Глава 1

1882 год

— Я составил полный перечень долговых обязательств, как вы просили, ваша светлость.

Стряпчий выложил на стол перед герцогом кипу бумаг. Едва бросив на них беглый взгляд, герцог застыл, словно не веря собственным глазам. Первые несколько страниц он просматривал в полном молчании, а потом сказал:

— Послушайте, Фоссилвейт, как мой отец умудрился наделать такую уйму долгов? Неужели никто не пытался его образумить?

— Уверяю вас, ваша светлость, — почтительно ответил стряпчий, — и я, и мои партнеры не один раз пытались воззвать к его здравому смыслу, но он только отмахивался. А однажды даже посоветовал мне не лезть не в свое дело.

Герцог вздохнул. У него не было оснований не верить стряпчему; кроме того, он хорошо знал, каким раздражительным становился отец, если кто-то осмеливался ему возражать. Он вновь посмотрел на документы, словно надеялся, что за эти несколько минут цифры успели каким-то чудесным образом измениться.

— Хорошо, Фоссилвейт, но что же нам теперь делать?

На лице стряпчего отразилось сочувствие. Сделав выразительный жест, означающий полную безнадежность, он произнес:

— Ваша светлость, я провел немало бессонных ночей, размышляя над этим, но, откровенно признаюсь, не нашел никакого выхода.

Герцог тяжело опустился на стул:

— Ну что же, поставим вопрос прямо: что я могу продать?

Но и на этот вопрос мистеру Фоссилвейту, старшему партнеру юридической фирмы, которая на протяжении многих лет занималась делами родовых поместий Оттербернов, нечего было ответить.

Медленно, словно тяжесть ситуации физически давила ему на плечи, герцог поднялся из-за стола и, подойдя к окну, устремил невидящий взгляд на Гайд-парк, раскинувшийся на противоположной стороне Парк-Лейна.

Лондонский дом Оттербернов представлял собой массивное строение, чьи размеры и архитектура вполне соответствовали славе его владельцев.

Впрочем, мысли четвертого герцога Оттербернского в данную минуту были прикованы к его родовому замку и огромным поместьям в графстве Букингем — наследству, неожиданно свалившемуся на его голову; вернувшись из Индии, он провел там уже целый месяц.

Поскольку у него был старший брат, он и не помышлял унаследовать титул, тем более что старый герцог был еще весьма крепок для своих пятидесяти лет и собирался прожить по меньшей мере еще лет сорок.

Но эпидемия, прокатившаяся по Англии прошлой зимой, поразила герцога в том возрасте, который сам он называл «расцветом»; она унесла больше жизней, чем любая из войн, в которые то и дело ввязывалась Англия во всех частях света.

Старший брат Сэлдона Берна сломал шею, упав с лошади во время охоты; Сэлдон тогда принимал участие в бесславной кампании, направленной против вероломных племен, и поэтому получил печальное известие с большим опозданием, только вернувшись в Пешавар.

И почти сразу же вслед за этим пришла телеграмма, в которой говорилось о смерти отца и необходимости скорейшего возвращения Сэлдона в Англию.

Разумеется, ему безотлагательно был предоставлен отпуск.

Путешествуя через выжженные равнины иногда на поезде, иногда на лошади — что было медленнее, но гораздо приятнее, он пришел к заключению, что с военной карьерой придется проститься.

Будучи младшим сыном герцога, Сэлдон еще в юности понял, что должен сам прокладывать себе дорогу в жизни, ибо впереди его не ждет ничего, кроме скромного пособия, которое будет выплачивать ему отец.

Со временем он понял, что после смерти деда отец ведет весьма расточительный и неразумный образ жизни; поместья не приносили никаких доходов, зато гора долгов росла и росла.

Впрочем, Сэлдона это не касалось: он выбрал карьеру военного; судьба немало бросала его по свету, пока не забросила наконец в Индию, где он окончательно решил, что именно такая жизнь ему больше всего по душе.

