Герцог бережно опустил Магнолию на землю и, не давая ей отдышаться, сказал:

— Нужно как можно быстрее выбираться отсюда! Хотя это может вызвать у вас прилив крови к голове, но мне придется нести вас таким же образом, пока мы не достигнем места, где вы сможете идти босиком, не опасаясь поранить ноги.

Она не ответила, потому что не в состоянии была найти слов, а герцог, вновь положив ее на плечо, крепко прижал к себе левой рукой и помчался вперед.

Она даже не подозревала, что он такой сильный и может так быстро бежать с грузом на плече.

Она раскачивалась из стороны в сторону, но все это были пустяки по сравнению с тем, что побег их удался и, если им повезет, они будут на яхте еще до того, как разбойники обнаружат их бегство.

Герцог бежал, иногда спотыкаясь, иногда поскальзываясь на выскакивающих из-под ног камнях, и вдруг неожиданно остановился.

— Что… случилось?

Она с трудом выговаривала слова: голова у нее кружилась, в глазах потемнело от крови, прилившей к голове. Но мысль о том, что возникла новая неожиданная опасность, пугала ее больше, чем собственное состояние.

— Как вы себя чувствуете? — с беспокойством спросил герцог. — Такой способ передвижения, должно быть, чертовски неудобен.

— Со мной… все в порядке, — задыхаясь, выговорила Магнолия, — пожалуйста… пожалуйста… не останавливайтесь… вдруг… они гонятся за нами.

Герцог инстинктивно обернулся через плечо, вглядываясь в темноту за спиной; в лунном свете была хорошо видна крыша тюрьмы, торчащая между деревьями.

Она казалась довольно далекой, но и от яхты их отделяло немалое расстояние.

— Пожалуйста… поторопимся, — молила Магнолия. — Я… я уже могу бежать.

— Местность тут пока еще слишком каменистая, — ответил герцог.

Он взял ее на руки, но теперь просто крепко прижал к груди.

Магнолия хотела возразить, сказать, что с ней все будет в порядке, но от близости герцога, от того, что щекой она ощущала тепло его тела, ею вдруг овладело непонятное и никогда еще не испытанное чувство.

Крепко держа ее на руках, герцог вновь пустился бежать, и Магнолия вдруг поняла, что теперь ей ничто не угрожает, потому что она рядом с ним. Страх исчез без следа, уступив место ощущению счастья.

Оно было таким сильным, что она инстинктивно обвила шею герцога левой рукой, чтобы ему было легче нести ее.

А он, решив, что Магнолия испугалась, весело произнес:

— Не бойтесь. Мы победили, и теперь им нас уже не догнать.

Но еще не закончив фразы, он услышал мужские голоса, кричащие что-то у него за спиной. Поняв, что слишком рано расхвастался, герцог помчался еще быстрее, а Магнолия, ощутив прилив ужаса, прижалась к нему.

Неужели они проиграют сейчас, в последний момент! Неужели их снова схватят после жуткого спуска по губительному карнизу!

В панике ей казалось, что голоса приближаются; потом послышался выстрел, за ним еще два или три.

Герцог что-то сказал, и, взглянув вперед, Магнолия увидела лучи двух фонарей. Фонари приближались, и вскоре стало видно, что их держат матросы с яхты.

Герцог подбежал к ним, и чей-то голос по-английски сказал:

— Мы беспокоились о вашей светлости. Боялись, вдруг вы заблудились где…

— Дело гораздо хуже, — ответил герцог. — Как можно быстрее доставьте нас на борт яхты. Нельзя терять ни минуты.

Один матрос поспешил вперед, освещая фонарем извилистую дорожку между утесов, а другой шел в арьергарде.

Шлюпка ждала их в песчаной бухте, и герцог, усадив в нее Магнолию, помог матросам оттолкнуть лодку от берега. Силуэт яхты на фоне ночного неба показался Магнолии самым желанным зрелищем в ее жизни, но, когда матросы взялись за весла, со скал наверху послышались крики.

Обернувшись, Магнолия вскрикнула от неподдельного ужаса: на фоне скал она различила темные тени. Это были разбойники.

— Быстрее, — приказал герцог. — Они могут открыть огонь!

Едва он это произнес, раздался выстрел. Пуля просвистела мимо, а через несколько минут шлюпка обогнула яхту и оказалась вне поля зрения разбойников.

С палубы спустили трап, и капитан помог Магнолии подняться на борт.

