Дочери Альбиона (№10) - Валет червей

Смертельно больная женщина, к которой я питал нежные чувства, суровая, но достойная сестра и прекрасное дитя — все это меня глубоко тронуло. Я нашел решение. Берта должна поступить ко мне домоуправительницей. Она была из тех женщин, что умеют быстро управляться с любым домашним хозяйством, как, впрочем, и с любым другим делом. Она привезет с собой ребенка, и эта маленькая девочка будет воспитана под крышей моего дома.

Как только я сделал это предложение, я понял, что оно устраивает всех. Теперь Колетт может быть спокойна, Берта сможет занять подходящую для нее должность и одновременно уладить семейные проблемы, дитя окажется под надежной опекой, а моя совесть будет спокойна. Возможно, ты будешь удивлена, Лотти, узнав, что у меня и в те дни была совесть. Но так оно и было… и временами она доставляла мне неприятности.

Я сказала:

— Это было добрым поступком с твоей стороны. Значит, так Лизетта попала в замок… Он слабо улыбнулся.

— Я никогда не забуду выражения лица Колетт, когда она услышала мое предложение. Я был поражен степенью ее благодарности, удивившей меня, поскольку все это не составляло для меня особого труда. Она сказала, что я святой, который принес в ее жизнь огромное счастье, и что теперь она может умереть спокойно, зная, что о ее маленькой дочурке хорошо позаботятся.

— Это было очень мило с твоей стороны, — ответила я, — хотя ты вполне мог себе это позволить. Далеко не все люди склонны принимать близко к сердцу заботы других.

— И что же я получил в результате? Я получил лучшую из существующих домоуправительниц. Так что, как видишь, сделка оказалась выгодной и для меня. Вскоре после этого Колетт умерла. Я видел ее лежащей в гробу и никогда не забуду умиротворенное выражение ее лица.

— Бедная Лизетта! А она об этом знает?

— Должно быть, она мало что помнит, ну, может, ту комнату, в которой ее запирали, не знаю. Думаю, ей было не более пяти лет, когда она поселилась у нас. Ей сообщили, что ее родители умерли и что их обязанности будет выполнять тетя Берта. Не думаю, что тетя Берта слишком баловала бедное дитя ласками, однако ребенок хорошо питался и воспитывался в строгости, что должно было пойти ему на пользу. Я велел обучать ее вместе с Софи, а когда появилась ты — она разделила вашу компанию. Я не уверен в том, что поступил правильно. Она была одна из нас… и все-таки не совсем наша. Меня всегда несколько беспокоила Лизетта.

— Я думаю, Лизетта сумеет постоять за себя.

— Ты знаешь ее лучше, чем кто-либо из нас. Вы с ней сразу же подружились… Ты общалась с ней больше, чем с Софи.

— С Лизеттой всегда было гораздо проще. У нас с ней живые характеры.

— Ну что ж, теперь ты знаешь, кто она такая. Лотти, мне кажется, что не следует рассказывать ей все подробности этой истории. Ей будет гораздо лучше полагать, что она ребенок от законного брака. Ее тетушка придерживается того же мнения.

— Я не собираюсь пересказывать ей что-либо из рассказанного тобой. По-моему, нет особой необходимости поднимать этот вопрос.

— Нет. Она гордая девушка и, видимо, будет расстроена, узнав, что она — дочь… ну пусть не проститутки, но бедной девушки, вынужденной заводить случайных любовников, чтобы свести концы с концами.

— Видимо, ты прав. Бедная Лизетта! Но ей все-таки повезло. Интересно, как бы сложилась ее жизнь, если бы не подвернулась тетя Берта, ну и ты, разумеется. Наверное, тетя Берта отвезла бы ее на ту самую ферму, с которой убежала Колетт. Можно представить себе, какой была бы там ее жизнь. Я думаю, ты можешь быть доволен тем, что тебе удалось сделать для Колетт и для ее дочери.

