Сжигающий суд

– Как он умер?

– Насколько мне известно, естественной смертью. Правда, была одна любопытная деталь – какая-то женщина, о которой так никто ничего и не узнал, нанесла ему визит перед смертью. В то время это не вызвало никаких подозрений и было отнесено на счет простых совпадений.

– А теперь, не правда ли, – насмешливо произнес Партингтон, – ты добавишь, что комната, которую он занимал, была той же самой, где скончался твой дядя?

– Нет, – вздохнув, ответил Марк. – Но он занимал крыло дома, которое соединялось с комнатой моего дяди через уже известную вам дверь, а дверь была замурована в 1707 году после пожара в крыле.

В этот момент раздался резкий стук. Дверь приоткрылась, и на пороге появилась Люси Деспард.

От неожиданности мужчины все разом вскочили. Люси была очень бледна, казалась одетой наспех и выглядела несколько растрепанной.

– Значит, вы все-таки открыли склеп! – выпалила она. – Вы открыли склеп!

Марк ответил не сразу. Вначале он подошел к жене и положил руку ей на плечо.

– Все идет нормально, моя дорогая, все в порядке… Да, мы открыли склеп. Просто…

– Марк, ты не хуже меня знаешь, что все очень серьезно. Скажи мне, что происходит? А где же полиция?

Четверо мужчин замерли при этих словах, и стало слышно тиканье часов над камином.

– Полиция? – наконец переспросил Марк – Какая полиция? Что ты имеешь в виду?

– Мы очень спешили, но раньше приехать не могли, – будто извиняясь, сказала Люси. – Нам удалось сесть только в последний поезд. Эдит будет здесь через минуту… Марк, объясни мне, что это значит? Вот, прочти.

Она вытащила телеграмму из сумочки и протянула ее Деспарду. Тот дважды пробежал ее взглядом, прежде чем вслух прочитал текст: «Миссис Э. Р. Левертон для миссис Люси Деспард. 31, Восточная 64 стр. Нью-Йорк. Имеются новости, касающиеся Майлза Деспарда. Убедительнейше прошу вас немедленно вернуться. Бреннан из Филадельфийской полиции»

Глава IX

– Это шутка, – сказал Стивенс. – А телеграмма – фальшивка. Никакой полицейский не обратился бы с такой изысканной вежливостью, достойной старого семейного адвоката. Он позвонил бы в Нью-Йорк и прислал к вам инспектора. Марк, в этой истории есть что-то подозрительное!

– Кому ты это объясняешь? – сделав несколько шагов по комнате, – ответил Марк. – Ясно, что не полицейский послал эту телеграмму… Посмотрим… она была отправлена из бюро Вестерн Юниен на Маркет стрит в 7.35… Это не очень-то проясняет дело…

– О чем вы? – вскричала Люси. – Склеп открыт нараспашку… Разве полиция… – В этот момент она посмотрела за спину Марка. – Том Партингтон! – удивленно воскликнула она.

– Хелло, Люси, – непринужденно сказал Партингтон, отошел от камина и пожал протянутую ему руку. – Мы долгое время не виделись, не так ли?

– Конечно, Том… Но что вы здесь делаете? Я была уверена, что вы в Англии. Вы не изменились… разве только чуть-чуть, все же…

– Я здесь проездом, – объяснил Партингтон. – Приехал сегодня после полудня. Полагаю, что раз в десять лет я имею право своим присутствием отяготить вас на день или два…

– Конечно же! Мы очень рады…

Послышался шум шагов и вошла Эдит. Вид у нее был более степенный, чем у Люси. И в отличие от Люси, глядя на нее, невозможно было определить, о чем она думает или что предпримет. Стивенсу не хотелось думать о том, что с ней будет лет через двадцать. У нее были все черты, присущие Деспардам: шатеновые волосы, голубые глаза и решительные манеры, как и у Марка. И она была очень красива, хотя несколько близко были посажены ее глаза.

