От автора

Слово «импрессионизм» придумал второстепенный журналист, но Коро, определяя свою концепцию живописи, говорил: «Прекрасное в искусстве есть правда, родившаяся от того впечатления1, которое мы получили, соприкоснувшись с природой».

Вместо того чтобы представлять формы вещей в их определенности и неизменности, импрессионисты стремились изображать их такими, какими они казались им в данный момент.

Главное в их искусстве — стремление рисовать с той же непосредственностью, «с которой поет птица», чтобы плод их труда, рожденный светом и цветом, создавал иллюзию живой жизни.

О Клоде Моне (1840 — 1926), главе движения импрессионистов, говорили: «Он пришел и распахнул двери свету. И вот перед нами сама природа, завоеванная и покоренная этим изумительным живописцем».

Альфред Сислей, чьими работами я восхищаюсь, при жизни не был признан, не достиг ни славы, ни богатства.

Он влачил жалкое существование, продавая свои работы за гроши. В 1899 году Сислей умер от рака гортани. Спустя три года после его смерти работы этого художника стали цениться невероятно высоко.

Глава 1

1880

Леди Симонетта Террингтон-Тренч сбежала по лестнице в просторный мраморный холл огромного дома, в котором она прожила всю свою жизнь.

Стоявшие у дверей в холл лакеи о чем-то оживленно разговаривали, но при ее появлении выпрямились и застыли с тем равнодушно-отрешенным выражением на лицах, которое и подобало лакеям, несущим службу, почти что часовым.

— Вы не видели его светлость? — на ходу спросила девушка.

— Их светлость в кабинете, миледи, — ответил один из слуг.

«Впрочем, Симонетту не слишком интересовал его ответ, она и так знала, где следует искать отца.

Пробежав длинный коридор, где на стенах красовались старинные рыцарские латы, мечи и щиты, свидетели того времени, когда Тренчи постоянно воевали либо с врагами своей страны, либо со своими собственными, Симонетта ворвалась в кабинет отца. Это была одна из немногих комнат в доме, в которой никогда не принимали гостей. Девушка, как и ожидала, увидела отца за огромным письменным столом. Он был занят тем, что укладывал какие-то бумаги в длинный узкий футляр.

Герцог удивился появлению дочери, но улыбнулся ей приветливо. Он обожал свою единственную дочь и находил, что она с каждым годом становится все красивее.

Герцог и сам был красив и слыл человеком, который ценил женскую красоту, впрочем, как и породистых лошадей. Сейчас его вдруг поразила мысль, что пройдет совсем немного времени и Симонетта покинет его. Несомненно, она составит достойную партию, но эта мысль причинила ему почти физическую боль.

— Папа, папа, — взволнованно заговорила девушка, едва переступив порог комнаты и еще не успев перевести дыхание после быстрого бега. — Посмотри, как у меня получилось. Я только что закончила и уверена, ты согласишься, что это лучшая из моих работ.

Она протянула отцу небольшой квадратный холст.

Герцог внимательно рассматривал творение дочери, Симонетта не спускала с него глаз.

— Очень хорошо. Ты отлично постаралась, и тебе удалось передать свет. Вряд ли я смог бы сделать это лучше.

— Ты правда так думаешь, папа? Неужели и тебе понравилось?! — не скрывала своей радости девушка.

— Отличная работа!

— Я так рада, папа. Ведь моя предыдущая картина тебя разочаровала, не так ли? А тут… Я неожиданно почувствовала, что все делаю верно, как будто… кто-то водит моей рукой.

Герцог расхохотался.

— О, все мы надеемся на чудо. Но в конце концов все зависит только от наших собственных усилий, нашего старания и стремления к совершенству.

Симонетта улыбнулась ему. Отец с дочерью всегда понимали друг друга.

И вдруг она заметила длинную плоскую коробку на столе и горестно замерла.

