На парусах мечты

Но, говоря это, она чувствовала, что ее слова не подействуют на него.

Несмотря на молодость и малый жизненный опыт, Корделия ясно сознавала, что приказывать такому мужчине, как капитан Стэнтон, бесполезно. Однако было в Марке что-то, всегда раздражавшее ее, и сейчас, видя, что ее слова не произвели на него ни малейшего впечатления, она в ярости топнула ногой.

— Лучше уходи, Марк! — воскликнула она. — Сейчас мы с Дэвидом меньше всего нуждаемся в таком бессердечном родственнике. Забудь, что ты видел нас. Мы найдем другой корабль, чтобы добраться до Мальты.

— Ты не очень-то приветлива, Корделия, — спокойно сказал Марк Стэнтон. — И все же я чувствую, что твой гнев вызван не моими словами. Просто твой здравый смысл — или ты называешь это совестью? — подсказывает тебе, что я прав.

— Ничего подобного! — отпарировала Корделия. — Я хочу, чтобы Дэвид был счастлив, и знаю, что это возможно при одном условии: если он будет следовать своему идеалу, если посвятит себя, как он того желает, вере.

К ее удивлению, Марк Стэнтон ответил не сразу. Он медленно прошелся по салону и остановился у портрета леди Гамильтон, написанного мадам Ле Брюн, когда она впервые посетила Неаполь. Запечатленная в позе вакханки, леди Эмма была очень красива, но при этом, несмотря на возраст и смелый наряд, в ее чертах сквозили юное простосердечие и незащищенность, которые напоминали ему Корделию.

Наблюдая за ним, девушка чувствовала свою беспомощность и полное бессилие. Кузен был так уверен в себе, так решителен и… жесток.

Марк отвернулся от портрета и подошел к ней.

— Мы уже достаточно поговорили о Дэвиде, кузина, — сказал он. — Теперь расскажи немного о себе.

— О чем бы ты хотел узнать? — спросила Корделия спокойно, словно за минуту до этого не пылала гневом.

— Изволь. Скажи мне прямо, если Дэвид в скором времени станет рыцарем Ордена, то что будешь делать ты? По тому, как складывается обстановка на Средиземном море, тебе будет нелегко вернуться в Англию.

— Что ты имеешь в виду?

— Есть препятствие, о котором ты, возможно, уже слышала. Это Наполеон Бонапарт, — с некоторым сарказмом ответил Марк.

— Я знаю, что его флот находится в Тулоне и заблокирован англичанами.

— Надеюсь, что там он и останется, — сказал капитан Стэнтон. — И все же путешествие отсюда до Англии — длинное и небезопасное.

— Я… Возможно, я не… вернусь в Англию, — нерешительно призналась Корделия, мысленно ругая себя за то, что слишком разоткровенничалась с кузеном.

— Ты хочешь сказать, что здесь есть кто-то, за кого ты выйдешь замуж?

— Нет. Конечно, нет! — торопливо возразила девушка.

— Не верится, что леди Гамильтон предложила тебе оставаться ее гостьей неограниченное время.

Марк не стал облекать в слова свои мысли о том, что Эмма Гамильтон, несомненно, считала, что в лице молодой и красивой девушки обретала опасную соперницу, и не намеревалась продолжительное время терпеть ее у себя в доме.

— Нет… Здесь нет никого, за кого я могла бы , выйти замуж, — пролепетала Корделия — В таком случае, каковы же твои планы? — настойчиво спросил Марк.

— Это мое личное дело.

— Полагаю, что я, как ближайший и единственный в этой части света родственник, имею право знать о твоих планах? — не отступал он.

Корделии не хотелось отвечать, и это было заметно по выражению ее лица, но, пересилив свое нежелание, она проговорила:

— Дэвид предложил мне… пост) пить в монастырь Святой Романики.

— Что он предложил?!

Вопрос прозвучал необычайно резко и эхом разнесся по салону, как звук пистолетного выстрела.