— Мне стало легче от того, что я рассказал тебе о Лизетте.

Да, — подумала я, — это отвлекло тебя от твоей собственной трагедии, пусть даже и ненадолго Конечно, отец не мог оставаться в Турвиле до бесконечности и вынужден был уехать, хотя и очень неохотно. Я сказала ему, что мы с детьми непременно навестим его, а он, как только почувствует необходимость встретиться со мной, пусть сразу же приезжает. Я с радостью встречу его в любое время суток.

Вот так он и уехал — бедный, печальный, надломленный человек.

Месяцы летели быстро. Я приехала пожить в Обинье. В этом доме поселилась печаль. Мой отец стал очень замкнутым, хотя, как сообщил мне Арман, после моего приезда его настроение значительно поднялось Арман и отец довольно часто ссорились, и, конечно, далеко не всегда виноват был Арман. Арман погрузился в личные проблемы; занимался имением, но не слишком. Он любил бывать при дворе и относился к той категории людей, которые, будучи рождены аристократами, презирают всех, кто ниже их по происхождению. В те времена народ воспринимал подобное отношение уже не с той покорностью, что прежде. Отец рассказал мне, что некоторые лучшие семьи страны уже подумывают о том, что следует коренным образом изменить условия жизни бедняков. К ним принадлежал и мой отец.

Он был очень честным человеком и признался мне, что подобные мысли не приходили ему в голову до тех пор, пока он не сообразил, что они соответствуют обстоятельствам.

Мария-Луиза оставалась бездетной и все больше погружалась в религию. Она часами молилась в церкви и часто проводила мессы. Софи стала еще большей затворницей, а поскольку ее комнаты в башне были более или менее отделены от остального дома, вокруг них, как и положено, начали вырастать легенды. Некоторые из слуг стали поговаривать о том, что Жанна — ведьма, специально подстроившая это несчастье с Софи, чтобы получить над нею власть. Другие возражали, утверждая, что Софи сама ведьма, а ее шрамы — результат сношения с дьяволом.

Больше всего меня расстраивало то, что отец даже не пытался пресечь эти слухи. Тетя Берта делала все, что могла, а могла она очень многое — в доме ее побаивались. И хотя в ее присутствии рассказывать эти истории никто не решался, это не значило, что их не смаковали в комнатах для прислуги и в тех местах, где слуги собирались поболтать.

Так что дела в доме обстояли не лучшим образом.

Лизетта радовалась пребыванию в замке — я взяла ее с собой. Однако ее не устраивало возвращение под опеку тети Берты.

— Теперь я вдова, — заявила она. — И даже тетя Берта обязана помнить об этом.

В то же время она очень любила этот замок, утверждая, что Турвиль не идет ни в какое сравнение с этим благородным старинным гнездом.

Мой отец с огромным удовольствием проводил время со мной и в основном рассказывал о том, как счастливы они были с матерью, какое удовольствие доставляло им общение друг с другом. Как будто я сама этого не знала!

— А каким благословением была для нас такая дочь, как ты! — говорил он, но я предполагала, что когда они были вдвоем, то вряд ли думали еще о ком-то. Только потеряв ее, отец начал испытывать ко мне столь патетические чувства.

Он гостил в Турвиле, и я была склонна думать, что здесь он чувствовал себя лучше, чем в Обинье. В Турвиле не было поводов для тягостных воспоминаний. К тому же здесь были дети, с которыми было не так уж легко отправляться в дальние поездки, поэтому я просила его самого почаще навещать нас, с чем он охотно соглашался.

Меня это устраивало так как означало, что я не обязана пребывать в этом мрачном доме с Софи, жившей затворницей в своей башне. Семейство Турвилей тоже с удовольствием принимало отца. Именно тогда мне пришло в голову, что мне все-таки повезло с семьей моего мужа. Это была не столь знатная семья, как Обинье, но они были добрыми людьми, а атмосфера в Турвиле была полной противоположностью атмосфере Обинье — мягкой и уютной. Впрочем, Лизетте она казалась неинтересной и скучноватой, в то время как в Обинье она постоянно могла ждать чего-нибудь неожиданного.