— Что ты делаешь? Ты… ты уезжаешь?

Герцог отвел глаза в сторону.

— Ты уезжаешь! Но, папа, почему ты покидаешь меня?!

И именно сейчас, когда такая невероятная красота кругом, что так и просится на холст! — восклицала Симонетта.

— Я уезжаю всего недели на две. Тетушка Генриетта позаботится о тебе, — попытался успокоить дочь герцог.

— Вовсе нет. Я думала, ты знаешь. Тетушка Генриетта прислала вчера записку с грумом, в которой сообщила, что не приедет к нам погостить, как мы ожидали. Она отправляется в Лондон.

Герцог с негодованием проговорил:

— Почему же мне ничего не сказали вчера вечером?

— Тетушкина записка лежала в холле. Она была вскрыта, и я решила, что ты уже прочитал ее.

— Ах да, теперь припоминаю. Я вскрыл конверт, начал было читать, но в это время меня отвлекли, я занялся другим делом и совсем забыл о письме.

Какое-то время оба молчали. Потом Симонетта робко спросила:

— А я… не могла бы… поехать с тобой?

— Разумеется, нет! — торопливо запротестовал герцог. — Я еду во Францию.

— Опять? Значит, ты едешь писать, да, папа? А куда на этот раз?

Казалось, герцог испытывал некоторую неловкость под градом вопросов дочери.

— Честно говоря, на сей раз я собрался в Прованс. Я снял там небольшой домик в местечке под названием Ле-Бо. Говорят, свет Там совершенно иной, чем в любом другом месте.

— Я тоже об этом читала. Ле-Бо — одно из самых восхитительных мест во Франции. Помнишь, мы говорили с тобой о трубадурах, которые писали любовные поэмы и песни в феодальных замках?

— Да, с тех пор прошло много лет.

— Я знаю. Но развалины замков еще и сейчас встречаются в горах. Как бы мне хотелось увидеть их! Больше всего на свете!

Герцог снова сел за стол и демонстративно зашуршал бумагами.

— Возможно, когда-нибудь и ты побываешь там. Но я встречаюсь в Ле-Бо с моими приятелями-художниками. Они и понятия не имеют, кто я такой. Знают только, что я пытаюсь освоить их новые взгляды на живопись.

— Уверена, эти художники скоро признают тебя отличным импрессионистом, папа, но, ты же знаешь, никто в Англии не оценит твои работы. Ведь даже твой друг Клод Моне не признан у себя на родине, во Франции.

Именно Клод Моне впервые вызвал у герцога интерес к творчеству импрессионистов. Впрочем, сам герцог прекрасно понимал, что он всего лишь любитель, который пытается писать в манере импрессионистов.

Однажды во время пребывания Моне в Англии герцог на выставке познакомился с ним. Как ни странно, они подружились.

Моне не столь резко противопоставлял себя старой школе живописи, но и его полотна публика чаще отвергала, чем принимала на ежегодных выставках в Париже.

Симонетта знала, с каким удовольствием ее отец ускользает от своих обычных занятий в Париж на неделю, а то , и на две, чтобы иметь возможность встретиться с художниками-импрессионистами, с которыми его познакомил Клод Моне.

В Париже герцог появлялся под вымышленным именем.

Моне представил его своим собратьям по искусству как начинающего художника. Никто, кроме самого Моне, и понятия не имел о том, какое положение занимает герцог в Англии.

Симонетта, которая интересовалась изобразительным искусством, тоже пыталась освоить ту манеру письма, что восхищала ее отца.

Он так много и так подробно рассказывал дочери о картинах импрессионистов и о них самих, что вскоре девушка превратилась в преданную ученицу и последовательницу того стиля, признания которого добивались Моне и его товарищи.

— Папа, пожалуйста, возьми меня с собой… Прошу тебя… ну хотя бы в этот раз, — решилась Симонетта.