Отличный солдат и прирожденный командир, он быстро получил роту и вел ее сквозь огонь сражений с неизменной находчивостью и отвагой.

Вскоре Сэлдон Берн заслужил репутацию храброго и опытного офицера, на которого командование может положиться в любой критический момент.

А таких моментов на северо-западных границах Индии хватало: за каждой скалой, за каждым валуном здесь мог притаиться враг. Впрочем, для Сэлдона и его сорвиголов наградой за риск служил сам по себе факт, что им раз за разом удается вновь обвести вокруг пальца бандитов, которых вдохновляли и вооружали русские.

Но сейчас, пересекая Красное море по направлению к Суэцкому каналу, Сэлдон понимал, что эта страница его жизни перевернута и пора открывать новую, которая будет совершенно непохожа на прежнюю.

Он совсем не был уверен, что рад своему внезапному превращению в четвертого герцога Оттербернского.

Три года назад, во время последнего отпуска, Сэлдон обсуждал положение дел со старшим братом.

Тогда он был глубоко уверен, что Лайонел приложит все усилия, чтобы не уронить достоинство рода и восполнить ущерб, нанесенный отцом фамильному состоянию.

— Старик сорит деньгами направо и налево, — говорил Лайонел.

— Откуда же он их берет? — удивлялся Сэлдон.

— Да Бог его знает! — пожимал плечами Лайонел. — Как тебе известно, старик никогда не обсуждает со мной свои дела.

— Но неужели обязательно жить на такую широкую ногу? Дюжина ливрейных лакеев в замке, еще полдюжины в Лондоне, а в конюшнях лошадей столько, что просто удивительно, как они там помещаются!

— Я знаю, — вздохнул Лайонел. — И папаша еще собирается расширять конюшню при ипподроме в Ньюмаркете. В этом году приз ему не достался, и от этого он пришел в неописуемую ярость.

— А кроме лошадей у него полно женщин, а женщины обожают украшения.

Братья рассмеялись. Их отец, несмотря на годы, был красив и знал толк в очаровательных женщинах, которые тоже не обделяли его своим вниманием.

— А видел ли ты его последнюю пассию? — спросил Лайонел. — Просто ходячая выставка бриллиантов, которыми одаривает ее отец.

— И кто же она?

— Одна из популярных певичек. Правда, ни танцевать, ни петь не умеет, зато выглядит как богиня. И дары из папаши сыплются как из рога изобилия!

Они опять рассмеялись, а потом, посерьезнев, Сэлдон сказал:

— Знаешь, а ведь вместе с наследством на тебя свалится уйма неприятностей.

Лайонел беспечно отмахнулся:

— Нет смысла беспокоиться. Папа здоров как бык. Вот увидишь, он еще нас с тобой переживет!

Теперь, вспоминая этот разговор, Сэлдон подумал, что по отношению к брату это предсказание сбылось. Лайонел, который никогда не был женат, умер; нет в живых и отца — и Сэлдон, никогда не помышлявший о титуле, унаследовал вместе с ним гору долгов, намного превзошедшую его самые худшие предположения.

Он отвернулся от окна:

— Необходимо найти какой-то выход, мистер Фоссилвейт.

— Полностью с вами согласен, ваша светлость.

— Полагаю, я лишен возможности продать этот дом?

— Он наследуется без права отчуждения, милорд. В ином случае, простите за нескромность, ваш отец уже давно бы его продал.

Герцог опять сел за стол.

— Вероятно, этот пункт завещания распространяется и на обстановку замка, в особенности на картины?

— Картины обрели статус неотчуждаемого имущества по воле первого герцога, вашего прадеда, который словно предвидел подобное развитие событий; а ваш дед внес еще кое-какие изменения, так что теперь практически невозможно вообще что-либо продать.

