Но и желание стало расти во мне — может быть, я мечтала о мести, может быть, мое женское тщеславие было оскорблено. Мне кажется, я стала думать о нем больше, чем раньше.

Однажды, когда он пришел ко мне, я притворилась спящей и лежала тихо. В комнате было темно, но слабый свет от месяца и сверкающих звезд проникал в комнату. Я закрыла глаза, но чувствовала, что он стоит у кровати и смотрит на меня.

Он всегда оставлял свечи за дверью. Я решила, что он стыдится и не хочет, чтобы его смущал свет.

Я почувствовала, что он лег в постель. Я знала, что он смотрит на меня. Поддавшись порыву, я дотронулась до его лица, позволив пальцам задержаться на его губах. Могу поклясться, что он поцеловал их.

Я не пошевелилась, все еще притворяясь спящей. Он смотрел на меня несколько минут. Затем молча ушел.

Я лежала, прислушиваясь к его удаляющимся шагам Мое сердце бешено билось. Я ликовала. Наши отношения начали меняться. Слабые волны желания поднимались во мне — но не любви, а мести.

Срок родов у Хани приближался, и повивальная бабка пришла осмотреть ее.

Я пошла к Фелипе в его кабинет якобы поблагодарить за то, что он сделал для Хани. На самом же деле я хотела поговорить с ним и увидеть, произошла ли какая-нибудь перемена в его отношении ко мне Когда я вошла, он поднялся из-за письменного стола и учтиво остался стоять.

Затем он указал на кресло.

— Я пришла поблагодарить вас, — сказала я, садясь. — Повивальная бабка здесь. Она скоро понадобится сестре.

Он поклонился.

— Хорошо, что вы обращаетесь к нам по-людски, — добавила я, подпустив немного сарказма, но он сделал вид, что не заметил. — Она не виновата, что находится здесь. Конечно, ей нужен уход. Она родит хорошего католика. У меня же серьезное подозрение, что я беременна.

— Подозрений еще недостаточно. Я должен знать это точно.

— Как скоро я уеду, если это выяснится?

— Я должен подумать. Ваша сестра не сможет путешествовать некоторое время. Ваша служанка, я слышал, тоже скоро родит.

Я не собиралась говорить ему, кто был отцом ребенка Дженнет.

— Ее изнасиловал один из ваших матросов.

— Сожалею, — сказал он.

Он привстал в кресле, показывая, что разговор окончен.

Я продолжала.

— Нас содержат здесь как пленников. Вы боитесь, что мы найдем дорогу к побережью и уплывем домой?

— Нет причин для содержания вас под стражей. Если вы действительно беременны, то получите большую свободу. Вас содержали в изоляции потому, что ребенок должен быть только моим.

Я вспыхнула.

— И вы думаете, что я такая женщина, что могу взять в любовники любого из ваших испанцев в Лагуне? Вы оскорбили меня, сэр.

— Прошу прощения. Я не это имел в виду. Вашу служанку изнасиловали. В вас есть нечто необычное… вы иностранка… это опасно. Меня может не оказаться рядом, чтобы защитить вас.

— Надеюсь, что скоро буду вне вашей защиты.

— Я не меньше вашего хочу этого.

Я думала о его последнем визите ко мне, о том, как он смотрел на меня и как ответил, когда я приложила пальцы к его губам.

Я представила все это. Сейчас же он был бесстрастен, этот странный молчаливый человек.

Схватки у Хани продолжались долго. Они начались за сутки до того, как родился ребенок, — слабенькая девочка, маленькая, но живая.

Хани лежала в постели, необыкновенно красивая, с темными распущенными волосами. Ее милые голубые глаза светились радостью материнства.

— Я назову ее Эдвина, — сказала она. — Это похоже на имя Эдуарда. Как ты считаешь, Кэтрин?

Я была так рада за Хани, что любое имя было для меня хорошим. И все же иногда я боялась за нее. Тогда я и поняла, как много она значит для меня. Я вспоминала наше детство в Аббатстве и думала о том, что сейчас делает наша мама, думает ли о нас — ее дочерях, затерявшихся в Испании.

