Табакерка императора

— Я вломился к вам в дом, сэр?

— Сами прекрасно меня поняли. И бросьте вы это «сэр». Можно подумать, что…

— Что?

— Что вы надо мной насмехаетесь!

Дермот обернулся к Еве:

— Я видел, как вы сюда входили. Шофер уверил меня, что вы еще тут; входная дверь была распахнута. А сказать я хотел вам только одно: чтобы вы не тревожились. Вас не арестуют. Сейчас, во всяком случае.

— Но они за мной пришли!

— Неважно, так у них принято. Теперь вам от них житья не будет. Но скажу вам по секрету, что не меньше вас их заинтересовала Ивета Латур, оказавшая им столь радушный прием. И если старая карга в данную минуту не клянет все на свете, то я просто ничегошеньки не понимаю во французском характере. Ну успокойтесь же, смелей!

— Я… я ничего.

— Вы ужинали?

— Н-нет.

— Так я и думал. Это никуда не годится. Уже половина двенадцатого, но есть способы в любой час взять за бока хозяина какого-нибудь кафе. Да, еще одно. Наш друг Горон слегка дрогнул, с тех пор как некто указал ему на то, что один из членов семьи Лоузов заведомо солгал.

При зловещих словах «семья Лоузов» атмосфера снова изменилась. Тоби выступил вперед.

— Значит, и вы в этом сговоре?

— Сговор имел место, сэр. Еще бы. Но я тут ни при чем.

— Раз вы подслушивали под дверью, — отчеканил Тоби, напирая на слово «подслушивали», — так вы, наверное, слышали насчет коричневых перчаток и тому подобного?

— Да.

— Это вас не удивило?

— Нет. Должен сознаться, не удивило.

Тоби, тяжело дыша, оскорбленно смотрел на обоих. Он теребил траурную повязку на левом рукаве.

— Слушайте, — сказал он. — Я не из тех, кто любит выставлять напоказ свои интимные дела, тут, думаю, вы не станете спорить. Но я вас спрашиваю как разумного человека: разве я не обманут в лучших чувствах?

Ева хотела было что-то сказать.

— Обожди! — продолжал свое Тоби. — Согласен — мало ли что кому может показаться! Но заявлять, что кто-то из нас убил отца, — это уж такой бред, что попахивает сговором. И все идет от нее — он показал на Еву. — От женщины, которой я верил, которую я просто боготворил. Я уже сказал ей, что увидел ее в новом свете. Как же иначе! Она в общем-то сознается, что снова связалась с Этвудом. Видите ли, с нее еще мало! А когда с ней начинаешь говорить об этом, она взвивается и употребляет выражения, не очень-то подходящие для женщины, которую я собираюсь сделать моей женой. А все почему? Все из-за этой девчонки, из-за Прю. Ну ладно, признаю, что это получилось не совсем хорошо. Но может же мужчина иногда кое-что себе позволить, верно? Это ведь не всерьез. Никто и не принимает это всерьез.

Тоби поднял голос.

— Но женщина, да еще связавшая себя словом, — дело совсем другое. Даже если у нее ничего не было с этой скотиной, а тут уж позвольте мне усомниться, так ведь он же был у нее в спальне, правда? Меня уважают на службе. Я не могу себе позволить, чтобы о прошлом моей жены ходили такие слухи; и мы ведь уже помолвлены. Неважно, что я так ее люблю. Я думал, она переменилась, я всегда ее отстаивал. Но раз она со мною так, не лучше ли порвать нашу помолвку?

Тут честный Тоби виновато смолк. Ева заплакала. Заплакала она от бессильной злости и от нервного напряжения. Но Тоби этого не знал.

— Я все равно к тебе прекрасно отношусь, — прибавил он великодушно.

Секунд десять, в течение которых царила такая тишина, что слышно было, как наверху всхлипывает мадемуазель Прю, Дермот Кинрос боялся перевести дух. Ему казалось, что стоит ему вздохнуть — и он взорвется. В его уме, закаленном былыми горестями и унижениями, из которых рождается мудрость, вставало страшное видение: он сам в роли кровавого убийцы, Однако он лишь твердо и уверенно взял Еву под руку.