Хендерсон, увидев Эдит, тут же с виноватым видом попятился в глубину комнаты. Однако Стивенсу часто казалось, что Эдит была гораздо мягче, чем можно было предположить, глядя на ее уверенную внешность. Она была без шляпы и в меховом манто. При виде Партингтона, Эдит застыла, но выражение ее лица не изменилось.

– Эдит, – щелкая замком сумочки, нервно сказала Люси, – они утверждают, что все в порядке, что телеграмма ложная, и что никакой полиции здесь нет.

Однако Эдит, не слушая ее, с улыбкой смотрела на Партингтона.

– На этот раз, – приятным голосом объявила она, – я могу сказать, что одно из моих предчувствий подтвердилось. Но вы привезли с собой неприятности, не правда ли?

Она протянула ему левую руку, затем оглядела всех собравшихся.

– У вас, кажется, секреты? – спросила она. – Итак, Марк, рассказывай, что же это за тайны? Люси и я очень волновались, и мы имеем право знать…

– Это шутка… я имею в виду… телеграмму…

– Марк, дядя Майлз был отравлен?..

Марк ответил не сразу.

– Отравлен? Да нет же! Кто мог внушить тебе эту мысль?

Марк посмотрел на Эдит, и ему пришла в голову довольно хитрая уловка, которая, как ему показалось, могла бы успокоить сестру, по крайней мере на данный момент. Он обнял за талию Люси и с равнодушным видом повернулся к Эдит:

– Рано или поздно вы все равно все узнаете, поэтому лучше сказать вам об этом сейчас. Но не волнуйтесь, нет ничего страшного, никакого криминала… в самом деле, кто мог внушить тебе эту мысль?.. Не случилось абсолютно ничего, что могло бы заинтересовать полицию, но тем не менее все это неприятно… Кажется, кто-то любит посылать телеграммы и… письма. Я получил письмо… анонимное письмо, в котором говорится, что тело дядя Майлза было вынуто из склепа…

Отдавая себе отчет, насколько ложь его была хрупкой, Марк поспешно продолжал:

– Я не обратил бы ни малейшего внимания на это письмо, если бы Хендерсон не заметил кое-какие странности. Поэтому мы решили вскрыть склеп и посмотреть, что в нем. И с сожалением должен вам сказать, что это правда: тело исчезло.

– Исчезло? – переспросила Эдит. – Но как… почему… я…

Партингтон мягко перебил ее:

– Да, это грязная история, но не новая, к сожалению… хотя уже более пятидесяти лет не было слышно об этакого рода преступлениях. Эдит, вы когда-нибудь слышали о деле Стюарта? Это произошло в 1878 году. Был похищен труп миллионера, для того, чтобы получить выкуп…

– Но это ужасно! – воскликнула Люси. – Похитить мертвого… ради выкупа…

– Миссис Стюарт предложила 25 тысяч долларов, чтобы заполучить его обратно… – продолжил Партингтон. – Я полагаю, что в данном случае похитители рассчитывают, что вы согласитесь пойти на жертву, некоторые издержки, ради того, чтобы сохранить полностью содержимое вашего фамильного склепа.

Люси высвободилась из объятий Марка и оперлась на стол:

– Все же я предпочитаю такое известие… чем другое… Да, это настоящее облегчение. Эдит, ты меня напугала. Разумеется, мы должны будем информировать полицию, но…

– Мы не сделаем этого, – перебил ее Марк. – Я не могу представить, что тело нашего бедного дяди будет разыскивать целая свора ищеек! Нет! Если его похитили, как считает Парт, чтобы получить выкуп, я готов заплатить, но только чтобы избежать сплетен. Ну, а теперь успокойтесь, возьмите себя в руки. Что вы все? Какого черта!

– Я предпочитаю сказать вам сразу, – коротко заявила Эдит, – что не верю ни одному слову вашего рассказа.

– В самом деле? – разочарованно спросил Марк. – У тебя что, уже нет никаких сомнений по поводу яда, да?

– Пройдемте в дом, – предложила Эдит, не ответив ему. Она повернулась к Хендерсону. – Джон, на первом этаже прохладно. Не можете ли вы включить отопление?

– Да, мэм. Сию минуту, – подчинился Хендерсон.

