Доллары для герцога

Он слишком опрометчиво решил, что начал ей нравиться, и в результате ему предстоит начинать все сначала: снова завоевать ее доверие, снова убедить ее, что он друг, а не враг.

Он хорошо знал, как этого достичь, но все равно ситуация представлялась ему крайне тревожной.

Долго ли будет продолжаться эта игра?

Герцогу было понятно, почему Магнолия отвергла его сразу же после их скоропалительной свадьбы. Но удастся ли ему когда-нибудь добиться того, что она увидит в нем законного мужа… и даже любовника?..

Последнее слово, внезапно возникшее у него в голове, сразило его наповал.

Герцог вдруг осознал, что, если говорить начистоту, он уже давно желает Магнолию.

В самом деле, надо быть слепым и глухим, чтобы остаться равнодушным к ее красоте, к неизъяснимому очарованию ее мягкого и тихого, словно дыхание, голоса.

Этот голос отличался от голосов других женщин, которых герцог встречал на своем пути; музыка, звучащая в нем, делала любую беседу, даже самую серьезную, изысканной, или лучше сказать, чарующей.

Ему нравилось, как она двигается, нравилась та грация и гордость, с которой она несла свою маленькую головку на длинной лебединой шее.

«Она очаровательна! — думал герцог. — И, черт побери, она — моя жена!»

Он клял себя не только за то, что был нетерпелив, но и за то, что слишком легко поддался влиянию юга и солнца, а главным образом, ощущению того, что находится наедине с желанной женщиной.

«Бог знает, каким бесчувственным чурбаном я должен быть, чтобы не возжелать ее», — пытался оправдаться герцог.

В то же время он понимал, что в своих попытках завоевать сердце Магнолии проявил излишнюю торопливость, но ведь ему еще никогда не приходилось этого делать.

В прошлом победа всегда доставалась ему без особых усилий. Более того, ему казалось, что женщина должна быть счастлива оттого, что он обратил на нее внимание.

Но в отношениях с Магнолией все складывалось совершенно иначе, и он оказался настолько глуп, что вновь напугал ее, тем самым еще больше усложнив свою задачу.

Он осознал вдруг, что проводит кампанию, которая ему совершенно в новинку, и ему придется применять тактику, с которой почти незнаком.

Герцог принялся разрабатывать план операции, которая, как он догадывался, будет весьма затяжной и вовсе не гарантирует полной победы.

А вдруг вместо того, чтобы понравиться ей, он вызовет в ней такую ненависть, что, вернувшись в Англию, Магнолия сбежит от него, как уже пыталась сбежать в ночь после свадьбы?

Он подумал о позоре и неприятностях, которые за этим последуют, и о том, как пуста и холодна станет его жизнь — настолько, что он даже сейчас задумался, а нужна ли она ему будет вообще.

Герцог был не из тех, кто, будучи женат, увивается за каждой юбкой.

Он всегда считал это не только предательством, но и несправедливостью, ибо женщина лишена возможности получать запретные удовольствия, доступные мужчинам.

Он всегда испытывал отвращение, слыша слова:

— Моя жена? Она у меня в деревне, как в сейфе!

Он знал мужчин, которые все свободное время отдавали поиску развлечений, и давным-давно поклялся себе, что не станет таким, как они, когда женится, тайным любовным связям не будет места в его жизни.

Он вспомнил об этом и тут же подумал, что леди Эдит назвала бы эту позицию еще одним устаревшим идеалом.

Тем не менее менять ее герцог не собирался. Вместе с тем он был достаточно практичен, чтобы понимать — жизнь с женой, не желающей делить с ним ложе, будет бесцельной и одинокой.

Мужчине необходима женщина, и, раз уж герцог теперь не сражается на северо-западной границе, он вынужден искать себе женщину здесь, в Англии.

Более того, раз он уже женился, герцог хотел жить с семьей в замке, чтобы там звенели детские крики и детские комнаты, в которых вырос он сам, снова использовались по назначению.