— Я еще не пришла к окончательному решению… Но, думаю, так будет лучше, — сказала Корделия, гордо вскинув голову.

— Да вы что, Стэнтоны, с ума посходили? — не сдержался Марк.

Не было сомнения, что при ее словах спокойный и ироничный тон, которого он придерживался с первой минуты встречи с родственниками, покинул его.

— Достойно сожаления, — продолжал Марк, — что Дэвид решил принять обет, о котором позже может пожалеть, но твое намерение поступить в монастырь в восемнадцать лет, когда ты так прекрасна и ничего еще не познала в жизни, кажется мне совершенным безумием!

В его тоне было столько гнева, абсолютно не свойственного кузену, как думала Корделия, что она испугалась.

— Я же сказала, что еще… обдумываю его предложение, — тихо пробормотала девушка. — Но этого… хочет Дэвид.

— Есть что-то в характере Стэнтонов, — сказал Марк, — что заставляет других подчиняться им и принимать их точку зрения.

Гнев его постепенно охладел, и он продолжал говорить спокойно:

— Был у нас в родне один дядюшка, большой любитель выпить. Так он и друзей постоянно заставлял пить с ним. Другой наш общий предок был заядлый игрок, который до такой степени заражал своим пороком неопытных молодых людей, только переступивших порог клуба, что они через несколько месяцев оказывались полными банкротами, поддаваясь его дурному влиянию.

— Твои примеры здесь совершенно неуместны, — холодно заметила Корделия.

— Напротив, они лишь подтверждают мою мысль. Дэвид хочет стать монахом, ведь рыцари — те же монахи, — и тебя тоже подталкивает к уходу от мирской жизни. Дэвид хочет посвятить себя некому высокому и благородному идеалу — и ты по его желанию должна поступить так же, независимо от того, хочешь ли ты всем сердцем изолировать себя от окружающего мира.

Корделия ничего не ответила, признавая правоту его слов Марк, помолчав минуту, раздраженно сказал.

— Бог мой, детка, впереди у тебя целая жизнь, наполненная и интересная, жизнь, в которой ты встретишь мужчину и познаешь любовь и счастье материнства.

Корделия сделала жест, как бы отвергая подобную идею, но продолжала молчать.

— Как можешь ты серьезно размышлять над тем, чтобы запереть себя за высокими монастырскими стенами, постоянно жить исключительно в окружении монахинь, которые, клянусь, вовсе не такие уж праведницы, а скорее озлобленные мужененавистницы?

Корделия глубоко вздохнула.

— Каково бы ни было мое решение, Марк, принимать его буду я, и ты не посмеешь помешать мне, — твердо сказала она.

Они пристально посмотрели друг на друга.

— Посмею! — медленно, но внушительно сказал Марк.

— Каким образом?

— Как известно, — ответил он, — я твой единственный троюродный брат. Кроме того, здесь, вдали от Англии, у тебя и Дэвида нет других родственников. Да и в Англии, будь на то моя воля, я по суду без труда получил бы право опеки над тобой.

— После смерти папы моим опекуном является Дэвид! — резко возразила Корделия.

— Но Дэвид скоро станет рыцарем Ордена, а двадцать один год ему исполнится, если я не ошибаюсь, через несколько месяцев.

— Не знаю, что ты задумал, Марк, — сказала девушка, — но что бы это ни было, прошу; оставь свою затею. Я никогда не признаю тебя опекуном, который имеет надо мной власть.

Корделия почувствовала, что ее слова не убедили Марка, и сердито добавила.

— Я поступлю по своему желанию или как посчитаю лучшим для себя. Что бы ты ни сказал мне или Дэвиду, твои советы будут означать для нас не больше, чем пустой звук.

Марк Стэнтон ничего не ответил, и Корделия снова топнула ногой, уязвленная его хладнокровием и выдержкой.

— Ненавижу тебя, Марк Стэнтон! Всегда ненавидела! Уходи и оставь нас с братом в покое! Я была счастлива… Очень счастлива, пока здесь не появился ты!