Обычно отец и не пытался сопротивляться, если дочь начинала умолять его о чем-нибудь. Но сейчас он молчал, и девушка перешла к угрозам:

— Если ты не возьмешь меня с собой, мне придется остаться здесь одной, раз тетушка Генриетта не может приехать.

— Я не могу оставить тебя одну. Тебе придется поехать к кому-нибудь еще. Например, тетя Луиза будет рада принять тебя!

— Только не к ней. Я решительно отказываюсь ехать к тетушке Луизе! Как только я появляюсь у нее, она начинает меня допрашивать о моих знакомствах с молодыми людьми, даже с теми, кого я видела всего лишь раз в жизни. А затем она начнет сватать меня за одного из своих противных протеже.

Герцог хмурился, слушая дочь.

Он и сам прекрасно знал, что его сестрица неизменно занята сватовством молодых людей. А лично он вовсе не хотел расставаться с Симонеттой и тем более заставлять ее выходить замуж по расчету.

В отличие от многих представителей аристократических фамилий, среди которых браки по соглашению, для обоюдной пользы партнеров, отнюдь не были редкостью, сам герцог в свое время женился по любви. Брак оказался счастливым, и, несмотря на уверенность светских сплетников, что ..герцог вскоре начнет изменять жене, другие женщины его не интересовали.

Только после смерти герцогини, которая умерла восемь лет назад, когда Симонетте едва исполнилось десять лет, он позволил себе время от времени искать утешения у прекрасных дам. Все они считали герцога исключительным красавцем.

Он никогда не пытался оказывать давление на сыновей при выборе ими спутниц жизни. В отношении же дочери, в которой он души не чаял, отец был настроен еще более решительно. Ему непременно хотелось, чтобы она вышла замуж по велению сердца.

Подрастая, Симонетта все больше и больше становилась похожа на мать, но чем-то она напоминала и ту, в честь которой они с женой назвали свое дитя.

История ее имени была такова. Как-то во время медового месяца, который герцог с молодой женой проводили во Флоренции, они любовались полотнами Боттичелли в галерее Уффици. Неожиданно герцогиня сказала мужу:

— Клайд, дорогой, если когда-нибудь нам суждено иметь дочь, я буду молиться, чтобы она была так же прекрасна, как Венера Боттичелли.

— Боттичелли позировала Симонетта Веспуччи, — заметил герцог. — Мне всегда нравилась эта картина, а увидев тебя впервые, любимая, я подумал, что ты напоминаешь Боттичеллеву Венеру.

— Это самый прекрасный комплимент, который мне приходилось слышать, — с благодарностью отозвалась его жена. — Когда-нибудь я подарю тебе твою Симонетту.

К тому времени, когда Симонетта Террингтон-Тренч появилась на свет, в семье уже росли трое сыновей, и герцогиня почти отчаялась родить дочь.

Рыжеволосая девчушка с правильными чертами лица, нежным и кротким взглядом ласковых и умных глаз и впрямь была так похожа на Венеру Боттичелли, что родители видели в этом какое-то чудо.

И вот дочь выросла, и порой герцог поглядывал на нее с тревогой, задумываясь о ее будущем. Не всегда красота сулит одни радости. А рядом с девочкой теперь не было его жены, которая смогла бы уберечь дочь от горестей.

— Ну, пожалуйста… папа… дорогой! — уговаривала отца Симонетта.

Отец по-прежнему не отвечал, но девушка чувствовала, что его решимость слабеет.

— Увы! Это невозможно. Ты же понимаешь, я отправляюсь туда под вымышленным именем, — повторил он самый веский довод.

— Я не стану нарушать твое инкогнито, — возразила Симонетта.

— Немыслимо появиться там с дочерью, о которой я никогда не упоминал раньше. Да и, честно говоря, кое-кто из художников, с которыми я собираюсь встречаться в Ле-Бо, не те молодые люди, которых я хотел бы представить тебе.