И тогда через несколько лет он станет учить своего сына стрелять и ездить на лошади, а дочери будут расти такими же красивыми, как их мать.

Раньше он об этом не думал, но теперь твердо знал, что странная, хрупкая и какая-то неземная красота Магнолии, безусловно, добавит привлекательности женщинам рода Вернов.

Но это случится, только если она станет ему женой не на бумаге, а по-настоящему.

Чувства захлестывали его подобно неистовому потоку.

Черт побери, он хочет ее! Он хочет прижать ее к себе, хочет почувствовать, как она трепещет уже не от страха, а от желания. Хочет вынуть заколки из ее волос, чтобы они рассыпались по ее белым плечам.

Он хочет целовать ее мягкие невинные нетронутые губы, хочет почувствовать их своими губами.

Герцог отодвинул бокал: при таком наплыве чувств в алкоголе не было нужды.

И когда он уже собрался идти на палубу, чтобы найти Магнолию, за дверью послышались ее шаги.

Она шла к себе в каюту, и герцог понял, что сегодня он больше ее не увидит.

На протяжении всего следующего дня герцог чувствовал, что между ним и его женой вновь выросла невидимая стена, исчезнувшая было, когда они покинули Виллафранс.

Он заставлял себя весело и непринужденно болтать о разных вещах и усиленно делал вид, будто вчера за ужином ничего особенного не произошло.

К концу дня ему показалось, что в глазах Магнолии вновь засветилось доверие и страх опять покинул ее.

Но полной уверенности в этом у него не было.

Теперь, разобравшись в своих чувствах к Магнолии, герцог думал, что с каждым поворотом головы, с каждым движением рук, с каждой вспышкой солнечного света в ее волосах она кажется ему все прекраснее и прекраснее.

Чувство это росло и крепло в нем с каждым днем, а яхта тем временем достигла берегов Италии и вошла в Ионическое море.

Именно тогда, когда солнце палило так сильно, что после полудня невозможно было делать ничего, кроме как отдыхать под тентом, натянутым над палубой, герцог окончательно убедился, что безумно влюблен в собственную жену.

Такого он не ожидал. Теперь каждый день начинался для него с радостного предчувствия, что он снова увидит Магнолию.

А ночами герцог беспокойно ворочался на кровати, ибо он был тут, а Магнолия — за тонкой переборкой, в соседней каюте.

Любовь заставила его относиться к своей жене совершенно иначе, чем к любой другой женщине. Именно любовь заставляла губы болеть, а кровь пульсировать в висках от неудержимого желания поцеловать ее. Он был не в состоянии думать ни о чем, кроме нее. Он хотел только быть рядом с ней, касаться ее, слышать ее музыкальный смех и мягкий, словно дыхание, голос.

Магнолия говорила на чистейшем, почти классическом английском, и ее словарный запас, по мнению герцога, был гораздо богаче, чем у любой другой женщины.

Он обожал ее шутки и то, как она иногда поддразнивала его, тут же бросая на него настороженный взгляд, чтобы убедиться, что он правильно ее понял и не обижается.

— Я люблю ее! Черт побери, я люблю ее! — обращался он к звездам, страдая от одиночества и желая, чтобы Магнолия была с ним сейчас и тоже наслаждалась бы их красотой.

Со дня их свадьбы прошло уже три недели. Миновав Мессину, яхта полным ходом направлялась к берегам Греции.

— И какой остров мы посетим первым? — спросила Магнолия, когда они вышли из Мессины, куда заходили по настоянию капитана, чтобы произвести мелкий ремонт яхты.

Магнолии очень понравилась Сицилия, но герцог знал, что больше всего ей хочется ступить на землю древних богов и героев.

Они припомнили всю греческую мифологию и щеголяли друг перед другом цитатами из Байрона до тех пор, пока герцог не признал, что знания Магнолии в области литературы гораздо глубже, чем его собственные.