Девушка отвернулась, чтобы скрыть от него появившиеся на глазах слезы. Ковры заглушали шум шагов, она не слышала, как он подошел к ней, и вздрогнула, когда Марк неожиданно положил руки на ее плечи и повернул лицом к себе.

— Извини, Корделия, — сказал он ласково. — Я вел себя не лучшим образом. Ты простишь меня?

Ошеломленная изменением в его отношении к ней и покоренная полным мольбы голосом, она посмотрела на него широко открытыми глазами. Он погладил ее по плечу и улыбнулся улыбкой, которую многие женщины находили неотразимой.

Кузен взял ее руку и поднес к губам.

— Прости, Корделия, — снова повторил он и поцеловал тонкие пальцы девушки.

Она стояла растерянная, озадаченно глядя на него. Меньше всего Корделия ожидала от него проявления подобной галантности.

— Не пойти ли тебе поискать Дэвида? — предложил Марк. — Что-то он задерживается наверху. Пришло время показать вам мой корабль. Меня не удивит, если Дэвиду вдастся заставить ленивых неаполитанцев работать побыстрее, чем они привыкли.

Он продолжал держать ее руку Корделия посмотрела прямо ему в глаза и не могла промолвить ни слова.

В душе ее все еще кипел гнев, но одновременно она чувствовала, что не в силах продолжать сердиться на него, когда он стоит так близко и смотрит своими удивительно ясными глазами, словно видит ее насквозь.

Наконец Корделия выдернула пальцы из его руки и поспешно направилась к двери.

Уже подойдя к своей спальне, она ощутила, что кожа на руке все еще хранит теплое прикосновение его губ.

Салон в резиденции британского посла сверкал яркими огнями. На террасе среди цветов светились разноцветные огни китайских фонариков. Шум и смех вырывались из окон палаццо и растворялись в теплом ласковом воздухе летней ночи.

Звуки мандолин и гитар разносились легким бризом, дувшим с моря и немного охлаждавшим раскаленный за день воздух.

Богато отделанные кареты с лакеями в ливреях нескончаемым потоком подъезжали к палаццо Сесса, привозя разодетых, украшенных драгоценностями гостей.

Мужчины, чьи темные кудри были обильно напудрены, а одежда отличалась чрезмерностью украшений, составляли красочное дополнение женщинам, облаченным в шелк, бархат, кружева и кисею и блиставшим драгоценностями, которые вспыхивали, когда на них попадал свет, как искры, извергавшиеся из кратера Везувия.

В толпе гостей, занятых разговорами и сплетнями, Марк Стэнтон, бывший на голову выше всех присутствующих, выделявшийся ненапудренными волосами и коричневым загаром, казался гигантом среди карликов.

Корделия старалась не замечать его, но тем не менее постоянно наталкивалась на кузена взглядом, разглядывая гостей посла.

Марк Стэнтон, хорошо знавший неаполитанцев, с уважением относился к свойственной им гордости, патриотизму, утонченности и воспитанности.

Среди них было много блестящих философов, ученых и писателей, испытывавших вражду к безрассудной и бессердечной тирании, господствовавшей в их стране.

Они ненавидели династию Бурбонов, властвовавшую в королевстве, королеву-австриячку, бесцеремонно вмешивавшуюся во все дела королевства и содержавшую свою тайную полицию, но больше всего презирали своего короля — ленивого и недалекого человека.

«Эти люди, — размышлял Стэнтон, бродя между гостей, — с радостью приветствуют вторжение французов, а если дело дойдет до войны, то не окажут почти никакого сопротивления Наполеону».

Поскольку он часто бывал в Неаполе, то знал, что единственной противницей замыслов французов была королева Мария-Каролина.

После того как ее сестру Марию-Антуанетту обезглавили в Париже, она люто, почти патологически ненавидела французов.

Ее ближайшей подругой, доверенным лицом и советчицей была жена британского посла прекрасная Эмма Гамильтон, которая из-за своего низкого происхождения не имела в Англии никакого влияния и считалась особой, недостойной тех высот, куда ее вознес любящий муж.

