Глава 2

— Как замечательно! — вырвалось у Симонетты, стоило открытой карете, запряженной парой лошадей, тронуться с места. Герцог улыбнулся.

— Я чувствую то же самое. Нас ждет удивительное приключение.

Симонетта, волнуясь, сжала его руку.

Им предстояло проехать десять миль к северо-востоку от Арля к предгорьям Альп, где на скалистых склонах посреди нетронутой природы расположилось местечко Ле-Бо.

Вскоре они миновали пригороды Арля, основанного, насколько знала Симонетта, еще Юлием Цезарем, а начиная с шестого столетия ставшего портом и торговым центром. Теперь перед глазами девушки замелькали, сменяя друг друга, картины природы, никогда не виденные ею прежде.

С одной стороны тянулись овощные плантации, защищенные от ветра высокими живыми изгородями. Потом дорога стала подниматься в гору, и среди стройных миндальных деревьев появились темно-сиреневые кисти лаванды, которую в Провансе специально выращивали.

Проехав еще немного, они увидели отливавшие золотом пшеничные поля, изумрудную зелень лугов, виноградники, серебристо-серые оливковые рощи.

— Какая красота! Ты только посмотри, папа! — то и дело восклицала Симонетта.

Она знала, что отец видит этот мир по-особому. Он искал в нем то, что его друзья-импрессионисты называли «интенсивным светом».

Клод Моне, бесспорный лидер новой художественной школы, считал, что рисовать следует исключительно на пленэре2.

— Свет и цвет, — говорил он тем, кто соглашался его слушать, — даны нам Всевышним, так почему же мы должны отказываться от такого подарка?!

И хотя поначалу идея Клода Моне казалась слишком революционной, ему удалось привлечь на свою сторону и Эдуарда Мане, и Ренуара. Теперь герцог понимал, почему именно Прованс обладал для этих живописцев особой притягательностью.

Для Симонетты все вокруг было исполнено очарования.

А когда наконец вдали появились очертания голых скал, чьи зубчатые края четко вырисовывались на фоне синевы неба, от восторга девушка буквально потеряла дар речи.

Но и ее отца открывшаяся взору картина не оставила равнодушным.

Оба вспомнили о той отчаянной борьбе, которую в средние века вели феодальные сеньоры, владельцы Бо, со своими врагами.

Почти неприступная крепость несла смерть смельчакам, которые отваживались нападать на нее.

Но те времена миновали, и осталась лишь магия этих мест, которую путешественники ощущали тем явственнее, чем ближе становилась конечная цель их поездки. Все вокруг околдовывало путников своей непохожестью на то, что им когда-либо приходилось видеть.

По извилистой дороге лошади поднялись на самый верх;

В вышине показались руины замка, расположенные среди белых скал, так что было почти невозможно различить, где кончаются одни и начинаются другие.

Затем, миновав перевал, они спустились в долину, зажатую между скалами.

Здесь было совсем немного домов, и неожиданно для Симонетты возница остановился у небольшого домика с покатой, в романском стиле, крытой красной черепицей крышей.

Взглянув на дом с открытыми навстречу солнцу окнами, окруженный крохотным цветущим садиком, девушка подумала, что он напоминает кукольный и очень отличается от особняков, в которых ей доводилось жить с отцом прежде.

— Это здесь мы остановимся? — тихо спросила она.

— Полагаю, да, — отозвался герцог. Они вышли из кареты и направились по узкой дорожке к открытой настежь двери.

Когда они вошли в домик, оказалось, что герцог почти касается головой тяжелых потолочных балок.

Не успели они осмотреться и отметить, что гостиная обставлена и удобно, и красиво, как через другую дверь, которая, вероятно, вела в кухню, в комнату вошла женщина.

— Здравствуйте, мсье. — Полагаю, вы и есть те гости, которых мсье Луи Готье велел мне ожидать.

— Да, это мы! Меня зовут Клайд Колверт, а это — моя… моя ученица, мадемуазель Симонетта.

— А я Мари. Мсье Готье нанял меня, следить за чистотой и порядком в его доме. За дополнительные услуги, мсье, придется платить отдельно!

Она проговорила это довольно агрессивно, словно большей частью ей приходилось общаться с теми, кто норовил получить все даром.