Она стояла в нерешительности, дрожа от страха, пока к ней не присоединился герцог. Он вновь взял ее на руки, сказав капитану:

— Капитан Бриггс, немедленно поднимайте якорь! На борту есть оружие?

— Только несколько спортивных ружей, ваша светлость.

— Пусть их принесут! — велел герцог.

Он отнес Магнолию в салон и положил на первую попавшуюся софу.

Когда он уходил, она протянула к нему руки с криком:

— Нет… нет… не оставляйте меня! Они могут…

Но эти слова были сказаны в пустоту. Герцог уже выбежал из салона, и Магнолия услышала его голос, требующий дать ему ружье.

Внезапно она осознала, что разбойники могут попасть в герцога до того, как яхта выйдет за пределы досягаемости ружей.

При свете палубных фонарей он станет легкой мишенью, а если его убьют…

От одной мысли об этом Магнолия закричала. Потом она услышала выстрелы с берега и ответный огонь с яхты.

— Его убьют… я знаю… его убьют! — еле слышно прошептала она и потеряла сознание…

Когда Магнолия пришла в себя, ей показалось, что прошло ужасно много времени: она не слышала никаких выстрелов, только размеренное бормотание мотора.

Они плыли, плыли прочь от разбойников, и ее герцог был цел и невредим, как сообщил ей Джарвис.

Именно Джарвис нашел Магнолию, лежащую без сознания, и, как она вспомнила уже потом, перенес ее в каюту, привел в чувство с помощью бренди, помог раздеться и лечь в кровать.

Она так испугалась за герцога, была так измучена пережитым, что не сопротивлялась и не возмущалась; временами ей даже казалось, что перед ней не Джарвис, а ее старая добрая няня.

Только услышав голос герцога в коридоре, она тревожно спросила:

— Его светлость… что с ним?

— Все хорошо, ваша светлость. Я только что его видел. Мне кажется, он собирается искупаться и переодеться. Как только он примет ванну, я сообщу, что ваша светлость желает его видеть.

Не дожидаясь ответа, лакей вышел из каюты.

Лежа на подушках, Магнолия думала о том, что голос герцога, доносящийся из соседней каюты, — самый успокоительный звук, который она когда-либо слышала.

Он жив, ему ничто не грозит — и значит, нечего больше бояться, можно закрыть глаза и отдыхать, отдыхать…

«Он жив!»

Эти слова едва не срывались с ее губ, она заново чувствовала, как он прижимает ее к себе, слышала, как стучит его сердце, когда он бежит, унося ее от опасности.

Она запомнила силу его рук и ощущение безопасности, овладевшее ею, когда он взял ее на руки, — несмотря на страх, Магнолии не хотелось расставаться с этим чувством.

Услышав, как герцог рассмеялся в соседней каюте, она поняла, что любит его!

Это открытие было таким волнующим и таким неожиданным, что на мгновение она оцепенела, не в силах поверить в его реальность.

Потом она вспомнила, что похожее чувство ис-пытала в Нью-Йорке, когда после танца с молодым англичанином ей вновь захотелось его увидеть. Только сейчас оно было во сто крат сильнее и наполняло ее всю, от кончиков пальцев ног до макушки.

— Я… люблю… его! — повторяла она, пытаясь доказать себе, что это правда, а не чудесный сон.

Но как это произошло? Как она могла полюбить человека, которого ненавидела и презирала?

Впрочем, ее разум услужливо говорил, что это вполне объяснимо.

Герцог был не только самым красивым из всех мужчин, которых она видела в жизни, но и самым добрым, самым нежным и самым надежным защитником.

Магнолия понимала, что ни один человек, включая отца, не смог бы уговорить ее пройти по карнизу в несколько дюймов шириной, не закричав от страха, когда любой неверный шаг означает неминуемую смерть.

Герцог заставил ее поверить ему, и, как думала сейчас Магнолия, любовь к нему не позволила ей ни на секунду в нем усомниться.

— Он… чудесный! Великолепный! — повторяла она снова и снова, чувствуя, как безумно бьется ее сердце — совершенно иначе, чем билось оно во время побега.

Дверь каюты открылась, но, с нетерпением повернув голову, Магнолия увидела, что это вовсе не герцог, а Джарвис.

— Его светлость шлет вам привет, ваша светлость, но шеф-повар с минуты на минуту должен приготовить питательнейший бульон, и его светлость спрашивает, может ли он выпить его здесь вместе с вами.