— Пойдемте отсюда, — мягко сказал он. — Вы достойны лучшей участи.

Глава 15

Восход на берегах Пикардии холодными сентябрьскими утрами сначала проводит вдоль горизонта яркую и резкую, как отметина красным карандашом, черту; краска расползается по воде, будто в ней утопили горы помады; но вот выползает солнце, и световые точки прожигают гонимые ветром волны Ла-Манша.

Направо от них был Ла-Манш, налево — поросшие кустарником дюны. Асфальтовое шоссе, бегущее вдоль берега, повторяя все его извивы, само блестело, как река. По нему продвигалась коляска с терпеливым кучером на козлах и двумя пассажирами, и каждый скрип и позвякиванье упряжи, каждое цоканье лошадиных копыт четко отдавалось в беспечной тишине и пустоте раннего часа.

Ветерок с канала отчаянно трепал Еве волосы и зыбил темный мех ее накидки Несмотря на круги под глазами, она была весела и даже смеялась.

— Вы хоть знаете, — спросила она, — что заставили меня проговорить всю ночь напролет?

— Вот и прекрасно, — сказал Дермот. Кучер в цилиндре не повернулся и ничего не сказал. Но плечи у него поднялись чуть не до ушей.

— Да где это мы? — спросила Ева. — Небось милях в пяти-шести от Ла Банделетты!

Снова плечи кучера выразили согласие.

— Какая вам разница? — успокоил ее Дермот. — Ну а теперь насчет этой вашей истории.

— Да?

— Я хочу, чтобы вы мне ее еще повторили. Слово в слово.

— Опять?

На сей раз плечи кучера поднялись уже выше ушей — акробатический номер, недоступный представителям прочих профессий. Он щелкнул кнутом, и лошадки припустили, как следует тряхнув пассажиров, пытавшихся взглянуть друг на друга.

— Ой, пожалуйста, — взмолилась Ева. — Я же вам уже четыре раза все рассказала. Клянусь, я не выпустила ни единой подробности из того, что произошло… ну, той ночью. Я совсем осипла. Представляю себе, как я выгляжу! — Она обеими руками отвела волосы от лица. Серые глаза, чуть слезящиеся из-за ветра, смотрели на него с мольбой. — Может, отложим хоть до завтрака?

Дермот ликовал.

Он откинулся на выцветшую обивку сиденья и расслабил плечи. Голова у него слегка кружилась от бессонной ночи и от одного открытия, перевернувшего все его построения. Он совсем забыл, что не брит и вид у него, должно быть, ужасный. Он был в восторге, он мог поднять весь мир и спустить с лестницы.

— Ну ладно, можно вас и пощадить, — согласился он. — В конце концов, по-моему, главное у меня в руках. Видите ли, миссис Нил, вы сообщили мне очень важную вещь.

— Какую?

— Вы сообщили мне, кто убийца, — сказал Дермот. Колымага уже словно летела по воздуху, и Ева обеими руками уцепилась за полость.

— Но я понятия не имею! — удивилась она.

— Знаю. Тем-то так и ценен ваш рассказ. Если бы вы знали, что тогда произошло, то…

Он искоса, в нерешительности взглянул на нее.

— У меня мелькала догадка, совершенно смутная догадка, — продолжал он, — что я ищу преступника не там, где надо. Это вчера — еще до нашего ужина. Но окончательно я прозрел только во время вашего рассказа за омлетом у папаши Руссе.

— Доктор Кинрос, — спросила Ева. — Кто же из них убил?

— А вам важно? Не все ли вам равно?

— Нет. Но… кто же из них?

Дермонт посмотрел ей в глаза.

— Вот этого я вам и не скажу.

Тут Ева не выдержала. Но гневная тирада так и застряла у нее в горле: на нее смотрели добрые, дружеские, ободряющие глаза, полные прямо-таки пылающего сочувствия.

— Послушайте, — продолжал он, — я говорю это не как великий сыщик, старающийся в последней главе ошарашить простофилю. Я это говорю по самым серьезным причинам, какие только могут быть у психолога. Вся тайна, — он коснулся ее лба, — вот тут. У вас в голове.