Мистер Фоссилвейт мгновение поколебался, а потом добавил:

— Конечно, есть еще пятьсот акров земли на северо-западе поместья; они принадлежали непосредственно супруге вашего деда, и таким образом…

Лицо герцога прояснилось.

— И сколько за них можно получить на рынке?

— Весьма немного, но должен напомнить вам, что кроме богаделен на этой земле стоят дома, в которых живут ваши пенсионеры.

Герцог вновь помрачнел.

Сэлдон хорошо понимал, что, даже если продать эту землю честным помещикам, не говоря уж о спекулянтах, дома сразу же будут сданы в аренду более платежеспособным жильцам, а прежних просто-напросто выгонят.

Он вновь посмотрел на лежащие перед ним бумаги, словно желая еще раз удостовериться, что мистер Фоссилвейт ничего не выдумал, а затем проговорил:

— Я думаю, мне следует получше ознакомиться с документами, которые вы принесли, и, кроме того, изучить опись имущества, которую, как я понимаю, составила ваша фирма после смерти отца.

— Одна копия находится в замке, ваша светлость, но другая у меня с собой, и, если хотите, я вам ее оставлю.

— Благодарю вас.

Мистер Фоссилвейт протянул герцогу бумаги и сочувственно произнес:

— Я искренне хотел бы принести вашей светлости лучшие новости, но…

— Вы сказали мне правду, — возразил герцог. — И согласитесь, что, зная, как обстоят дела в действительности, намного легче найти выход из этого столь запутанного положения.

Голос его дрогнул на последних словах: несомненно, герцогу было отвратительно положение, в котором он волею судьбы очутился.

Он прекрасно понимал, что долги, выражаемые поистине астрономической цифрой, прежде всего отразятся на репутации всей фамилии Оттербернов.

— Вашей светлости, конечно, известно, — тихо проговорил мистер Фоссилвейт, — что наша фирма сделает все от нее зависящее, чтобы помочь вам.

Герцог поднялся из-за стола и протянул стряпчему руку:

— Я в этом не сомневаюсь, и мне лишь хочется поблагодарить вас за всю проделанную вами работу, а также за ту деликатность, с которой вы ввели меня в курс этого довольно щекотливого дела.

— Благодарю вас, ваша светлость.

Пожав руку герцога, мистер Фоссилвейт направился к двери. Как только он покинул комнату, герцог обессиленно опустился на стул.

В его мозгу, словно барабанная дробь, с новой и новой силой билось:

— Проклятие, что же мне теперь делать?

В некоторой степени он был даже рад, что с этой проблемой пришлось столкнуться ему, а не Лайонелу. Тот всегда был излишне мягок и скорее всего не смог бы решиться на отчаянные меры, которые требовалось предпринять в такой ситуации.

Во-первых, необходимо закрыть замок.

Сэлдон понимал, что все многочисленное семейство Вернов, считавших замок родовым гнездом, придет в ужас от этого решения. Родственники герцога стекались в замок по малейшему поводу, называя это «собранием рода». Они съезжались сюда на венчания и на похороны, на юбилеи и на крестины, на Пасху и Рождество. Приезжали, чтобы обсудить трудности, с которыми не могли справиться самостоятельно, — и оседали в замке до тех пор, пока с помощью других родственников не находили выход. Герцог знал, что, закрыв замок, он в буквальном смысле выбьет почву у них из-под ног.

«Но что я могу поделать? — спрашивал он себя. — На содержание этой громадины уходит целое состояние».

Приехав в Англию, он сразу направился в замок и обнаружил, что самые лучшие комнаты блистают великолепной отделкой — за последние пять лет на это были потрачены огромные суммы, — в то время как кухни или, к примеру, буфетные пребывают в полнейшем запустении; помещения для прислуги напоминали трущобы. Никаких современных приспособлений в замке не было, и его отца нисколько не беспокоило, что воду для ванны приходится вручную таскать по двум лестничным пролетам и по бесконечным коридорам; он даже не помышлял о том, чтобы уменьшить неудобства, которые приходилось терпеть слугам из-за его любви к чистоте.

