— Вы обо мне ничего не знаете, Гризельда. Расскажите мне еще про Изабел.
— А что еще рассказывать? Со мной она была счастлива. Она приехала сюда и была убита.
— Перестаньте говорить про убийство. Я знаю, что она умерла, дав жизнь близнецам. Вы очень любите их, не так ли?
— Ее убил Дэвид.
— Ну, оба. Хозяин тем, что вынудил ее… использовал ее… мою малютку Изабел, заставил приносить детей, хотя она была неспособна к этому. Ее мать умерла при родах. Такая уж была у них в семье слабость, у их женщин. Ее не следовало заставлять рожать. А потом еще этот Дэвид. Он родился через два часа после Джонатана. Ее можно было спасти. Но ему, видите ли, нужен был еще и Дэвид. Он хотел иметь двоих сыновей… на всякий случай, если с одним что-нибудь случится. Так вот вдвоем они ее и убили… он и Дэвид.
— Гризельда, уж Дэвида вам не следовало бы осуждать. Это новорожденного-то! Разве это не глупо с вашей стороны?
— Как только вижу его, говорю себе: это ты… либо твоя жизнь, либо ее. У них уже был Джонатан. Этого было достаточно.
— Гризельда, вы можете это доказать? Она посмотрела на меня диким взором, не ответив на вопрос. Вместо этого она сказала:
— Он так больше и не женился. У него уже есть два сына. Теперь он может свободно вести себя с женщинами. Бывало, он привозил их сюда. Я их видела. Я все думала — возьмет он кого-нибудь вместо Изабел.
— Я слежу за всеми.
— За его женщинами.
— Я не отношусь к их числу. Она хитро улыбнулась. Я вспомнила эпизод на галерее менестрелей в Эндерби и устыдилась. Я спросила:
— Я не могу всюду расхаживать, — ответила она, — у меня ревматизм. Они у меня давно есть. Они много чего знают.
— Вы много общаетесь с Джонатаном? Она улыбнулась и закивала головой.
— Я его никогда не пускаю сюда. Он не такой, как его брат.
— Значит, Джонатан приходит один. И о чем вы с ним разговариваете?
— О его матери, о прошлом.
— Я рассказываю ему правду. Все дети должны знать правду. Так сказано в Священном Писании.
— Он сам этого хочет, — сказала она. — Ему это доставляет радость. «Ну, какое у нас сегодня задание, Гризл?»— спрашивает он… маленькая обезьянка.
— Значит, он следит за своим отцом. Он… шпионит за ним?
— Нам всем нужно знать, не собирается ли хозяин снова жениться. Это бы повлияло на всех нас.
— Но вы же няня, и неужели вам не кажется, что че следует вовлекать ребенка в такие дела?
— Джонатан не ребенок. Он уже родился мужчиной… как его отец. Я знаю многое из того, что происходит. Я много узнавала от Изабел. Я видела его ее глазами. Поосторожней, мадам. Он опасен для всех. Не забывайте, он убил мою Изабел.
У меня было большое желание встать и убежать, чтобы не видеть эти безумные глаза. Мне стало казаться, что я задыхаюсь, словно меня здесь заперли вдвоем с безумной старухой. Она обвиняла Дикона в убийстве только потому, что его жена умерла во время родов. Она научила Джонатана шпионить за отцом. Сама мысль о том, что этот мальчик выслеживал нас до Эндерби… лежал там где-то в засаде… вызывала во мне отвращение.
Я задумывалась над тем, рассказать ли Сабрине о сделанных мною открытиях. Я чувствовала, что кому-то об этом необходимо рассказать, но кому? Бабушка была просто физически не в состоянии справиться с ситуацией. Сабрина? Мать? Дикон?
Я никак не решалась поделиться своим открытием с кем-нибудь из домашних. А потом я подумала: а какой собственно вред в том, что старуха шпионит? Для Джонатана это было просто игрой. Шпионить за собственным отцом и сообщать об этом Гризельде! Да, в этом было явно нечто нездоровое. Но нечто нездоровое было вообще в отношениях людей в этом доме.