— Ничего не понимаю!

— Нет, вы все знаете. Но не отдаете себе в этом отчета. Если я вам скажу, вы взглянете на вещи по-новому. Станете искать объяснений. Пересматривать факты. А это совершенно не нужно. Пока. Все — слышите — все зависит от того, расскажете ли вы о случившемся мосье Горону и следователю в точности так же, как мне.

Ева зябко поежилась.

— Вот вам иллюстрация, — сказал Дермот, не отрывая от нее глаз. Он вынул из жилетного кармана часы. — Например, что это такое?

— Извините, но…

— Что я держу в руке?

— Часы, господин иллюзионист.

— Как вы догадались? Дикий ветер. Тиканья вы не слышите.

— Ну знаете ли! Я же вижу, что это часы!

— Вот именно. В том-то и дело. А по часам мы к тому же можем определить, — заключил он весело, — что уже двадцать минут шестого и вам, безусловно, хочется спать. Извозчик!

— Да, мосье?

— В город, пожалуйста.

— Да, мосье.

Смирного кучера как будто коснулась волшебная палочка. Он развернулся с неимоверной быстротой, наводящей на мысль об ускоренных съемках в кинохронике, когда все вдруг несутся вприпрыжку и сломя голову. Они полетели той же дорогой обратно; над сине-серой водой кричали чайки; и Ева опять заговорила:

— Ну а теперь что?

— Спать. А потом положитесь на вашего покорного слугу. Вам сегодня предстоит встреча с Гороном и следователем.

— Да, наверное.

— Про мосье Вотура, следователя, болтают разные ужасы. Но вы его не бойтесь. Они, правда, любят, чтобы все было по правилам, и на допрос меня вряд ли пустят…

— Вас там не будет? — крикнула Ева.

— Я же не адвокат. Кстати, вам надо взять адвоката. Я пошлю к вам Соломона, — он запнулся. — А что — это так важно, — добавил он, уставясь в спину кучера, — буду я там или нет?

— Конечно, важно. Я вас еще не поблагодарила за…

— Ну что вы… Так, значит, расскажите им о том, что произошло, в подробностях, как рассказывали мне. Как только ваш рассказ занесут в протокол, я смогу действовать.

— А пока что вы будете делать?

Дермот долго молчал.

— Один человек может подтвердить, кто убийца, — ответил он наконец. — Это Нед Этвуд. Но от него пока толку мало; правда, я тоже остановился в «Замке» и на всякий случай порасспрошу его врача. Нет… — он снова замолк. — Я еду в Лондон.

Ева выпрямилась на сиденье:

— В Лондон?

— На один день. Отсюда летит самолет в десять тридцать, а вечером есть рейс из Кройдона [8], которым я поспею к ужину. К тому времени, если мой план выгорит, я уже буду располагать решающими сведениями.

— Доктор Кинрос, и на что вам из-за меня такие хлопоты?

— Нельзя допускать, чтобы твоего соотечественника на твоих глазах упекли в тюрьму.

— Все шутите!

— Разве я шучу? Простите.

Усмешка противоречила извинению. Ева рассматривала его лицо. Резкий солнечный свет смутил Дермота, и он поднял ладонь к щеке, как бы пытаясь заслониться. К нему вернулось давно забытое мучительное чувство. Ева ничего не заметила. Она устала, продрогла в своей короткой накидке, и события той ночи вдруг опять мучительно отозвались в ее памяти.

— Я, наверное, дико вам надоела, — сказала она, — всеми этими деталями моей интимной жизни.

— Сами знаете, что ничего подобного.

— Я изливалась совершенно незнакомому человеку, а теперь, при дневном свете, мне просто в глаза вам стыдно взглянуть.

— Ну что вы. А для чего же еще я тут? Только можно я задам вам один вопрос — в первый раз?

— Конечно.

— Как вы собираетесь поступить с Тоби Лоузом?

— А как бы вы поступили, если бы вам так вежливо и мило дали отставку? Меня просто-напросто бросили, верно? Да еще при свидетеле.

