Она родилась и выросла в прекрасном мире, и уродство приюта медленно убивало ее душу. Уродливы были холодные комнаты, сломанные кровати, грязные полы.

Кистну приводила в ужас вечно пьяная миссис Мур, ее визгливый голос, который непрерывно выкрикивал ругательства, голодные дети в лохмотьях, чьи косточки, казалось, были готовы прорвать кожу. Не было вокруг ничего, кроме уродства и голода, бессильных слез и безнадежности.

Кистна помнила, как ее отец любил все прекрасное, как восхищался красотой, которую нашел в Индии. Он всегда мечтал открыть новую землю, к которой сердцем и душой стремился задолго до того, как впервые увидел ее. Это влечение заставило преподобного Джона Лавелла стать миссионером в стране, которой религиозное рвение реформации было неведомо.

Джентльмены из Ост-Индской компании не собирались управлять Индией, они намеревались лишь делать здесь деньги.

Они и делали это весьма эффективно в течение XVIII века, постепенно все прибирая к рукам, пока в 1813 году монополия компании на торговлю с Индией не была отменена и общественное мнение в Англии впервые смогло влиять на британскую колониальную администрацию.

До сих пор Ост-Индская компания запрещала христианским миссионерам приезжать в Индию, но после назначения вице-короля Индии авторитет правления Вестминстерского аббатства очень возрос и запрет был снят.

Преподобный Джон Лавелл предвидел, что это случится, а один из его родственников, служащий Ост-Индской компании, намекнул ему, что есть страна, в которой деятельность миссионера намного привлекательнее, чем нищенское существование приходского викария в Англии.

— Сомневаюсь, что вам удастся обратить в христианство кого-нибудь из местных жителей, — сказал этот родственник. — Индусы, на свой собственный лад, весьма религиозны и вряд ли пожелают приобщиться к чужой вере. Но вы неплохо проведете там время и к тому же повидаете мир.

Джон Лавелл ухватился за возможность побывать за границей, тем более на Востоке. К тому же у него была еще одна, очень личная причина, которая заставила его быстро принять решение. В конце 1812 года он покинул Англию.

И оказался в Индии одним из первых. Когда в следующем году запрет Ост-Индской компании на въезд в страну христианских миссионеров был снят, они хлынули туда сотнями, с ужасом наблюдая безнравственность, которая царила в этой огромной и странной стране.

Дикость, ужасный обычай самосожжения вдов, убийства новорожденных и вымогательства жрецов — все это способствовало тому, что миссионеры решили, будто им предстоит крестовый поход против самого дьявола!

Но вскоре они узнали то, что уже знал Джон Лавелл: религиозные чувства индусов настолько глубоки и органичны, что христианству нечего предложить этим людям, которые убеждены, что и грех, и добродетель в этой жизни наказуются или, наоборот, вознаграждаются в жизни следующей.

Преподобный Джон не слишком старался обратить людей, горячо веривших в целый сонм божеств, в свою веру.

Человек весьма образованный, он быстро увлекся историей Индии и ее кастовой системой.

Вместо того, чтобы быть учителем, он стал учеником.

Вряд ли ему действительно удалось бы обратить кого-то в свою веру, но он был искренним, и индусы знали, что они могут доверять ему. У него появились друзья в каждой секте и касте — от неприкасаемых до брахманов, от последнего мусорщика до магараджи.

И Кистна, как только подросла, много встречалась с местными жителями и, как и ее отец, училась понимать их верования и убеждения, характерные особенности и точки зрения.

Для других англичан, которых они встречали в Калькутте и позже, путешествуя по стране, любой индус был всего лишь аборигеном. Но для Лавеллов все эти люди были одинаково интересны.

Хотя они сами не осознавали этого, Джон Лавелл с женой были своего рода пионерами, потому что представители Ост-Индской компании думали только о развитии торговли и не интересовались больше ничем.

С первых лет своей жизни в Индии Лавеллы вовсе не стремились обращать местных жителей в христианство. Им это казалось глупостью и чрезмерной амбициозностью.

Они с подобающим уважением относились к местной принцессе и к религиозным воззрениям местных жителей.

И, главное, они тонко чувствовали красоту Индии.

Кистна помнила, как ее отец любовался закатом или, глядя на пустынную равнину, что лежала на другом берегу реки, с благоговением в голосе говорил:

— Может ли что-нибудь на свете быть прекраснее. Здесь чувствуешь, что приближаешься к Богу.

Ее отец находил своего Бога и в украшенных искусной резьбой храмах, и в пении паломников, совершавших омовение в священных водах Ганга, и в полете птиц, и даже, возможно, в болтовне обезьянок на ветвях цветущих деревьев.

В Индии красота наполняла их жизнь. И здесь в аббатстве она снова нашла ту красоту, что всю жизнь воспевал ее отец.

Она подолгу стояла перед картинами, зачарованная сказочными закатами Тернера, а яркие краски Рубенса напоминали ей шелка, атлас и драгоценные камни в одеждах магараджи. Ее приводили в трепет мистическая мифология Пуссена и божественное совершенство картин итальянских мастеров с их бесчисленными изображениями Мадонны.