Ребенок занимал все наше время и мысли. Его появление вернуло нас к жизни. Я радовалась, когда смотрела на эти маленькие пальчики.

Через неделю после рождения Эдвины я окончательно поняла, что беременна.

Я встретила дона Фелипе в кабинете с торжествующей улыбкой.

— Сомнений нет, — сказала я. — Повивальная бабка осмотрела меня. Ваши неприятные обязанности закончились.

Он опустил голову.

— Сейчас нам самое время вернуться домой.

— Вы сделаете это в любое удобное для вас время.

— Вы осквернили меня, унизили, заронили в меня свое семя. Этого недостаточно? Я еще пленница?

— Вы свободны, — ответил он.

— Тогда я хочу вернуться домой.

— Для этого вам потребуется корабль.

— У вас есть корабли. Вы посылали их за мной, а теперь доставите меня домой.

— Сейчас в гавани нет кораблей.

— Тогда вы послали галион…

— Он оказался под рукой.

— Тогда, умоляю вас, отыщите возможность довести до конца нашу сделку.

— Я не заключал сделок. Я поклялся Небесами.

— Вы обещали, что я вернусь домой.

— Когда придет время, вы уплывете в свою варварскую землю и расскажете вашему пирату все, что видели здесь. Вы расскажете, что произошло с благородной юной леди и с вами. Вы можете сказать, что ее жизнь загублена и я отомстил ему за это. Вы подарите ему своего незаконнорожденного ребенка.

Я встала.

— Итак, когда придет корабль, я смогу уплыть?

— Все будет подготовлено, — сказал он. — Но я должен быть уверен, что вы носите ребенка.

— Он никогда не видел своего ребенка. Почему вы должны видеть вашего? И в этом вы тоже поклялись?

— Его ребенок уже родился, — ответил он. — Я должен быть уверен, что родится и мой.

— Вам не удалось полностью отомстить. Я не Изабелла. Вы оскорбили и унизили меня, но не отняли у меня разум.

— У вас будет ребенок, — продолжал он. — Вы не покините острова, пока он не родится.

Я вышла из кабинета.» Он сказал, что я уеду, когда ребенок появится на свет. Но он не хочет, чтобы я уезжала. — Я торжествующе засмеялась и решила:

— Он уязвим, и, когда я пойму, насколько, я отомщу «.

Месть сладка, в этом нет сомнения. Она дает стимул к жизни.

Я начала понимать Фелипе.

Наша жизнь изменилась. Дон Фелипе больше не приходил ко мне, и я снова стала сама себе хозяйкой, а то, что в доме появился ребенок, способствовало нашему спокойствию.

Теперь у меня появилась своя спальная комната, и какая хорошая? Она перестала быть местом моего ночного унижения, и мое отношение к ней изменилось. Мне нравились со вкусом подобранные, хотя и темные интерьеры: гобелен на одной из стен, тяжелые, не пропускающие света шпалеры, сводчатый, украшенный занавесом проход, который вел в туалетную комнату и ванну. Все было оформлено в восточном стиле — позднее я узнала, что семья Фелипе жила в той части Испании, которая попала под мавританское влияние.

Удивительно было то, что вскоре я стала забывать обстоятельства зачатия ребенка, и думала лишь о новой жизни, растущей во мне, и о том, что скоро я стану матерью.

Я мечтала о своем ребенке и не могла дождаться его появления, не только потому, что тогда я вернусь домой, но и из-за страстного желания взять его на руки.

Нам разрешили в сопровождении Джона Грегори и Ричарда Рэккела пойти в город. Хани оставила малышку с Дженнет, и мы двинулись в путь.