— Я готов платить, — успокоил ее герцог, — и господин Готье говорил мне, что вы хорошо готовите.

— Это зависит от продуктов, мсье, — грубовато ответила Мари.

Герцог вынул из кармана несколько луидоров3.

— Позвольте мне заплатить вам за услуги вперед, Мари, а также снабдить вас некоторой суммой для покупки продуктов. Должен вам сказать, что мы с мадемуазель предпочли бы иметь лучшее из того, что можно здесь найти.

Симонетта заметила, с какой алчностью Мари посмотрела на луидоры в руке отца.

— Хлеб у нас дешевый, мсье, но отличное масло, яйца и цыплята обходятся дорого.

— Покупайте все лучшее. Мари, — подтвердил свое желание герцог.

Он, отсчитал несколько луидоров ей в руку, и она поспешила зажать их в кулаке, словно опасалась, что золотые — только плод ее воображения и могут исчезнуть так же неожиданно, как появились. Потом, заметно смягчившись, она сказала:

— Я уж постараюсь, мсье. Меня считают одной из лучших кухарок в Ле-Бо, так что вы не будете разочарованы.

— Благодарю вас. Мари, — сказал герцог. — Мы с мадемуазель надеемся иметь возможность полностью оценить ваше искусство за обедом, но теперь, если позволите, хотелось бы получить легкий ленч.

— Я приготовлю вам омлет, мсье, с травами Прованса, а сегодня вечером вы попробуете цыпленка с эстрагоном. Мсье Готье всегда целует кончики пальцев, когда говорит о нем.

Герцог улыбнулся:

— Буду ждать с нетерпением.

Затем он повернулся, чтобы дать указания вознице, который принес их багаж. На первом этаже имелась удобная спальня. Симонетта настояла, чтобы в ней разместился отец.

Сама она поднялась по узкой лестнице в мансарду под самой крышей, где имелась небольшая, но со вкусом обставленная спаленка.

Комната понравилась ей, потому что из ее окон можно было видеть голые скалистые склоны.

Она сразу почувствовала, что отраженный ими свет поистине обладает гипнотической силой: он притягивал взгляд и не отпускал его.

Симонетта с трудом оторвалась от созерцания этой красоты, напомнив себе, что внизу ее ждет отец. Поспешно распаковав вещи, она сняла дорожный костюм и переоделась, а затем спустилась в гостиную.

Как она и ожидала, герцог уже готовил холсты, краски и мольберт. Он прямо-таки рвался к тому свету, ради которого добирался сюда.

Девушке с трудом удалось убедить отца сначала поесть, а уж потом отправляться на поиски вдохновения.

Симонетта наслаждалась омлетом с душистыми травами и поглядывала на отца, а тот не мог оторвать глаз от окна.

Мысленно он уже представлял себе будущую картину, и ему не терпелось перенести ее на холст.

— Хотелось бы мне отыскать книги о трубадурах, — заговорила Симонетта, пытаясь привлечь внимание герцога.

Он что-то рассеянно пробормотал, пребывая в том особом состоянии, когда все его помыслы сосредочились на живописи.

Как только омлет и восхитительный местный сыр из козьего молока были съедены, герцог, даже не предложив дочери присоединиться к нему, прихватил мольберт, табурет, краски и холст и по пыльной тропинке направился туда, где горы скалистыми уступами вздымались к небу.

Девушка решила, что прежде всего надо распаковать вещи и поближе познакомиться с Мари.

Симонетта нашла ее в маленькой сиявшей чистотой кухне. Получив хорошую плату за свои услуги, кухарка стала намного приветливее.

— Вы тоже художница, мамзель, — спросила она, — или вы приехали в Прованс за компанию с этим красивым господином, другом мсье Готье?

Вопрос показался Симонетте не очень уместным, но она поспешила удовлетворить любопытство Мари:

— Мсье Колверт — мой учитель. Я мечтаю стать художницей.

Мари внимательно посмотрела на девушку, и Симонетта заметила, что та пытливо разглядывает ее, словно пытается понять, правду ли ей говорят.

— Гляди-ка! Мало того, что мужчины впустую тратят время на эту мазню! Теперь и женщины туда же!