— Я полагаю, — ответил он ей, — что начать следует с Корфу.

— С Керкиры, — поправила его Магнолия.

— Уж не предлагаете ли вы, — поинтересовался он, — окончательно перейти на греческий язык? Только я в таком случае окажусь в крайне невыгодном положении.

— Вы изучали его?

— С тех пор прошло много времени.

— Тогда вам придется освежить свои знания, — решительно заявила Магнолия. — Я хочу знать, что будут говорить нам греки. Одна из моих гувернанток научила меня кое-каким фразам из современного греческого языка.

В это время к ним подошел стюард и сообщил герцогу, что с ним хочет переговорить капитан.

— В чем дело? — поинтересовался герцог, поднявшись на капитанский мостик.

— Если вы не возражаете, ваша светлость, — попросил капитан, — мне бы хотелось встать на якорь у материка, прежде чем продолжать дальнейшее плавание.

— А что случилось?

— Такелаж, купленный в Мессине, не слишком хорошо установлен. Работы всего на пару часов, и мне не хотелось бы продолжать плавание, пока на судне есть какие-то недоделки.

— Разумеется, я вполне с вами согласен, — ответил герцог.

— Я предложил бы вашей светлости бросить якорь в одной из маленьких бухт, которых много по всему побережью. Если матросы начнут работу на рассвете, то к полудню мы уже сможем продолжить путь.

— Делайте, как считаете нужным, — согласился герцог.

Когда он вернулся и рассказал обо всем Магнолии, та восторженно воскликнула:

— Значит, мы сможем высадиться на берег Албании, и это будет еще одна страна, в которой я Побывала!

— А вы их считаете?

— Ну конечно! Я должна сравняться с вами. Я насчитала пятнадцать стран, в которых вы побывали, а я была всего в четырех, ну, может, в пяти.

— Вы, несомненно, должны внести Албанию в ваш список, — ответил герцог, — хотя это и не такая уж интересная страна. Правда, здесь великолепные горы и прекраснейшие цветы, которые цветут как раз в это время года.

— Вы не должны создавать у меня предвзятого мнения! — упрекнула его Магнолия, и они оба рассмеялись.

На следующее утро яхта бросила якорь, и герцог, услышав, что Магнолия уже встала, подумал, что неплохо было бы к ней присоединиться.

Он нашел ее на палубе и, узнав, что ей не терпится сойти на берег, распорядился, чтобы завтрак был подан как можно скорее.

День только-только начинался, и воздух был прохладен и свеж, когда Магнолия спрыгнула с носа шлюпки на прибрежный песок.

— Албания! — с триумфом провозгласила она. — Теперь эта страна в моем списке!

— Ну, слава Богу! — заметил герцог. — Значит, теперь нет необходимости идти в глубь страны!

— Нет, но я хочу взобраться вон на тот холм. Герцог повернулся к гребцам, которые ждали его распоряжений.

— Возвращайтесь за нами через полтора часа, — приказал он.

— Будет сделано, ваша светлость!

Он повернулся и поспешил за женой, которая уже взбиралась по тропинке, ведущей из бухты.

Извилистая каменистая дорожка вела на береговые утесы, откуда открывался великолепный вид на холмистую равнину; на севере вздымались отвесные склоны горных вершин.

У подножия гор зеленели леса, а черные голые пики отчетливо выделялись на фоне голубого неба.

Зрелище было поистине прекрасным, а увидев бесчисленные цветы, горящие в густой траве, Магнолия даже вскрикнула от восторга.

Они пошли по тропинке, ведущей на север, и вскоре оказались в лесу.

Герцог надеялся, что Магнолии посчастливится увидеть серну или горного козла, но им попадались только зайцы и небольшие олени; впрочем, Магнолия была рада и тому, что увидела.