— Вы думаете, что все еще его любите? Я не спрашиваю, любите ли вы, я спрашиваю только, как вы думаете?

Ева не отвечала. Лошадиные копыта отбивали звонкую дробь. И вдруг Ева засмеялась.

— Не везет мне с замужеством, правда?

Она ничего не добавила, а Дермот не стал углубляться. Было почти шесть, когда они добрались до белых, чисто выметенных улиц Ла Банделетты, погруженных в сон, нарушаемый лишь немногими любителями верховой езды спозаранку. Ева закусила нижнюю губу и чуть побледнела, когда они свернули на рю дез Анж. Возле самого ее дома Дермот помог ей выйти из коляски.

Ева бросила быстрый взгляд через дорогу, на виллу «Привет». Там все будто вымерло. Только в одной комнате наверху были открыты ставни. Елена Лоуз в японском кимоно и в очках застыла у окна, глядя на них.

Голоса так громко отдавались в тишине улицы, что Ева инстинктивно перешла на шепот.

— Ог-глянитесь. Видите верхнее окно?

— Да.

— Обратить мне на нее внимание?

— Нет.

У Евы сделалось совсем отчаянное лицо.

— Может, все-таки скажете кто…?

— Нет. Скажу вам только одно. Вас намеренно выбрали жертвой, и весь план до того продуман, жесток и хладнокровен, что я в жизни не встречал ничего подобного. Тот, кто все это затеял, не заслуживает пощады и не получит ее. Итак, до вечера. А там, бог даст, кое с кем и разделаемся.

—  — Как бы там ни было, — сказала Ева, — спасибо вам. Спасибо, спасибо, спасибо!

Она стиснула ему руку, открыла ворота и побежала по дорожке к своей двери; кучер испустил усталый вздох облегчения; что касается Дермота, то он стоял на мостовой и глядел на ее дом так долго, что у извозчика зародились новые опасения, а потом опять влез в коляску.

— Гостиница «Замок», mon gars [9]. И на этом ваши труды закончатся.

Возле гостиницы он расплатился с извозчиком, добавил неимоверные чаевые и, сопровождаемый потоком благодарности эпического масштаба, поднялся по лестнице. В холле, честно выдержанном в стиле средневекового чертога, уже замечались признаки пробуждения.

Дермот прошел в свой номер Он вынул из кармана ожерелье из бриллиантов и бирюзы, полученное от мосье Горона; он приготовил заказной пакет, чтобы вернуть ожерелье префекту, и вложил туда записку, в которой сообщал, что должен на сегодня отлучиться. Потом он побрился, принял холодный душ, чтоб прийти в себя, и, уже одеваясь, заказал завтрак в номер.

Из холла ему сообщили по телефону, что мосье Этвуд находится в 401-м номере. Позавтракав, Дермот направился туда и, по счастью, столкнулся с гостиничным врачом, который как раз только что осматривал Неда.

На доктора Буте визитная карточка Дермота произвела сильное впечатление. Однако же он выказывал некоторое нетерпение. Стоя в слабо освещенном коридоре под самой дверью Неда, он отвечал на расспросы без особой охоты.

— Нет, мосье, мосье Этвуд не пришел в сознание. По двадцать раз на дню является кто-нибудь из префектуры или полиции, и все задают тот же вопрос.

— И, разумеется, вообще нет никаких гарантий. Но ведь, с другой стороны, он может очнуться в любой момент?

— Судя по характеру повреждения, это возможно. Я покажу вам рентгеновские снимки.

— Буду премного благодарен. Значит, есть надежда?

— По-моему, да.

— Он что-нибудь говорил? В бреду?

— Он иногда вдруг смеется. И только. Да я и не так часто у него бываю. Лучше расспросите сиделку.

— Можно мне к нему?

— Конечно.

Хранитель тайны лежал в затененной комнате как труп. Сиделка была монашка: ее огромный головной убор выделялся четким силуэтом на светлом фоне жалюзи.