– Уже поздно, – начал Стивенс, – и если вы не возражаете…

– Нет, – отрезала Эдит, живо повернувшись к нему. – Надо, чтобы вы тоже присутствовали, Тед. Так будет лучше. Разве вы не понимаете, что произошло нечто страшное? Тот, кто послал эту телеграмму, играет нами, словно мы пешки на шахматной доске. Речь идет вовсе не о гангстерах, желающих выкупа. Зачем им посылать телеграмму? У меня было чувство, что нечто в этом роде должно было произойти, с тех пор…

Она вздрогнула, взглянув через открытую дверь на два фонаря, продолжавших гореть на аллее.

К дому все поднимались молчаливой группой. Стивенс не переставал думать о словах Эдит: «Тот, кто послал эту телеграмму, играет нами, словно мы пешки на шахматной доске…»

Они собрались в библиотеке, и это было ошибкой, так как помещение слишком напоминало им происшедшее. Оно было просторным, но с низким потолком, с выступающими блоками и темными мрачными углами.

Эдит уселась около круглого одноногого столика, на котором стояла лампа, сзади нее было окно с закрытыми ставнями.

– Послушай, Эдит, – встревоженно сказала Люси. – Зачем ты упорствуешь? Мне не нравится манера поведения, которую ты выбрала. Так же, как и то, что ты сказала, когда мы садились в поезд. Разве мы не можем просто забыть…

– Мы не имеем права, – кратко ответила Эдит – Во всем городке, и ты это знаешь так же хорошо, как и я, ходят слухи, что здесь что-то произошло. – Ходят слухи? – переспросил Марк.

– Да, и если ты хочешь узнать, кто источник этих слухов, – продолжала Эдит, – я отвечу – это Маргарет. О! Без всяких дурных намерений, разумеется! Я уверена в этом! Но она слышала, как сиделка говорила мне или доктору… Не делай удивленные глаза, Марк. Разве ты не знаешь, что сиделка все время нас в чем-то подозревала? Она даже всякий раз, уходя домой, устраивала баррикаду около своей комнаты.

Марк бросил извиняющийся взгляд на Партингтона и Стивенса:

– Ну и ну! Сдается мне, что у каждого здесь есть какие-то темные тайны… И почему же она проявляла такую подозрительность по отношению к нам?

– Потому что кто-то что-то украл из ее комнаты.

– А ты не можешь объяснить поконкретнее? Что у нее украли и когда?

– В субботу, еще перед смертью дяди Майлза, восьмого числа, я думаю, – сказала Эдит и добавила, повернувшись к Стивенсу: – Вы помните, Тед? Мэри и вы зашли в тот день к нам, чтобы поиграть в бридж, но Марк все испортил, начав рассказывать истории о призраках. Каждый тогда старался вспомнить что-нибудь особенно поразительное на эту тему.

– Я припоминаю, – пытаясь скрыть свою тревогу под несколько игривым тоном, сказала Люси, – Марк тогда слишком выпил и поэтому… но почему ты говоришь «испортил»? Мы хорошо развлеклись…

– На следующее утро, – продолжала Эдит, – мисс Корбет нашла меня и заявила, что у нее вроде бы пропала какая-то вещь. Мне показалось, что она говорит со мной немного едко, и я попросила уточнить, что она имеет в виду. Тогда сиделка спросила, не захватил ли кто-нибудь нечаянно одну вещь, находившуюся в ее комнате и выписанную доктором для дяди Майлза. Мисс Корбет объяснила, что речь идет о маленькой квадратной бутылочке, и добавила, что это лекарство не может никому принести пользы, и даже наоборот – при превышении лечебной дозы оно может стать сильным ядом. В завершение она сказала, что если кто-то и принял бутылочку за флакон с солью – что кажется ей все же маловероятным – она бы хотела, чтобы, разобравшись, этот кто-то ее вернул. Вот такая история. Я не считаю, что мисс Корбет проявляла излишнюю подозрительность, она решила, что кто-то рылся в ее вещах.