Внезапно она остановилась и с досадой сказала:

— Какая глупость с моей стороны! Я только сейчас подумала, что надо было взять с собой фотокамеру.

— Я тоже об этом забыл, — сказал герцог, — а на яхте их нет. Но я надеюсь, мы купим в ближайшем порту какой-нибудь аппарат попроще и сделаем на память о нашем медовом месяце восхитительные снимки.

— Мне так хотелось показать папе все места, где я побывала, — вздохнула Магнолия. — И я должна была в первую очередь об этом подумать!

— Мы купим камеру сразу же, как приплывем в Афины, — утешил ее герцог.

Магнолия с надеждой взглянула на него:

— Правда?

— Во всяком случае, попытаемся.

— Вообразите, какой замечательный вид открывается с вершин этих гор!

— Надеюсь, вы не предлагаете нам совершить туда восхождение? — быстро спросил герцог.

— Нет, но все же мне хочется забраться еще немного повыше, — сказала Магнолия.

— Хорошо, — согласился герцог. — Только я боюсь, что вы с непривычки переутомитесь.

— А я ничуть не устала! — с живостью возразила Магнолия. — Кроме того, в последние время мы гуляли только по палубе и, по-моему, засиделись.

— Верно, — хмыкнул герцог. — Но как только мы достигнем берегов Греции, я собираюсь каждый день плавать в море.

Магнолия ойкнула:

— А можно мне с вами?

— Вы умеете плавать?

— В одном из наших домов в Нью-Йорке был бассейн, поэтому вряд ли я утону, если вы на это намекаете.

Герцог был поражен, но потом подумал, что в этом нет ничего удивительного. Американки вполне способны на такие вещи, в то время как английские леди слишком скромны, чтобы появляться в купальнике даже там, где их никто не увидит.

— Пожалуйста, разрешите мне плавать с вами, когда мы будем в Греции, — умоляющим голосом опять попросила Магнолия.

— С величайшим удовольствием, — ответил герцог.

Она благодарно улыбнулась, и герцог с трудом удержался от искушения обнять ее и сказать, что позволит ей делать все, что угодно, лишь бы она всегда была так же счастлива, как сейчас.

Вместо этого он пробормотал какую-то банальность по поводу птицы, выпорхнувшей из кустов.

Потом они присели отдохнуть под деревьями, и герцог внезапно сообразил, что прошло уже больше часа, и предложил отправляться в обратный путь.

— Капитан будет о нас беспокоиться.

— Здесь так хорошо и тихо, — сказала Магнолия. — Мне кажется, я с удовольствием построила бы здесь дом. В нем мы могли бы укрыться от всего света.

— Интересная мысль, — согласился герцог. — Только, боюсь, вам это скоро наскучит.

Она задумчиво посмотрела на него и ответила:

— Не наскучит, если вы будете рассказывать мне о своих приключениях и путешествиях.

— К тому времени мы уже дойдем до приключений, о которых я предпочел бы умолчать, — ответил герцог.

— И что же это за приключения? — поинтересовалась Магнолия.

Герцог уже собирался ответить, но тут услышал какой-то шорох у себя за спиной. Он обернулся и с удивлением увидел каких-то оборванцев, которые медленно двигались к ним.

У всех были длинные волосы и не менее длинные усы, а в руках они держали длинные старинные мушкеты.

Герцог вскочил на ноги, Магнолия тоже встала и, когда оборванцы подошли ближе, инстинктивно ухватилась за руку герцога.

Он понимал, что она испугалась, увидев мечи и ножи, торчащие из-за широких кушаков незнакомцев — видимо, у нее они ассоциировались с разбойниками.

Впрочем, он знал, что албанцы — народ воинственный и постоянно воюют друг с другом, так что оружие у них — еще не признак преступных намерений.

Герцог еще не успел пошевелиться, как обнаружил, что их окружили.