Марк Стэнтон не забыл, какой страх обуял население Неаполя, когда французский флот под командованием адмирала Ла Туша подошел к городу, направив все пушки на столицу королевства.

Королю Фердинанду был дан всего один час на размышления, и от его решения зависело, откроют ли французы огонь или нет.

Не отважившись оказать сопротивление, слабовольный король принял условия унизительного для королевства соглашения, которое он подписал в дворцовом кабинете, чьи стены были украшены живописью лучших художников Италии. Но когда огромные корабли французов медленно выходили из Неаполитанского залива, многие жители столицы с сожалением наблюдали за удалявшимися в море трехцветными флагами.

«Остается понаблюдать, — подумал Марк Стэнтон, — что произойдет, если английский флот подойдет к Мальте».

Хватит ли у королевы Марии-Каролины и леди Гамильтон сил бросить вызов неаполитанскому королю и поставить провиант на британские суда?

Однако по лицу Стэнтона нельзя было прочесть, о чем он размышлял, фланируя между гостями и улыбаясь красивым женщинам, пытавшимся кокетством привлечь его внимание, и уважительно раскланиваясь с государственными деятелями Неаполя, смотревшими на него не иначе как на отважного корсара.

Было уже поздно, когда Марк Стэнтон заметил отсутствие среди гостей Корделии и подумал, что она, вероятно, из-за духоты в салоне вышла в сад.

На террасе девушки не оказалось, и он не спеша направился по аллеям, обсаженным благоухающими апельсиновыми, лимонными и гранатовыми деревьями, наблюдая за пляшущими между цветов огоньками светлячков и за фонарями лодок, скользивших по тихим водам залива.

Неожиданно ему страстно захотелось покинуть пышный прием и оказаться на многолюдной набережной гавани, где рыбаки, одетые в короткие штаны, красные куртки и черные колпаки и непременно с золотой серьгой в ухе, проводят свободное время, сидя за стаканом вина и болтая о житейских делах.

Там звучали громкие голоса, раздавались мелодичные грустные песни, а в каждом укромном углу обнимались влюбленные парочки. Там кипела настоящая жизнь В эту минуту Марк Стэнтон предпочел бы оказаться среди простого люда, чем среди надушенных и разряженных гостей британского посла.

Марк знал, что для большинства из них он — враг, представитель страны, противостоявшей Бонапарту, которому не терпелось увидеть всю Европу у своих ног.

Не найдя Корделии на ближайших ко дворцу аллеях, Марк углубился в сад, задаваясь вопросом, уж не заманил ли ее какой-нибудь молодой влюбленный аристократ в удаленный романтический уголок.

Он стоял посреди аллеи, раздумывая, не лучше ли ему прекратить поиски, когда девушка неожиданно появилась перед ним, и прежде, чем она протянула к нему дрожавшие руки, Марк безошибочно понял, что Корделия сильно напугана.

— Я… Я увидела, что ты… один… — заикаясь, произнесла она.

— Что случилось? Кто напугал тебя?

Он смог ясно разглядеть ее побледневшее лицо не только благодаря свету фонаря, висевшего на ветви одного из деревьев, но и ярко светившим звездам, отчего небо казалось блестящим куполом неописуемой красоты.

— Я… Со мной все в порядке… Теперь…

Она произнесла эти слова спокойнее, но Марк видел, что прерывистое дыхание вырывалось из полуоткрытых губ, а невысокая грудь бурно вздымалась над низким вырезом корсажа бального платья.

— Скажи, что так напугало тебя, Корделия? — настойчиво спросил Марк.

— Глупо с моей стороны, но .

Голос ее прервался, и он почувствовал, что она колеблется, не решаясь довериться ему. Марк стоял и терпеливо ждал ее ответа, а на Корделию одно его присутствие подействовало успокаивающе и вселило чувство безопасности.

Марк был таким большим, сильным, и он был ее соотечественником. А еще кузеном.