Пока я прикидывала, подготовка к отъезду шла полным ходом, и через несколько дней после моего разговора с Гризельдой мы с матерью уже были в пути.
ПАРИ
В Кале мы высадились на берег и попали в объятия встречавшего нас отца. Я была поражена и слегка позавидовала матери, видя, как сильно он ее любит. Это просто бросалось в глаза. Моя же мать принимала это как должное, но я знала, что и она так же любит его. Я убеждена — она считала, что именно так и должны относиться друг к другу женатые люди. Меня часто удивляло, что ее слепая вера в такие узы оказалась настолько сильной, что даже мой отец, — казалось бы, столь многоопытный мужчина, — сумел обратиться в ее веру. Она смотрела на мир наивно и служила примером того, какой огромной силой обладает наивность. Как отличались от нее мы с Шарлем. Да, между нами существовало сильное влечение; мы имели право сказать, что любим друг друга, — с определенными оговорками. И все-таки я чуть не поддалась искушению с Диконом и была уверена, что у Шарля есть любовные связи на стороне. Я принимала это как условия существования брака — единственный способ, которым его можно сохранить. Как была бы потрясена моя мать!
Когда я видела их вместе, у меня становилось теплее на сердце, ведь у отца еще хватало тепла и для меня. Меня он рассматривал как осязаемый плод его великой страсти. Я была счастлива в их обществе.
В Обинье я задержалась на несколько дней. Родители хотели, чтобы я побыла подольше, но мне не терпелось попасть домой, встретиться с Шарлем и Детьми. Я предвкушала удовольствие от встречи с Лизеттой. К тому же мне было неуютно в этом замке, где себя заживо похоронила Софи.
Мне хотелось бы повидаться с ней, рассказать ей о возвращении Лизетты, о том, что иногда у меня бывает ощущение, будто вернулись прежние времена, что мы с Лизеттой часто вспоминаем о ней и очень бы хотели быть вместе с ней.
— Софи не меняется к лучшему, — сказал мой отец. — И теперь мы уже прекратили все попытки как-то повлиять на нее. Софи не выходит из своих комнат, и ей, видимо, вполне достаточно общества Жанны.
Я спросила, не могу ли посетить ее, но Жанна дала нам понять, что это нежелательно и может вызвать у Софи неприятные воспоминания.
Арман встретил меня как обычно одновременно и с удовольствием, и с прохладцей. А Мария-Луиза показалась мне далекой, как никогда. Отец рассказал, что ее набожность растет с каждым днем и что, похоже, детей у нее никогда не будет.
Шарль бурно выражал восторг по поводу моего возвращения и признался, что уже почти не чаял меня когда-нибудь увидеть. Шарло крепко прижался ко мне, его примеру последовал Луи-Шарль. Что касается Клодины, то она стала уже большой и время от времени произносила вполне разборчивые словечки и даже умудрялась сделать несколько шажков подряд. Самым приятным из всех событий оказалось то, что она меня узнала и зачмокала от удовольствия, когда я взяла ее на руки.
Как хорошо оказаться дома! Я благодарила судьбу за то, что сумела сохранить холодный ум и честь. Здесь, дома, казалось невероятным, что я была близка к тому, чтобы лишиться того и другого. С каждым днем Эверсли с его безумной Гризельдой и Эндерби с его привидениями становились все дальше — только Дикон, возможно, составлял, исключение. Воспоминания о нем жили во мне и пробуждались в самый неожиданный момент.
Лизетта желала знать все подробно. Я рассказала ей о Гризельде, но скрыла свои чувства к Дикону. Я чувствовала, это следует хранить в тайне. Она выслушала меня и призналась, что в Турвиле без меня было очень скучно.