Когда я увидела город, лежащий на равнине, меня охватил восторг. Солнце ярко освещало белые дома и собор, который, по словам Джона Грегори, был построен в начале века. Отсюда мы не могли видеть великую горную вершину, но мы любовались ею со стороны моря, когда прибыли на остров — великий Пик Тейде, поддерживающий, по поверьям древних, небо. За ним, как считали они, оканчивался мир. Может быть, предположил Грегори, когда-нибудь нам разрешат пройти дальше по острову и мы увидим эту удивительную гору.

Мы оставили мулов в конюшне и, в сопровождении приставленных к нам двух мужчин, пошли по улицам, мощенным булыжником. Большинство женщин в городе носили черную одежду. На балконах некоторых домов сидели дамы. Они наклонялись через железную балюстраду, чтобы получше рассмотреть нас. На многих из них были разноцветные юбки и мантильи.

— Они рассматривают нас, — сказала Хани.

— Они знают, что вы иностранки с гасиенды, — пояснил Джон Грегори.

— А знают ли они, — спросила я, — как нас сюда привезли?

Джон Грегори ответил:

— Им только известно, что вы приехали из чужой земли.

Он провел нас в собор. Хани и мужчины перекрестились перед величественным алтарем, я же стала осматривать скульптуры и прекрасные орнаменты, украшающие храм. Я никогда не видела такого большого собора. Тяжелый запах ладана висел в воздухе.

Фигура Мадонны поражала воображение. Ее окружала тонкая железная решетка, а одеяние из шелка украшали драгоценные камни. На голове была корона, тоже усыпанная драгоценными камнями, а на пальцах сияли бриллианты и другие драгоценности.

Джон Грегори стоял позади меня. Он пояснил»

— Люди отдают свои богатства Мадонне. Даже самые бедные приносят, кто что может. Она принимает все. Когда я повернулась к выходу он прошептал:

— Вам не подобает вести себя как еретичке.

— Я уже осмотрела собор, — ответила я, — и подожду снаружи.

Он пошел со мной, оставив Хани и Ричарда Рэккела стоящими на коленях. Я гадала, за что она благодарит Мадонну: за смерть мужа, за свое похищение, или за благополучное появление ребенка?

Снаружи сияло ярко солнце.

Я сказала Джону Грегори:

— Вот вы — преданный католик. А исповедовались ли вы в том зле, которое причинили двум женщинам, ничего не сделавшим вам плохого?

Он слегка отступил. Ему всегда было неловко, когда я укоряла его, а я часто делала это. Он сложил руки, и я снова заметила шрамы на его запястьях и подумала, где он мог их получить.

— Я выполнял приказ, — ответил он. — Мне не хотелось причинить вам зло.

— Так вы считаете, что нас можно похитить из дома, изнасиловать и унизить, не причинив зла?

Он ничего не ответил. В это время остальные присоединились к нам.

Удивительное чувство свободы ощущала я, когда мы гуляли по улицам. Вся атмосфера города действовала на меня возбуждающе. Лавки поражали воображение. Уже давно мы их не видели. Они выходили прямо на улицу и выглядели, как дивные пещеры. В них продавали ароматную еду и горячий хлеб, отличающийся от хлеба, который пекли у нас дома; но что удивило нас больше всего, так это тюки с разнообразными тканями, которые мы увидели в одной из лавок.

Мы не могли пройти мимо. Хани зачарованно глядела на ткани, к нам вышла темноглазая женщина в черном и показала темно-синий, как полуночное небо, бархат.

— Кэтрин, это подойдет тебе. Какое дивное платье может получиться! — воскликнула Хани.

Она приложила ко мне материю, и женщина в черном одобрительно закивала головой.

Хани обернула ткань вокруг меня. Но я сказала:

— Что ты делаешь, Хани? У нас нет денег. Тогда я решила, что больше не буду носить одежду Изабеллы. Хани сама нашла себе одежду. Я поступила так же, но как мне хотелось одеться в бархат.

— Пойдем, Хани, — сказала я. — Все это ни к чему.

По моему настоянию мы ушли.

В гостинице нам подали напиток, который имел странный привкус мяты, и мы быстро выпили его и отправились назад.