Брак Амелии оказался счастливым; ее муж был добрым, весьма мягким человеком, несколько бесцветным, но исключительно сердечным… весьма похожим на саму Амелию. Мой свекор, похоже, предпочитал общество своего зятя обществу своего родного сына. У Шарля был горячий темперамент. Быть может, он был более яркой личностью, но никак не человеком, с которым легко уживаться, и его родители, тихие миролюбивые люди, были, судя по всему, довольны обстановкой в доме.

Мы часто говорили о Шарле. Мы ничего о нем не слышали. Получить какие-то сведения было невозможно. Во-первых, он находился очень далеко, а во-вторых, я не представляла, каким образом можно получать письма из страны, которая участвует в войне.

Время от времени в Турвиле появлялись посетители; некоторые прибывали из Америки, и поэтому мы имели хотя бы некоторое представление о событиях в английских колониях. Кое-кто из них видел там Шарля, и мы по крайней мере знали, что до Америки он добрался благополучно.

Эти возвращающиеся воины были благородными молодыми людьми. Они говорили о войне за независимость с искренним энтузиазмом.

— Люди должны иметь возможность выбирать своих правителей, — заявил один молодой человек. Он был юным идеалистом, и энтузиазм делал его благородные черты еще красивее.

Как раз в это время у нас гостил мой отец, и я надолго запомнила, как он ответил этому человеку:

— Я полагаю, — сказал мой отец, — что вы, молодой человек, вернувшись из Америки, будете бороться за свободу для угнетенных.

— Это так, граф, — ответил молодой человек. — За границей совсем другой, свежий дух, и эта война заставила нас по-другому взглянуть на происходящее в нашей стране. Монархи и правители не имеют права подавлять тех, кем они правят. Угнетаемые должны восстать и бороться за свою свободу.

— Именно эти доктрины вы и намерены здесь проповедовать? Не так ли?

— Совершенно верно, сударь. Это доктрины справедливости и чести.

— И это доктрины, которые подстрекают толпу к беспорядкам?

Кровь бросилась отцу в лицо. Я понимала, что сейчас он представляет, как моя мать выходит от модистки и оказывается перед разъяренной толпой, убивающей ее. Похоже, что за какую бы тему мы ни брались, она подводила нас именно к этому опасному предмету.

— Мы только объясняем народу, что у него тоже есть права.

— Права, позволяющие убивать лучших людей! — воскликнул отец.

— Нет, сударь, конечно, нет. Права, которые они обязаны иметь, а если им в этом отказывают… тогда они вправе бороться за них, как это делают колонисты.

Я тут же постаралась сменить тему разговора. Именно этим мне и приходилось заниматься постоянно. Больше всего я любила часы, проведенные наедине с отцом. И если он заговаривал о войне в колониях, я старалась, чтобы разговор не затронул внутренних проблем Франции.

Он считал, что Шарль поступил глупо, отправившись воевать.

« Во-первых, — говорил он, — этот конфликт не имеет ничего общего с Францией; во-вторых, оттуда французы возвращаются с революционными идеями; в-третьих, Франция вынуждена расплачиваться за поддержку колонистов… и не только деньгами, которых, впрочем, тоже не хватает и самой Франции «.

— Он покинул свою семью… на такой долгий срок. Сколько времени уже прошло? Должно быть, больше года. Я начинаю думать, что нам следовало бы подыскать тебе, Лотти, партию получше.

— Я люблю Шарля, и, как мне кажется, он любит меня.

— Но взять и вот так покинуть тебя! Уехать и драться ради целей, не имеющих ничего общего с судьбой его собственной страны!

— Он воспринял это, скорее, как вызов… мне кажется, он рассматривал это именно так.