— Да… конечно! — с восторгом воскликнула Магнолия.

Джарвис исчез, и появился через минуту с подносом, на котором стояла супница с бульоном и чашки; рядом с ними, в ведерке со льдом, покоилась бутылка шампанского.

Он поставил все это на стол перед кроватью, и Магнолия решила пить бульон как можно медленнее, чтобы муж оставался с ней как можно дольше.

— Его светлость принимает ванну, — как-то на удивление по-домашнему сказал Джарвис и вышел из каюты.

Когда дверь открылась в следующий раз, в каюту вошел герцог.

Он снял испачканную во время бегства одежду, и теперь на нем был длинный халат из темно-синего шелка, а на шее — шелковый платок, который, по мнению Магнолии, не слишком ему шел; волосы герцога были еще немного влажными.

Магнолия была так рада видеть его, что совсем забыла о том, как выглядит сама.

Она даже не подозревала, что, лежа на покрытой розовым покрывалом кровати с распущенными светлыми волосами, раскиданными по плечам, и глазами, которые, казалось, занимали все лицо, могла свести с ума любого мужчину, хотя и выглядела при этом нереальной.

— Вы уже полностью пришли в себя? — обычным глубоким голосом спросил герцог, подходя к кровати.

— Да… благодарю вас.

— Джарвис сказал мне, что вы потеряли сознание.

— С моей стороны… это было, наверное, глупо… но я боялась, что вас… могут застрелить.

После недолгой паузы герцог спросил:

— Значит, вы беспокоились обо мне?

— Да… я была просто уверена, что они… захотят убить вас… потому что вы оказались умнее… и сбежали от них.

— Да, они отступили! — с удовольствием сказал герцог. — И мы точно ранили, если не убили, двоих из них.

Говоря это, он налил бульона Магнолии, а потом и себе.

Магнолия не чувствовала голода и пила бульон только потому, что этого хотел герцог. Она сделала всего несколько глотков и поставила чашку на столик возле кровати.

Герцог пил бульон, не спуская с Магнолии глаз, и она вдруг почувствовала какое-то странное смятение.

И одновременно, только потому, что он был рядом, был в безопасности, она ощущала непонятную радость, от которой вся каюта преобразилась, словно была залита солнечным светом.

Герцог допил бульон и произнес:

— Я даже вообразить не мог… даже в кошмарном сне не мог представить, что мы попадем в такую жуткую ситуацию! Но мы выбрались из нее, и, осмелюсь сказать, с честью; теперь мы должны выпить за наше здоровье.

И тут же появился Джарвис, который унес супницу с чашками, оставив только шампанское.

Герцог наполнил бокалы и протянул один Магнолии, а другой взял в правую руку и высоко поднял.

Их взгляды встретились, и он очень тихо сказал:

— За самую храбрую женщину, которую я когда-либо знал!

Магнолия почувствовала, как кровь приливает к ее щекам, но ответила:

— За самого… храброго мужчину… который… спас нас!

Глаза ее сияли, а черные ресницы подчеркивали белизну щек; она отпила шампанского, и сердце ее вспорхнуло, как птица, когда герцог присел на краешек кровати и посмотрел ей прямо в лицо.

— Я хотел сказать вам, — начал он, — что вы были великолепны. Мне кажется, в мире не найдется другой женщины, которая в столь жутких обстоятельствах не издала бы ни стона, ни крика, и даже ни одного протеста или жалобы.

Он говорил с такой непривычной для нее интонацией, что Магнолия почувствовала, что на глаза у нее набегают слезы.

Ей было необыкновенно приятно, что он так думает о ней, хотя только благодаря ему им удалось бежать и именно он нес ее на руках, потому что сама она не смогла бы бежать. Если бы он не был таким сильным, их бы легко схватили и сейчас они находились бы в совершенно ином положении.

— Нет, это вы… были великолепны! — повинуясь порыву, воскликнула она.

Герцог поставил бокал на столик.

— Трудно найти верные слова, чтобы передать вам мои чувства, — сказал он. — Я очень боюсь опять испугать вас, Магнолия.

— С сегодняшнего дня… мне кажется, — прерывисто произнесла она, — мне… никогда не будет страшно… пока вы со мной.

— Мне хотелось бы верить, что это правда, — отозвался герцог, — но я говорю не о страхе перед разбойниками, а о страхе передо мной!