У Марка вырвалось какое-то восклицание; Правда, он тут же оборвал себя, но Стивенс сообразил, что он собирался сказать: «Но это же мышьяк!..» Марк взял себя в руки как раз вовремя; взглянул на Партингтона, затем, повернувшись к Люси, он спросил:

– Ты знала обо всем этом, Люси?

– Нет, – встревоженно ответила та, – но в этом нет ничего удивительного. Совершенно естественно, что с такими вопросами обращаются скорее к Эдит, чем ко мне… это обычно.

– Но, черт побери, кто-то должен был… – Он помолчал. – Что ты сказала мисс Корбет, Эдит?

– Я сказала, что во всем разберусь.

– И ты разобралась?

– Нет…

Страх и замешательство неожиданно появились на ее лице.

– Нет… я… испугалась. О, я понимаю, что это по кажется смешным, но это правда. Я, конечно, поспрашивала, но не особенно настойчиво. Я интересовалась так, будто бы речь идет об одном лекарстве для дяди Майлза. Я не говорила о яде. И никто не мог догадаться… Я боялась сказать, что это яд!

– Ну и клубок.. Ну-ка, Парт, это по твоей части. О каком лекарстве могла идти речь?

– Это зависит от мнения врача по поводу течения болезни, – сказал тот, нахмурившись. – Мне нужно знать диагноз, так как речь может идти о многих вещах… Хотя… минутку! Скажите, Эдит, сиделка уведомила обо всем этом врача?

– Доктора Бейкера? Да, конечно. Именно поэтому я и не подумала…

– И доктор Бейкер не колебался тем не менее в том, что ваш дядя умер от гастроэнтерита? Иначе говоря – у него не возникло никаких подозрений?

– Ни малейших!

– Тогда, – объявил Партингтон, – можете меня больше не пытать, речь не может идти об одном лекарстве, способном вызвать те же симптомы, что и гастроэнтерит… Таком, как сурьма, например. Очевидно, что в противном случае, врач так же, как и сиделка, немедленно… Нет, речь, безусловно, должна была идти о каком-то успокоительном или стимулирующем сердечную деятельность – дигиталине, стрихнине. Эти лекарства могут вызвать смерть, но с симптомами совершенно отличными от тех, которые были у вашего дяди!

– Я знаю это, – сказала Эдит с несчастным видом, поглаживая ладонью кресло. – Я не перестаю твердить это себе… К тому же, кто мог сделать подобную вещь? – прибавила она, пытаясь улыбнуться. – Мисс Корбет закрывала свою комнату всякий раз, когда уходила из дома, и даже сделала это в ту ночь, когда дядя Майлз скончался, то есть уже после того, как маленькая бутылочка появилась снова.

– Появилась снова? – живо переспросил Марк. – Нашли бутылочку? Конечно, я понимаю, что Бейкер не должен был оставить это без внимания…

– Да, ее нашли в воскресенье вечером. Она отсутствовала только двадцать четыре часа, и поэтому особой суматохи по этому поводу не было. Я хорошо помню это, так как Мэри как раз поднялась к нам, чтобы поздороваться и сказать, что они с Тедом уезжают на следующее утро в Нью-Йорк. Я вышла из своей комнаты около девяти вечера и встретила мисс Корбет на площадке второго этажа. Она сказала мне: «Вы можете поблагодарить от моего имени того, кто поставил пузырек на столик перед дверью мистера Деспарда». Она, разумеется, говорила о дяде Майлзе. Я спросила ее: «Значит, все в порядке?» Она ответила: «Думаю, что да».

– Следовательно, – сказал Марк, – это дядя Майлз похитил склянку.

– Дядя Майлз? – переспросила Эдит в некотором замешательстве.

– Конечно! Скажи мне, Парт, в этой склянке могли быть таблетки морфия?

– Вполне вероятно. Ты ведь говорил, что твой дядя очень мучился и плохо спал.