Войдя в свою комнату, я увидела на моей кровати сверток. Открыв его, я обнаружила отрез бархата, который мы видели в лавке.

В восхищении я смотрела на него. Что бы это значило? Неужели женщина в магазине подумала, что мы его покупаем? Его надо сейчас же вернуть.

Я пошла к Хани. Ее это удивило не меньше, чем меня, и мы решили, что женщина поняла, будто мы покупаем этот материал.

Мы решили найти Джона Грегори и немедленно объяснить ему все. Когда мы наконец отыскали его, он сказал:

— Это не ошибка. Бархат ваш.

— Но как мы расплатимся за него?

— Все будет в порядке.

— Кто же заплатит?

— Женщина из лавки знает, что вы с гасиенды. Здесь не будет никаких затруднений.

— Значит, дон Фелипе заплатит за это?

— Да.

— Я не могу принять такой подарок.

— Но отказываться нельзя.

— Меня насильно привезли сюда. Меня заставили подчиниться, но я не приму от него подарков.

— Материал нельзя вернуть обратно. Женщина думает, что вы находитесь под покровительством дона Фелипе. Он первый человек на острове. Это будет неуважением к нему, если вы вернете бархат. Это невозможно.

— Тогда верните его ему, так как я не приму его. Джон Грегори поклонился и взял материал, который я впихнула ему в руки.

— Жаль, — сказала Хани, — из него получилось бы очень хорошее платье.

— Ты хочешь, чтоб я принимала подарки от человека, унизившего меня? Это равносильно оправданию того, что произошло. Я никогда не прощу ему.

— Никогда, Кэтрин? Осторожнее произноси это слово. Все могло бы быть и хуже. В конце концов, он относился к тебе с уважением.

— Уважение! Ты видела? Ты видела мое унижение?

— Но ты же не страдала, как Изабелла в руках Джейка Пенлайона.

— Это было точно так же… только способ немного отличался. Она родила ребенка Джейка Пенлайона, и я ношу ребенка. Хани, мне становится тошно, когда я думаю об этом.

— Все равно, — сказала Хани, — мне жаль бархат…

Мне передали приглашение пообедать с доном Фелипе.

Я гадала, что это значит.

Я тщательно нарядилась. Мы с Хани сшили платье из материала, найденного в комнате для рукоделия.

Когда я надела платье, то подумала, что в моих поступках не было логики, когда я надменно отвергла бархат, принесенный из лавки. Поскольку все в этом доме принадлежало ему, мы жили за его счет.

Он ждал меня в холодной темной гостиной, в которой мы раньше обедали. В черном камзоле, отделанном ослепительно белыми кружевами, он казался утонченно изящным. Когда мы обедали здесь в первый раз, нас ничего не смущало, теперь же между нами стояли воспоминания, которые ни он, ни я уже не могли вычеркнуть из памяти.

Он был равнодушен, но учтив, и, как в первый раз, безмолвные слуги уставили стол блюдами, которые были мне знакомы. Я почувствовала некоторое возбуждение, которого не знала раньше. Я вспоминала ту ночь, когда нежно и чувственно дотронулась до его лица, притворясь спящей.

Пока в гостиной были слуги, он рассказывал об острове. Он говорил без вдохновения, но под этой сдержанной манерой я ощущала сильные чувства. Он распоряжался островом. Он управлял от имени своего господина, Филиппа II, столь же странного и молчаливого, как и он сам. Испанцы отличались от нас: они не смеялись так громко, как мы, и вообще считали нас варварами.

Он рассказал мне, как гуанчи, коренные жители острова, раскрашивали кожу темно-красной смолой драконова дерева, и как они мумифицировали своих покойников.

Это было интересно, и мне хотелось знать все больше и больше об острове. Он сказал, что пик Тейдо, возвышавшийся над равниной снежной вершиной, снег на которой никогда не таял, даже когда внизу был зной, почитался гуанчами как божество, которое надо задабривать.