Подобное одухотворенное выражение Кистна видела на лицах индийских женщин, когда одетые в цветастые сари они преклоняли колена в пыли перед придорожным святилищем или разбрасывали лепестки цветов в храмах, где воздух был пропитан благовониями.

Девушка ощущала красоту не только в каждой комнате аббатства, но и в парке с его огромными, древними дубами и озером, по которому плавали лебеди, словно корабли под парусами. И над всем этим был сам хозяин поместья.

С того момента, как Кистна впервые увидела его в дверях приюта, ее не покидала мысль, что она и не представляла, как красив может быть человек, обаятелен и властен.

Он напоминал девушке губернаторов, разъезжавших по Калькутте в плавно скользивших ландо на высоких колесах в сопровождении пехотинцев и почтенного эскорта из верховых. Девушке казалось, что ничто не может превзойти это величественное зрелище.

В присутствии маркиза создавалась та же атмосфера спокойной властности. И в то же время его доброта трогала девушку до слез.

— Какой же он необыкновенный! — то и дело повторяла про себя Кистна, нежно касаясь прелестного украшенного кружевами белья, которое прислала из Лондона мадам Ивонн. Оно было такое восхитительно мягкое и шелковистое, словно это феи соткали специально для него волшебную паутинку.

— Он чудесный! Восхитительный! — Девушка смутилась, заметив, что повторяет это десятки раз в день.

Чтобы доставить маркизу удовольствие, Кистна старалась делать все, о чем он ее просил, как можно лучше.

— Боже! Как мне повезло, что моим опекуном стал такой человек! — думала девушка. — Воистину он подобен королю.

Кистне нравился и Перегрин Уоллингхем, и она отдавала себе отчет в том, что, если бы рядом не было маркиза, Уоллингхем произвел бы на нее не менее сильное впечатление.

Он поддразнивал девушку и сам смеялся вместе с ней, и Кистна находила Уоллингхема очень милым человеком с большим чувством юмора. Но маркиз… Тот в ее глазах был каким-то высшим существом.

Видя его верхом на лошади, она думала, что невозможно держаться в седле лучше него, и изо всех сил старалась быть ему достойной спутницей, чтобы маркиз мог ею гордиться.

Он требовал, чтобы она запоминала мельчайшие нюансы этикета, которые, наверное, были так важны, что Кистна, когда ей случалось ошибиться, в отчаянии думала, как позорит и маркиза, и себя.

В таких случаях она не могла заснуть ночью, терзаясь сознанием своей неуклюжести.

Хотя иногда девушка задумывалась о своем будущем, но пока настоящее поглощало ее целиком, потому что было похоже на сбывшуюся мечту. Ей не хотелось загадывать, что ее ждет. Она спешила переодеться и снова устремиться туда, где могла увидеть свое божество.

— Ваши волосы совершенно преобразились, мисс Кистна, — сказала однажды утром миссис Дос.

— Правда? — затаив дыхание спросила девушка.

— Да, конечно! — Миссис Дос расчесывала длинные волосы Кистны, любуясь густыми блестящими прядями.

— Пожалуй, они действительно стали лучше, — робко согласилась Кистна.

— Вы и сами очень изменились, мисс, — продолжала миссис Дос. — Я только вчера говорила Этель: «Мисс Кистна, когда немножко поправилась, очень похорошела. Помяни мое слово, скоро она станет настоящей красавицей».

Кистна внимательно посмотрела на свое отражение в зеркале. Если она хорошенькая, а может, даже красавица, заметит ли это маркиз?

В приюте Кистне было не до того, чтобы думать о своей внешности. Но здесь, в аббатстве, чувствуя на себе взгляд серых глаз маркиза, она расцветала, становясь все больше похожей на свою мать.

А ее мать была настоящей красавицей, и не только в глазах обожавшего ее мужа.

Еще подростком Кистна замечала, что каждый англичанин, который приходил в их дом, не сводил глаз с ее матери, и в этих взглядах было удивленное восхищение.

Они как будто говорили:

— Как можно? Здесь, в Индии, встретить такую красавицу да еще жену какого-то миссионера? И ведь она, по-видимому, довольна своей жизнью, хотя лишена великосветских развлечений и многих других радостей!

Иногда они старались продлить знакомство, и перед маленьким бунгало останавливались роскошные экипажи, принадлежавшие губернатору, в сопровождении слуг, одетых в яркие, красные с белым, ливреи.

Сначала гости вели себя слегка покровительственно и снисходительно, но вскоре обнаруживали нечто невероятное: прелестная миссис Лавелл, вежливо и внимательно выслушивала их, не проявляя ни малейшего интереса к ним самим.

Потом их ухаживания становились все настойчивее и откровеннее, как замечала Кистна.

Но если отец возвращался домой, когда у них бывали гости, ей казалось, что только слепой может не понять, почему миссис Лавелл отнюдь не настаивает, чтобы они задержались, и не приглашает бывать у них.

Услышав шаги отца на веранде, мама бросалась ему навстречу, и ее прекрасное лицо освещалось таким внутренним светом, что трудно было отвести от нее взгляд.