Интерес Шарля к войне между Англией и ее американскими колониями ничуть не уменьшился. Я даже сказала ему, что это единственная тема его разговоров.
— Твой народ вступает в заранее проигранную войну, — рассуждал мой муж. — Им следует знать, что они потерпят поражение.
— Я не могу поверить в то, что мой народ будет побежден колонистами, которые все равно являются частью моего народа. Это похоже на гражданскую войну.
— Гражданские войны — самые страшные. Более того, моя дорогая, за колонистами будет стоять мощь Франции.
— Я в это не верю.
— Тогда позволь сообщить тебе кое-что. Твои англичане потерпели крупное поражение при Саратоге, и при дворе только об этом и говорят. Наш Луи заключил пакт с колонистами. Что ты скажешь на, это?
— Против Англии? Он улыбнулся.
— Бедняга Луи, он хочет мира С трудом удалось убедить его, что он не рискует вступить в настоящую войну. Я, честно сказать, немножко запаниковал. И не стесняюсь тебе в этом признаться. Я просто испугался того, что будет объявлена война в то время, как ты находишься в Англии.
— И что это значило бы?
— Ну, то, что связаться с тобой было бы нелегко. Возможно, у тебя не было бы возможности вернуться домой.
— Ты имеешь в виду, что мне пришлось бы остаться в Англии?
— Не беспокойся. Я пришел бы тебе на помощь. Но это могло оказаться сложной задачей. Во всяком случае, сейчас мы не находимся в состоянии войны, но британский посол отозван из Парижа.
— И что это означает?
— То, что англичане не слишком довольны нами.
— Я буду молиться за то, чтобы между нашими странами не разразилась война.
— Теперь, Лотти, ты дома, в безопасности, и ты уже никуда не поедешь.
Лето в этом году наступило рано. Клодина быстро подрастала. В феврале ей исполнилось два года, и теперь она уже вовсю болтала и бегала. Она была очаровательным ребенком, темпераментным, несколько своевольным и эмоциональным. Ее настроение менялось очень быстро, и она легко переходила от слез к смеху, так что все домашние стали чуть ли не ее рабами.
В начале июля у нас появился гость. Я, Лизетта и дети были в саду, когда одна из служанок сообщила, что какой-то джентльмен желает меня видеть.
— Он приехал издалека и спрашивает именно вас, мадам.
Я встала и пошла за ней.
Там стоял Дикон. Он улыбался мне с таким видом, словно не сомневался в радушном приеме. Мое сердце подпрыгнуло, но тут же меня охватили самые противоречивые чувства.
— Дикон! — воскликнула я.
— Ну что ж, похоже, что ты рада видеть меня, Лотти. Я знал, что так и будет. Я приехал по делам в Париж и был уверен, что если ты узнаешь о том, что я был во Франции и не заехал к тебе, ты мне этого не простишь.
— Тебе следовало предупредить меня.
— Не было времени. Я выехал сразу, как было принято решение, что я должен отправиться в Париж. И вот я здесь.
— Ну проходи. О твоей лошади позаботятся. Ты, должно быть, голоден.
— Скорее, я жажду видеть тебя.
— Пожалуйста, Дикон, — сказала я, — дока ты находишься здесь, в доме моего мужа…
— Все понял, — ответил он. — Обещаю, мое поведение будет безупречным.
Пришел вызванный служанкой конюх, а я повела гостя в дом.
— М-да, — произнес он. — Прекрасное место. Я бросил взгляд на Обинье, но не стал заезжать туда. Мне показалось, что твоя мать не очень обрадуется моему появлению. Мы с ней никогда не были близкими друзьями. И вообще я хочу провести как можно больше времени с моей обожаемой Лотти.
— Ты обещал…
— Всего лишь изящный комплимент очаровательной хозяйке и ничего более.
Даже когда он оглядывал холл, я заметила в его глазах оценивающее выражение. Он прикидывал стоимость окружающих вещей. С этим ничего нельзя было поделать. Таков уж был Дикон.