Симонетта расхохоталась.

— Вы несправедливы! Если у женщины есть талант, почему же непозволительно раскрыть его?

— Лучшее занятие для женщины, — резко возразила Мари, — рожать здоровых детей, тогда и времени на баловство не останется.

— Сколько же у вас детей?

— Шестеро. Но они уже большие, за ними не надо смотреть все время, как раньше. Выходит, теперь я могу позволить себе немного заработать.

— Но я тоже хочу зарабатывать, а для этого мне еще надо учиться и учиться!

Мари поставила на стол кастрюлю, которую все это время чистила.

— С вашей красотой, мамзель, вы могли бы найти себе богатого мужа, даже если у вас нет приданого. Дурнушке это сделать трудно, но если девушка хороша собой, всегда найдется мужчина, готовый потерять ради нее голову.

Симонетта рассмеялась. Доводы Мари весьма походили на комплимент.

— Но пока я совсем не хочу выходить замуж. Пойду-ка лучше распакую вещи и попробую еще поработать до захода солнца.

— Ну, у вас еще будет время порисовать до замужества, — с легким пренебрежением сказала Мари.

Поднимаясь по узкой лестнице в свою комнату, Симонетта с улыбкой подумала, что Мари, совсем как парижские обыватели и критики, не принимала импрессионистов всерьез. Как-то в одной парижской газете какой-то критик утверждал, что, по его мнению, и Моне, и Ренуар объявили войну красоте.

— Как они могут быть настолько слепы? — рассердилась Симонетта.

— Такова судьба всего нового, — объяснил герцог. — С тех пор как Галилея заключили в тюрьму за то, что он осмелился утверждать, что Земля круглая, всегда находились фанатики, которые боролись против новых идей.

Симонетта бросила взгляд в окно.

Полуденное солнце золотило скалы Ле-Бо. Казалось странным, что могут существовать на свете люди, неспособные оценить это волшебное сияние.

Свет, который пронизывал картины импрессионистов, представлялся Симонетте отражением не только видимого глазом, но и всей глубины души художников.

— Надо попробовать, — сказала она себе, поспешно развесила платья в шкафу, сбежала вниз за холстом и красками и вышла в палисадник.

Не было особого смысла специально искать натуру. Перед ней был дом, и его крыша в теплых красных тонах четко вырисовывалась на фоне голых скал, чьи вершины уходили в синее-синее небо Прованса.

Это было так прекрасно, что девушка всем сердцем ощутила очарование пейзажа.

Она установила маленький мольберт перед большим камнем, наполовину заросшим мхом, и начала смешивать краски. Ей хотелось запечатлеть на холсте тот контраст света и тени, который импрессионисты считали отражением самой жизни.

Отец объяснял ей смысл их художественных устремлений:

— Импрессионизм, — говорил он, — это прежде всего определенное видение мира.

— Они видят в игре света воплощение жизни? — спросила Симонетта.

— Пожалуй! — согласился отец. — Именно передача на холсте магии света стала началом поисков импрессионистов. Свет изменяет цвет всех предметов, и импрессионисты рисуют в том цвете, который они видят в данный момент, а не в том, который, по общепринятому мнению, принадлежит тому или иному предмету.

Отец помог Симонетте научиться различать цвета, устраивая ей настоящий экзамен, когда они вместе гуляли в лесу или роще. Постепенно девушка стала воспринимать почти каждый цвет как дополнение другого и скоро обнаружила, что каждый предмет окрашивался в разные цвета в зависимости от освещения и угла зрения.

— Я все понимаю, — думала Симонетта, — но мне очень трудно передать свет обычными красками, для этого были бы нужны волшебные, которые изменялись бы столь же стремительно, как сам свет!

И все же она приступила к работе, и по прошествии почти двух часов ей показалось, что наконец-то удалось запечатлеть на холсте дом, и скалы, и небо. И сделать это так, что не стыдно будет показать отцу.

Становилось нестерпимо жарко сидеть на солнцепеке с непокрытой головой, и Симонетта вошла в дом в поисках прохлады.

Присев в удобное кресло, она, должно быть, задремала, а когда очнулась, ее отец стоял в дверях.