Он начал прикидывать, смогут ли они с Магнолией убежать и скрыться в лесу, но в это время самый высокий и самый старший албанец, скорее всего предводитель, на ломаном английском языке спросил:

— Вы владеть большой корабль?

Он показал пальцем по направлению к яхте, и герцог кивнул:

— Да.

Из-под густых усов выползла улыбка:

— Хорошо! Вы идти с нами!

— Зачем? — возразил герцог. — Мы уже возвращаемся на свою яхту.

— Вы идти с нами! — повторил албанец.

Не было ни малейшего сомнения, что он не шутит: его люди подошли вплотную к герцогу, а один даже подтолкнул его в спину мушкетом.

Магнолия вскрикнула; одну руку она вложила в ладонь герцога, а другой ухватилась за его локоть.

— Чего они хотят? Куда они нас ведут? — спросила она.

— Не знаю, — ответил герцог. — Но боюсь, что мы, к сожалению, вынуждены им подчиниться.

Он догадывался о намерениях этих людей и почти не сомневался, что их похищают, чтобы потом потребовать выкуп.

Он очень удивился, когда Магнолия, не отпуская его руки, обратилась к похитителям на греческом:

— Что вы хотите? Куда вы нас ведете? — вполне отчетливо произнесла она.

Те на мгновение замерли, удивленные не меньше герцога, а потом главарь ответил ей что-то на смеси греческого и албанского языков, еще менее разборчивой, чем его английский.

Герцог не понял ни слова, но, когда они двинулись по тропинке, вьющейся среди деревьев, Магнолия сказала:

— Мне кажется, хотя я и не все поняла, что мы — его пленники и он не собирается отпускать нас, пока не переговорит с кем-то… Я не смогла разобрать с кем.

— Спросите его, сколько денег он хочет за нашу свободу, — отрывисто сказал герцог.

Магнолия выполнила его просьбу, но теперь албанцы даже не остановились; главарь, шедший впереди, всего лишь отрицательно покачал головой и отрывисто сказал что-то на своей непонятной смеси языков.

— Им не нужны деньги, — перевела Магнолия, когда он закончил.

— Но в таком случае чего же он хочет? Магнолия передала этот вопрос, и на этот раз ответ был немного длиннее.

— Мне кажется, хотя понять его почти невозможно, — сказала Магнолия герцогу, — что он взял нас в заложники, потому что двух его братьев — я думаю, он имеет в виду членов шайки, — должны повесить в Афинах.

— В Афинах! — воскликнул герцог. — Вы хотите сказать, что они будут держать нас в заточении, пока не обменяют на двух преступников?

— Я уверена, что именно это он и собирается сделать.

— Скажите ему… — начал было герцог, но осекся.

Он безуспешно пытался придумать, чем можно было бы запугать захватчиков, и с опозданием корил себя за то, что поступил так неразумно и, сходя на берег в чужой стране, не взял с собой никакого оружия.

Теперь он вспомнил, что много слышал об албанских разбойниках, и, хотя на страницах газет и журналов они выглядели романтично, герцог понимал, что на деле они могут оказаться свирепыми и кровожадными.

Возможно, это были паликары, которые попортили столько крови Оттону Первому, когда тот стал королем Греции. Впрочем, как бы они ни назывались, герцог понимал, что угодить к ним в плен не только весьма неприятно, но и опасно. Будь он один, он вступил бы с ними в схватку или попробовал бы их перехитрить, но е Магнолией ему оставалось только повиноваться.

Они шли около получаса, пока не вышли к полуразрушенной деревне.

Она стояла у самого подножия горы, и герцог сразу понял, что здесь случилось. Оползень уничтожил половину деревни; уцелевшие дома тоже были повреждены, и поэтому жители перебрались в другое, более безопасное место.

Ни один человек не отважился бы зимовать здесь из-за проливных дождей, наводнений и неизбежных лавин.

Обломки камней больно впивались в ноги, и герцог видел, как страдает Магнолия. Наконец разбойники остановились у высокого дома, разрушенного лишь наполовину: одно его крыло сравнительно неплохо сохранилось.