Я послала служанку за Шарлем и велела подать закуски и приготовить комнату для гостя.
— Ты, видимо, пробудешь здесь несколько дней? — спросила я.
— Конечно, если будет позволено.
— В качестве родственника ты имеешь на это полное право.
— Лотти, ты такая красивая. Знаешь, когда я вдали от тебя, то забываю о том, как ты прекрасна. Но при встрече с тобой во мне все вспыхивает вновь, и еще признаюсь, что всегда ношу в своем сердце твой образ.
— Еще один пример самообмана, — бросила я. Принесли закуски, и я провела Дикона в небольшую гостиную рядом с холлом и сидела с ним, пока он ел. Услышав в холле шаги Шарля, я вышла к нему.
— Шарль, — сказала я, — у нас гость. Ты уже слышал о Диконе. Он был по делам в Париже и решил навестить нас.
Мужчины, казалось, заполнили собой всю комнату. Пока они обменивались рукопожатиями, я внимательно наблюдала за ними.
Дикон был на дюйм с небольшим выше и выглядел еще светлей, чем обычно, на фоне брюнета Шарля. Шарль, похоже, воспринял его несколько враждебно. Я решила, что он видит в Диконе одного из тех, кто угнетает колонистов… но дело было не только в этом. Дикон разглядывал Шарля, довольно улыбаясь, и был, видимо, доволен тем, что увидел. Это, по-моему, могло значить одно: он сразу же заметил в нем массу недостатков.
Так или иначе, но, судя по всему, они с первого взгляда невзлюбили друг друга.
— Добро пожаловать в Турвиль, — приветствовал Шарль, однако его тон не соответствовал словам.
— Благодарю вас, — ответил Дикон по-французски с явно преувеличенным английским акцентом. — Мне доставляет огромное удовольствие находиться у вас и иметь возможность познакомиться с вами. Лотти очень много рассказывала о вас.
— Я тоже слышал о вас, — сказал Шарль.
— Садись, Шарль, — пригласила я. — Пусть Дикон поест. Он очень голоден, ведь ему пришлось проделать долгий путь верхом.
Шарль сел, а Дикон вернулся к еде. Шарль спросил его о причине приезда и о том, как понравился гостю Париж.
— Париж взбудоражен, — произнес Дикон. — Но такое случается нередко, не так ли? Похоже, им доставляет удовольствие балансировать на грани войны. Я заметил, что некоторые косо смотрят на меня, узнав мою национальность. Я был этим удивлен и уж не знаю, каким образом выдал себя.
— Это же очевидно, — сухо бросил Шарль.
— Ну, сказать по правде, я на это и рассчитывал. Все дело в болтовне. Слишком многим из них, похоже, не терпится поскорее броситься в драку. Ума не приложу, отчего бы это.
— Французы гордятся своей любовью к справедливости.
— Неужели? — спросил Дикон с преувеличенным удивлением, отрезая себе кусок каплуна. — Восхитительное блюдо, Лотти. Тебя следует поздравить с хорошим поваром.
— Я рада, что тебе понравилось. Я почувствовала, что следует как можно скорее сменить тему разговора, поэтому тут же спросила:
— Скажи, как поживают бабушка и Сабрина?.. Последующие дни оказались нелегкими. У Дикона была своя цель, и я решила, что он не намерен просто так позволить мне ускользнуть от него. При первой же возможности он нашел способ добраться до Турвиля. Я задумывалась над тем, действительно ли у него были дела в Париже, и решила, что это вполне возможно, поскольку у него могла оказаться там целая сотня неотложных дел. Как с гордостью рассказывала Сабрина, он был принят при дворе и вполне мог иметь отношение к политике. Он не был членом парламента, но существовали и иные должности… возможно, секретные. Не было ничего легче, как представить Дикона вовлеченным в какую-нибудь политическую авантюру.
— Комментарий Лизетты состоял в том, что она определила его как исключительно привлекательного мужчину.