Симонетта рассмеялась.

— С тобой, папа, я везде буду в полной безопасности.

Ну а если появление дочери не соответствует созданному тобой имиджу, я могу изобразить и кого-нибудь другого.

«Вряд ли кто-нибудь из моих приятелей-художников удивится моему появлению в обществе юной и прехорошенькой девушки! — внезапно подумал герцог. — И уж тем более никто из них не усомнится в том, что нас связывает!»

— Придумала! — радостно воскликнула Симонетта. — Я буду твоей ученицей! У всех великих художников были ученики. Что же странного, если и у тебя есть ученица!

— Ученица? — задумчиво повторил герцог.

— А почему бы и нет?! Мы с тобой только вчера вечером обсуждали, как ученики Рембрандта и Рубенса помогали им, изо всех сил стараясь приблизиться к стилю этих великих мастеров.

— Но это совсем другое дело, — возразил герцог. И Рубенс, и Рембрандт пользовались неслыханной популярностью, у них было столько заказов, что они просто физически не успевали сами прорисовывать каждую деталь в своих картинах.

— Будь оптимистом! Может, в ближайшие несколько лет и с тобой произойдет нечто подобное? И к тому времени я, несомненно, окажусь тебе весьма полезной.

Герцог от души расхохотался.

— Проказница! Ты пытаешься уговорить меня решиться на совершенно немыслимый поступок. Но, пойми, Симонетта, я не могу взять тебя с собой. Тебе придется остаться в Англии.

— С тетушкой Луизой? Что ж, прекрасно. По возвращении ты узнаешь о моей помолвке с каким-нибудь до тошноты противным маркизом или надутым принцем. И учти, это будет на твоей совести!

— Что за нелепость! — сердито заметил герцог. — У меня нет никакого желания выдавать тебя замуж, пока ты сама, как следует оглядевшись, не выберешь молодого человека, с которым сможешь быть счастлива!

— В настоящий момент мне хорошо лишь подле тебя, папа.

С этими словами Симонетта обошла стол и, подойдя сзади к отцу, крепко обняла его за шею. Прижавшись к нему щекой, она снова попросила:

— Пожалуйста, возьми меня с собой, папа! Нам будет так хорошо вдвоем с тобой. Обещаю, я буду тебя слушаться и стану общаться только с теми, с кем ты мне разрешишь.

Отец молчал, и Симонетта, еще крепче обняв его, продолжала уговаривать:

— Ты же будешь заботиться обо мне, а я о тебе. Ведь и мама всегда этого хотела.

Герцог сдался.

— Ладно. Я возьму тебя с собой. Но если возникнут какие-нибудь недоразумения или с тобой начнутся неприятности, ты немедленно отправишься домой. Ясно?

Симонетта, не отвечая, целовала отца, в промежутках между поцелуями приговаривая:

— Спасибо, папа… спасибо… спасибо. Я так тебя люблю! Мы отлично проведем с тобой время!

Путешествие до Парижа стало для Симонетты волнующим приключением. Ничего подобного она раньше не испытывала.

Уезжая, отец обычно оставлял ее на попечении гувернанток или какой-нибудь пожилой родственницы, которые только и делали, что читали девочке нотации, выискивая недостатки в ее манерах. Она же считала дни до возвращения отца, который был самым главным в ее жизни, и часами простаивала у окна, чтобы не пропустить появления его кареты.

И тогда после скучных, монотонных занятий они снова отправлялись на верховые прогулки по всему поместью, рыбачили на озере, а по вечерам обедали вдвоем.

Самое большое удовольствие Симонетте доставляли их задушевные беседы и их «состязания» в зарисовках какого-нибудь уголка поместья или статуй в парке, прилегавшем к дому.

Именно отец впервые рассказал ей, что импрессионисты первыми попытались изобразить свет на своих картинах, и это полностью изменило ее взгляды на живопись.