Открылась тяжелая дверь, и герцога вместе с Магнолией втолкнули внутрь, а потом втащили через еще одну дверь в помещение, представлявшее собой длинную и высокую тюремную камеру без окон.

Там главарь произнес длинную речь. Говоря, он все время смотрел на Магнолию, так как знал, что она понимает его гораздо лучше, чем герцог.

Раз или два она переспрашивала его на своем ломаном греческом, и он нетерпеливо отвечал ей, стремясь поскорее добраться до сути своего выступления. Закончив, главарь на ломаном английском пояснил специально для герцога:

— Вы остаетесь. Если братьев не отпустят, вы умирать.

Он вышел, и по звуку, с которым захлопнулась дверь, было ясно, что она сделана из железа; через несколько минут они услышали, как закрылась и первая дверь.

Воцарилась тишина.

Магнолия все еще смотрела на закрытую дверь испуганными глазами, когда герцог тихо и спокойно попросил:

— Расскажите мне, о чем он говорил.

— Мне кажется, он сказал, — хрипло ответила она, — что два человека… были увезены в Афины… для суда… их должны… повесить за… преступления… но эти люди обменяют нас на них… если власти… согласятся… если же нет… то мы… умрем… когда… умрут… преступники!

Голос ее дрожал, и она с трудом договорила последнюю фразу. В ответ герцог сказал:

— Совершенно ясно, что им потребуется немало времени, чтобы добраться до Афин и втолковать властям, что они держат нас в качестве заложников. Значит, Магнолия, за это время мы можем попытаться организовать побег.

— К-как… как нам… это удастся? — спросила Магнолия.

Она с таким отчаянием оглянулась по сторонам, что герцог понял — на этот вопрос надо ответить.

— Мне кажется, в этом здании когда-то была деревенская тюрьма, — произнес он.

Строение действительно производило такое впечатление. Стены камеры были сплошь исписаны — наверное, узниками; в некоторых местах штукатурка осыпалась, обнажив кирпичи.

Герцог взглянул на потолок, который вряд ли мог защитить их от дождя, и заметил вверху очень маленькое зарешеченное окошко, совершенно, к сожалению, недосягаемое.

В одной из стен был проход, который, как подойдя ближе обнаружил герцог, вел в помещение, служившее заключенным то ли кухней, то ли местом для умывания.

Но ни раковины, ни другого оборудования не сохранилось; остался лишь ржавый кран, торчащий из стены, и отверстие для слива в полу, заросшее мхом и плесенью.

В самой камере у стены обнаружились две тяжелых деревянных скамьи. Ни матрасов, ни одеял на них не было.

Пока герцог осматривался, Магнолия наблюдала за ним, а потом спросила:

— М-мы же не можем… оставаться здесь? Пожалуйста… найдите способ… выйти отсюда!

Если бы герцог не был так сильно встревожен, ему наверняка польстило бы, что она обратилась к нему за помощью.

Проблема заключалась в том, что у него не было ни малейшей идеи, как выполнить эту просьбу.

Он осторожно присел на скамью, опасаясь, выдержит ли она его, и обнаружил, что она сделана на совесть. Это был цельный кусок дерева, прибитый к трем брусьям, вмурованным в стену.

Герцог протянул руку Магнолии.

— Идите сюда и присядьте, пока я обдумываю наше положение, — сказал он. — Мы шли довольно долго, и, я думаю, вскоре капитан яхты забеспокоится по поводу нашего отсутствия.

— Но… разве он сможет… найти нас? — спросила Магнолия.

Герцог подумал, что вообще-то это возможно, но, если капитан и матросы попытаются освободить их, завяжется перестрелка, в которой перевес будет на стороне разбойников, потому что они лучше знакомы с местностью.