Дермот разглядывал больного. «Красивый, черт», — горько подумал он. Первая любовь Евы Нил, а возможно… но он отогнал неприятную мысль. Если Ева все еще влюблена в этого малого, даже и не отдавая себе в том отчета, тут уж ничего не попишешь. Он пощупал пульс Неда; в мертвой тишине отчетливо раздавалось тиканье часов. Доктор Буте показал ему рентгеновские снимки, со смаком приговаривая, что чудо еще, как его пациент до сих пор не отправился на тот свет.

— Что-нибудь говорит? — повторила сиделка вопрос Дермота. — Да так, мосье, иногда бормочет.

— Да?

— Но говорит-то он по-английски. А я английского не понимаю. А то вдруг засмеется и кого-то начинает звать.

Дермот, направившийся уже было к двери, резко обернулся.

— Звать? Кого?

— Ш-ш-ш, — вмешался мосье Буте.

— Не могу вам сказать, мосье. Все слоги вроде одинаковые. Я б с удовольствием, мосье, но не могу показать, как это произносится, — глаза ее тревожно блестели в полутьме. — Но если надо, я могу в другой раз записать.

Ну вот и все. Больше тут Дермоту пока делать было нечего. Оставалось только еще кое-кого порасспросить по разным барам гостиницы; один официант с большим увлечением говорил о мисс Дженис Лоуз; сам сэр Морис, оказывается, в день своей смерти заглядывал в шумный бар первого этажа и удивил бармена и официантов.

— Ну и глаза у него были! Как он разволновался! — грохотал бармен. — А потом Жюль Сезнек вдруг видит его в зоопарке, у обезьяньей клетки. Он с кем-то говорил, но с кем, Жюль не разглядел, тот стоял за кустом.

Прежде чем заказать билет на английский самолет, вылетавший из Ла Банделетты в половине одиннадцатого, Дермот успел еще позвонить метру Соломону, своему приятелю-юристу из фирмы «Соломон и Кохен», Остаток дня впоследствии вспоминался ему как ночной кошмар. В самолете он соснул, чтоб набраться сил для самого главного. Автобус тащился из Кройдона бесконечно долго; Лондон после нескольких дней отлучки поразил его копотью и вонью выхлопных газов. Дермот взял такси и отправился по некоему адресу. Полчаса спустя он чуть не кричал от радости.

Он доказал то, что требовалось доказать. Когда под желтым вечерним небом он входил в самолет, отлетающий в Ла Банделетту, он уже не ощущал усталости. Ревели моторы; самолет пошел на разгон; воздушной струёй от пропеллеров прибивало к земле траву; а Ева была спасена. Держа портфель на коленях, откинувшись в кресле, Дермот под шум вентиляторов в душном салоне следил, как Англия сводится сперва к серым и красным крышам, а потом к движущейся карте.

Ева была спасена. Дермот строил планы. Он все еще строил их, когда самолет нырнул вниз, к аэродрому. В отдалении, в городе мигали огни. Проезжая по аллее тесно посаженных деревьев, дыша сосновым запахом сумерек, Дермот унесся в мечтах от сегодняшних мытарств к будущему, когда…

В «Замке» играл оркестр. Яркий свет и грохот вывели его из задумчивости. Его окликнул регистратор.

— Доктор Кинрос. Вас весь день спрашивали. Минуточку! Кажется, и сейчас двое дожидаются.

— Кто?

— Мосье Соломон, — ответил регистратор, заглянув в блокнот, — и мадемуазель Лоуз.

— Где они?

— Где-то тут, мосье, — он позвонил в колокольчик. — Вас проводят. Хорошо?

С помощью мальчишки-коридорного Дермот нашел Дженис Лоуз и метра Пьера Соломона в одном из уголков якобы готического фойе. Якобы старинные и голые каменные стены были увешаны якобы средневековым оружием. Вдоль стен тянулась мягкая скамья, а посередине стоял столик. Дженис и метр Соломон мрачно забились подальше друг от друга, но оба тотчас поднялись, завидя Дермота; и его поразило выражение упрека на их лицах.

Метр Соломон был высок, толст, смугл, внушителен и говорил низким басом. Он весьма странно взглянул на Дермота.