— Да, — пробормотал отец, — мне следовало найти для тебя кого-нибудь более достойного.

— Но он собирался жениться на Софи. И ты относился к этому одобрительно.

— Софи не из тех, кто может привлечь завидного жениха… в отличие от тебя. Я был рад тому, что удается пристроить ее замуж, и Турвилей это тоже устраивало. Если бы только… но тогда… видишь ли, ты была рождена вне брака, и какими бы глупыми ни были условности, но они все равно существуют. В то время казалось, что брак с одним из Турвилей достаточно хорош для тебя.

— Это так было, и вот теперь у меня есть Шарло и Клодина.

— Да, милые дети. Лотти, как бы я хотел видеть их в Обинье… всегда, — он быстро взглянул на меня. — Я понимаю, тебе кажется, что это малопривлекательное место для детей. Но с их приездом все изменилось бы, Лотти. Мы бы позабыли о Софи в ее башне, которую охраняет Дракон-Жанна и об Армане, которому плевать на все, кроме собственных развлечений, и о его жене, распевающей псалмы и проводящей все дни в молитвах вместо того, чтобы рожать детей. Есть еще, конечно, занудный старый мизантроп — я… но я бы переменился, если бы возле меня постоянно находились мои любимые.

— Рано или поздно Шарль вернется домой, — возразила я. — И я должна ждать его.

Итак, мы вновь расстались» Отец вернулся к своей угрюмой жизни затворника, а я продолжала ждать известий от Шарля. Время от времени до нас доходили отрывочные сведения об этой войне. Она еще не завершилась. За победами следовали поражения, ситуация менялась, но дела у англичан, кажется, шли все хуже.

Наконец к нам приехал гость. Я уже встречалась с графом де Сараман в то время, когда Шарль готовился к отъезду в Америку. Граф был одним из тех, кто откликнулся на призыв, и несколько раз в связи с этим гостил у нас в замке.

Как только я увидела его, стоящего в холле, то поняла, что он привез вести от Шарля, и меня охватило чувство глубокой тревоги.

Почему Шарль не приехал вместе с ним? Ведь они уезжали вместе, и вернуться должны были вместе. И зачем граф де Сараман решил навестить меня?

Меня встревожила уже сама манера его поведения. Он казался чем-то опечаленным.

— Приветствую вас, граф, — сказала я. — Вы привезли какие-нибудь новости о моем муже?

Граф пристально взглянул на меня и произнес:

— Боюсь, у меня для вас дурные новости.

— Шарль… — пробормотала я.

— Он пал в битве при Юта-Спрингс. Я был рядом с ним до самого конца. Его последние мысли были о вас. Он сожалел, что оставил вас, и говорил, что ему не следовало этого делать. Он хотел, чтобы я передал вам его уверения в любви к вам… уверения в том, что вы были его единственной.

— Он мертв? — шептала я. — Шарль мертв.

— Он передал мне это кольцо, и я возвращаю его вам.

Я взяла у него кольцо. Это было золотое кольцо с лазурью, которое он всегда носил. Сомнений не было. Шарль погиб.

И хотя я все время допускала такую возможность, осознание случившегося явилось для меня ударом.

Шарль… мертв. Похоронен где-то в чужой земле. Потерян навсегда.

Я скорбела по Шарлю. Я уединялась, чтобы подумать над последствиями, к которым приведет его смерть.

Мы с ним так давно не виделись, и я не могла делать вид, что его смерть была для меня страшным ударом, каким могла бы стать, если бы мы не расстались на такой срок. Жизнь в Турвиле продолжалась. Шарль давно перестал быть ее частью, однако смерть потрясает вне зависимости от того, каким путем она приходит. Смерть необратима. Сколько раз за время его отсутствия я мечтала о том, что он вернется и мы будем обсуждать с ним дела… планировать… А теперь этого уже никогда не будет.