И только когда мы закончили трапезу и остались одни, я поняла, почему он пригласил меня поужинать.

— Вы ходили в Лагуну и видели собор, — произнес он.

— Да, — ответила я.

— Вам не следует вести себя подобно еретикам в Лагуне.

— Я веду себя, как хочу, и если вы считаете меня еретичкой, то я и буду вести себя, как еретичка.

— Когда вы посещаете католический собор, то должны проявлять уважение к Пресвятой Деве и алтарю, вы должны преклонить колени и молиться, как другие.

— Вы хотите, чтоб я лицемерила…

— Я решил, что вы должны родить ребенка, и не хочу, чтобы с вами случилось что-нибудь, чего я не могу предотвратить.

Я положила руки на живот. Иногда я обманывала себя, воображая, что чувствую своего ребенка. Этого не могло быть, так как было еще слишком рано, я это очень хорошо знала.

— А что может случиться? — настаивала я.

— Вы можете предстать перед инквизицией. Там вас будут допрашивать.

— Меня? В чем я провинилась перед инквизицией?

— Это Испания. О, я знаю, что мы далеко, на острове, но Испания — везде, в любом месте на земле.

— Но не в Англии, — сказала я гордо.

— И там тоже. Уверяю вас, что это скоро произойдет.

— Этого никогда не будет. — Я представила Джейка Пенлайона с его насмешливо сверкающими глазами, размахивающего абордажной саблей и кричащего испанцам, что они еще узнают его.

— Послушайте, — сказал он, — вскоре весь мир будет нашим. Мы принесем священную инквизицию на вашу землю… и все будет так, как и в любом другом месте. Никто не избежит этого. Если вас схватят, то даже я не смогу помочь. Инквизиция следит за всем , даже за нашим высочайшим королем Филиппом.

— Я не испанка. Они не осмелятся тронуть меня.

— Они захватили многих ваших земляков. Будьте благоразумны. Послушайте меня. Завтра вас начнут наставлять в истинную веру.

— Я не пойду на это.

— Вы более глупы, чем я предполагал. Вам следует знать, что происходит с теми, кто идет против нашей религии.

— Истинной религии? Вашей? Того, кто растоптал невинных ради собственной мести? Вы похитили трех женщин, подвергли их унижению и боли, убили хорошего человека только потому, что он пытался защитить свою жену. И вы говорите мне о вере, истинной вере, единственной вере!

— Замолчите! — Впервые я увидела, что он вышел из себя. — Неужели вы не понимаете, что слуги могут услышать?

— Но они, кроме двух негодяев, которых вы наняли, чтоб привезти нас сюда, не говорят на моем варварском языке.

— Я буду терпеливым. Успокойтесь. Прошу вас вести себя достойно.

— Достойно? Это так же смешно, как и ваши религиозные добродетели.

— Я говорю для вашей же пользы. Я говорю ради вас и вашего ребенка.

— Вашего незаконного ребенка, насильно данного мне. — Даже когда я в сердцах произнесла это, то про себя подумала, успокаивая его: «Нет, нет, малыш, я хочу тебя. Я рада, что ты есть. Подожди, скоро я обниму тебя».

Мой голос, вероятно, дрогнул, поскольку он мягко сказал:

— Что сделано, то сделано. Это нельзя изменить. Вам не повезло, что вы были обручены с этим разбойником. У вас есть ребенок. Родите его и смиритесь со своей судьбой. Клянусь, что с этого момента вам не причинят зла. Согласны?

Я кивнула, но сказала:

— Вы понимаете, что причинили мне такое зло, что его никогда невозможно будет исправить?

— Уверяю вас, что это так. Я не хотел причинить вам зло. Вы были нужны мне для выполнения клятвы. Теперь я предоставлю вам все, чтобы вы спокойно родили ребенка.

— Вы обещали, что отпустите меня домой, как только ребенок будет зачат.

— Я сказал, что должен увидеть родившегося ребенка. Поэтому вы останетесь здесь, но я хочу, чтобы в это время вы были в безопасности и покое. Поэтому послушайтесь меня.