— О, папа, ты уже вернулся! — воскликнула Симонетта.

— Только из-за жары. Солнце печет нестерпимо, я умираю от жажды.

— Может, приготовить чай? Или поискать, нет ли в доме вина?

— Думаю, вина я выпью попозже, в гостинице, а сейчас лучше чаю, хотя я предпочел бы что-нибудь холодное.

Симонетта вышла в кухню и, пока чайник закипал, отыскала лимон среди запасов Мари. Выжав сок лимона в стакан, она подала его отцу, и тот с удовольствием выпил.

— Интересно, какие фрукты можно купить в это время? — вслух подумал герцог. — Когда мы добирались сюда, я заметил, что вишни уже краснели сквозь листву.

— А я видела маслины, но из них напитка не получится.

За дверью послышались чьи-то шаги, и отец с дочерью удивленно повернулись к двери. На пороге появился незнакомый смуглый человек, типичный француз, в элегантном костюме для верховой езды и в сапогах, начищенных до зеркального блеска.

— Добрый день! Дома ли Луи Готье? — спросил он по-французски.

Герцог поднялся навстречу незнакомцу.

— Нет, он в Париже. Я его друг, и он предоставил мне свой дом на время отъезда.

Француз улыбнулся.

— Если так, уверен, вы художник.

— Стараюсь им быть. Меня зовут Клайд Колверт.

Француз задумчиво посмотрел на него, слегка нахмурившись, затем произнес:

— Судя по вашему акценту, мсье, вы англичанин. Кажется, я уже слышал от Готье о вас. Думаю, он продает ваши картины.

— Когда у меня есть что-нибудь на продажу, — сухо ответил герцог. Француз рассмеялся.

— Большинство живописцев говорят» «…если б я мог хоть что-нибудь продать». Понимаю, рынок плох, но, признайтесь как художник, было ли когда-нибудь иначе?

Герцог не ответил. Симонетта заметила, что француз смотрит не столько на отца, сколько на нее.

— Позвольте мне представиться, — заговорил он немного погодя. — Я граф Жак де Лаваль, покровитель художников и, Готье это подтвердит, его очень хороший клиент.

Герцог, молча, слегка поклонился. Выдержав паузу, граф попросил:

— Не представите ли вы меня мадемуазель.

— Это — моя… моя ученица, Симонетта, — быстро сказал герцог.

— Имя ей очень подходит, — заметил граф. — Она, несомненно, поразительно похожа на ту, в честь кого названа.

С этими словами он подошел к Симонетте, она протянула ему руку, но граф не пожал ее, как ожидала девушка, а поднес к губам.

— Очарован вами, мадемуазель, — произнес он по-французски, — и, поскольку вы тоже художница, я надеюсь, вы позволите мне посмотреть ваши работы.

— Их не так много, — поспешила ответить Симонетта.

Граф засмеялся..

— Меня заинтересовало бы все, что сделано вами.

Это был столь явный комплимент, что Симонетте стало неловко.

Но, к ее удивлению, герцог улыбнулся и воскликнул:

— Лаваль! Теперь я вспомнил, где слышал ваше имя. В прошлом году вы приобрели картину Клода Моне, он рассказывал мне. Это делает честь вашей коллекции.

— Я большой поклонник Моне.

— Как и я.

Не ожидая приглашения, граф сел, и несколько минут спустя мужчины углубились в обсуждение работ Моне.

— Он открыл значение света, — заметил герцог. — Можно ли сказать больше об этом выдающемся человеке?

— Да, это так, — согласился граф.

Беседуя, он не спускал глаз с Симонетты, и ее не покидало чувство, что граф затеял весь этот разговор только для того, чтобы побыть в ее обществе. Она попыталась убедить себя, что это ее фантазия, но выражение темных глаз графа смущало девушку. Симонетта поднялась и вышла в кухню посмотреть, не закипел ли чайник.

— Ваша ученица очень молода, — обратился граф к герцогу, бесцеремонно оборвав беседу о Моне.

— Очень молода, — коротко ответил герцог. — Я взял ее с собой только потому, что у нее есть талант. Жаль было бы не дать ей воспользоваться этой поездкой.