— А, вы вернулись, мой друг, — констатировал он замогильным голосом.

— Конечно! Я же вам говорил, что вернусь. Где же миссис Нил?

Адвокат внимательно разглядывал ногти на своей руке, поворачивая ее то так, то эдак. Наконец он поднял глаза.

— Она в ратуше, мой друг.

— В ратуше? До сих пор? Что же они ее так долго держат?

Лицо метра Соломона окончательно омрачилось.

— Ее сунули в камеру, — ответил он. — И я сильно опасаюсь, старина, что ее очень не скоро оттуда выпустят. Мадам Нил арестована по обвинению в убийстве.

Глава 16

— Скажите, старина, — продолжал метр Соломон с искренним интересом, — между нами. Как мужчина с мужчиной. Вы что — морочите меня?

— Или морочите ее? — вставила Дженис. Дермот смотрел на них во все глаза.

— Я ничего не понимаю.

Метр Соломон ткнул в Дермота пальцем и помахал им, словно задавал вопрос на суде.

— Подучивали вы мадам Нил, чтоб она повторила полиции свою историю слово в слово, как рассказывала ее вам? Да или нет?

— Да, конечно.

— Ага! — загремел метр Соломон с глубоким удовлетворением. Он расправил плечи и запустил два пальца в жилетный карман. — Вы, видимо, рехнулись, мой друг? Безнадежно спятили?

— Послушайте…

— До самого сегодняшнего вечера и еще во время допроса мадам Нил в полиции были почти уверены в ее невиновности. Почти! Вы заставили их поколебаться.

— Ну?

— Но в тот самый момент, когда она дает последние показания, все колебания прекращаются. Мосье Горон и следователь переглядываются. Мадам Нил допустила ошибку до того грубую, до того изобличающую ее в глазах всякого знакомого с уликами, что в ее виновности не остается никаких сомнений. Баста! Конец! Все мое искусство — даже мое — не в силах ей помочь.

На столике перед Дженис Лоуз стояли до половины отпитое мартини и три составленных одно на другое блюдечка, свидетельствовавшие о трех предшествующих порциях. Дженис присела, покончила с мартини и еще больше раскраснелась. Будь тут Елена, она бы много чего могла сказать. Но Дермота эта черта в ее дочери не интересовала. Он снова посмотрел на метра Соломона.

— Минутку! — вскричал он. — Эта так называемая «ошибка» не связана с… с табакеркой императора?

— Связана.

— То есть как она ее описывала, да?

— Именно.

Дермот бросил на стол свой портфель.

— Так-так! — произнес он с такой горечью и с таким сарказмом, что метр Соломон и Дженис даже вздрогнули. — Выходит, то самое показание, которое должно бы их убедить в ее невиновности, убедило их в ее виновности?

Адвокат повел слоновьими плечами.

— Я вас не понимаю.

— Мосье Горон, — сказал Дермот, — производит впечатление умного человека. Господи боже ты мой, так что же с ним случилось? — Он нахмурился. — Или это с ней что-то случилось?

— Она была явно в плохом состоянии, — согласился адвокат, — рассказывала как-то неубедительно, даже в тех местах, где, казалось бы, не к чему придраться.

— Понимаю. Значит, она не рассказала Горону все так, как рассказывала утром мне?

Метр Соломон опять пожал плечами.

— Чего не знаю, того не знаю. Это дедушка надвое сказал.

— Можно мне? — робко вмешалась Дженис. Она долго вертела в руках рюмку и наконец обратилась к Дермоту по-английски.

— Я ничего не понимаю. Я целый день таскаюсь вот за этим Аппием Клавдием [10], — она кивнула на метра Соломона, — а он только шумит и боится уронить свое достоинство. А мы все дико волнуемся. Мама, Тоби и дядя Бен сейчас в ратуше.

— О? Они там?

— Да. Пытаются увидеть Еву. Но ничего не получается. — Дженис запнулась. — Я так поняла, что у Тоби с Евой вчера вышло черт те что. Тоби вроде был не в себе — это с ним часто бывает — и наговорил Еве бог знает чего, а сегодня ужасно угрызается. Я никогда еще не видела, чтоб он так терзался.