– А вы помните, – воскликнул Марк, повернувшись к остальным, – что дядя Майлз все время требовал морфия? А врач отказывал ему, несмотря на то, что тот мучился от боли. Мы можем предположить, что это дядя Майлз похитил склянку из комнаты сиделки, взял несколько таблеток, а затем поставил ее на столик в коридоре. Разве в ночь, когда дядя скончался, он не требовал «тех самых таблеток, которые так хорошо успокаивают» и которые находились в ванной комнате? Мы ведь можем предположить, что речь шла о таблетках морфия, которые он спрятал в аптечке в ванной, чтобы сиделка случайно не нашла их в комнате своего больного?

– Нет, – сказала Люси, – не сходится. В ванной комнате были таблетки веронала, мы их там обычно держим.

– Хорошо, пусть. Но остальное из моего объяснения не кажется ли вам правдоподобным? – Возможно! – согласился Партингтон.

– Да о чем вы все? – возмутилась Эдит. – Вы разве не видите, что произошло? Ведь первое, что вы мне сказали, это то, что тело дяди Майлза похищено! Похищено! И тем не менее вы продолжаете беседовать совершенно спокойно и пытаетесь обмануть меня… Да, да, не надо спорить! Я знаю, что говорю. И даже ты, Люси, все понимаешь. Я этого не вынесу! Я хочу знать, что произошло, потому что уверена, что речь идет о чем-то ужасном!.. Я слишком много пережила за эти последние две недели! Том Партингтон, зачем вы вернулись? Чтобы мучить меня? Чтобы уж все разом! Теперь не хватает только еще Огдена с его шуточками! Нет, нет, я не вынесу этого!

Ее руки задрожали, и Стивенс отметил, что Люси смотрела на нее с сочувствием и даже жалостью. Марк подошел к сестре и положил руку ей на плечо:

– Ну же, ну, Эдит, – сказал он мягко. – Ты сама нуждаешься в таблетках веронала и в хорошем сне, вот и все. Люси, отведи Эдит в комнату и дай ей одну таблетку. А нам предоставь действовать самим. Ты же знаешь, что нам можно доверять, не так ли?

– Да, конечно, – произнесла Эдит после паузы. – Я отдаю себе отчет в том, что я поступила нелепо. Но мне стало легче. Я все время думаю об этом… О, я не считаю себя мнительной, хотя одна цыганка как-то предсказала мне что-то в этом роде. Люси, я сразу почувствовала, что копировать одежду с того портрета для твоего наряда не нужно, что это принесет тебе несчастье… Это те вещи, которые чувствуешь… К тому же, не правда ли, научно установлено, что фазы луны очень влияют на поведение некоторых людей?

– Говорят, – задумчиво сказал Партингтон. – Луна породила лунатиков и дала им свое имя.

– Вы всегда были материалистом, Том. И все же, есть в этом какая-то глубинная тайна. Во всем происшедшем много сверхъестественного, – при этих словах Стивенсу показалось, что лица у его собеседников изменились, так же, как, наверное, и его лицо. – Ведь мысли могут воздействовать на расстоянии… Ты помнишь, Люси, была полная луна в ту ночь, когда умер дядя Майлз? Мы любовались ею, а Марк и ты напевали по дороге домой… Когда начинаешь думать о «неумерших»…

Марк тут же перебил ее, причем так, будто слышал это выражение впервые, правда голос его был неестественно высоким:

– О ком? Где ты подхватила это выражение?

– О! Прочла его в одной книге… Я пойду поищу что-нибудь перекусить. Я выбилась из сил. Пойдем, Люси, приготовим сандвичи.

Люси, бросив взгляд на Марка, тут же поднялась. Когда они вышли, он с задумчивым видом сделал несколько шагов по комнате, остановился у камина и принялся крутить в руках сигарету. Где-то в темном углу слышалось гудение батареи отопления, хотя Хендерсон, казалось бы, должен был все еще возиться в погребе около котла.

– Мы все занимаемся тем, что скрываем что-то от самих себя, – сказал Марк, чиркая спичкой о косяк камина. – Вы заметили, что исчезновение тела дяди Майлза, кажется, не очень их удивило. Эдит, по крайней мере… Они не поинтересовались ни деталями, не потребовали провести их в склеп… Что думает Эдит? То же, что и мы? Или они просто устали и хотят спать? Неплохо было бы знать! Она тоже прочитала эту книгу… как и ты, Тед! «Неумершие»! Полагаю, что речь идет об одной и той же книге?