Девушка внимательно слушала все, что говорил отец, а затем попыталась перенять его манеру письма. Как все дети, она могла быть предана только одному идеалу, и под впечатлением разговоров с отцом была готова поставить импрессионистов выше старых мастеров, чьи картины висели по всему дому.

Предыдущие поколения их семьи создали внушительную коллекцию живописи. В ней было собрано множество полотен. Неудивительно, что герцог, который вырос среди столь великолепных образцов мирового изобразительного искусства, и сам захотел научиться рисовать. Однако мало у кого из родственников он встречал понимание, а тем более — симпатию к своему увлечению. Да и сам Клайд не проявлял особого рвения до встречи с Клодом Моне. После знакомства с живописцем он отправился в Париж, где оказался в мире, о существовании которого вряд ли подозревал раньше, но который поразил и очаровал его.

Это впечатление лишь усилилось оттого, что он скрыл свое аристократическое происхождение и художники приняли его как энтузиаста, стремящегося влиться в новое течение в живописи, которому были преданны они сами.

Раньше, когда герцогу случалось пересекать Ла-Манш, он гостил у кого-нибудь из своих знатных приятелей. Посещал званые вечера, балы и первоклассные, самые дорогие увеселительные заведения.

Импрессионисты же устраивали свои нескончаемые диспуты в дешевых кафе, выпивая при этом изрядное количество абсента и негодуя, что общество не желает признавать их творчество. Но герцог чувствовал близость с самыми значительными художниками из тех, с кем познакомил его Клод Моне.

Он с нетерпением ждал того момента, когда сможет отложить в сторону свои серьезные и, несомненно, весьма значительные обязанности и отправиться во Францию, где снова станет обыкновенным художником, который вместе со своими собратьями по творчеству борется за признание и успех. Ждал с нетерпением, подобным тому, которое испытывает путник в пустыне в ожидании появления благодатного оазиса на горизонте.

Но теперь, сидя в удобном экипаже, он поглядывал на Симонетту, размышляя про себя, стоило ли ему брать с собой дочь. Не было ли подобное безрассудство непоправимой глупостью с его стороны?

Конечно, ему не хотелось огорчать дочь, оставляя ее в одиночестве. Она только-только избавилась от опеки гувернанток, и у нее было слишком мало друзей, к которым она могла бы отправиться погостить, не договорившись об этом заранее. К тому же герцог вполне разделял ее мнение, что тетушка Луиза — не самое подходящее общество для девушки на время отсутствия отца.

Несомненно, у них была и другая родня, которая была бы рада принять Симонетту, но об этом тоже требовалось предварительно договориться.

А герцогу совсем не по душе было терять время на все эти скучные дела, поскольку домик в Провансе предоставлялся в его распоряжение лишь на время отсутствия владельца, одного из приятелей Моне. Этот человек занимался реализацией картин и размещением заказов, любил комфорт, и герцог не сомневался, что домик окажется хоть и небольшим, но весьма уютным, и это привлекало его гораздо больше, чем небольшая дешевая гостиница, где художники размещались по несколько человек в комнате. К тому же кое-кому из них еще наверняка пришлось бы помогать взбираться по лестнице после чрезмерных возлияний.

Эта сторона жизни его новых друзей слегка коробила и самого герцога, а уж знакомить с ней свою дочь у него не было никакого желания.

Он отправляется в Ле-Бо с серьезным намерением — рисовать. Но ему пришлось бы по душе, если бы он встретил там единомышленников, с которыми можно поговорить после заката солнца о том, что его интересовало.

Герцог пытался уверить себя, что вряд ли кто-нибудь догадается об их принадлежности к английскому светскому обществу. Ну а для Симонетты все это напоминало игру в шарады или подготовку к любительскому спектаклю в их небольшом домашнем театре, в котором им с отцом предстояло сыграть главные роли. Она неоднократно устраивала на Рождество представление для слуг и окрестных ребятишек.