— Он приехал сюда, чтобы встретиться с тобой, Лотти, — сказала она. — Какая ты счастливая!
— Не вижу в этом никакого счастья. Мне не нужны неприятности.
— Ты имеешь в виду Шарля? Ну, конечно, нельзя ожидать от мужа, что ему понравятся являющиеся сюда поклонники жены и пользующиеся его гостеприимством.
— Дикон на самом деле мой родственник.
— Он ведет себя, скорее, как поклонник.
— Ты вечно что-то выдумываешь. У Шарля тоже возникли подозрения. Когда мы остались вдвоем в спальне в первый вечер после приезда Дикона, он спросил:
— Ты виделась с ним в Англии?
— Ну, конечно, виделась. Эверсли принадлежит ему, а именно туда мы и ездили. Там живет моя бабушка. Ты же помнишь, я ездила туда, потому что она была больна.
— И он был там все время?
— Большую часть времени.
— А что он делает здесь?
— Ах, Шарль, я устала от твоего допроса. Я знаю не больше, чем ты. Он приехал во Францию по делам и заглянул сюда, чтобы повидать меня и детей.
— Он не проявил к ним особого интереса.
— Еще проявит. У него самого два чудесных сына. Родители всегда любят сравнивать детишек.
— Мне он не слишком понравился.
— Ты его не знаешь.
— Он груб.
— Возможно, к тебе это определение тоже относится.
— Я бы не доверял ему. Чем он занимается здесь во Франции?
— Ты только что спрашивал об этом. Я могу лишь посоветовать спросить его самого.
— Придется.
— Тогда все в порядке, — я обняла его. — Слушай, может быть, мы забудем о нем на время?
Он поцеловал меня. В эту ночь он был полон страсти, а я чувствовала, что это его настроение как-то связано с прибытием Дикона.
Атмосфера в доме накалялась. Видимо, это было неизбежно из-за присутствия Дикона. Он был мастер создавать разные осложнения. Возможно, это происходило потому, что он, преследуя собственные цели, никогда не думал об окружающих.
Я мечтала, чтобы он поскорее уехал, и в то же время хотела, чтобы он оставался. Каждый час, проведенный с Диконом в доме, казалось, был чреват опасностью. И все же я чувствовала, что живу жизнью, вдвое более насыщенной, чем обычно.
Дикон объехал со мной и Шарлем все имение, делая по пути замечания, которые мне показались очень уместными. Если он видел что-то достойное одобрения — что случалось редко, — он отмечал это; однако в основном его замечания были полны скрытой критики, выражавшейся в сравнении того, как ведутся дела по управлению имениями во Франции и Англии, и подчеркивании превосходства последней. Он проявил отличное знание предмета и вообще интересовался вопросами управления больше, чем Шарль. Я понимала, что он постоянно всеми возможными способами демонстрирует свое превосходство.
Шарль часто выходил из себя, в то время как Дикон проявлял показное добродушие, про себя наслаждаясь создававшейся ситуацией. Он был способен свести с ума кого угодно.
Он побывал в детских и выразил восхищение детьми. Дикон понравился и Шарло, и Луи-Шарлю, так как выдерживал с ними линию поведения, балансирующую между полным безразличием к ним и отношением к ним, как к взрослым, что, видимо, приводило детей в восторг. Его внешность и манера поведения вызывали уважение, и даже Клодина отнеслась к нему с вниманием, когда он взял ее на руки, и попыталась оторвать от его камзола пуговицы. Это означало, что они ей очень понравились.
Он очаровал родителей Шарля и Амелию с мужем, заехавших к нам на денек погостить. Он готов был очаровать всех в доме, за исключением Шарля.
Лизетта сделала вывод:
— Такого мужчину я бы опасалась. Слишком уж он привлекателен и соблазнителен… а такие всегда самые опасные.