– Это кажется мне маловероятным, так как я прочел рукопись. Я говорю о новых изысканиях Кросса… Годэна Кросса. Ты что-нибудь читал его?

Марк застыл со спичкой в руке и бросил ее только тогда, когда огонь уже стал жечь ему пальцы. Его глаза неотрывно смотрели на Стивенса.

– Произнеси по складам это имя, – попросил он. И затем, когда это было сделано, сказал: – Странные вещи выясняются, когда начинает работать воображение! Я читал это имя дюжины раз, но мне никогда не приходила в голову мысль поискать в нем общее с Годаном Сент-Круа.

– А теперь?

– А теперь пришла. Когда доходишь до такой черты, до которой дошел я, остается только одно – дать волю сумасшедшему воображению. Ты берешь Годэна Кросса, возможно безобидного старика, который пишет неплохие «изыскания», и тебе достаточно взглянуть на его имя, чтобы сразу выстроить целую цепочку, касающуюся «неумерших», возвращения душегубов и погибшего… Годэн Кросс… Годан Сент-Круа, между прочим, если вас это интересует, был знаменитым любовником Мари Д'Обрэй, маркизы де Бренвийе, и это он посвятил ее в тайны ядов. Он умер раньше нее в своей лаборатории, очищая фильтры, иначе он был бы колесован живьем или послан на костер трибуналом, который был создан, чтобы заниматься делами об отравлениях. Он назывался Сжигающий суд. Именно после смерти Сент-Круа были обнаружены в шкатулке из тикового дерева вещи, которые привели к мадам де Бренвийе. Она пресытилась своим любовником и возненавидела его, но это уже не относится к нашему делу… Как бы то ни было, Сент-Круа скончался… Дюма утверждает, что он пытался приготовить ядовитый газ, но его стеклянная маска отстегнулась, упала и разбилась. Отравитель был уничтожен собственным изобретением. После его смерти и началась охота на маркизу.

– С меня достаточно в эту ночь, – сказал Стивенс. – Если вы не возражаете, я пойду к себе. Склеп мы можем замуровать завтра утром.

– Да, хорошенькая ночка, – глядя на него, сказал Партингтон. – Я провожу вас до ворот.

Глава X

Они молча спустились по аллее, которая вилась среди высоких темных деревьев. Марк отправился в котельную к Хендерсону для того, чтобы вместе с ним накрыть вход в склеп брезентом, который обычно использовали для теннисного корта. Стивенс размышлял о том, что мог замыслить Партингтон, и сам решил перейти в наступление.

– У вас есть какая-нибудь версия относительно исчезновения и появления бутылки, кроме той, конечно, что вы уже высказали дамам?

– О! – бросил Партингтон, словно бы отрываясь от своих мыслей. – Даю слово… да вы и сами знаете, что я люблю полную ясность. Однако до тех пор, пока мы не увидим эту сиделку, мы даже не можем сказать, было ли содержимое бутылки твердым или жидким. А это весьма важно. Надо рассмотреть два варианта. Первый – идет ли речь о сердечном стимуляторе, стрихнине или дигиталине. Если это так, то, скажу вам откровенно, ситуация опасна. И может статься, что отравитель, если, конечно, речь идет об отравителе, пока еще не закончил свою работу.

– Именно об этом я и подумал, – согласился Стивенс.

– Хотя должен вам сказать, – сухо отрезал Партингтон, – мне это не кажется вероятным. Если бы что-то в этом роде исчезло, врач не успокоился бы до тех пор, пока не обнаружил пропажу. Но ни он, ни сиделка не проявили особенного беспокойства – так, какое-то раздражение. Вы следите за ходом моих мыслей? Точно так же можно утверждать, что это не был и сильный яд, например антимоний. Иначе, ручаюсь моей лицензией, врач никогда бы не рискнул засвидетельствовать, что Майлз умер естественной смертью. Нет, второе предположение более вероятно. Я имею в виду версию Марка о том, что были похищены несколько таблеток морфия.