Шарло едва помнил его. Клодина, можно сказать, его не знала. Его родители потеряли единственного сына, но у них была замена в лице их зятя, а это значило, что Амелия с мужем теперь постоянно будут жить в Турвиле. Я решила сообщить новость Шарло:

— Шарло, твой отец уже никогда не вернется к нам.

— О, — произнес Шарло, на миг отрываясь от рисунка, — значит, теперь он будет жить в Америке?

— Он был убит в сражении, — пояснила я Его глаза округлились.

— А его застрелили из ружья?

— Да., видимо, так, — пробормотала я.

— Я тоже хочу ружье, — сказал Шарло и начал рисовать ружье на лежавшем перед ним листе бумаги.

Вот так воспринял Шарло весть о смерти своего отца.

Я воскликнула про себя с негодованием: «Ты сам виноват, Шарль, если твоему сыну на твою смерть наплевать! Ты не имел права покидать нас».

По ночам мне было грустно и одиноко. Теперь уже никогда мы не будем лежать с ним вместе. Никогда он не обнимет меня. Впрочем, я уже давно ощущала это одиночество и привыкла спать в постели одна.

«Ты не имел права покидать нас, Шарль», — повторяла я вновь и вновь.

Так что я не чувствовала особых изменений в Турвиле.

Мой отец, узнав о случившемся, немедленно приехал к нам. Его первые слова были:

— Теперь тебя здесь ничего не удерживает. Я была вынуждена с ним согласиться.

— Теперь твоим домом будет Обинье. Ты согласна, Лотти?

Я сказала, что мне нужно подумать.

— Прошу тебя, Лотти, возвращайся домой.

Он, такой гордый человек, никогда не просивший разрешения и считавший, что всегда имеет право на все, теперь обращался ко мне с мольбой.

Я знала, как много будет значить для него мой приезд в замок. Но будет ли это благом для детей? И будет ли это благом для меня?

Он взял меня за руку.

— Лотти, — просил он, — пожалуйста… И я знала, что соглашусь.

ПОЯВЛЕНИЕ НАСТАВНИКА

Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как мы переехали в Обинье. Он был для меня родным домом, которым так и не стал Турвиль. Дети его тоже полюбили. Меня даже смутило то веселое жизнерадостное настроение, с которым Шарло и Клодина прощались в Турвиле со своими бабушкой и дедушкой, которые были всегда так добры к ним. Но волнующее ожидание встречи с новыми местами и новыми ощущениями были столь соблазнительны для детей, а сами они были так бесхитростны, что открыто выражали свои чувства. Я была уверена, что Турвили правильно поняли это и совершенно искренне пожелали нам счастья на новом месте. Луи-Шарль был взволнован сменой обстановки и, будучи старшим из детей, оказывал на них огромное влияние, хотя у Шарло, безусловно, вырабатывался собственный характер.

Я с трудом сдерживала волнение, завидев вдали наш замок. Конечно, я уже много раз видела его, но каждый раз в зависимости от обстоятельств он производил на меня разное впечатление. Теперь я увидела его таким же, как в самый первый раз, когда приехала сюда вместе с отцом и еще не знала, что замок станет для меня родным домом. Он производил впечатление могучей крепости: выступающие сторожевые башенки, каменные брустверы и мощные контрфорсы, подчеркивающие его неприступность. Я посмотрела наверх, на строение, которое про себя называла башней Софи, и задумалась над тем, как теперь сложится моя жизнь в Обинье.

Очень радовалась возвращению в замок Лизетта. Она находила жизнь в Турвиле необыкновенно скучной, а к Обинье всегда питала особое чувство.

Мой отец, встречая нас, был вне себя от радости. Он не мог оторвать глаз от детей. Я подумала: он счастлив… по крайней мере настолько, насколько может быть счастлив после смерти моей матери. Арман приветствовал нас с беззаботностью, которую легко можно было принять за безразличие, но по крайней мере не возражал против нашего возвращения. Еще более безразлично отнеслась к нашему приезду Мария-Луиза. Отец иронично заметил:

— Она столь упорно высматривает себе местечко на Небесах, что совершенно перестала осознавать, что пока еще находится на грешной земле.

