с улицы.

— Как рано ты встал, дорогой! — обратилась она к брату. — Где ты был?

— На верфи. Вчера Марк разрешил мне попытаться повлиять на ленивых рабочих и поторопить их с ремонтом корабля. Вот этим-то я все утро и занимался.

— Как ты думаешь, когда корабль будет готов к отплытию?

Дэвид сделал выразительный жест рукой, который он перенял у неаполитанцев.

— Одному богу известно! — ответил он. — Рабочие не торопятся и всегда находят оправдание своей нерадивости. Невозможный народ!

— Наберись терпения, — засмеялась Корделия. — В конце концов, Дэвид, не так уж плохо, что ремонт затягивается. У Марка и владельца корабля есть время немного отдохнуть после долгого плавания.

Брат немного оживился.

— Сегодня мы наконец познакомимся с бароном фон Вютенштайном, — сказал Дэвид. — Он остановился у друзей, что живут неподалеку от Неаполя, но мне известно, что сэр Уильям пригласил его сегодня на обед.

— Сэр Уильям так добр к нам, — сказала Корделия. — Прошу тебя, в его присутствии не выражай открыто свое нетерпение поскорее покинуть Неаполь. Думаю, это может показаться неблагодарностью с твоей стороны.

— Но я действительно жду не дождусь этого момента. Невыносимо сидеть здесь без дела, когда я мог бы давно уже быть на Мальте и служить Ордену наравне с другими рыцарями.

— Ждать осталось недолго, — успокаивающе сказала Корделия, боясь, что брат снова начнет нервничать по поводу задержки в порту.

Они прошли на террасу, и после прохлады и полумрака салона яркий свет солнца слепил глаза и обжигал кожу.

— Каждый день будет казаться мне вечностью, пока я не окажусь на Мальте, — сказал Дэвид. — Кроме того, я опасаюсь, что некоторые чрезвычайные обстоятельства могут задержать нас в Неаполе.

— Что ты имеешь в виду?

Дэвид оглянулся через плечо, словно опасаясь, что кто-то мог их подслушать.

— Вчера все говорили об огромном флоте, который Бонапарт готовит в Тулоне. Кое-кто думает, что у него есть секретный план.

— Вполне очевидно, — ответила Корделия, — что, имея преимущество в количестве кораблей, Бонапарт надеется прорвать блокаду англичан. Возможно, он планирует новую кампанию на море.

— Зачем ему это — вот в чем вопрос, — сказал Дэвид. — Ему есть что еще завоевывать, не покидая суши.

— Опять битвы, опять страдания и жертвы! Ненавижу войну! — возмущенно воскликнула Корделия.

— Все женщины думают так же, как ты, — ответил Дэвид. — Меня же не оставляет мысль, что Бонапарт — необыкновенная личность.

— Необыкновенная?

— Ну да. Только представь себе, за одну кампанию он победил пять армий, выиграл восемнадцать битв и шестьдесят семь менее крупных сражений. Взял в плен сто пятьдесят тысяч человек!

Помолчав и взглянув на сестру, чтобы убедиться, какое впечатление произвели на нее его слова, он добавил взволнованно:

— Сэр Уильям подсчитал, что Бонапарт принес французской казне два миллиона франков.

— Но он не завоевал Англию и никогда не завоюет! — горячо возразила Корделия.

— Никогда не завоюет и Мальту! — воскликнул Дэвид с воодушевлением. — Помнишь, Корделия, я читал тебе об осаде турками Мальты? Самой знаменитой осаде в истории?

— Это было давно.

— В 1565 году, — уточнил Дэвид. — Никто и никогда не проявлял такого мужества, выдержки, храбрости, как рыцари Ордена.

В голосе его звучала гордость, когда он продолжил:

— Рыцари спасли от турков Сицилию и южную Италию. У них не хватало оружия, не хватало людей, но они все равно победили!

— Ты так часто рассказывал мне об этом, — сказала Корделия, — что, запомнила все почти слово в слово.

— Кто знает, когда еще рыцарям Ордена придется сражаться? Но случись им воевать с целым французским флотом, они непременно победят. Я в этом уверен!

— Конечно, милый, рыцари победят, — оказала Корделия, боясь спорить с братом. — Оборонительные сооружения на Мальте — лучшие в мире, это известно всем.

— Фортификационные сооружения бесполезны без храбрых воинов!