Золотые и серебряные приборы в столовой были бесценны, растрескавшаяся же глиняная посуда, которой пользовалась прислуга, годилась разве что только на свалку.

Оранжереи с персиковыми деревьями и орхидеями поражали воображение, но в то же время садовники бесконечно жаловались на нехватку инвентаря и на то, что крыши их домов совсем прохудились.

Герцогу страшно было даже подумать о предстоящей работе: казалось, стоит тронуть один камень, как сразу повалится все сооружение.

Скаковых лошадей, несомненно, придется продать: последние три года конюшня приносила только убытки. И хотя лошади старого герцога были действительно великолепны, деньги, вырученные за них, будут лишь каплей в море отцовских долгов.

Чувствуя, что больше не может сидеть за столом уставясь в бумаги, герцог убрал их в ящик стола и прошел из библиотеки, полной старинных книг в кожаных переплетах, в гостиную, окна которой выходили в сад.

Отец нанял одного из лучших декораторов в Лондоне, который покрыл стены гостиной парчой, а углы и фризы украсил золотыми листьями. Все это стоило уйму денег, а кроме того, старый герцог выписал из Италии известного и весьма дорогого художника, чтобы тот расписал потолок, — и теперь на входящих сверху томно глядела Венера в окружении купидонов.

Гостиная, несомненно, была подлинным произведением искусства, но ни один предмет обстановки не подлежал продаже — не говоря уже о картинах, тоже упомянутых в завещании в связи с их исключительной художественной ценностью.

Герцог окинул гостиную удрученным взглядом и направился в угол, где стоял столик с бутылками — по прихоти отца такой столик имелся в каждой комнате. Он завел в поместье этот обычай не потому, что любил выпить, а потому, что слуги, когда приносили бокалы, прерывали его задушевную беседу с какой-нибудь прекрасной дамой, в которых он не испытывал недостатка; поэтому герцог предпочитал разливать напитки собственноручно.

На столике стояла бутылка шампанского в украшенном фамильным гербом золотом ведерке со льдом, графины с бренди, виски и шерри, а еще тарелочка с pate sandwiches, крошечными бутербродами с паштетом. За всю свою жизнь Сэлдон ни разу не видел, чтобы кто-нибудь ел эти бутерброды, но отец требовал менять их на свежие утром и вечером.

Герцог налил себе немного бренди и только начал добавлять в бокал содовой, как открылась дверь и дворецкий провозгласил:

— Леди Эдит Берн, ваша светлость!

Герцог повернулся и увидел свою кузину — женщину средних лет, которая тем не менее выглядела великолепно и, кроме того, всегда необыкновенно элегантно одевалась.

— Эдит! — изумленно воскликнул он, ставя бокал на столик. — Вот так сюрприз! Я думал, ты за границей.

— Я вернулась специально, чтобы увидеться с тобой, Сэлдон. Только вчера я приплыла в Саутгемптон, и вот я здесь.

— Так ты была в Америке!

Леди Эдит кивнула и, усевшись на софу, отделанную синей парчой, принялась внимательно разглядывать кузена из-под полей дорогой шляпки, украшенной страусовыми перьями.

Слегка улыбаясь, герцог посмотрел на нее:

— И каков же вердикт? Леди Эдит рассмеялась.

— Ты не настолько скромен, Сэлдон, чтобы не знать, что ты привлекателен и красив. На самом деле ты настолько красив, что сердца англичанок будут трепетать от твоего мимолетного взгляда.

— Я в этом сомневаюсь, — сухо ответил герцог. Леди Эдит подняла брови:

— Что это значит?

— То, что герцог с одним честным именем, без пенни в кармане и с кучей долгов, которые еще долго не дадут ему войти в столь обожаемое тобой высшее общество, не представляет собой никакой ценности.