Наконец она решилась:

— Пожалуйста, Марк… Ты поможешь мне?

Глава 2

— Отчего ты уходишь так рано, милый?

Тихий, полный истомы и ласки голос донесся с кровати. Марк Стэнтон посмотрел на первые лучи восходящего солнца, проникавшие в открытое окно, и ответил:

— Не люблю возвращаться в гостиницу на рассвете в вечернем платье.

— Неаполитанцев это не смущает. Напротив, они видят в этом доказательство мужских достоинств! Раздался тихий смех.

— Но тебе, отважный моряк, нет нужды доказывать это!

Марк Стэнтон с улыбкой повернулся к кровати. Его сильное, загорелое дочерна тело отразилось в зеркале туалетного столика, на полированной крышке которого были расставлены флаконы и баночки с духами, лосьонами, кремами и мазями.

Раскинувшись на подушках, княгиня Джианетта ди Сапуано наблюдала за ним горящими, как угли, глазами, взгляд которых безошибочно был понятен такому искушенному в любовных делах мужчине, как Марк Стэнтон.

Черные, мягкие, как шелк, волосы, блеск которых придавал им необычный лиловатый оттенок, рассыпались по белому кружеву подушек.

Зазывно приоткрытые губы ярко выделялись на бледном овале лица, которому поэты посвящали оды, а художники тщетно пытались воспроизвести его, сохранив переменчивую прелесть на полотне.

В двадцать шесть лет княгиня Джианетта была в самом расцвете своей яркой южной красоты. Ни одна женщина в Неаполе не могла соперничать с ее чувственной привлекательностью и высоким положением, которое она занимала в обществе, где царили чванливость и классовые предрассудки.

Овдовев в двадцать один год, княгиня отвергла все предложения вторично выйти замуж и предпочитала иметь любовников, которых выбирала с пристрастием, что не мешало ей наслаждаться свободой, обеспеченной огромным состоянием, оставленным ей покойным мужем.

При каждом появлении в Неаполе Марк Стэнтон навещал ее, прекрасно зная, что вызывает у остальных ее поклонников ревность, доходившую порой до смертельной ненависти.

— Я так надеялась, что твое отсутствие на этот раз не будет долгим, — сказала княгиня, — и, словно в ответ на мою мольбу, ты появился на приеме в британском посольстве.

— Я знал, что ты обязательно будешь там, — ответил Марк.

Он застегнул рубашку из тонкого полотна с проворностью человека, привыкшего одеваться без помощи слуги.

Воздух в спальне был пропитан головокружительным ароматом, который любовники княгини считали присущим ей одной. Этот необычный, пьянящий запах отличался стойкостью и, казалось, пропитывал кожу и волосы тех, кто обнимал ее, а затем преследовал долго после того, как они покидали ее ложе.

Огромные вазы с цветами на балконе спальни, тонкой резьбы колонны полога с шелковыми занавесями цвета нефрита были превосходным обрамлением для красоты их хозяйки.

Княгиня приподнялась на подушках, ничуть не заботясь о том, что при этом движении из-под простыни показалась верхняя часть обнаженного, изумительного сложения тела с упругими грудями, чьи розовые соски невольно приковывали внимание мужчины, наблюдавшего за ней.

— Марк, ты когда-нибудь подумывал о женитьбе? — неожиданно спросила она.

Он взял отличного покроя вечерний фрак, второпях брошенный на спинку кресла ночью, и ответил:

— Могу ли я рассматривать твои слова как предложение, Джианетта mia?

В его глазах мелькнули странные искорки, а в голосе послышалась нотка удивления.

— А почему бы нет?

Ее ответ изумил его, и Марк замер, не успев просунуть руку в рукав фрака.

— Если ты не шутишь, то мой ответ тебе известен. Княгиня вздохнула и снова откинулась на подушки.

— Да, я знаю твой ответ. Ты хочешь быть свободным, чтобы бороздить моря, отдаваясь такому безрассудному занятию, как пиратство, которое однажды может погубить тебя.