Я закричала:

— Не думайте, что меня можно купить бархатом!

— Это был не мой подарок. Хозяйка прислала его вам.

— Почему?

— Потому что мы покупаем у нее много одежды, и она хотела угодить мне, прислав этот подарок.

— Почему это должно было доставить ей удовольствие?

— Неужели же непонятно? Она считает, как и многие другие, что вы моя любовница. Вас привезли сюда для нашего обоюдного удовольствия.

— Ваша любовница! Как она смела…

— Но это же правда. Давайте смотреть фактам в лицо. В этом случае вы находитесь под моим покровительством. Но, как вы только что слышали, даже я не смогу защитить вас от могущественной инквизиции. Поэтому я хочу, чтобы вас наставили в истинную веру Джон Грегори, который действительно считается священником, будет вашим наставником. Вы должны слушаться его. Я не хочу, чтобы вас схватили до того момента, когда родится ребенок.

— Я отказываюсь, — сказала я. Он вздохнул.

— Вы недальновидны, — сказал он. — Я расскажу, что случилось в вашей стране за это время. Ваша королева глупа. Она выйдет замуж за Филиппа, когда умрет ее сестра. Это поможет объединить наши государства и поможет избежать многих бед.

— Она не сможет выйти замуж за мужа своей сестры. Кроме того, я думаю, ему не слишком-то и хочется жениться.

— На этой бедной бесплодной женщине лежит грех. И сейчас ее глупая сводная сестра, незаконнорожденная Елизавета, владеет троном.

— Чему радуется страна, — сказала я, — Она может долго прожить.

— Вы слишком давно покинули родину. Ее трон сейчас пошатнулся. Она не сможет долго удержаться на нем. Истинная королева Мария, королева Франции и Шотландии, взойдет на него, и, когда это случится, истинная вера восстановится в Англии.

— Вместе с вашей священной инквизицией?

— Это необходимо, чтобы очистить остров от еретиков.

— Спаси нас Господь! — произнесла я. — С нас достаточно. Мы помним Смитфилдские костры и больше не допустим этого.

— Истинная вера будет восстановлена. Это неизбежно.

— Народ поддерживает королеву.

Я вспомнила ее восшествие на престол, как замечательно она сказала, входя в Тауэр: «Я должна посвятить себя благородному Богу и милосердным людям…»И мое сердце наполнилось преданностью к ней и ненавистью ко всем ее врагам.

— Народ больше не поддерживает ее. Некоторые события изменили отношение людей к королеве.

— Я не верю этому.

Он холодно изучал меня в свете свечей.

— Королева сделала Роберта Дадли своим главным шталмейстером. Ходят слухи, что она хочет выйти за него замуж. Он женат. Женился он рано и, как говорят, необдуманно, поскольку мог стать ни больше ни меньше, как королем. Хотя бы номинально, так как королева влюблена в него до безумия. Она кокетка, легкомысленная женщина, но, говорят, что ее чувство к Роберту Дадли очень глубоко. И тут его жена, Эми Робсарт, умирает при загадочных обстоятельствах. Ее тело нашли внизу, у лестницы. Кто знает, как она умерла? Некоторые говорят, что она бросилась с лестницы потому, что не могла вынести холодное отношение своего мужа; те, кто преданы королеве и лорду Роберту, скажут вам, что это несчастный случай. Но многие считают, что ее убили.

— И королева выйдет замуж за этого человека?

— Она выйдет за него замуж, и это ее погубит. Выйдя замуж за лорда Роберта, она тем самым признает себя соучастницей преступления. Она потеряет королевство, и кто возьмет ее корону? Королева Франции и Шотландии, истинная королева Англии. Мы поддержим ее претензии на трон. Она станет нашей подданной. А потому я приказываю вам получить наставление Джона Грегори. Я советую сделать это ради вашего же благополучия.

— Вы не превратите меня в католичку, если я этого не захочу.