Глаза Дэвида светились, когда он в волнении воскликнул:

— Если бы мне только представился случай доказать, на что я способен! Если бы мне посчастливилось сражаться, как Жану де Ла-Валетту, во время осады и пронести знамя с мальтийским восьмиконечным крестом до победы!

Корделия подошла к брату, обняла его и поцеловала в щеку.

— Я знаю, что при необходимости ты покажешь свою смелость и благородство, как настоящий рыцарь, — сказала она. — Но, Дэвид, мне становится страшно при мысли, что тебе придется сражаться.

— Я хочу сражаться за веру, — ответил Дэвид, — но уверяю тебя, что прежде я хочу искусно овладеть шпагой и стать первоклассным стрелком.

— Но ты и так владеешь оружием в совершенстве, — заметила сестра. — Ты был самым метким стрелком среди местных охотников.

— Надеюсь, что это так, но одно дело стрелять по куропаткам и совсем другое — в людей. Корделия помрачнела.

— Мне невыносима мысль, что тебе придется убивать людей, Дэвид, если даже они не христиане.

Говоря это, она невольно подумала, много ли было на свете людей, исповедующих христианство, способных до конца выполнить хоть один из догматов веры.

Церкви в Неаполе всегда были полны верующими, но она знала, что самая могущественная религия, которую исповедовали неаполитанцы, не могла вытеснить из их душ самые примитивные суеверия, одинаково разделявшиеся и представителями аристократии, и нищими.

Все без исключения неаполитанцы боялись дьявольского глаза — наведения порчи на соседа косым взглядом — и защищались от него выточенным из кости или коралла маленьким рогом, который постоянно носили при себе в качестве защитного талисмана. Когда у человека возникал страх перед дурным глазом, он использовал рог, стараясь обратить его острием в сторону злого человека.

В первые дни после приезда в Неаполь Корделия попала в собор, где оказалась свидетельницей того, как епископ почти в безумном восторге показывал пастве пиалу с кровью покровителя Неаполя святого Януария, которая из густой массы превратилась в сок свежей малины.

Корделия готова была поверить в чудо, но сама не зная почему почувствовала отвращение к бурной истерии молящихся, с которой они восприняли случившееся.

Они были так несдержанны в проявлении своих религиозных чувств, так увлечены происходящей церемонией, которая, впрочем, совершалась ежегодно, что Корделии, подсознательно настроенной критически к излишне эмоциональной религиозности, их поведение показалось неестественным и чересчур экзальтированным.

По ее мнению, было бы лучше не впадать в религиозную истерию, а проявлять больше милосердия и заботы к бедным и больным.

Толпы нищих на улицах — в отрепьях, покрытых язвами, слепых, с иссушенными голодом телами — были позором для любой цивилизованной страны, но здесь никто не обращал на них внимания.

Корделии было известно, как мало, а зачастую ничего не делалось для этих несчастных. Ей рассказывали, что даже то ничтожное количество больниц, которое имелось в городе, из-за нехватки средств были в запущенном состоянии и не могли обеспечить помощь всем нуждавшимся в лечении.

Пытаясь не вникать в эти недостатки христианства, она всем сердцем стремилась понять желание брата попасть на Мальту, где, как ей хотелось верить, его мечте будет суждено обрести реальность.

Брат и сестра продолжали стоять на террасе, погруженные в свои размышления, когда к ним из салона вышла леди Гамильтон.

Она выглядела великолепно, а ее лицо даже при безжалостном ярком солнечном свете сохраняло красоту и свежесть, словно бы эта женщина владела секретом вечной молодости.

— Доброе утро, дорогие! — приветствовала она их веселом голосом, в котором время от времени звучали простонародные интонации, несмотря на все взятые ею уроки правильного произношения.

Корделия поклонилась ей, а Дэвид поцеловал руку хозяйке дома.

— Доброе утро, миледи!

— Хорошо ли вы провели вчерашний вечер, проказник? — лукаво спросила леди Гамильтон Дэвида. — Я видела, что вы исчезли вскоре после начала приема. Где вы скрывались?

— Читал книги и молился, — ответил скромно Дэвид. Леди Гамильтон улыбнулась ему, и в глазах ее мелькнула нежность, когда она заметила:

— Такой молодой и такой ревностный католик! Вчера я сказала сэру Уильяму, что никто другой лучше вас не подходит на роль прекрасного и благородного рыцаря.