— Ты должна выглядеть прилично, но бедно, — объяснил ей герцог, готовясь к отъезду, — так, чтобы было ясно: ты слишком увлечена живописью, чтобы думать о нарядах.

Симонетта засмеялась:

— Это не просто, папа. Все мои вещи очень дорогие.

Если на это не обратят внимания мужчины, то женщины обязательно подметят.

— Надо найти что-нибудь подходящее, иначе я не смогу взять тебя с собой.

— Я подберу себе отличное платье, — пообещала Симонетта, и в глазах ее засветились лукавые огоньки.

Задача ей выдалась не из легких, но в конце концов она отыскала несколько более или менее простых домашних платьев, которые носила несколько лет назад, и попросила белошвейку, работавшую у них в доме, расставить их по фигуре.

— Зачем вам понадобились эти старые лохмотья, мисс? — удивилась миссис Бейнс. — Будь моя воля, я давно отослала бы их в приют.

— Там, куда мы с папой едем, — выкрутилась Симонетта, — мне придется играть роль бедной девушки в любительском спектакле. Ей приходится самой зарабатывать себе на жизнь. Но в конце она, конечно, выходит замуж за прекрасного принца.

— Вот для такой сцены у вас нарядов предостаточно, — заметила миссис Бейнс.

Простенькие платья были готовы. Поразмыслив немного, Симонетта попросила миссис Бейнс сшить ей еще короткий плащ из синего бархата, который, по ее мнению, вполне подходил для юной художницы, и несколько свободных блуз, завязывающихся бантом у шеи.

Времени на все это едва хватало, пришлось позвать на помощь горничных и, конечно, отвечать на их каверзные вопросы по поводу мифического спектакля.

Но к тому времени, когда герцог назначил отъезд, у Симонетты был готов небольшой дорожный сундук, и «новые» наряды дочери показались герцогу соответствующими случаю и вряд ли способными привлечь излишнее внимание.

Он не учел только, что его дочь со своей копной рыжевато-золотистых волос и необыкновенными, цвета морской волны глазами в любом наряде привлечет «излишнее» внимание.

Рано утром они покинули поместье и отправились в Лондон. Там у герцога был дом, в котором он собирался дать бал по случаю представления Симонетты ко двору.

Но до этого времени оставался еще целый месяц, а пока в Фарингем-Хаус на Парк-лейн жили лишь несколько пожилых слуг, которые и поддерживали порядок в доме. Они, не скрывали своего удивления при виде хозяина с дочерью и обрадовались, узнав, что те проведут в доме не больше часа.

Слуги в доме были слишком стары, чтобы проявлять любопытство, и не обратили внимания на то, что почти весь свой багаж герцог и Симонетта оставили в своих комнатах.

С собой они взяли лишь два небольших дорожных сундука.

Одежда их тоже сильно отличалась от той, в которой они прибыли в Лондон.

Герцог отослал свою карету. В наемном экипаже они добрались до вокзала Виктории.

— Итак, — обратился он к дочери, — с этого момента мы в сущности уже начинаем исполнять свои роли в той пьесе, которую задумали сыграть. Нам предстоит забыть, кто мы такие на самом деле, и вжиться в новый образ.

— Я постараюсь, папа, — улыбнулась Симонетта.

— Впрочем, я не собираюсь испытывать никаких неудобств до того момента, как мы прибудем в конечный пункт нашего путешествия, — продолжал герцог, — даже если кому-нибудь и покажется, будто мы выглядим несколько странно среди пассажиров первого класса.

Симонетта подумала, что ее отца невозможно было бы счесть не джентльменом, так он был красив и представителен.

Но она почувствовала разницу между тем обращением, которого наверняка удостоился бы его светлость герцог Фарингем, и отношением к просто мистеру Колверту. Именно так назывался отныне ее отец.