В голосе леди Эдит неожиданно прозвучало сочувствие:

— Увы, дорогой Сэлдон, я боялась, что именно это ты и обнаружишь, возвратившись домой.

— Я знал, что дела обстоят плохо, мы с Лайонелом этого ожидали, но никак не предполагал, что все настолько катастрофично.

Леди Эдит вздохнула:

— Твой отец мне нравился. Он был одним из самых обаятельных мужчин, которых я встречала за всю свою жизнь, но слабость его заключалась в том, что он никогда себе ни в чем не отказывал и чем дороже была вещь, тем сильнее он стремился ее получить.

— Рад за него, — кисло улыбнулся герцог. — Но ведь теперь я каким-то образом должен расплачиваться с его кредиторами, на что, как я понимаю, уйдет остаток моей жизни; одновременно с этим мне необходимо найти работу, чтобы самому не умереть с голоду.

В его голосе прозвучала нескрываемая горечь, и леди Эдит воскликнула:

— Сэлдон, дорогой, мне так жаль!

— Мне тоже, и, осмелюсь сказать, все семейство будет опечалено, когда я закрою замок — но это единственный выход, и чем скорее мы на него решимся, тем лучше для всех.

— Их сердца будут разбиты, — тихо сказала леди Эдит.

— Я знал, что ты скажешь именно это; но только что отсюда вышел мистер Фоссилвейт. На сумму, которую задолжал мой отец, можно купить несколько столь необходимых нашей стране военных кораблей или до зубов вооружить по крайней мере два полка!

Говоря это, он подошел к столику и, не поднимая головы, словно боясь взглянуть в глаза леди Эдит, спросил:

— Что ты будешь пить?

— Немного шерри, пожалуйста, — ответила леди Эдит.

Наливая ей шерри, герцог подумал, что в какой-то степени даже рад, что именно кузина узнала плохие новости первой.

Она была не только самой обаятельной и привлекательной, но и самой здравомыслящей из всех его родственников.

История жизни леди Эдит была печальна. В восемнадцать лет она была помолвлена с очаровательным мужчиной, богатым и знатным; он влюбился в нее с первого взгляда, так же как и она в него. Он был на несколько лет старше ее и уже успел немало поездить по свету — иногда для собственного развлечения, а порой, поскольку владел многими языками, в качестве неофициального, но очень способного представителя правительства. Они обручились, но родители леди Эдит настояли на том, чтобы свадьба состоялась лишь по истечении традиционных шести месяцев. Вскоре после этого жениха леди Эдит попросили принять участие в весьма щекотливых переговорах между министром иностранных дел и султаном Марокко. Отказаться от этой миссии было практически невозможно, и, нежно прощаясь с невестой, он обещал как можно скорее покончить с делами и вернуться по меньшей мере за два месяца до назначенной свадьбы. Он уехал, а леди Эдит занималась тем, что покупала приданое и каждый день писала письма тому, в кого была безумно влюблена. Но в назначенный срок он не вернулся, и от него не было никаких вестей. Месяц спустя измученная тревогой леди Эдит упросила отца сходить в министерство иностранных дел. Там он с ужасом узнал, что жених его дочери приехал в Марокко и там бесследно исчез. Еще некоторое время ушло, чтобы связаться с британским консулом и получить от него ответ. Через несколько месяцев стало известно, что пропавшего видели в племени, враждебном султану. Знающие люди говорили, что его скорее всего держат где-то в качестве пленника, но никто не имел понятия о том, где именно. Так как об официальном расследовании не могло быть и речи, леди Эдит казалось, что министерство иностранных дел не делает ни малейших попыток найти ее жениха, не говоря уж о том, чтобы его освободить. Шли месяцы; уже минул год, а новостей все не было.