Дэвид покраснел при этих словах леди Гамильтон, но Корделия поняла, что он польщен ее комплиментом.

Хозяйка дома повернулась к девушке.

— А вы, Корделия, пользовались вчера необыкновенным успехом, и некоторые мужчины совершенно потеряли голову от любви к вам.

Она помолчала и с улыбкой добавила:

— Особенно один.

Корделия ничего не ответила, не желая затрагивать неприятную для нее тему, и леди Эмма продолжала:

— Герцог ди Белина сильно влюблен в вас. Не заставляйте его долго ждать вашего ответа, дорогая. Будет ошибкой упустить такого завидного жениха.

— Герцог знает мой ответ, — сказала Корделия. — Я не изменю своего решения.

— Моя дорогая, неужели вы хотите сказать…

— Я отказала ему, миледи, но он не принял моего отказа. Поэтому я попросила своего кузена поговорить с ним.

— Капитана Стэнтона? — удивленно спросила леди Гамильтон, а затем засмеялась. — Марк Стэнтон взял на себя такую обязанность? Как это на него не похоже.

Она снова рассмеялась.

— Не могу представить его в роли pateifamilias. Он всегда был донжуаном или Казановой, легко даря поцелуи, а затем исчезая и оставляя за собой целую вереницу женщин с разбитыми сердцами.

Корделия в недоумении посмотрела на нее.

— Не могу представить, что кузен Марк может быть таким легкомысленным.

— Возможно, вы смотрите на него другими глазами, — сказала леди Гамильтон. — Пожалуй, вам лучше спросить прелестную княгиню Джианетту ди Сапуано, какие чувства она испытывает к нему.

— Княгиню?

— Она обожает вашего кузена, а он ее! — сказала Эмма Гамильтон. — Уверяю вас, их отношения ни для кого не тайна в Неаполе уже несколько лет.

Она вздохнула.

— Они оба так красивы и необыкновенно подходят друг другу. Я даже немного завидую им.

В это время в салоне появился слуга с серебряным подносом, на котором лежала записка, и леди Гамильтон пошла ему навстречу.

Корделия смотрела ей вслед, пораженная только что услышанным.

«Кузен Марк и княгиня Джианетта!»— эта мысль была ей почему-то очень неприятна.

Впрочем, такая догадка мелькнула у нее вчера вечером, когда они вернулись из сада и княгиня довольно бесцеремонно повела себя с кузеном.

Не понимая, почему — ведь в общем-то их отношения ее не касались, — она огорчилась при мысли, что Марк мог жениться на этой красивой неаполитанской княгине.

Неужели он был готов бросить море? Остаться жить в Неаполе? Невозможно было представить его живущим на чужбине. Казалось, он навечно принадлежал Англии, Стэнтон-Парку, где, бывало, рыбачил на озере, скакал на лошади по обширным полям, охотясь на куропаток, фазанов и бекасов.

Она не забыла, как Марк возвращался с охоты мокрый и грязный, без сил падал в кресло у камина, позволяя слуге снимать с него сапоги.

Корделия помнила его входящим в детскую, где она готовилась ко сну, одетым в вечерний костюм и оттого выглядевшим совсем взрослым. Кузен желал ей спокойной ночи, пока она пила молоко, одетая в ночную сорочку, которую няня предварительно согревала на экране, стоящем перед камином.

Сейчас, оглядываясь в прошлое, Корделия понимала, что Марк был неотъемлемой частью ее детства и что вчера вечером он просто вновь занял то положение, которое всегда занимал в ее семье.

Она могла сердиться на него, могла ревновать его к брату, иногда даже недолюбливать. Но, как и Дэвид, он был Стэнтоном, близким родственником, к которому она испытывала самые глубокие чувства, как ни к кому другому.

Но Марк и княгиня!

Корделия никак не могла успокоиться, не понимая как следует, почему это известие огорчило ее, как и то — почему солнце уже не казалось таким ярким, как еще минуту назад.

Появившись на верфи после полудня, Марк Стэнтон обнаружил, как и ожидал, что рабочие, неизменно предающиеся в это время сиесте, спали, а Дэвид бродил между ними, тщетно пытаясь растолкать и уговорить их вернуться к работе.

Увидев эту сцену, Марк рассмеялся.

— Дорогой Дэвид, если тебе удастся побороть привычки неаполитанцев, ты станешь величайшим реформатором, каких мир еще не знал! Никто и ничто не в силах в это время оторвать их от сна, но зато они начинают трудиться рано утром, а после сиесты работают допоздна.