Быстро глянув в зловеще помрачневшее лицо Дермота, она снова принялась вертеть ножку рюмки в совсем уж неверных пальцах.

— В последние дни, — продолжала она, — нам не очень-то сладко пришлось. Но, что бы вы ни думали, мы на стороне Евы. Когда мы узнали про ее арест, мы поразились не меньше вашего.

— Счастлив это слышать.

— Пожалуйста, не надо так. Вы… вы прямо как палач какой-то.

— Благодарю. Я надеюсь исполнить его функции.

Дженис подняла на него глаза:

— В отношении кого?

— Когда я последний раз говорил с Гороном, — сказал Дермот, не удостаивая ее ответом, — у него на руках были два отличных козыря. С них и надо было идти. Первый — допрос с пристрастием Иветы Латур, от которого он многого ждал. А второй — тот факт, что одно лицо, рассказывая о событиях той памятной ночи, допустило заведомую ложь. Так какого же дьявола он бросил оба козыря в мусорную корзинку и арестовал Еву? Нет, это уж не моего слабого ума дело.

— Спросите у него самого, — предложил адвокат. — Вон он к нам идет.

Аристид Горон, несмотря на озабоченный взор, любезный и щеголеватый, как обычно, поигрывая тросточкой, шествовал по направлению к ним походкой монарха.

— А! Добрый вечер, мой друг, — чуть-чуть виновато приветствовал он Дермота, — вы, я вижу, уже из Лондона.

— Да, и застаю тут прелестную ситуацию.

— Весьма сожалею, — вздохнул мосье Горон. — Но правосудие есть правосудие. Вы согласны? Позволительно ли далее спросить, для чего вам понадобилось так срочно лететь в Лондон?

— Для того, — ответил Дермот, — чтоб выяснить мотивы, какими руководствовался подлинный убийца сэра Мориса Лоуза.

— Пфу! — вырвалось у мосье Горона. Дермот повернулся к метру Соломону.

— Мне необходимо переговорить с префектом полиции. Мисс Лоуз, вы простите мою невежливость, если я попрошу вас оставить меня с этими господами?

Дженис поднялась с величайшим самообладанием.

— Мне исчезнуть или как?

— Ну что вы. Сейчас мосье Соломон вас догонит и проводит к вашим родственникам в ратушу.

Он обождал, пока Дженис, действительно рассердясь, или валяя дурака, покинула прелестный уголок, а затем обратился к адвокату.

— Вы могли бы, мой друг, передать кое-что Еве Нил?

— Постараюсь, во всяком случае, — пожал плечами метр Соломон.

— Хорошо. Так скажите ей, что я переговорю с мосье Гороном и надеюсь, что не далее как через два часа ее отпустят на свободу. А вместо нее я предлагаю передать в руки правосудия подлинного убийцу сэра Мориса Лоуза.

Все умолкли.

— Это все из-за коки с соком? — крикнул наконец мосье Горон, отчаянно взмахнув тросточкой. — Ну и ну! Прошу меня сюда не впутывать, слышите!

Адвокат тем временем откланялся. Он двинулся по фойе, словно галеон под тугими парусами. Они видели, как он остановился и что-то сказал Дженис. Он предложил ей руку, она ее отвергла, после чего они вместе покинули фойе и затерялись в толпе. Затем Дермот опустился на мягкую скамью и открыл портфель.

— А вы не присядете, мосье Горон?

— Нет, мосье, я не присяду, — грозно отвечал префект.

— Ну, перестаньте! Учитывая, что я могу вам предложить…

— Фу!

— Почему бы не расположиться поудобней? Может, нам чего-нибудь выпить?

— Ладно! — проворчал мосье Горон, несколько смягчаясь и усаживаясь на скамью рядом с Дермотом. — Разве что на минутку. И выпьем по рюмочке. Раз вы так настаиваете, мосье, я выпил бы коку с соком… то есть виски с содой.

Дермот заказал.