— И вместо этого вольного существования ты предлагаешь мне заточение в золотой клетке! Моя дорогая Джианетта, дикого зверя нельзя держать взаперти.

— Даже самого дикого зверя, как мне говорили, можно приручить, — парировала княгиня. Марк Стэнтон рассмеялся.

— Это спорный вопрос. Подобные сказки порой сочиняют, чтобы научить детей с любовью относиться к бессловесным тварям.

Княгиня в отчаянии протянула к нему руки.

— Я не хочу расставаться с тобой, Марк! Не уходи. Я хочу тебя… — В ее голосе прозвучала нескрываемая страсть. — Останься, — продолжала она, — останься со мной хотя бы на то время, что пробудешь в Неаполе. А когда ты покинешь меня, то унесешь с собой мое сердце.

Марк застегнул фрак и поправил отвороты. Затем подошел к кровати и пристально посмотрел на обольстительную красавицу.

Глядя на нее, он думал, что Джианетта — самая красивая из женщин, каких он когда-либо знал, и самая страстная.

Он взял ее руку, безвольно лежавшую на простыне, и поднес к губам.

— Благодарю тебя за счастье, коим ты одарила меня ночью и всегда одаривала прежде, — сказал он нежно.

Княгиня поняла без слов, что он отверг ее предложение. Но прекрасная Джианетта была женщиной, а женщинам свойственно настаивать на своем, и она с силой сжала его пальцы.

— Я сказала, что хочу тебя. Неужели после этого ты спокойно уйдешь, Марк?

— Экая ты ненасытная!

— Только тебя я хочу всегда. Остальные мужчины мне быстро надоедают.

Марк высвободил свою руку и коснулся пальцем темных теней, залегших под ее глазами.

— Тебе надо поспать, Джианетта.

— Но и во сне я буду видеть только тебя.

— Сомневаюсь.

— Правда, истинная правда. Как было бы прекрасно проснуться, а ты рядом.

В отчаянном порыве страсти Джианетта откинула голову и потянулась к нему губами.

— Нет, Джианетта, мне действительно надо уходить. Меня ждут на корабле.

Его глаза смеялись, когда княгиня, пытаясь удержать, схватила его за руки, — Не уходи, — умоляла она, — у нас не было времени поговорить, а мне так хочется о многом расспросить тебя.

— В такой-то час? — усмехнулся Марк, понимая, что она просто придумывает предлог, чтобы задержать его.

— А почему бы нет? — настаивала она. — Если не хочешь говорить о любви, поговорим о политике.

Ее пальцы быстро и ласково поглаживали его руки.

— Сколько кораблей адмирала Нельсона удерживают французский флот в Тулоне?

— Тебе это интересно? — с насмешкой спросил Марк.

— Конечно! У меня нет ни малейшего желания снова видеть французов в Неаполе!

— Видно, французскому резиденту очень важно знать, что я могу ответить на этот вопрос? Я не ошибся?

Он почувствовал, что пальцы княгини вздрогнули и напряглись, а когда она бросила на него недоверчивый взгляд из-под темных длинных ресниц, Марк рассмеялся.

— Джианетта, милая, — сказал он ласково, — шпионки из тебя никогда не получится. Да и не стоит тебе заниматься этим грязным делом, ведь у тебя масса других, куда более привлекательных талантов.

Княгиня посмотрела прямо ему в глаза.

— Французский резидент бывает чрезвычайно признателен даже за малую толику подобной информации, — тихо призналась она, понимая, что игра проиграна.

— И я буду не менее признателен тебе за все, что ты могла бы сообщить мне.

Княгиня минуту колебалась, но затем сказала:

— Наполеону Бонапарту донесли, что русские заинтересованы в захвате Мальты.

Заинтересованный ее словами, Марк присел на край кровати.

— В прошлом году Талейран доложил Бонапарту, что на Мальту слетелся целый рой австрийских, русских и английских шпионов.