Начальник вокзала в униформе не проводил их до вагона, да и в порту никто не сопровождал их до парохода, на котором им предстояло пересечь Ла-Манш.

Проводник отыскал купе, зарезервированное для них, и, поблагодарив за чаевые, заспешил дальше.

Ни секретарей, ни сопровождающих, ни лакеев. Никто не заботился о том, чтобы им было удобно, но Симонетте казалось, что отец наслаждается этим, радуясь своей свободе.

— Ты совсем как школьник, сбежавший с занятий, папа, — пошутила она.

— Меня нежили, холили и лелеяли, вокруг меня все время кто-то суетился всю мою жизнь. Признаюсь, я нахожу довольно забавным чувствовать себя обычным человеком среди обычных людей.

— Мне тоже это кажется восхитительным.

— Но веди себя прилично! Иначе я без всякого сожаления немедленно отправлю тебя домой и буду считать, что допустил ошибку, позволив тебе путешествовать вместе со мной.

— Но, папа, ты не меньше меня доволен, что мы едем вместе! Правда, для меня это особенное, необыкновенное приключение!

И, немного помолчав, добавила:

— Как ты считаешь, хороша ли я в роли твоей ученицы?

Герцог хотел было ответить дочери, что она слишком хороша, причем для любой роли, но решил не смущать ее и с деланным равнодушием небрежно бросил:

— Думаю, да.

Про себя он уже все решил. По вечерам, когда стемнеет и художники начнут собираться в гостинице или где-нибудь еще, его дочери придется оставаться дома. Она с удовольствием проведет вечер за книгой, ведь недаром и гувернантки, и многочисленные тетушки всегда жаловались, что она слишком много читает.

«Большую часть времени мы будем проводить вместе, — думал герцог, — но не вводить же ее в круг моих весьма необычных друзей. Все они к тому же не без странностей».

Размышляя таким образом, он не мог не признать, как он радуется про себя, что решился взять с собой дочь.

Смышленая и восприимчивая девочка будила его мысль, Он беседовал с ней, как со своими сверстниками, не задумываясь о ее возрасте.

Герцог очень любил своих сыновей. Их связывали общие мужские интересы, все они увлекались конным спортом и охотой.

Но между ним и дочерью существовало еще и некое родство душ, родство, порожденное общей тягой к знаниям и постижению прекрасного. Она напоминала герцогу его жену.

Ни с одной женщиной после ее смерти его не объединяло подобное духовное родство.

Глядя в горящие от восторга глаза Симонетты, видя ее изящный профиль на фоне окна вагона, когда она не отрываясь смотрела, как меняется пейзаж на их пути, герцог думал о будущем дочери и вдруг почувствовал боль от гнетущего беспокойства за ее судьбу. Что, если она окажется несчастливой?!

Он лучше всех знал, как чутка и впечатлительна его девочка, как тонко чувствует все движения человеческой души.

И в то же время у нее был неугомонный нрав и чувство юмора.

«Я убью того, кто только попытается причинить ей боль», — подумал он.

Потом он стал убеждать себя, что Симонетта еще слишком молода, чтобы вызвать интерес мужчин. Но ему не удалось слукавить. В глубине души герцог понимал: стоит только его юной красавице появиться в обществе, как мужчины будут виться вокруг нее. Вот тогда-то ему предстоит ряд нелегких решений. Подавив вздох, герцог малодушно отогнал мысли о будущем.

Пока Симонетта рядом с ним и принадлежит лишь ему.

Пока он единственный в ее жизни. Она восхищается им, боготворит его. Пока у него нет соперников в борьбе за ее полудетское сердце.

Поезд с грохотом уносил их все дальше. Вечерело.

Симонетта раскрыла небольшую корзинку для пикника, которую они захватили с собой из Фарингем-парка.

— Папа, у нас столько всего вкусного с собой. Есть паштет, холодный цыпленок, копченый окорок, совсем как ты любишь, и еще бутылка шампанского.