— О да! — согласился граф. Когда Симонетта возвратилась с подносом, на котором стояли три чашки и чайник, он вдруг сказал:

— Я был бы счастлив, мсье Колверт, показать вам и вашей ученице свою коллекцию. Часть ее я держу здесь, в своем замке, хотя основная коллекция остается в Париже.

Герцог колебался.

— Мы приехали ненадолго. Хотелось бы успеть сделать побольше этюдов здесь, в Ле-Бо.

— Я не стану покушаться на ваше рабочее время, — ответил граф с улыбкой. — Если вы и мадемуазель Симонетта согласитесь отобедать у меня завтра вечером, я не только пришлю за вами карету, но обещаю показать вам «Лето»

Моне. Я купил картину шесть лет назад.

— Ее купили вы?! — воскликнул герцог. — О, я мечтал увидеть эту картину.

— Она висит в моем замке на почетном месте. У меня есть картины и многих других импрессионистов. Уверен, вы их оцените.

От такого приглашения отец не в силах был отказаться.

Симонетта это почувствовала. Сама же она думала о том, что ей надеть по случаю визита к графу. Ведь отец не разрешил ей взять с собой ни одного вечернего платья.

Как будто угадав, о чем она думает, граф сказал:

— Не сомневаюсь, вы будете рисовать до захода солнца, но, поскольку обед неофициальный, вы можете не тратить время на переодевание.

— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарил герцог. — Я очень хочу увидеть «Лето». Картина была продана раньше, чем я смог ее посмотреть, хотя мы много говорили о ней.

— В таком случае предвкушаю удовольствие от возможности показать вам это произведение.

С этими словами граф неохотно поднялся, отказавшись от чая.

— Я оставил свою лошадь на попечении какого-то мальчишки. Не хотелось бы доверять ему ее слишком надолго.

Он протянул руку герцогу.

— До свидания! Увидимся завтра вечером.

— Спасибо, — ответил герцог.

Граф взял руку Симонетты.

— Говорил ли кто-нибудь вам, мадемуазель, что ваше лицо и ваши волосы — вот истинная находка для живописца? Впрочем, возможно, это подвластно лишь кисти Боттичелли.

— Меня больше привлекает пейзажная живопись, — ответила сдержанно Симонетта.

— Мы должны найти кого-нибудь, кто сумеет нарисовать ваш портрет, — не унимался граф.

— Я хочу стать художником, мсье, а не моделью!

— Мы еще поговорим об этом позже.

Целуя руку девушки, граф задержал ее чуть дольше, чем требовалось. Потом он направился к выходу в сопровождении подчеркнуто вежливого герцога. Симонетта отерла руку о подол юбки. Почему-то прикосновение губ этого графа вызывало у нее отвращение.

Герцог возвратился в комнату.

— Слишком уж Лаваль заинтересовался тобой, — сказал он, снова принимаясь за чай. — Лучше бы тебе ни на какой обед не ездить.

— Но, папа, я хочу видеть Моне! А ты правда слышал о графе прежде?

— Да, — подтвердил герцог. — Он скупил много картин импрессионистов, и, насколько я слышал, ему случалось проявлять щедрость по отношению к художникам.

— Тогда воображаю, насколько он богат. Ведь ты всегда говорил, что немногие стремятся коллекционировать картины импрессионистов.

— Это правда. Но когда-нибудь, готов держать пари, и Моне, и Ренуар, и Сезанн, и многие другие будут оценены по достоинству.

— Когда-нибудь? Ты хочешь сказать: после их смерти?!

— Боюсь, это так. Как ни жаль, но признание часто приходит к художнику после смерти.

— Как это грустно, папа! Но твои вещи я ценю уже сейчас и надеюсь, когда-нибудь люди оценят и мои.

— Пусть восхищаются твоими картинами, но, черт побери, руки им придется держать от тебя подальше, или я отошлю тебя назад в Англию!

— Не раньше, чем я нарисую скалы Ле-Бо с дюжину раз! — воскликнула Симонетта. — Ведь этот граф наверняка ведет себя подобным образом с любой женщиной, какая попадется ему на пути.

— Уверен, ты права! — сухо согласился герцог. — Но я не позволю ему причислить тебя к его победам.

Он говорил с таким напором, что Симонетта рассмеялась.