— Не секрет, что и он сам послал туда дополнительно двух человек для подкрепления, — добавил Марк.

Он заметил внимание, с которым княгиня слушала его, и продолжал:

— Царь Павел учредил русское приорство Ордена Святого Иоанна. Единственная выгода, которую он ищет на Мальте, — договориться с Великим Магистром, чтобы тот посылал своих рыцарей в Россию для обучения офицеров морскому делу.

Продолжая говорить, Марк пристально наблюдал за выражением лица княгини.

— Могу заверить тебя, дорогая Джианетта, что с точки зрения фортификации Мальта неприступна и отлично защищена. Вот это ты и можешь сообщить французскому резиденту, чтобы он передал это донесение Бонапарту и тем самым доказал свою исключительную расторопность.

В его словах явственно слышалось презрение, но княгиня не заметила этого или сделала вид, что не заметила. Она с благодарностью поцеловала его, прильнув к Марку всем телом.

— Прости, — сказала Джианетта. — Мне не следовало прибегать к подобной уловке, чтобы удержать тебя хотя бы ненадолго.

Прижавшись к нему, она горячо зашептала:

— Ты — англичанин, и потому мне симпатичны твои соотечественники, а не французы. И все-таки, кроме тебя, меня никто на свете не интересует.

Она пылко поцеловала его, и Марк почувствовал неукротимую страсть, охватившую Джианетту.

Ответив на ее поцелуй, он решительно освободился из объятий любовницы и встал.

— Прощай, моя очаровательная и несравненная Джианетта.

— Мы еще увидимся? — спросила она с мольбой в голосе.

— Пока ничего не могу сказать. Я не знаю, когда мы отплываем, — ответил он уклончиво.

— Я люблю тебя! О, Марк, всегда помни, что я люблю тебя!

У дверей Марк обернулся и улыбнулся на прощание. Княгиня снова протянула к нему руки в призывном жесте, но он вышел, и дверь тихо закрылась за ним.

Слабо вскрикнув, Джианетта откинулась на подушки и зарылась лицом в их нежный шелк.

За стенами палаццо княгини утренний воздух был свеж и как-то по-особому прозрачен, что отличало Неаполь от всех других портовых городов, где довелось побывать Марку Стэнтону.

Несмотря на столь ранний час, улицы уже были заполнены людьми, спешившими на рынок, в церковь, на пристань. Большинство женщин были одеты в красные юбки и белые фартуки, мужчины — в короткие до колен штаны с обязательными широкими яркими поясами и белые рубашки.

Навстречу Марку попадались веселые, наглые lazzaroni — бесшабашные и колоритные рыбаки, рабочие, прачки — трудовой люд, составлявший большую часть населения города. Многие шли, позевывая после короткой для отдыха трудового человека ночи.

На звонницах многочисленных церквей начали звонить колокола, и женщины в кружевных накидках на головах спешили к заутрене. Туда же со всех концов города тянулись монахи, монахини и священники.

Марк Стэнтон неторопливо шел по узким улочкам, с чувством превосходства поглядывая на встречных, которые при виде его невольно уступали ему дорогу.

По пути в порт Марк думал не о Джианетте, аромат которой все еще преследовал его, а о Корделии. В его ушах до сих пор звучал ее взволнованный голос, когда она сказала:

«Пожалуйста, Марк… Ты поможешь мне?»

В ее словах слышался испуг ребенка.

— Давай где-нибудь присядем, и ты мне расскажешь, в чем дело, — предложил он тогда спокойно.

Взяв ее за руку, Марк повел ее сквозь заросли цветущего кустарника к скамье в беседке, образованной из стеблей вьющихся роз и стоявшей на обрыве над заливом.

В беседке, расположенной уединенно, им никто не мог помешать, а открывавшийся с площадки перед ней прекрасный вид на горизонт, где море сливалось со звездным небом, действовал успокаивающе и благоприятствовал разговору.

Беседка была освещена слабым светом фонаря, и Марк, сев рядом с девушкой, разглядел испуг в ее глазах.