Софи скрывалась в своей башне, и долгое время дети вообще не знали о ее существовании.

Итак мы устроились, и недели начали складываться в месяцы. Как ни странно, став вдовой и продолжая с тоской вспоминать о Шарле и старых добрых, давно прошедших днях, я чувствовала себя здесь, в Обинье, гораздо лучше, чем в Турвиле. В Обинье сильнее ощущался пульс жизни. Отец теперь редко ездил в Париж, но заявил, что, когда будет посещать его, я должна его сопровождать. Мне показалось, что после нашего приезда он стал проявлять более живой интерес к событиям в стране.

Я прожила в Обинье около двух месяцев, когда приехал Дикон.

Он привез сообщение о смерти бабушки. Дикон сказал, что смерть Сепфоры окончательно подорвала ее здоровье. Она потеряла в жизни последнюю зацепку.

На этот раз наши разговоры были много серьезней, чем обычно, а поскольку он постоянно старался остаться со мной наедине, то говорили мы часто. Однажды во время прогулки верхом он предложил стреножить лошадей и посидеть возле ручья, поскольку вести разговоры в седле не слишком удобно.

Усевшись на берегу ручья, он время от времени поднимал камешки и рассеянно бросал их в воду.

— Бедная Сепфора, — сказал он, — надо же было погибнуть именно таким образом! Именно ей, такому тихому, мягкому человеку! Знаешь, я очень любил ее, только не смотри на меня так скептически. Я знаю, что она не любила меня, но я не обязан любить лишь тех людей, которые любят меня, ведь верно?

— Я на самом деле верю, что ты считаешь себя способным полюбить чуть ли не весь мир, если тебе этого захочется.

Он рассмеялся.

— Ну, не совсем. Сепфора была настроена против меня с самого начала. Это вполне понятно. Я был невозможным ребенком. Надеюсь, твои дети не станут такими. Боюсь, что это может случиться с одним из моих — с Джонатаном, — за ним нужно присматривать. Сепфора спокойно оценила меня со стороны и выставила мне плохую отметку. А потом сама совершила невероятный поступок. Я думаю, она сама себе дивилась, но посмотри, какой это дало результат! Ты… несравнимая Лотти… и эта чудесная романтическая любовь. Это прекрасно. Идеальный роман. Страсть юности… длительная разлука… и наконец воссоединение, когда оба стали старше, мудрей, стали понимать, что значит настоящая любовь. Это может служить для всех примером.

Я понимала, к чему он клонит, и не желала выслушивать эти слова… пока. Я ощущала неуверенность и сомневалась в его намерениях. Я полагала, что с этим не следует спешить. Я говорила себе, что никогда не смогу полностью доверять ему.

— Они были так счастливы вместе, — сказала я, — настолько идеально подходили друг другу. Он, такой опытный, и она, сама невинность. Но мама была идеалисткой и, мне кажется, заставила отца стать тем человеком, каким его себе воображала.

— Возможно. Но погибнуть таким образом! Пасть жертвой дураков… В этой стране слишком много дураков.

— Но разве в других странах дело обстоит иначе?

— Ты права. Но в данное время Франция не может себе позволить иметь столько дураков. Ты ощущаешь здешнюю атмосферу? Это похоже на затишье перед бурей.

— Я ничего не ощущаю.

— Это потому, что ты не знаешь о происходящем вокруг тебя.

— Но я живу здесь, а ты всего лишь гость.

— Мне приходится путешествовать по Франции, и я наблюдаю.

— Дикон, твоя мать говорила что-то относительно того, что ты умудряешься сидеть сразу на нескольких стульях. Ты здесь с какой-то целью?

— Если бы это было так, то поручение было бы, безусловно, секретным, и таким образом, ты не должна была бы ожидать, что благородный человек посвятит тебя в ее суть.