— Сейчас я ее открою. Думаю, ты уже достаточно взрослая, чтобы выпить немного.

— Только немного, за успех нашего приключения! Честно говоря, я предпочла бы лимонад. По-моему, повар и его положил в корзинку вместе с глазированным печеньем, которое я обожаю.

— Надеюсь, в том доме, где мы поселимся, будет хорошая кухарка, — сказал герцог. — Во французских гостиницах, как правило, все блюда буквально нашпигованы чесноком, и я боюсь, что ты не оценишь лягушачьи лапки, которыми так знаменит Прованс.

Симонетта на минуту сморщила свой маленький носик, но ответила:

— Эта наша британская привычка отвергать все чужое кажется мне довольно глупой. Я попробую и лягушачьи лапки, и улиток, и трюфели, если только на вкус они не окажутся действительно тошнотворными.

— Разумное решение, — согласился герцог. — Но не стоит заставлять себя любить что бы то ни было только потому, что оно новое и необычное.

При этом он с опаской подумал, как бы у Симонетты не сложилось некоего идеального представления о художниках лишь потому, что они совершенно не похожи на людей, которые встречались в ее жизни до сих пор. Он перебирал в памяти своих знакомых, которые почти наверняка будут в Ле-Бо.

Некоторые из них слыли отнюдь не приверженцами строгой морали и вряд ли представляли собой подходящую компанию для молодой девушки из приличного общества.

«Не следовало мне брать с собой Симонетту», — снова подумал герцог.

Но было уже слишком поздно сожалеть о сбоем решении.

Ему вовсе не хотелось оставлять дочь в Париже в какой-нибудь респектабельной французской семье, в которой она зачахнет от тоски, или отправлять ее назад в Англию к своей сестрице Луизе. Это было бы слишком жестоко с его стороны.

Отпив шампанского, он поднял бокал и произнес:

— За нас с тобой, Симонетта. За то, чтобы мы провели великолепные каникулы!

— Так и будет, папа, — откликнулась девушка. — Я пью за тебя, импрессиониста и самого восхитительного мужчину на свете!

— Спасибо, дитя мое!

Они улыбнулись друг другу. Между ними всегда царило взаимопонимание, которое не требует слов.

Вечер и ночь они провели в Париже, в скромном отеле близ Булонского леса, своей обстановкой разительно отличавшегося от тех домов, в которых когда-то останавливался герцог, приезжая во Францию.

Удобный экипаж с возницей и лакеем встречал обычно герцога на вокзале и отвозил либо к какому-нибудь внушительному особняку на Елисейских полях, либо к холостяцким апартаментам, где он гостил у кого-нибудь из своих друзей-повес.

Хозяева особняков оказывали ему радушный прием, приглашения сыпались на него как из рога изобилия, и он отправлялся на приемы в аристократические дома или обедал в каком-нибудь знаменитом ресторане. В этих ресторанах собирались сливки парижского общества — мужчины без жен, но в сопровождении изящно одетых, в блеске драгоценностей куртизанок, которыми славился этот самый веселый и беспутный город Европы.

Остроумная, слегка двусмысленная беседа. Превосходная кухня и великолепные вина. И герцог всегда точно знал, чем закончится для него вечер!

От последнего приезда в Париж осталось воспоминание об очаровательной эффектной женщине, с которой он провел тогда большую часть времени. Она привлекла его цветом своих волос, который придавал ей отдаленное сходство с умершей герцогиней.

Теперь герцог думал, что та куртизанка просто подкрашивала волосы.

И, глядя на Симонетту, он радовался, что на этот раз обойдется без разочарования и досады, которая неизбежно приходит вместе с похмельем наутро.

Они с дочерью будут радовать друг друга. Никто больше им не нужен. И засыпая в номере простенькой гостиницы, герцог подумал, как мало, собственно, надо человеку для счастья. -