— Не глупите, — тихо сказал он. — Я говорю это для вашего же спасения.

Я посмотрела в его освещенное светом свечей лицо. Оно переменилось, и я знала, что он боится за меня.

После этого начались мои долгие встречи с Джоном Грегори. Сначала я отказывалась его слушать. Он сказал, что я должна выучить «Верую» на латыни. Он часто читал его.

— Если вы не сделаете этого, — сказал он, — то вас без излишних церемоний осудят, как еретичку.

Я отвернулась от него, но не смогла смолчать: по я по своей природе не могу молчать.

— Вы англичанин, не так ли? — наступала я. Он кивнул.

— И продались этим испанским собакам. — В душе я смеялась над тем, что говорю, как Джейк Пенлайон.

— Я многое должен вам объяснить, — сказал он, — может, тогда вы не будете презирать меня.

— Я всегда буду презирать вас. Вы похитили меня из дома, вы довели меня до такого положения. Вы пришли к нам, воспользовавшись нашим гостеприимством, и обманули нас, этого я никогда не забуду.

— Святая Дева простит меня, — смиренно произнес он.

— На меня ее молитвы не подействуют, — жестко возразила я.

Позже я сказала ему:

— Вам никогда не изменить мою веру. Я никогда не меняла своего мнения, и чем больше вы будете давить на меня, тем более я буду сопротивляться. Вы думаете, я смогу забыть царствование той, которую называли Кровавой Марией? Позвольте вам сказать, Джон Грегори, мой дед потерял жизнь потому, что приютил друга — такого же священника, как вы, вашей веры — это была вера и моего деда. Отчим моей матери был сожжен в Смитфилде потому, что в его доме нашли книги о реформаторстве. Кто-то донес на него, как и на деда. И все это во имя религии. Неужели вас не удивляет, что я не принимаю ее?

— Нет, это меня не удивляет, — истово произнес он. — Но вы должны послушаться. Вы должны сделать это, чтоб обезопасить себя.

— Значит, я должна спасать свое тело, а не душу?

— Нет причин, чтобы не спасти и душу, и тело.

Мы много беседовали, и я почувствовала, что за последние недели мое отношение к нему начало меняться. Изменялось все, как будто пелена спадала с моих глаз.

Проходили дни и недели. Я удивлялась на себя. Я становилась счастливой на этой чужой земле. Мне стало понятным спокойствие Хани, ее забота об Эдвине. Приближался срок родов и у Дженнет. Она иногда сидела с нами в испанском садике, который специально разбили для дона Фелипе садовники, приехавшие из Испании. В жаркие дни там мы находили умиротворение. Мы могли вместе шить, поскольку в комнате для рукоделия появлялись новые полотно и кружева, и, хотя я не брала эти вещи для себя, я использовала их для своего ребенка.

Иногда я думала о несуразности всего этого и вспоминала маму, гуляющую по саду или навещающую мою бабушку. Они, наверное, вспоминают нас. Моя мать, конечно, горюет о пропавших дочерях. Считают ли они, что мы погибли? Я переживала за нее, за ее страдания, ведь она очень любила нас обеих — особенно меня, ее родную дочь.

Но все это осталось далеко, как другая жизнь; а здесь мы гуляли по испанскому саду, и новая жизнь во мне напоминала, что близок тот счастливый момент, когда я смогу взять на руки своего ребенка.

Дженнет была благодушна — располневшая, абсолютно спокойная, принимающая жизнь такой, какой я никогда не смогу ее принять. Теперь она избавилась от необходимости скрывать что-либо, она, казалось, забыла свои заботы. Из-за ее привычки напевать себе что-то под нос она раздражала меня, поскольку эти мелодии напоминали о доме.

Мы сидели, укрывшись от палящих лучей солнца, которое было жарче, чем наше дома: Хани играла с малышкой, Дженнет напевала за шитьем, я тоже шила. Внезапно я засмеялась. Это было настолько невероятно, чтобы три женщины — одна мать, две другие, готовящиеся родить, пройдя через бурные приключения, были сейчас совершенно безмятежны.