Некоторое время он сидел, погруженный в раздумье, а потом сказал:

— Вы видели, на каком месте расположен этот дом? С одной его стороны, как мне кажется, должен быть очень крутой склон, который они вряд ли будут охранять, считая, что бежать этим путем невозможно. Вот этим-то обстоятельством мы и должны воспользоваться.

— Но как? Как?

— Надо подумать, — ответил герцог. — А вы пока устраивайтесь поудобнее и отдыхайте. Ночью нам предстоит еще одна малоприятная прогулка.

Говоря это, он прекрасно понимал, что все далеко не так просто. На самом деле шансы на побег были ничтожны, особенно учитывая, что ему придется защищать Магнолию от людей, которые, несомненно, сделают все, чтобы пресечь всякую попытку бегства.

Но тут же герцог вспомнил, что на северо-западной границе он выбирался из куда более сложных ситуаций, и уж, наверное, сумеет обвести вокруг пальца каких-то албанских разбойников.

Магнолия следила за ним широко открытыми глазами и когда он сидел и думал, и когда он посматривал на окошко под потолком камеры, и когда он встал и прошел в темное помещение с низкими потолками.

Со своего места она видела, как герцог что-то рассматривает на полу, а потом простукивает стену вокруг ржавого крана.

Вскоре он вернулся, широко улыбаясь.

— Что… что вы нашли? — воскликнула она.

— Может, я ошибаюсь, — ответил он, — и подаю вам напрасные надежды, но в том помещении стена значительно тоньше. Кроме того, ее все время подмывала вода из крана, так что теперь проломить ее будет довольно легко.

Магнолия слабо вскрикнула, а герцог продолжал:

— Однако нам следует соблюдать крайнюю осторожность. Если наши тюремщики застанут меня за этим занятием, они просто-напросто свяжут нас.

Магнолия содрогнулась и протянула к герцогу руки.

— Пожалуйста… не позволяйте им… сделать это! Я так… боюсь… так боюсь… что с вами… что-нибудь случится.

— Когда они вернутся, а я не сомневаюсь, что они вернутся, мы должны выглядеть унылыми и покорными судьбе пленниками. И еще, Магнолия… Разрешите мне принести вам свои извинения.

— За что?

— За то, что был излишне самоуверен, думая, что смогу обеспечить вашу безопасность.

Она посмотрела на него так, словно он сказал какую-то шутку, а потом ответила:

— Но вы же понимаете, что их меньше всего интересую я и мои деньги. Для них важны вы, потому что именно вы — владелец «большого корабля». Я предлагала им миллионы долларов или фунтов за нашу свободу, но они заявили, что им не нужны деньги.

Она рассмеялась:

— Мама будет шокирована! Впервые в жизни наши доллары оказались совершенно бесполезны и на них нельзя купить того, что нам нужно.

Магнолия говорила так убежденно, что герцог невольно рассмеялся.

— Действительно, весьма полезный урок, — согласился он, — из которого можно сделать очевидные выводы.

— И какие же?

— Что нам придется положиться только на себя и на свои мозги, — ответил он. — А это значит, что вам и мне, Магнолия, предстоит кое-что сделать вместе.

Она засмеялась, потому что его слова прозвучали двусмысленно.

Потом их глаза встретились, и никто из них был не в силах отвести взгляда.

Глава 7

Магнолия приложила ухо к двери и прислушалась.

В маленькой комнатке герцог, лежа на спине, обеими ногами размеренно бил по стене.

Он объяснил ей свой замысел, и она понимала, что если их поймают, то второго шанса на побег им не представится, так как скорее всего их свяжут.

Она вслушивалась и молилась; молилась так усердно, что ей казалось, будто не только слух ее обострился, но и мысли значительно прояснились.

У герцога был спокойный и уверенный вид, но Магнолия понимала, что на самом деле он очень встревожен, и от одной мысли об этом страх, который она усердно скрывала, грозил вырваться наружу.