— Не бойся, — ответила я. — Я настороже. Ей было известно о нем кое-что, поскольку в прошлом я не раз вела с нею доверительные разговоры. Она сказала:
— Я понимаю, почему твоя мать хотела держать тебя подальше от него. И могу понять, почему ты этому противилась.
— Я никогда не встречала человека, похожего на Дикона, — призналась я. — И сомневаюсь в том, что когда-нибудь встречу.
— Жизнь с ним, — мечтательно проговорила Лизетта, — была бы одним сплошным приключением. А он очень богат?
— Теперь, думаю, очень. Он владеет Клаверингом и Эверсли, а его жена принесла ему в приданое большое состояние.
— И ты полагаешь, что теперь он удовлетворен… в финансовом отношении?
— Надеюсь, что да.
— Готова поспорить, что это не так. Таким людям, как он, всегда недостаточно денег. Когда он вновь женится, его женой станет богатая женщина.
— Это пророчество?
— Считай, что да, — ответила Лизета.
— А ты сознаешь, — спросила я, — что с момента появления Дикона мы говорим почти исключительно о нем?
— А разве есть более интересная тема?
— Я буду рада, когда он уедет. Здесь из-за него возникают неприятности. Так бывает всюду, где он появляется, — так всегда говорила моя мать.
— Но это неприятности, которых тебе самой хочется. Будь честной, сознайся, ты же понимаешь, что, когда он уедет, здесь станет скучно.
— Он очень раздражает Шарля. Иногда я не знаю, как дотянуть до конца вечера.
— Несомненно, Дикон этим наслаждается.
— Зато я уверена, что этим не наслаждается Шарль.
По вечерам они подолгу засиживались, играя в карты. Им обоим нравилась азартная игра. Шарль играл нерасчетливо, его лицо краснело, глаза сверкали, Дикон играл хладнокровно и, даже взвинчивая ставки до пределов возможного, не проявлял никаких эмоций, независимо от того, выигрывал или проигрывал. Хотя, кажется, он постоянно выигрывал.
Я покидала их и отправлялась в спальню. Когда приходил Шарль, я притворялась спящей.
Шарль возвращался рассерженный. Я слышала, как он с шумом расшвыривал по комнате вещи, перед тем как улечься в постель. Иногда он подолгу лежал рядом со мной без сна; иногда он любил меня и проявлял бешеную страсть, означавшую, что в данный момент он не может забыть о Диконе. Конечно, он подозревал о чувствах, которые питал ко мне Дикон, и знал об истории наших отношений. Это не меняло ситуацию к лучшему.
Вскоре Дикон должен был уехать.
Они постоянно говорили о войне.
Я хорошо запомнила тот вечер. Мы сидели за столом: Шарль, его родители, Дикон и я. Дикон, как это случалось почти всегда, заговорил о войне. Вообще отношение этих двух мужчин к войне отражало их отношение друг к другу. Между ними разыгрывалась чуть ли не личная война. Шарль радовался победам американских колонистов, которые Дикон называл всего лишь мелкими стычками. Но в основном Дикон направлял свои атаки на вмешательство в эти дела французов, становясь весьма красноречивым, когда дело доходило до осуждения глупости тех, кто поступал подобным образом.
В этот вечер его синие глаза сверкали, как обычно, когда он бывал возбужден, его галстук казался ослепительно белым на фоне синего бархатного камзола, его сильные руки (на одной красовался золотой перстень) лежали на столе — воплощенное спокойствие, резко контрастирующее с пылкой жестикуляцией Шарля.
Дикон развивал любимую тему: война и безрассудное вмешательство в нее французов.
— Это вне моего понимания. Посмотрите на свою страну… Вы только подумайте. Ведь ее никак не назвать процветающей. Тюрго… Неккер… оба делали смелые попытки упорядочить финансы, и оба не преуспели в этом. Король Людовик получил в наследство разоренную страну. Конечно, я слышал, что его дедушка предсказывал, что наступит после него . Это и в самом деле может произойти… и очень скоро. Ваш дом разваливается, а вы вместо того, чтобы взяться за приведение его в порядок, поворачиваетесь к нему спиной и ищете, как бы досадить соседям.