По настоянию ее отца министерство иностранных дел послало в Марокко своего представителя. Рассказывали, что жениха леди Эдит видели во внутренних районах страны, что ему удалось бежать, но следы его затерялись в песках, и еще дюжину других историй, ни одна из которых не была похожа на правду.

Но что бы ни говорили, факт оставался фактом: жених леди Эдит не вернулся, а министерство иностранных дел, не желая раздражать султана, не спешило проводить тщательного расследования. Время шло, а Эдит все ждала.

Даже когда родители и все остальные, потеряв надежду, начали поговаривать, что ее жених мертв, она продолжала ждать.

Только через десять лет, когда исследователи, вернувшись из неизвестных районов Марокко, сообщили о племени, которое держало в плену белого человека вплоть до самой его смерти, леди Эдит смирилась с тем, что ее жених не вернется.

После этого она стала вести независимую жизнь, но замуж так и не вышла.

Довольно неплохо обеспеченная, она увлеклась путешествиями и принялась разъезжать по свету сначала с родителями, потом — с компаньонкой, а когда стала старше, с одной служанкой.

В тридцать пять лет она опубликовала свою первую книгу «Мои путешествия на восток», а через год вторую — «Мои путешествия на запад».

Благодаря тому, что подданные королевы Виктории весьма интересовались миром, неотъемлемой и важнейшей частью которого являлась Британия, книги леди Эдит быстро стали популярны и сделали ее знаменитой. Ее независимое положение вызвало бурю недовольства у тех, кто не верил в возможность существования женщин без защиты мужчин и считал их уделом воспитание детей или, если таковых не было, выполнение какой-нибудь легкой работы.

Но леди Эдит только смеялась и купалась в лучах славы.

Глядя на нее сейчас, герцог подумал, что ее мудрость и благоразумие, основанные на богатом жизненном опыте, будут весьма полезны, когда начнутся неизбежные споры с остальными членами семьи.

Он протянул ей бокал с шерри, затем взял свой бренди с содовой и сделал небольшой глоток.

— Такова ситуация, Эдит, и у меня нет иного выхода, — произнес он.

— Наоборот, — возразила леди Эдит. — У тебя есть альтернатива. Существует еще один способ, если, конечно, ты захочешь меня выслушать.

— Конечно же. Я весь внимание.

Говоря это, он чувствовал, что предложение леди Эдит будет совершенно неосуществимо.

Прежде чем заговорить, она поставила шерри на столик перед софой.

— Дорогой Сэлдон, это же так просто! Все, что от тебя требуется, так это жениться на деньгах!

Такой совет явился для герцога полнейшей неожиданностью. Он изумленно посмотрел на нее, словно не веря своим ушам.

— Я только что прибыла из Америки, — будто отвечая на немой вопрос, сказала леди Эдит. — Нью-Йорк полон честолюбивых матрон, мечтающих выдать своих дочерей только за английских аристократов. Впрочем, французы и итальянцы тоже сгодятся, особенно если в их жилах течет королевская кровь.

— Ты, наверное, шутишь! — воскликнул герцог.

— Я серьезна как никогда. С тех пор как Дженни Джером вышла замуж за лорда Рэндольфа Черчилля в 1874 году, матримониальные устремления богатых клуш с Пятой авеню состоят в том, чтобы увидеть своих дочурок с короной на голове, причем герцогский трилистник, по их мнению, обладает наибольшей привлекательностью.

— Если даже все, что ты говоришь, — правда, то сама мысль об этом мне отвратительна до тошноты.

— Ничего иного я от тебя и не ожидала, — улыбнулась леди Эдит. — Ты так долго жил вдали от Англии, что и не подозреваешь, сколько молодых англичан уже сочли несколько миллионов долларов достойной ценой за свой титул.

— Я с трудом верю тому, о чем ты говоришь. И позволь сказать тебе, что любое предложение опуститься столь низко и впредь будет встречено решительным «нет» с моей стороны.

Леди Эдит взяла свой бокал.