А ведь ей так хотелось выглядеть храброй, показать герцогу, что она полностью владеет собой, и поэтому вплоть до наступления темноты Магнолия вполне успешно скрывала страх.

Она понимала, что либо они совершат побег, либо останутся в тюрьме и, если преступников в Афинах повесят, их скорее всего убьют.

Неожиданно раздался громкий раскатистый звук, от которого Магнолия вздрогнула, но спустя мгновение поняла, что герцогу все же удалось разрушить часть стены и это гремят камни, скатываясь по склону.

Она затаила дыхание.

Если разбойники тоже услышали этот звук, то с минуты на минуту они ворвутся сюда.

Около двух часов назад тюремщики принесли им грубого черного хлеба, полголовы сыра и бутылку местного вина, но среди людей, которые вошли в камеру, не было главаря, и, когда Магнолия попыталась заговорить с ними, ответа не последовало.

Вместо этого они с любопытством рассматривали ее: взгляды их были настолько омерзительны, что Магнолия в ужасе прижалась к герцогу.

Разбойники бросили ей несколько, вне всякого сомнения, дерзких, а может, и грубых, слов, которые она, к счастью, не поняла, и вышли, громко хлопнув дверью.

Магнолия напряженно ждала, но разбойники не появлялись. Внезапно она почувствовала, что герцог где-то рядом.

Она пошла к нему, шаря в темноте руками, пока не коснулась его.

— А теперь выслушайте меня… — произнес он низким серьезным голосом.

Впоследствии Магнолия не могла вспоминать без содрогания, как, повинуясь указаниям герцога, она пролезла сквозь отверстие в стене и увидела прямо под ногами склон, уходящий вниз на тысячи футов.

— Не смотрите вниз, — приказал герцог. — Медленно выпрямитесь, встаньте лицом к стене тюрьмы и держитесь за нее обеими руками.

Он объяснил ей, как надо медленно, очень медленно, передвигаться по узенькому выступу, где любой неверный шаг означал неминуемую гибель.

Еще до того, как они выбрались наружу, он велел ей снять туфли, чтобы не поскользнуться на камнях.

Казалось, на то, чтобы вслед за герцогом шаг за шагом обогнуть стену тюрьмы, ушли часы, хотя на самом деле это заняло не более четырех-пяти минут.

Уступ, по которому они передвигались, постепенно становился шире, но обрыв под ним был все так же страшен.

— Не останавливайтесь! — шепотом приказал герцог. — И не смотрите вниз. Прижмитесь к стене как можно крепче. Нам осталось пройти совсем немного.

Голос его был настолько властным, что Магнолия повиновалась, хотя сердце ее неистово билось от страха, а во рту пересохло.

Когда выступ закончился, герцог приказал ей не двигаться, а сам спустился на несколько футов ниже.

Хотя он и велел Магнолии не смотреть вниз, но при свете луны она увидела, что им предстоит перебраться через расселину, образовавшуюся в результате оползня. После этого они были бы уже в сравнительной безопасности.

Она почувствовала, как герцог осторожно поднимает ее и ставит на уступ перед собой. Затем, так тихо, что она едва расслышала, он сказал:

— Я собираюсь нести вас на плече. Это немного неудобно, но зато гораздо безопаснее. Доверьтесь мне.

Она хотела ответить, но поняла, что не может заговорить, не стуча зубами от страха.

Герцог, не мешкая, поднял ее и, положив на плечо, как это делают пожарные, начал спускаться в расселину, цепляясь за выступы свободной рукой.

Только один раз за все это рискованное путешествие Магнолия решилась открыть глаза, но, увидев под собой пропасть, с трудом сдержала крик ужаса, уже готовый сорваться с ее губ.

Когда герцог начал взбираться на противоположный склон, ей казалось, что они вот-вот упадут и найдут здесь свою смерть. Но когда она снова решилась открыть глаза, они уже стояли под сенью деревьев на противоположной стороне.