— Французы всегда придавали большое значение борьбе за справедливость, — произнес Шарль. — Эти люди, живущие за океаном, большей частью ваши соотечественники, обложены несправедливыми налогами. Они совершенно правы, что восстают против этого, и все французы сочувствуют им, как и всем, кто страдает от несправедливости.
— Это очень заметно во Франции, — вежливо улыбнулся Дикон. — Давно ли у вас разыгрывалась эта самая «мучная война», вспыхнувшая в результате того, что одно сословие вашей нации восстало против несправедливости другого? Не лучше ли будет французам сначала позаботиться о собственных делах, а уж потом проявлять благородное беспокойство по поводу несправедливостей, творимых иностранцами? Ваша страна накануне восстания. Неужели вы этого не видите? Неужели вы не поняли, что достаточно самого ничтожного повода, чтобы в ваших городах вспыхнуло восстание? Беспорядки у вас происходят постоянно. Мы не слишком много знаем о них, поскольку они еще не приняли больших масштабов… пока. Но они происходят. Они являются предупреждением для вас, но вы этого не видите, вы обращаете свои взоры за моря. Я бы сказал: «Французы, сначала наведите порядок в собственном доме!»
— Я понимаю, что вам неприятно замечать столь сильное сочувствие к угнетаемым колонистам, — едко заметил Шарль.
— Естественно, мы бы предпочли, чтобы не было таких людей, как маркиз де Лафайет, который собирает добровольцев и выкрикивает лозунги относительно свободы, которую они принесут миру. В данное время маркиз де Бруйяр собирает добровольцев в Ангулеме. Он блистает красноречием на площади, и толпа послушно кричит: «Долой англичан! В Америку!»
— Я знаю об этом, — ответил Шарль, — и подумывал о том, чтобы присоединиться к ним.
— Неужто? Впрочем, почему бы и нет, мой друг? Всегда стоит следовать своим наклонностям, если они достаточно сильны, ибо если их подавлять, они будут вновь и вновь досаждать вам.
Глаза Шарля сверкали.
— Это великая цель, и я всем сердцем за нее.
— Тогда вам следует отправляться.
— Так, значит, вы подбиваете меня на то, что сами считаете глупым капризом?
— Я вас ни на что не подбиваю, а вам это не кажется капризом. Для вас это было бы благородным жестом — сильный защищает слабого. Если бы я чувствовал то же, что и вы, я непременно отправился бы в поход.
— Так почему же вы не отправляетесь драться на стороне вашего короля?
— У меня не столь сильные эмоции, как у вас. Как вы могли заметить, я не утверждаю, что в этой глупой войне кто-то прав, а кто-то не прав. Я всего лишь постоянно подчеркиваю, что крайне глупо для такой страны, как Франция, увязшей в собственных финансовых трудностях и, что еще хуже, страдающей от социальной несправедливости, вмешиваться в дело, которое абсолютно ее не касается.
— А я постоянно говорю, что с несправедливостью надо бороться, где бы она ни совершалась.
— А я постоянно говорю, что это благородное чувство, но лучше всего начинать уборку с собственного двора.
— Вы, похоже, очень хорошо разбираетесь в делах моей страны.
— Посторонний наблюдатель частенько видит то, что не видят участники событий. Считайте меня сторонним наблюдателем. Я слышу о разрозненных бунтах, происходящих время от времени в небольших городах по всей стране; я слышу ропот народа — сословие против сословия. Знаете, брат королевы, император Иосиф, — весьма мудрый человек. Вы слышали, что он заявил, когда поинтересовались его мнением относительно того дела, о котором вы столь благородно высказываетесь? Он сказал: «Я профессиональный роялист». Он имел в виду, что не очень умно ставить под вопрос авторитет королей, поскольку если где-то создается прецедент, это рождает неуверенность и в других местах. Вы профессиональный аристократ и в то же время толкуете о свободе… Вы подчеркиваете правоту тех, кто поднял оружие против монархии. Такова моя точка зрения.