— Конечно, дорогой Сэлдон, ты прав. Я восхищаюсь тобой. Но после того, что ты рассказал мне, и того, что я узнала раньше, у меня появилась пара вопросов, которые я хотела бы тебе задать.

— И что же это за вопросы? — спросил герцог тоном, ясно показывающим, что все попытки его переубедить бесполезны.

— Незадолго до отъезда из Нью-Йорка я получила письмо от твоей престарелой тети. Она пишет, что после смерти твоего отца еще не получала пособия.

Леди Эдит подождала реакции герцога, но тот молчал, и она продолжила:

— Твой отец назначил ей содержание в размере семисот пятидесяти фунтов в год, и оно является ее единственным источником средств к существованию. Конечно же, у нее еще есть дом и усадьба, которые, как я подозреваю, нуждаются в капитальном ремонте, а ведь ей уже около восьмидесяти, и я сомневаюсь, что она сможет прожить на меньшую сумму с двумя старыми слугами, верно служившими ей долгие годы.

Герцог по-прежнему сохранял молчание, и леди Эдит прибавила:

— Да, на содержании нашей семьи находятся еще несколько пожилых людей. У меня с собой список. Он начинается с имени твоей старой гувернантки. Ты ведь помнишь мисс Чемберлен? Она получает всего двести фунтов в год; кроме того, ей шестьдесят семь лет, она разбита ревматизмом и при всем желании не сможет работать.

Леди Эдит извлекла из сумочки бумаги и посмотрела на помрачневшего герцога.

— Слуги, — безжалостно продолжала она, — и другие служащие, которым была назначена пенсия, представляют собой отдельную категорию. За выплатой денег им следит адвокатская фирма, управляющая имением; правда, сообщать ей точные суммы, которые получают наши родственники, всегда считалось нескромным.

Она протянула бумаги герцогу:

— Вот этот список. В данный момент общая сумма пенсий составляет чуть более 3500 фунтов, но, честно говоря, Сэлдон, если ее не увеличить, этим людям придется просто бороться за свое существование.

— Увеличить! — воскликнул герцог. — Да где же я, по-твоему, возьму и эти 3500 фунтов в год?

Леди Эдит вздохнула:

— Я знаю, что это невозможно, но что нам делать с этими милыми стариками? Без твоей помощи они закончат свои дни в работном доме.

Герцог Оттерберн пересек комнату и подошел к окну.

— Меня охватывает бешенство при одной мысли о том, сколько денег отец спустил на актрис, на лошадей, которые ни разу не участвовали в скачках, и на армию бесполезных слуг, — в ярости произнес он.

— Да, думать об этом действительно невыносимо, — с сочувствием произнесла леди Эдит. — Но не в наших силах повернуть время вспять. Сделанного не воротишь.

— Я понимаю, но мне-то что делать?

— Ну, если ты и в самом деле не желаешь смерти людям из этого списка, то существует только один выход.

— Жениться на деньгах? Это унизительно и непристойно, это хуже, чем торговля рабами, хуже, чем покупать женщину в публичном доме!

Он говорил резко и грубо и, не дождавшись ответа кузины, повернулся и добавил:

— Прости, Эдит, мне не следовало говорить с тобой в таком тоне.

— Я разделяю твои чувства, — мягко произнесла она. — Любому честному человеку, тем более такому принципиальному и прямодушному, как ты, такой брак показался бы грязной сделкой.

Герцог хотел что-то сказать, но она его перебила:

— Впрочем, надо признать, за последнее время в английском обществе кое-что изменилось. Взгляни на любое семейство из тех, что пользуются известностью и уважением. Время от времени всем приходится находить себе богатых невест для пополнения родовой казны. Что до меня, мне лично кажется, что капля простой красной крови, влившись в такое количество голубой, способна лишь улучшить породу.

— Ну, не очень-то актуальное соображение. Впрочем, иного я от тебя и не ждал, — в раздражении бросил герцог.