– Майлзом?

Партингтон нахмурил брови. Этот вопрос, казалось, озадачил его больше других.

– Да, весьма вероятно, и это самое простое объяснение… Ведь мы ищем простых объяснений? – заметил Партингтон, и его лицо при свете звезд приняло странное выражение.

– Все же есть целый ряд деталей, которые противоречат этой гипотезе. Возвращение склянки особенно. Ведь комната Майлза смежная с комнатой сиделки, и весьма вероятно, что она не запирала дверь в комнату больного, в отличие от двери в коридор. Допустим, что Майлз похитил склянку и пожелал ее вернуть. Почему он просто-напросто не поставил ее на место в комнате сиделки? А вынес ее на столик в коридор!

– Разгадка проста, – заметил Стивенс. – Иначе сиделка тут же поняла бы, кто взял склянку, поскольку он один мог проникнуть в ее комнату!

Партингтон остановился и чертыхнулся вполголоса:

– Я старею, черт побери! – сказал он. – Вы правы – это очевидно. К тому же, возможно, она закрывала на ключ и дверь в комнату больного и тогда у нее не было абсолютно никаких причин подозревать его в похищении.

– Ну и к чему мы пришли?

– К мотивам! – упрямо сказал Партингтон – К причинам, по которым морфий был украден Майлзом или кем-нибудь другим. Если его похитил Майлз, причины очевидны, Но если речь идет о ком-нибудь другом? Для чего могли понадобиться таблетки? Не для другого преступления, во всяком случае! Ведь украдены были, по всей видимости, две-три таблетки, не более. Иначе врач или сиделка подняли бы большой шум. Обычно таблетки в четверть грана, а требуется два или три грана, чтобы лекарство представляло опасность для жизни. И четыре, чтобы быть уверенным в исходе дела. Мы также можем отбросить версию, по которой в доме есть морфиноман. Так как в этом случае, можете быть уверены, склянка никогда бы снова не появилась. Возможно, что кто-нибудь просто страдал бессонницей?… Вполне. Но тогда зачем употреблять такое сильное средство, когда в ванной лежит веронал? Его можно просто взять, а морфий необходимо похищать.. Итак, ни одна из этих версий не кажется мне разумной. Непонятно, для чего же похитили морфий?

– Ну, предположим, вы должны что-то сделать ночью, но не хотите быть увиденным или услышанным. Если вы дадите четверть грана морфия возможному свидетелю, то можете быть уверены, что он вам не помешает. Не так ли?

И вновь Партингтон замер, пристально уставившись на Стивенса. Тому даже подумалось, не навлек ли он сам на себя какое-нибудь подозрение. И он снова вспомнил ночь, когда скончался Майлз Деспард, ночь, когда Мэри и он находились в коттедже менее чем в четверти мили отсюда и когда он свалился спать в половине одиннадцатого.

Но Партингтон лишь сказал:

– Я сейчас подумал о наиболее сложном вопросе: вскрытии склепа и исчезновении тела. Если мистер и миссис Хендерсон были напичканы морфием, разве услышали бы они что бы то ни было?

– Боже мой, вы правы! – воскликнул Стивенс, чувствуя облегчение. – Тем не менее… – поколебавшись, добавил он.

– Вы хотите сказать, что кто-то другой мог бы услышать шум? И Хендерсон клянется, что вход в склеп не тронут? Пусть будет так, причем я очень хочу верить в его искренность. Мы действительно наделали много шума и повреждений, но вспомните, что мы пользовались рычагами и кузнечными молотами. Я полагаю, вы помните также покрытие склепа? Оно составлено из плит разных форм, соединенных цементом, который залит между ними в расщелины – нечто похожее на куски головоломки. Но под плитами нет цемента! Тогда не легче ли было удалить цемент по периметру и поднять плиты все вместе? Словно крышку, как мы это проделали с плитой, закрывавшей вход в склеп. Тогда нужно было лишь убрать цемент по периметру, а вот это Хендерсон мог и не заметить. Слой гравия и земли, который нужно поднять и переложить, оставил бы, конечно, следы… Но не забывайте, что он уже был потревожен во время похорон, и все вполне можно перепутать…

Так же, как и Партингтону, Стивенсу очень хотелось бы убедить себя в этой версии, однако причины у него были гораздо более личные, поэтому, наверное, ему удавалось размышлять так логично.