— Джон!

Она выдыхала имя мужа, и глаза ее сияли. Она устремлялась к нему через всю скромную, скудно обставленную комнату, а он, даже если и часа не прошло, как они расстались, обнимал жену и крепко прижимал к себе. Казалось, они встретились после долгой разлуки, и Кистна рано начала понимать, что каждая минута, когда они не виделись, казалась им вечностью, и не было в ней ничего, кроме холода и пустоты.

Это и есть любовь, думала Кистна, и она прекрасна.

Именно любви она была лишена в приюте, без которой для нее была невозможна и красота.

В доме маркиза Кистна вновь обрела красоту и, хотя в нем не было родительской любви, но хозяин и его друг были добры к ней, и в благодарность девушка раскрывалась им навстречу, даря те чувства, которые три долгих года таила в глубине своего сердца.

— Как я выгляжу, миссис Дос? — спросила Кистна вечером.

Она надела новое платье, белое, расшитое серебряной нитью, с пышными рукавами из прозрачного газа. Та же ткань прикрывала худенькие ключицы, и серебряные нити переливались в свете свечей при каждом движении девушки.

Шею украшала бархотка, расшитая редкими серебряными блестками и белыми цветами. Те же цветы были в волосах, перевитых лентами, которые спускались на спину, скрывая худобу девушки.

— Вы очень хорошенькая, мисс Кистна! — воскликнула миссис Дос. — Никогда за всю историю этого дома в нем не было девушки, которая могла бы сравниться с вами.

— Вы действительно так думаете? — переспросила Кистна. — О миссис Дос, ведь вы не обманываете меня?

— Уверяю вас, мисс Кистна, я никогда не лгу. Я не сказала ни одного слова, которое не могла бы подтвердить на Библии!

— Надеюсь, его светлость согласится с вами, — сказала Кистна словно про себя.

Миссис Дос пристально посмотрела на нее и бодро продолжала:

— Я уверена, что его светлость будет очень доволен, и скоро он начнет приглашать в дом молодых людей вашего возраста — в этом я тоже уверена.

Так как девушка взглянула на нее вопросительно, миссис Дос продолжала:

— Думаю, что, как только вы будете чувствовать себя достаточно хорошо, его светлость найдет вам партнеров для танцев из тех молодых джентльменов, что живут поблизости, а уж в Лондоне-то их будет предостаточно.

— Но… зачем мне партнеры… если я могу танцевать… с его светлостью… и с мистером Уоллингхемом? — спросила Кистна.

Миссис Дос рассмеялась в ответ немножко ненатурально.

— Когда я говорю о юных джентльменах, я имею в виду в первую очередь лорда Барроуфилда, который живет в соседнем поместье. В этом году ему исполнится двадцать два, и такого славного молодого человека трудно найти.

Возможно, именно лорда Барроуфилда его светлость прочит вам в мужья.

Эти слова так поразили Кистну, что она повернулась и посмотрела на миссис Дос, словно сомневаясь, что правильно расслышала.

— В м-мужья?

— Конечно, мисс. Вам уже восемнадцать, а большинство юных леди стремятся устроиться еще до того, как им исполнится девятнадцать. Вы думаете, впереди еще масса времени, но оно летит так быстро!

Миссис Дос что-то переставила на туалетном столике и добавила:

— Не беспокойтесь, мисс Кистна. Я уверена, что его светлость позаботится о вашем будущем. А какой вы будете прелестной невестой! Хорошо бы ваша свадьба состоялась здесь, в аббатстве. Последний свадебный прием в этом бальном зале устраивался много лет тому назад.

Кистна не ответила. Она встала и сказала несколько невпопад:

— Мне пора… Его… светлость… ждет меня!

И не сказав больше ни слова, не глядя на миссис Дос, вышла из спальни. Экономка с беспокойством посмотрела ей вслед.

— Бедное дитя! — вздохнула она. — Этого следовало ожидать. Да и как могло быть по-другому, если его светлость так красив, что женщины липнут к нему, как мухи к горшку с медом? — Эта мысль так раздосадовала почтенную экономку, что она в сердцах швырнула инкрустированные серебром гребни на туалетный столик.

Спустившись вниз, Кистна остановилась перед дверью в гостиную.

Она чувствовала, что ей необходимо собраться с мыслями, но зачем и почему она чувствует себя так странно, она не могла объяснить даже самой себе. Она только понимала, что испугалась, но не может объяснить, чего именно.

Кистна замешкалась на пороге гостиной, и лакей, уже открывший перед ней дверь, удивленно посмотрел на нее.

Заметив этот взгляд, девушка поспешила переступить порог и сразу увидела маркиза. Он стоял в дальнем конце комнаты у камина.

В вечернем костюме он показался Кистне очень представительным и невероятно прекрасным.

И она не смогла с собой справиться. То ли потому, что страх заставлял ее сердце биться тревожнее, то ли потому, что он смотрел на нее, улыбаясь, и, казалось, олицетворял собой безопасность и то, в чем она нуждалась больше всего, — красоту… Только девушка, забыв об этикете, бросилась к маркизу.