Краска залила щеки Магнолии, делая ее еще прекрасней, и она вздрогнула, но на сей раз, как показалось герцогу, не от страха.

Он продолжал очень тихо:

— Если бы вы не были богатой наследницей и в данную минуту были еще не замужем, я бы умолял вас, если нужно, даже встав на колени, стать моей женой!

В его голосе звучали страсть и отчаяние заядлого игрока, который поставил все, что имеет, на одну карту и теперь возносит мольбу, чтобы выпала нужная.

Спустя несколько минут, показавшихся герцогу годами, Магнолия ответила:

— Если бы вы… не были… герцогом и у вас не было бы… ревнивой жены… я бы ответила… «Да».

Герцог перевел дыхание.

— А моя жена ревнива?

— Очень… очень ревнива! Она никогда… никуда… вас… не отпустит.

Герцог придвинулся ближе.

— Дорогая моя! Моя любимая! — он задыхался. — Неужели то, что ты говоришь, действительно правда?

Магнолия молчала, не в силах найти слов, и он изменившимся голосом воскликнул:

— Ради Бога, Магнолия, не играй со мной! Я так отчаянно люблю тебя, что в голове у меня все перепуталось. Но я не перенесу, если ты снова со страхом отвернешься от меня. Я сделаю все, что ты захочешь, но умоляю тебя, попробуй поверить мне.

Магнолия взглянула на него; их лица почти соприкоснулись.

— Я… верю тебе… — прошептала она. — И… и… я… я люблю тебя!

Герцог издал нечленораздельный звук, и руки их встретились.

— Это правда? — вопрошал он. — Ты действительно это хочешь сказать? Ах, моя дорогая, когда я бежал, прижимая тебя к груди, мне казалось, что я бегу навстречу нашему счастью.

— Мне… тоже так казалось. Я слышала стук… твоего сердца… и хотела… чтобы ты прижал меня к себе… сильнее и… еще сильнее.

— Это именно то, что я собираюсь сделать сейчас. Он обнял ее, затем медленно, очень медленно, словно все еще боясь испугать ее, отыскал губами ее губы.

Целуя ее, он почувствовал, что губы ее мягки, свежи и невинны, и от этого испытал наслаждение, равного которому он не испытывал ни разу в жизни.

Для Магнолии же этот поцелуй был именно олицетворением того, чего она так страстно желала, к чему стремилась, и, как она думала, стремилась тщетно.

Это была любовь, как не однажды ей говорили, недоступная для нее любовь, к которой ее деньги не имели никакого отношения.

В эту минуту, когда герцог целовал ее, она отдавала ему душу и сердце и знала, что он отвечает ей тем же.

Он был так близко, что Магнолия чувствовала, что перестает быть собой и становится частью его, а он становится ее частью.

Его губы стали требовательнее, и ей показалось, что он унес ее прочь к вершине одинокой горы, что мир отступил и остались лишь звезды, небо и они двое.

Ей хотелось прижаться к нему как можно сильнее, и, когда он наконец поднял голову, Магнолия голосом, звенящим от счастья, воскликнула:

— Я… люблю тебя… я люблю… тебя!

— И я тебя люблю, дорогая, — ответил герцог. — Я люблю тебя, потому что ты — самая очаровательная женщина, которую я когда-либо видел, и мне кажется, что мы были предназначены друг другу с самого начала времен.

— Как я… хотела бы в это верить, — прошептала Магнолия. — И не имеет никакого значения… кто мы… и чем владеем… ведь правда?

Герцог понимал, как важен для нее этот вопрос.

— Я бы любил тебя так же, как и сейчас, — заверил он, — если бы ты родилась в лачуге и не имела ничего, кроме этих восхитительных, очаровательных губ.

Он вновь поцеловал Магнолию — словно унес ее еще выше, с вершины горы к самим звездам, и их окутало божественное сияние.

— Я… люблю тебя, — вновь повторила она, как только смогла заговорить, — и хотела бы, чтобы ты… не был герцогом… тогда мы смогли бы жить в маленькой хижине где-нибудь в горах… я ухаживала бы за тобой… доказывала тебе… что для меня нет никого дороже тебя… такого умного… и такого храброго.

— Ты действительно считаешь меня храбрым? — спросил герцог.