Они подошли к выходу из парка. Кингс-авеню в редком свете уличных фонарей напоминала темную реку.

– Я прошу прощения за свои длинные рассуждения, – сказал Партингтон, – но в том положении, в котором мы оказались, мы должны поверить во что-то в этом роде. Эдит считает меня материалистом, и я не вижу причин стыдиться этого. Она всегда думала, что я сделал аборт той девушке, которая работала у меня, только потому, что та забеременела моими стараниями. Так кто же тогда действительно материалист, позвольте спросить?

Прежде чем выйти из дома Партингтон пропустил еще один стакан, и это, кажется, окончательно развязало ему язык.

– Вы можете считать, что я нашел отличное объяснение всему, что касается склепа. Конечно же, это была какая-то махинация со стороны распорядителя похоронами.

– Распорядителя похоронами? Вы имеете в виду мистера Аткинсона?

Он увидел, как врач поднял брови.

– Старый Джонах? Да, конечно же, вы должны знать его! О, это интересный тип! Он похоронил несколько поколений Деспардов и теперь очень стар. Именно оттого, что речь шла об Аткинсоне, наш друг Хендерсон был так уверен, что не могло быть никакого надувательства со стороны служащих похоронного бюро. Марк показал мне это заведение по дороге сюда сегодня вечером. Он сказал что теперь сын старого Джонаха руководит предприятием. Старый Джонах часто виделся с отцом Марка, и тот любил спрашивать его, шутя, конечно, сидит ли он все еще в своем «чайном салоне» или в своем «углу»[3] ? Я не знаю, что он слышал в ответ. Возможно… О! Доброй ночи!

Стивенс, уверенный в том, что собеседник уже вряд ли способен нормально рассуждать, быстро удалялся, пожелав ему доброй ночи. Однако Стивенсу хотелось побыть одному, и он замедлил шаги, как только понял, что Партингтон возвращается по аллее обратно.

Стивенс находился в состоянии полной растерянности, мысли и чувства его были расстроены. Ему вдруг захотелось, чтобы кто-то мудрый оказался рядом и задал бы ему несколько точных вопросов, которые бы привели его собственные мысли в порядок. Например: «Не кажется ли тебе, что есть нечто ненормальное в том, что касается Мэри?» Но что он мог бы ответить? Именно к этой стороне дела Стивенс испытывал почти физическое отвращение. Именно перед этой чертой ум его, инстинктивно, так, как отступают перед огнем, останавливался. Он не мог бы ответить на свои же вопросы и поэтому не слишком фантастичными. К тому же на чем бы они основывались? Все сводилось к фотографии, совпадению имен, поразительному сходству… а также к тому, что фотография исчезла… Но это и все.

Стивенс постоял перед коттеджем. Дом был погружен в темноту, и только красноватый свет пробивался через окно гостиной. По всей видимости, Мэри зажгла камин. Это показалось ему странным, так как она не любила и даже боялась огня. Ощущение тревоги внезапно возникло у Стивенса.

Входная дверь оказалась запертой только на щеколду. Он открыл ее и вошел в холл, освещенный справа, из гостиной, лишь отблесками огня. Было тихо, слышалось только потрескивание древесины, пожираемой пламенем. Видимо, дрова были сырыми.

– Мэри! – позвал он.

Ему никто не ответил. С чувством все возрастающего беспокойства Стивенс вошел в гостиную. Без всякого сомнения, дрова были очень сырыми – он почти задохнулся от едкого желтоватого дыма, в клубах которого дрожало слабое и неяркое пламя. Слышалось, как шипят и трещат поленья. В дымном свете комната казалась странной, незнакомой, но тем не менее освещения было достаточно, чтобы Стивенс смог различить около камина табурет, на котором стояла тарелка с сандвичами, термос и чашка.