Хани посмотрела на меня и улыбнулась. Этот смех не испугал ее, ведь это была не истерика, в нем чувствовалось счастье. Мы мирились с нашей жизнью.

Я любила маленькую и хрупкую дочку Хани, с нежной кожей и голубыми глазами; я не думала, что она станет такой же красивой, как ее мать. Мне нравилось проводить с ней время. Я брала ее в испанский сад и там нежно качала. Она смотрела на меня огромными удивленными глазами. Я часто пела ей песни, которые напевала мне еще моя мама: «Охота короля»и «Зеленые рукава», которые, говорят, написал сам король Генрих Великий.

Однажды, когда я сидела в решетчатой беседке в испанском саду и укачивала малышку, я вдруг почувствовала, что кто-то смотрит на меня.

Я оглянулась и увидела дона Фелипе, стоящего в нескольких ярдах от меня.

Я вспыхнула; он продолжал относиться ко мне с безразличием, к которому я уже привыкла. Я глядела на ребенка, делая вид, что не обращаю на него внимания, но он продолжал стоять. Малышка начала хныкать, как будто почувствовала чужое присутствие.

Я прошептала:

— Баю-бай, Эдвина. Все в порядке. Я здесь, дорогая.

Когда я подняла глаза, его уже не было.

Я всегда волновалась, когда он находился в доме. Слуги с удвоенным усердием делали свои дела, везде чувствовалось напряжение.

Я испугалась этой ночью, когда, лежа в постели, услышала медленные и осторожные шаги в коридоре.

Я вздрогнула и стала прислушиваться. Они медленно приближались и затихли возле моей двери.

Я подумала: «Он идет ко мне», — и вспомнила, как он стоял и смотрел на меня в саду.

Сердце мое так бешено колотилось, что, казалось, я задохнусь. Инстинктивно я притворилась спящей.

Через полуприкрытые глаза я увидела свет и тень на стене.

Его тень.

Я лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Он стоял у изголовья постели, в его руках слабо мерцала свеча.

Казалось, он стоял долго, затем свеча исчезла, я услышала, как дверь тихо закрылась.

Некоторое время я еще не отваживалась открыть глаза, боясь, что он все еще в комнате; но, когда услышала его медленные удаляющиеся шаги, то открыла глаза.

Пришло время рожать и Дженнет. Повивальная бабка приехала на гасиенду, но роды у Дженнет, в отличие от родов Хани, были быстрые; через несколько часов после начала схваток мы услышали пронзительный крик ребенка.

Родился мальчик, и, клянусь, что он был похож на Джейка Пенлайона.

Я сказала Хани:

— Избавимся ли мы когда-нибудь от этого мужчины? Теперь ребенок Дженнет будет постоянно напоминать нам о нем.

Мне казалось, что я не полюблю этого ребенка. Уже с первых недель он проявил свой темперамент. Я никогда бы не поверила, что ребенок может так громко кричать, требуя то, что хочет.

Дженнет переполняла гордость, ведь мальчик являлся сыном капитана Пенлайона. Она была уверена, что второго такого ребенка не рождалось еще на свете.

— Так думают все матери, — сказала я.

— Это правда, госпожа, но все же я права. Только такой мужчина мог сделать подобного ребенка.

С каждым днем он все больше и больше походил на отца.

Джейк Пенлайон будет преследовать нас вечно.

— Поскольку мой ребенок родился, — сказала Хани, — нас не должны больше держать здесь. Мы должны ехать домой. Мне надо вернуться в Аббатство.

В глазах Хани я увидела страстное желание вернуться домой.

Сидя в саду, мы говорили о днях, проведенных в Аббатстве, и как моя бабушка приходила с корзиной, полной притираний, конфет и цветов. Как она любила рассказывать о близнецах-сыновьях, которые иногда приходили к ней!

И когда мы вспоминали прошлое, Хани доверила мне свои секреты.