Оказавшись в беседке, Корделия отняла свою руку и села; стараясь держаться прямо, высоко подняла голову на изящной шее. Но за горделивой осанкой ему чудились робость и беззащитность.

Корделия долго молчала, глядя в даль моря, и Марк подумал, что она подбирает слова, чтобы начать нелегкий разговор.

— Расскажи, что же случилось, — подбодрил он ее.

— Это… Из-за герцога ди Белина… — медленно проговорила она наконец и снова умолкла.

Марк удивленно поднял брови, но промолчал, не очень понимая, какое отношение имеет этот человек к его кузине.

— Он… Он не оставляет меня… в покое. Он говорил с леди Гамильтон… Она одобрила его… ухаживания за мной.

— Он хочет жениться на тебе? — уточнил Марк. Корделия утвердительно кивнула головой.

— Он сделал мне предложение… Когда второй лишь раз встретился со мной… И хотя я отказала ему… Он не принял мой отказ за окончательный ответ.

— Ты говорила об этом с Дэвидом?

— Да.

— И что он сказал?

— Он считает, что для меня это… выгодное замужество. Конечно, герцог, судя по всему, важная персона в Неаполе, — едва слышно произнесла Корделия.

— Действительно важная! — согласился Марк. — Но ты не любишь его?

— Я… Я ненавижу его! — воскликнула девушка. — Ненавижу… И боюсь!

Впервые за время разговора она посмотрела на кузена и сказала сдавленным голосом:

— Ты можешь подумать, что я… глупая девчонка. Как и леди Гамильтон, ты, вероятно… посоветуешь мне принять предложение герцога. Но я… не могу.

— Почему?

Корделия минуту колебалась, но затем решительно сказала:

— Я не люблю его!

— Ты считаешь, что любовь в браке очень важна? — серьезно спросил Марк.

Она умоляющим жестом протянула к нему руки, но тут же опустила.

— Ты тоже не поймешь… — печально сказала Корделия. — Знаю, ты думаешь, что я должна быть… благодарна… Мне предлагает руку человек, принадлежащий к такой знатной фамилии, такой богатый и влиятельный… владелец огромного состояния, но…

Она замолчала. Марк, не сдержав любопытства, спросил:

— Что же ты не договариваешь?

— Но он мне противен… Я не позволила ему дотрагиваться до меня, — шепотом ответила девушка.

— Тогда герцог должен принять это за твой окончательный ответ и оставить тебя в покое, — сказал Марк.

— Можешь ли ты заставить его принять мой отказ? — торопливо, с надеждой в голосе спросила Корделия. — Можешь заставить его понять, что я не изменю своего решения и что он не должен… подходить ко мне… не должен пытаться… поцеловать меня… как он только что пытался сделать?

— Не являются ли назойливые ухаживания герцога причиной того, что ты подумываешь уйти в монастырь? — испытующе посмотрел на нее Марк.

Корделия ничего не ответила, и Марк Стэнтон снова почувствовал, что ее мучают сомнения в том, может ли она доверять ему.

— Я хочу все понять и как следует разобраться, — сказал он, пытаясь вызвать ее на доверительный разговор. — Только тогда я смогу помочь тебе.

— Перед нашим отъездом из Англии… был другой человек… — нерешительно заговорила Корделия. — Он живет рядом со Стэнтон-Парком, и я знаю его… много лет.

— Он просил тебя выйти за него замуж?

— Да… Но, как и герцог, он не обращал внимание на мое отношение к нему. Он приходил каждый день , писал письма… разговаривал с Дэвидом.

Корделия тяжело вздохнула.

— Все это было… очень неприятно.

— Ты не любила его?

— Нет, он был ужасен! Было в нем что-то грубое, отталкивающее. Не могу выразить словами, какое отвращение он вызывал во мне. Он умел хорошо притворяться и пользовался большим расположением как у мужчин, так и у женщин, но я знала, что за его внешним обликом скрывается что-то ужасное… Что в душе он совсем другой.