— Вы удивляете меня, — начал он с коварной обходительностью. — После столь поразительной операции, как арест мадам Нил, вы почему-то сидите здесь вместо того, чтобы припирать ее к стенке вопросами. Почему вы не в ратуше?

— У меня дела тут, в гостинице, — ответил мосье Горон, барабаня пальцами по столу.

— Дела?

— Да, — ответил мосье Горон, — мне позвонил доктор Буте и сказал, что мосье Этвуд пришел в себя и можно порасспросить его, разумеется, в разумных рамках…

Заметив довольное лицо Дермота, префект снова вскипел.

— Так вот что, — сказал Дермот, — мосье Этвуд скажет вам в точности то же, что собираюсь сказать я. Это и будет недостающим звеном в цепи доказательств. И если без всякого давления с моей стороны он подтвердит мои слова, вы согласны выслушать мои показания?

— Показания? Какие еще показания…?

— Минутку, — прервал его Дермот. — Зачем вам понадобился этот поворот на сто восемьдесят градусов и арест Евы Нил?

Мосье Горон ему рассказал.

Прихлебывая виски с содовой, префект во всех подробностях объяснил ему свои соображения. Хоть у мосье Горона был сейчас не очень-то веселый вид, Дермоту пришлось признать, что подозрения префекта и роковая убежденность следователя мосье Вотура не лишены некоторых оснований.

— Значит, — пробормотал Дермот, — она вам так и не сказала… Она не повторила вам того, что вырвалось у нее сегодня утром, когда она буквально умирала от усталости после бессонной ночи. Она не сказала вам ту единственно важную вещь, которая доказывает ее невиновность и виновность другого лица.

— Что именно?

— Слушайте! — сказал Дермот и щелкнул застежками портфеля.

Когда он начал говорить, стрелки замысловатых часов на стене показывали без пяти минут девять. В пять минут десятого мосье Горон начал беспокойно ерзать. Еще через десять минут уныло затихший префект умоляюще воздел руки к Дермоту.

— Мне опротивело это дело, — простонал он, — мне оно осатанело. Только-только что-то начинает проясняться и — бац! — все оказывается наоборот. И так без конца.

— Разве теперь наконец все не стало на свои места?

— На сей раз молчу! Я уже научен! Но в общем-то… да.

— Значит, ясно. Вам остается только задать этот единственный вопрос тому, кто все видел. Спросите у Неда Этвуда: было ли это так-то и так-то? И если он скажет «да» — готовьте свою «скрипку» к достойной встрече. А меня вы не можете обвинить, будто я его подучивал.

Мосье Горон встал, допивая последние глотки виски.

— Ну, пойдем навстречу собственной погибели, — пригласил он Дермота.

Дермот уже второй раз в тот день посетил номер 401. Но в первое свое посещение он и надеяться не смел, что ему вдруг улыбнется такая удача. Благоволение и насмешливая пагуба будто неустанно боролись за судьбу Евы Нил и то и дело подставляли друг другу ножку.

В спальне горела тусклая лампа. Нед Этвуд, правда, страшно бледный и с несколько затуманенным взглядом, был в полном сознании. Он пытался сесть и препирался с ночной сиделкой из английской больницы, здоровенной и веселой уроженкой западных графств, которая укладывала его обратно на подушки.

— Простите за беспокойство, — начал Дермот, — но…

— Слушайте, — сказал Нед, отхаркиваясь, откашливаясь и выглядывая из-за сиделкиной руки. — Вы доктор? Тогда ради бога уберите от меня эту фурию! Она хочет силком сделать мне укол.

— Ложитесь, — сердилась сиделка. — Вам нужен покой!

— Какой, к черту, покой, когда вы мне не говорите, что происходит? Не нужен мне этот ваш покой. Я обещаю, что буду вести себя хорошо; буду принимать все ваши паршивые лекарства без разбора; только имейте совесть и объясните мне, что происходит.

— Все в порядке, няня, — сказал Дермот в ответ на ее подозрительный взгляд.

— Можно спросить, кто вы такой, сэр? И зачем пришли?

— Я доктор Кинрос. Это мосье Горон, префект полиции, расследующий дело об убийстве сэра Мориса Лоуза.