— Зато практичное, как мне представляется. И поскольку я провела в Нью-Йорке довольно много времени, я думаю, что могу понять женщин из Нового Света, которые хотят, чтобы их дочери получили все лучшее, что есть в Старом Свете.

Заметив выражение лица герцога, она добавила:

— Некоторые американские девушки довольно привлекательны, образованны — к слову сказать, гораздо лучше англичанок — и, кроме того, в отличие от них обладают характером и индивидуальностью.

Не сомневаясь, что герцог отнесся к этому утверждению скептически, она опять не дала ему вставить слова:

— Другое дело — американские мужчины. Они с юности сосредоточены только на одном — добывании денег. Очень немногие из них имеют образование и хоть чем-то еще интересуются в жизни помимо денег.

— Я не желаю всего этого слышать! — воскликнул герцог.

— Нет, ты выслушаешь меня! — отрезала леди Эдит. — Я пытаюсь доказать тебе, что единственный способ спасти фамильную честь, замок и жизнь тех, кто от тебя зависит, — это жениться на очаровательной американке, которая в обмен на право носить твое имя и называться герцогиней предоставит тебе огромное состояние, которым ты сможешь распоряжаться по своему усмотрению.

— Ты говоришь как сводница из восемнадцатого столетия!

Он был настолько зол, что умышленно хотел ее обидеть, но леди Эдит только рассмеялась:

— Если ты пытаешься задеть меня, Сэлдон, тебе это вряд ли удастся. Я понимаю твои чувства, но даже такой идеалист, как ты, должен воспринимать мир таким, каков он есть, а не таким, как ему хочется.

Потом ее голос стал мягче:

— Я считаю, что чувство долга рано или поздно заставит тебя жениться, и когда ты решишься на этот шаг, то поймешь, что это не так ужасно, как кажется. Я обещаю, что жена, которую я тебе выберу, будет и привлекательна, и хорошо воспитана — эти достоинства в наше время редко встречаются у англичанок, но, как ни странно, у американок — довольно часто.

Леди Эдит помолчала с минуту и продолжала:

— В любом случае когда-нибудь ты должен жениться. Но взгляни на английских невест, только что вышедших из пансиона, ни шагу не сделавших без гувернантки и до первого выхода в свет ни разу не бывавших на людях. Зрелище весьма огорчительное.

Она говорила быстро, не давая герцогу возразить, как бы ему этого ни хотелось:

— Да они и мужчин-то не видели, кроме местного кюре, и трудно представить, что из них когда-нибудь получатся очаровательные, остроумные и искушенные жизнью светские дамы, о которых ты, надо полагать, мечтал на далеких полях сражений.

С усмешкой в голосе она добавила:

— Взяв в жены юную англичанку, ты превратишь свою жизнь в рутину. Я же предлагаю тебе нечто совершенно иное — и, кроме того, в придачу к очаровательной супруге ты получишь еще несколько миллионов долларов.

— Я не пойду на это! — решительно заявил герцог. — Будь я проклят, если женюсь на деньгах!

Леди Эдит ничего не ответила. Она смотрела на него, маленькими глотками попивая свой шерри.

— Ты слышала, что я сказал, Эдит? — спросил герцог.

— Разумеется, я не глухая, Сэлдон, — ответила ему кузина. — Только ты все равно на них женишься, ибо другого выхода у тебя нет.

Глава 2

Прикрыв дверь, Магнолия торопливо спрятала записку, которую читала, за лиф платья.

Когда вошла ее мать, она стояла у стены, храня на лице слегка настороженное выражение.

Миссис Вандевилт, больше известная в определенных кругах как Дракон с Пятой авеню, была весьма красивой женщиной.

Она держалась как императрица, а нити великолепного жемчуга на ее стройной шее и роскошные бриллиантовые серьги в ушах наводили на мысль о какой-то восточной властительнице.