— Я всегда подозревала, что у тебя есть какая-то цель…

— Главная цель моей жизни — быть с тобой.

— Я не верю в это. Он вздохнул.

— Как мне заставить тебя поверить?

— Ты никогда не сможешь этого сделать. Слишком многое нас разделяет. Когда-то ты говорил, что хочешь жениться на мне, но предпочел получить Эверсли. Вскоре после этого ты женился… весьма выгодно.

— Я сделал одну большую ошибку. Мне следовало дождаться тебя.

— Но ты вспомни, как много значил для тебя Эверсли.

— Я могу думать только о том, что значишь для меня ты. Лотти, перед нашими глазами пример твоих родителей. Насколько мудро они поступили! Подумай, насколько идиллической была их совместная жизнь.

— У нас такой не получится.

— Почему?

— Потому что мы другие. Ты скажешь мне, что у тебя и у моего отца много общих черт. Но для идеального союза нужны две стороны, а я могу уверить тебя в том, что ничуть не похожа на свою мать.

— Лотти, возвращайся ко мне. Выходи за меня замуж. Давай начнем с того, с чего следовало начать много лет назад.

— Не думаю, что это будет разумно.

— Почему же?

— Я бы вышла вновь замуж, если бы нашла идеал. Я помню, как выглядел союз моих родителей. Я слышала, как мой отец объяснялся с моей матерью… ничто меньшее меня не удовлетворит. Если такое невозможно, я предпочитаю свое нынешнее положение свободной и независимой женщины.

— У тебя будет все, что ты хочешь.

— Слишком поздно, Дикон.

— Никогда не бывает слишком поздно. Ты испытываешь ко мне определенные чувства.

— Да, надо признать.

— Тебе становится легче, когда мы рядом. Я заколебалась.

— Я… я слишком хорошо тебя знаю.

— Ты очень хорошо меня знаешь. Когда ты меня видишь, твои глаза загораются.

Он повернулся ко мне, обнял меня и начал целовать. Мне было не обмануть себя — я была взволнованна, мне хотелось ответить на его ласки, хотелось, чтобы он целовал меня… но я представила себе мать, ее голос, ее слова, предупреждающие меня. Теперь, когда ее не было в живых, она, казалось, стала мне еще ближе.

Я резко оттолкнула его.

— Нет, Дикон, — сказала я, — нет.

— Теперь мы оба свободны, — напомнил он. — Почему же нет? Давай начнем с того, что нам следовало сделать еще много лет назад.

Я не заблуждалась относительно себя. Мне хотелось сдаться. Я знала, что жизнь с Диконом будет похожа на азартную игру, и хотела попытать счастья и сделать ставку. Но я все еще видела мою мать: она, как бы восстав из гроба, предупреждала меня, и столь живым был ее образ, что я не могла отмахнуться от него.

— Ты сможешь найти себе подходящую пару в тех кругах, в которые ты вхож, — произнесла я. — Высший свет Лондона, не так ли? Какую-нибудь богатую женщину, а?

— Знаешь ли, некоторых материальных благ я уже сумел добиться.

— Но тебе хотелось бы большего.

— А кто может искренне сказать, что не хочет этого?

— Уж, конечно, не Дикон.

— Ну, если уж на то пошло, то и тебя тоже не назовешь бесприданницей, — весело заметил он. — Уверен, твой отец, исключительно богатый человек, не допустил бы этого. Кроме того, тебе причитается часть доходов от Турвиля.

— Я вижу, что в водовороте страстей ты все-таки не упустил возможности просчитать мою стоимость.

— Ты стоишь дороже бриллиантов, которые я всегда считал более ценными, чем рубины. Дело в том, Лотти, что я действительно люблю тебя. Я всегда любил тебя и всегда знал, что ты создана для меня, — с тех самых пор, как заметил очаровательное своевольное дитя, пылающее той же страстью, что и я. Неужели ты думаешь, что романтичные обстоятельства твоего рождения могли хоть как-то повлиять на мою любовь к тебе?