Он заглянул в глубину ее глаз, в которых светилась любовь, и добавил:

— Ты — самая прекрасная женщина из всех, кого я встречал, и, кроме того, ты — самая храбрая и самая умная. И теперь тебе предстоит стать самой-самой еще на одном поприще.

— И… на каком же?

— Быть самой любимой! Мне нужна твоя любовь, Магнолия! Я не могу представить своего существования без тебя!

— Я… твоя… полностью твоя, — со страстью в голосе ответила она. — Я хочу… принадлежать тебе… быть с тобой… всегда… чтобы ты защищал меня… как тогда… когда переносил меня через эту ужасную пропасть!

— В будущем я буду защищать тебя куда лучше, чем до сих пор, — уверенно пообещал герцог.

— Возможно… все… что произошло… было к лучшему… из-за этого я поняла, что… я люблю тебя. Когда я подумала, что разбойники… могут тебя убить… я почувствовала… что, если ты умрешь… жизнь для меня… потеряет всякий смысл.

— Моя драгоценная! Моя дорогая! — воскликнул герцог. — С моей стороны было очень глупо и безответственно не подумать, что в таких диких местах непременно должны быть бандиты, которые только и ждут честных людей.

— Я… не боюсь их… когда со мною ты.

— Я никогда больше не допущу, чтобы ты чего-нибудь испугалась, — сказал герцог. — И меня в том числе.

— Я… испугаюсь… только если ты… рассердишься на меня.

— Как я могу рассердиться на такую прелестную женщину!

— Тебя… например… могут расстроить… еще тысячи роз.

Герцог расхохотался:

— Тогда я заставлю тебя заплатить за них тысячи поцелуев!

— Мне это понравится.

Магнолия обвила его руками и привлекла к себе, но вместо поцелуя в губы, которого она ожидала, он поцеловал ее в шею и почувствовал, как дрожь, рожденная новым, неизведанным ощущением, пробегает по ее телу.

Он целовал ее, пока дыхание ее не стало прерывистым, ресницы не отяжелели и она не откинулась на подушки.

Магнолия уже перестала думать о том, что она чувствует, она лишь ждала его поцелуев, волнующих, странных, превышающих все, что она рисовала себе в мечтах.

— Я люблю тебя, Магнолия! — воскликнул герцог низким охрипшим голосом. — И я хочу тебя, дорогая, я хочу, чтобы ты стала мне настоящей женой! Но я не сделаю ничего, чего ты не захочешь.

— Я… я хочу быть… ближе к тебе, — прерывисто шептала Магнолия. — Намного… намного ближе… пожалуйста… дорогой… любимый Сэлдон… сделай меня своей женой… своей настоящей женой.

Герцог разразился ликующим криком. Он погасил все свечи, кроме одной, и, скинув халат, нежно обнял Магнолию.

— Теперь уже поздно спрашивать, моя ненаглядная, — сказал он, — но я обещал, что не прикоснусь к тебе, пока ты сама этого не попросишь.

Магнолия рассмеялась счастливым смехом, и остатки робости окончательно покинули ее. Прижавшись к герцогу еще сильнее, она прошептала:

— Прикоснись ко мне… пожалуйста, прикоснись ко мне… только, Сэлдон…

— Только… что?

— Это чувство… оно так необычно… Это желание…

— Я очень хочу, чтобы ты его испытывала, — ответил герцог. — Но если я пробуждаю в тебе желание, моя прекрасная маленькая женушка, то ты доводишь меня просто до безумия.

Его голос был низким от страсти, но он достаточно владел собой и добавил:

— Я буду очень нежен. Но если тебе станет страшно, ты должна мне сразу об этом сказать.

Говоря это, он спустил с плеч Магнолии ночную рубашку и осторожно коснулся ее груди.

— Я люблю… тебя! — воскликнула Магнолия. — Я люблю тебя… и все… что ты сделаешь… будет прекрасно… будет… божественно.

— Я люблю тебя! Я тебя обожаю! Я боготворю тебя! — шептал герцог.

И сердца их слились в одно, и его поцелуи были поцелуями бойца, завоевателя, вступившего в бой с несметными полчищами и одержавшего победу над ними.

И еще он был очень нежен, нежен, но настойчив, и она подчинялась велениям его губ, его рук, его тела.

И любовь вознесла их на волнах упоения к звездному небу, и казалось, что в мире не существует более ничего, кроме мужчины и женщины, соединившихся сейчас, чтобы оставаться вместе во веки веков.

Примечания