— Забудь о нем, папа. Лучше покажи мне свой этюд.

— Я только начал. Свет здесь совершенно фантастический, мне просто красок не хватает, чтобы перенести на холст то, что я вижу.

И все же в набросках герцога чувствовалось его впечатление от полуденного света, и Симонетта радовалась от души.

— Какой ты талантливый, папа! — восторгалась она. — Эта работа еще лучше прежних.

— Смею надеяться. Впрочем, так всегда кажется, пока рисуешь. А когда картина закончена, видишь, насколько она несовершенна.

— Думаю, даже Моне был бы поражен твоими успехами, — улыбнулась отцу Симонетта.

Они разговаривали о живописи, пока шум в кухне не возвестил о возвращении Мари.

— Давай поедим пораньше, а пока ты будешь укладываться спать, я пройдусь до гостиницы, узнаю, кто там остановился.

— Если бы я не поехала с тобой, ты уже был бы там, — заметила Симонетта, улыбаясь.

— Я не ищу ничьего общества, но мне хотелось купить вина. Хотя я никого и не жду, но надо же иметь в доме вино, чтобы предложить гостям, если неожиданно зайдет кто-нибудь.

— Да, конечно, — согласилась Симонетта. — Я слышала, как хороши вина Прованса. Было бы жалко не попробовать их, раз уж мы здесь.

Герцог улыбнулся.

— Я думаю купить «Chateau neuf du Pape»4, которым славится долина Роны. И еще, я полагаю, мы могли бы себе позволить бутылочку шампанского.

Симонетта посмотрела на отца.

Он действительно наслаждался этой поездкой. Хорошо бы ничто не изменило его настроения, и он не надумал отправить ее назад в Англию.

Вряд ли у нее когда-нибудь еще появится возможность побыть вот так наедине с отцом, не боясь, что кто-нибудь помешает им. Девушка подумала, что надо постараться воспользоваться этим.

Ужин, приготовленный Мари, оказался превосходным.

К цыпленку с эстрагоном подали такой необыкновенный соус, что, попробовав его, Симонетта поняла, почему месье Готье целует пальцы при одном упоминании об этом блюде.

На закуску Мари приготовила кефаль, а на десерт — суфле с земляничным ликером.

— Вы совершенно правы, Мари, — сказал герцог, когда кухарка вошла, чтобы убрать со стола грязную посуду. — Вы лучший повар не только в Ле-Бо, но, наверное, и во всем Провансе!

Мари была явно польщена.

— Мерси, мсье, — ответила она. — Я умею готовить, когда есть хорошие продукты, но это, конечно, недешево стоит.

— Когда у вас кончатся деньги, я дам вам еще, как только вы попросите. А если мы с мадемуазель растолстеем, мы будем знать, кто в этом виноват.

— Вы не потолстеете, мсье, — решительно возразила Мари. — Вы просто будете чувствовать себя довольным и счастливым. Чего я желаю и всем этим тощим голодранцам, которые понаехали сюда рисовать картины, которые никто не покупает.

Не дожидаясь ответа, кухарка направилась в кухню, а герцог рассмеялся.

— Занятия живописью, видно, не слишком высоко ценятся в Ле-Бо.

— По крайней мере здесь не берут денег за этот необыкновенный свет!

— Уверен, брали бы, если бы сообразили, почему художники стремятся сюда. У французов хорошее чутье на то, чем можно заработать.

С этими словами герцог поднялся из-за стола.

— А теперь, Симонетта, ложись спать, завтра мы встанем пораньше и начнем работать.

— Завтра я пойду с тобой. Я еще успею закончить пейзаж, который начала сегодня в саду, когда у тебя найдутся другие дела.

— Ну и прекрасно, — улыбнулся герцог, — но учти, я весьма ревниво отношусь к своему первенству. Не вздумай Обскакать меня!

Симонетта поцеловала его в щеку.

— Папа, я тебя очень люблю. Только не забывай обо мне, когда твои приятели-художники завладеют тобой.

— Я постараюсь.

Герцог направился к выходу. Глядя на него, Симонетта подумала, что и в потертой одежде он будет выделяться своим аристократизмом в той среде художественной богемы, которая влекла его к себе.