— Нет, этого я не думаю. Преградой стал Эверсли.

— Грубо! Грубо и банально. Человек совершает одну-единственную ошибку. Неужели он никогда не может заслужить за нее прощения?

— Простить? Да. Но ошибка — если это была ошибка — забывается не столь легко.

Теперь мое настроение резко изменилось. Как только он заговорил о богатстве моего отца, я тут же вспомнила, как он интересовался поместьем, как задавал вопросы, как любовался им во время наших прогулок верхом.

Если я вновь выйду замуж, то не за того, кто польстится на мое богатство. И хотя я была уверена в том, что чувства Дикона ко мне действительно глубоки, одновременно я чувствовала, что он не способен отказаться от одновременной оценки выгод.

Он желал меня. В этом я была уверена. Опыт жизни с Шарлем уже показал мне, что такие желания длятся недолго, а когда она становятся менее пылкими, необходимо иметь твердое основание, на котором можно строить любовь — такую, какая существовала между моим отцом и матерью.

Дикон продолжал убеждать меня:

— Есть две веские причины, по которым тебе следовало бы вернуться в Англию. Первая заключается в том, что ты нужна мне, а я тебе. А вторая — в том, что сейчас ты живешь в очень ненадежной стране. Ты замкнулась здесь в глуши и забыла об этом. Надеюсь, ты не забыла, что случилось с твоей матерью?

Я покачала головой.

— Не забыла, — страстно ответила я.

— Почему это случилось? Спроси себя.. Во Франции брожение, я это знаю. Я обязан это знать.

— Тайная миссия? — спросила я.

— Совершенно очевидно, что если у Франции неприятности, то нам, по другую сторону пролива, не стоит слишком сожалеть об этом. Французы заслуживают того, что с ними произойдет. А произойдет это скоро, помни об этом, Лотти. Это носится в воздухе. Умные люди в этом не сомневаются. Оглянись назад. Людовик XIV оставил сильную Францию, но за время правления Людовика XV богатства Франции были растранжирены. Разорительные капризы этого короля разъярили народ. Они ненавидели Помпадур и Дюбарри. Всю эту роскошь… кареты на улицах… дорогостоящие увеселения… целые состояния, растраченные аристократами на роскошные платья и драгоценности, — все это бралось на заметку. А рядом с этим бедность… настоящая нищета. Такие контрасты есть и в других странах, но ни у кого не хватило дурости привлекать к ним такое внимание. Страна практически обанкротилась. Теперь у власти молодой идеалистически настроенный король с экстравагантной женой-австриячкой — а французы ненавидят иностранцев, Страна наводнена агитаторами, единственная задача которых — вызвать недовольство. Они начали с «мучной войны», но она не принесла успеха, превратилась из революции в ее репетицию. Возможно, вы должны благодарить за это короля, проявившего смелость, когда толпа хотела штурмовать Версаль… ну, и везение, конечно. Везение у него есть.

— Ты ненавидишь их, Дикон.

— Я презираю их, — ответил он.

— Ты никак не можешь простить им их отношение к колонистам. Они верили в то, что помогают угнетаемым. В это верил и Шарль.

— И этот дурак оставил тебя. Он потерял тебя… а заодно и свою жизнь. Он расплатился за собственную глупость. Я прекрасно понимаю, зачем он отправился драться на стороне колонистов. Я бы не признался в этом французу или француженке, но сам-то я считаю, что колонисты были правы, выступив против непосильных налогов. Но для самих французов… собирать вооруженные полки, отправляться к ним на помощь, когда деньги крайне нужны в собственной стране… а затем возвращаться оттуда, проповедуя республиканские идеи, в то время как монархия, да и вся структура страны, уже рушатся — это крайняя глупость. Более того, это безумие.

— И ты полагаешь, что это может оказать какое-то влияние?