— У вас весьма циничные взгляды.
— У меня реальный взгляд на вещи, причем до поры до времени я полагал, что именно таким взглядом на жизнь гордились французы.
Я вмешалась:
— Хватит этих разговоров о войне. Кажется, вы оба уже не способны думать ни о чем другом. Дикон укоризненно взглянул на меня.
— Этот вопрос весьма важен для моей страны. Если мы проиграем, то потеряем свой плацдарм в Северной Америке. Но выиграем ли мы, проиграем ли — для Франции это имеет гораздо большее значение.
— Чепуха, — возразил Шарль. — Теперь я вижу, что англичане начали по-настоящему беспокоиться.
— Не начали, — отпарировал Дикон. — Мы беспокоились с самого начала. Считалось, что победы достичь гораздо легче, чем оказалось на самом деле. Никто не понимал, как трудно вести войну в столь дальних краях.
— Давайте, признайте свое поражение.
— Еще ничего не решено. Существует множество французов, которые рвутся отправиться на помощь. Как вы, например. Я хорошо их понимаю. Лафайет, Сегур и тот человек… В Ангулеме… их можно понять. Приключения… благородные рыцарские приключения… заморские путешествия… Вам все это близко. Любопытно, почему вы до сих пор туда не отправились?
— Я бы не отказался.
— Как увлекательно было бы встретиться с вами на поле битвы. Это несколько отличалось бы… от наших застольных баталий.
Я решительно вмешалась, начав разговор о пристройках к дому, которые задумал один из наших соседей. Это был предмет, интересовавший обоих мужчин, так что мне удалось, наконец, увести разговор с военной тропы. Однако они оба пребывали в каком-то странном настроении, к тому же я заметила, что Шарль пьет гораздо больше, чем обычно.
Когда мы встали из-за стола, Дикон предложил сыграть в карты. Родители Шарля уже слегка клевали носами, как это зачастую случалось после ужина, но отправились с нами в небольшую гостиную, где стоял карточный стол.
Я болтала со стариками, пока мужчины играли в карты. Сначала игра шла спокойно, и в комнате было тихо. Я ощущала странное напряжение, которое объясняла себе разговором за ужином, хотя было непонятно, отчего этот разговор расстроил меня больше, чем обычно. Дикон подкалывал Шарля не больше, чем всегда, но на этот раз за его репликами сквозила напряженность, какой-то пока еще не вполне понятный мне мотив.
Шарль продолжал много пить. Дикон же пил очень мало и, судя по его торжествующим смешкам, он выигрывал в карты. Как раз это не особенно меня волновало, поскольку знала, что Шарль расплатится со своими долгами; меня беспокоило то, как в этот вечер выглядел Дикон. В его глазах сверкала та самая яростная синева, которая, насколько я знала, появлялась у него в моменты крайнего возбуждения. Подобное выражение его глаз я видела в Эндерби, когда уже была готова сдаться. И сейчас в его глазах горел триумф победы.
Через несколько дней он должен был уехать, и теперь я уже действительно ждала его отъезда. Пока он находился здесь, я постоянно ждала какого-нибудь несчастья; несчастья, которое вызовет он.
Зачем он приехал? Чтобы встретиться со мной. Но если он не смог соблазнить меня у себя дома, вряд ли он мог рассчитывать на то, что это удастся в моем доме. Хотя, возможно… чем труднее была задача, тем больше она его привлекала.
Видимо, существовала, какая-то иная причина. Он знал о Франции очень много. Его знания удивляли меня. Откуда он мог знать о беспорядках, творящихся в стране? О них почти не говорили. Я полагала, что король и его министры не хотят, чтобы народ знал о брожении среди крестьян.