— Да будет ли этот корабль когда-нибудь отремонтирован, — спросил Дэвид, — если работы будут идти так медленно?

— Все будет сделано вовремя и сделано отлично! — успокоил кузена Марк. — Людвиг с тобой?

— Спустился в каюту, — ответил Дэвид. — Он расстроен, как и я.

— Рад, что вы познакомились.

Дэвид улыбнулся и, казалось, на минуту забыл о своих огорчениях.

— Барон — прекрасный человек, — сказал он. — Рассказал мне многое из того, о чем я хотел узнать. Какая удача, что я встретил его до прибытия на Мальту, а то бы наделал немало ошибок.

Марк Стэнтон был того же мнения и предвидел, что немного застенчивый, но симпатичный молодой баварец и Дэвид быстро найдут общий язык.

Марк не сомневался, что, узнав друг друга получше, молодые люди станут большими друзьями.

Стэнтон, хорошо знавший того и другого, замечал, что они одинаково относились к шуткам, имели общие интересы и оба вели себя как студенты-новички в университете.

И, конечно же, их сближало желание послужить Ордену Святого Иоанна, что было естественно для их возраста, полного высоких душевных устремлений и энтузиазма.

«У Дэвида впереди много времени, — философски рассуждал Марк, — чтобы понять, что жизнь не так серьезна, как он ее себе представлял, и что высокая духовность и грубые развлечения мирно соседствуют на Мальте».

Единственная трудность, подстерегавшая рыцаря, заключалась в том: найти достаточно дел, чтобы занять время.

Ограниченное пространство острова и недостаток развлечений были порой нестерпимы для самолюбивых молодых людей с горячей кровью, вынужденных вести размеренную жизнь религиозной общины.

Нередко горячность провоцировала ссоры, доходившие до ожесточенных стычек. Реальное или кажущееся оскорбление достоинства вызывало у молодых аристократов бурный протест.

«Дисциплина, — частенько говаривали Марку старые рыцари, — главная проблема на острове».

В Ордене прибегали к различного рода наказаниям рыцарей за неподчинение или нарушение свода правил, но при новом Великом Магистре наказания стали не так строги, как при Эммануиле Рогане.

Принц был одним из самых известных и влиятельных магистров в истории Ордена, его кончина год назад сильно ослабила дисциплину.

Нынешнему Великому Магистру Фердинанду фон Гомпешу было пятьдесят четыре года, и он не обладал ни необходимой силой характера, ни должным авторитетом, столь необходимым для этого важного поста.

Своими наблюдениями Марк Стэнтон не делился ни с Дэвидом, ни с Людвигом фон Вютенштайном, но его беспокоило, ввиду ходивших в Неаполе слухов о новых планах Наполеона относительно Средиземноморья, готов ли барон фон Гомпеш обеспечить сохранение суверенитета Мальты.

Дурные предчувствия он, однако, хранил от всех в секрете.

Марк восхищался Орденом и его рыцарями, но при этом видел, что положение Великого Магистра с каждым годом становилось все более шатким и уязвимым.

Серьезный удар Ордену нанесла неожиданная потеря всего имущества во Франции, которое было конфисковано после революции и казни Людовика XVI. Это означало, что Великий Магистр, принц Эммануил де Роган, скончался бедняком.

Но еще печальнее было то, что незадолго до его смерти влияние Ордена значительно ослабло.

Оппозиция римского святого престола, вмешательство неаполитанского королевского двора в политику Ордена и финансовый ущерб, нанесенный Францией, сломили такого сильного человека, как де Роган.

Время было против него, и Марк Стэнтон не раз задавался вопросом, выдержит ли и Орден удары времени.

Рыцари-иоанниты с их замечательной и славной историей могли оказаться в ситуации, когда самому их существованию грозил конец.

Но, услышав оживленные голоса Дэвида и барона, вышедших на палубу, Марк сказал себе, что его опасения преждевременны.

Были еще молодые люди во всех странах Европы, готовые жить, а при необходимости умереть во имя веры. Они по-прежнему верили в высокие идеалы, которые многие столетия, как звук барабана, призывали храбрых, мужественных и доблестных верующих под знамя Ордена.

Пока был жив этот дух, ничто не могло уничтожить силу и власть восьмиконечного креста!