Глава 19

Пожалуй, в долгой и славной истории адвокатской конторы «Прентис, Прентис и Воган» (основанной в 1749 году Джозефом Прентисом, эсквайром) никогда не бывало подобного прецедента.

Служащие участия в событиях не принимали. В кабинетах, расположенных по обе стороны длинного коридора, чувствовалось напряжение, слышалось приглушенное бормотание — свидетельство того, что люди толпятся у дверей и шепчутся по углам.

Правда, мисс Уоттс бежала по коридору, будто от этого зависело спасение ее жизни. Мисс Огден снова вывернула из закутка с другим подносом, заставленным чайными чашками, и снова поспешно шмыгнула назад. Но из открытой двери кабинета Хью несся ужасный рев, как будто все, кто там присутствовал, кричали одновременно.

— Черт побери, — возмущенно визжала Сесиль Фаюм, — не знаю, кто хуже!

Упавший в кожаное кресло лорд Саксемунд орал, как предводитель воинов-зулусов:

— Убью! Убью! — Он заткнулся лишь тогда, когда рука Батлера схватила его за горло, а правый указательный палец барристера угрожающе помахал перед его носом.

— Ну-ка, слушайте! — в свою очередь рявкнул Батлер. — Если скажете еще одно слово, я, помоги мне Бог, не стану защищать Громилу Джо, ясно?

Побагровевший лорд Саксемунд задрыгал в воздухе обеими ногами.

— Сейчас объясню вам, что будет, если Громила Джо сядет надолго! — гремел Патрик Батлер. — Большой Луи лишится единственного медвежатника… гм… то есть взломщика сейфов, которому только свистни и затем спокойно, без шума и пыли, бери из легко открытого сейфа деньги. Наконец, что это за белиберда насчет галлонов бренди и позорной гибели вашей дочки? — Лорд Саксемунд перестал брыкаться. — Ваша дочь, — продолжал адвокат, — способна принять такое количество коньяка, шампанского и прочих спиртных напитков, какое вам даже не снилось. Всегда может и всегда хочет. А что можно сказать о Хью Прентисе? Мальчик из порядочной, хорошей семьи, другого такого за пэрский титул не купишь. Он среагировал молниеносно. Одному ему хватило духу швырнуть вас в ванну, хорошо зная, кто вы такой. Он любит вашу дочь, и она его любит. Если я хоть что-нибудь понимаю, у него самые искренние и честные намерения…

— Ну да? — вымолвил первое связное слово лорд Саксемунд.

Усугубляя безумную ситуацию, дверь кабинета Джима Вогана распахнулась. Из нее выглянули Джим и Моника Прентис.

— Хью! — окликнул друга Джим громким театральным шепотом. — Что тут происходит?

— Ш-ш-ш, — прошипел тот.

По-прежнему таща за собой Пэм, он не знал, где можно укрыться, кроме закрытого дядиного кабинета с двустворчатой дверью слева от него. По крайней мере, там никого не было.

Толкнув дверь, он поспешно впихнул туда Пэм и решительно закрыл за собой створку.

Кабинет был большой и не такой убогий, как прочие. Там было тепло и светло не только от жарко пылающего огромного мраморного камина. Отсветы огня мягко сверкали на массивной мебели.

В самом центре стены прямо напротив двери красовался написанный маслом портрет эсквайра Дж. Прентиса (1714 — 1772) в полный рост, в напудренном парике и расшитом кафтане, с гнусной ухмылкой. Под портретом стоял диван восемнадцатого века. Усадив на него Пэм, — девушка будто сама позировала для портрета, — Хью встал перед ней и спросил:

— Ну? Теперь что еще за игры?

— О-ой, мивый, — залепетала она, запрокинув голову. — Я повидала кучу всякой жу-ути, но такого, наве-ерно…

— Брось сейчас же!

— Ч-чего?

— Свой дурацкий акцент. Бога ради, где ты этому научилась?

Последовало молчание. Лишь золотистый свет мерцал на стенах и потолке.

— Прошу прощения, — извинилась Пэм нормальным тоном. — Так уж меня научили. Сразу трудно избавиться. Папуле с мамулей нравится, они это считают приличным, не разрешают мне говорить по-другому. — И затем придирчиво спросила: — Зачем ты убежал из дома и сдался полиции? Думал, теперь уж пропади все пропадом?

— Да.

— Думал так, потому что увидел насквозь свою гадюку Элен, а кроме нее, тебя никто больше не интересует…

— Что? — вскричал совсем обалдевший Хью.

— Разве нет?

— Нет, нет, нет! — Он упал перед ней на колени и стиснул в объятиях. — Неужели женщины вообще ничего не соображают?

— Разве нет?… Знаю, что не имею права спрашивать, — пробормотала Пэм, опустив голову и ощупывая расшитую обивку дивана, — но ведь все было именно так!

— Нет, нет, нет! Я хотел сказать, что люблю тебя…

— Что?! — в свою очередь воскликнула Пэм.

— Да! Хотел признаться… Ты от меня шарахнулась, словно от прокаженного. И дважды приказала уйти. Я, конечно, подумал, что ты меня видеть не хочешь, поэтому…

— Ой, мивый, неужели мужчины вообще ничего не соображают? — В глазах сверкнули слезы. — Иди сюда, — всхлипнула она, похлопывая по сиденью дивана. — Сядь рядом. Обними меня, то есть, я имею в виду, если хочешь. Объясни, наконец, весь этот жуткий бред.

— Какой бред? — уточнил Хью, быстро сев рядом с ней. — То, что ты меня выгнала?

— Ну… ты ж меня опозорил!

— Я? Тебя?

— Ты же слышал, что я говорила! Неужели не понимаешь?

— Абсолютно ничего не понимаю, — подтвердил Хью и продолжал, сделав широкий ораторский жест: — Возможно, тут кроется некий высший загадочный смысл, недоступный моему прозаическому рассудку. В то же время…

— Слушай! — взмолилась Пэм, уткнувшись лицом ему в плечо. — Послушай, пожалуйста! — И чуть-чуть помолчала. — С момента нашей первой встречи я позорно к тебе приставала. Нарочно, специально… Просто мне так хотелось.

— Все-таки не понимаю…

— Мне было глубоко плевать. Я была в маске.

— В маске?

— Да! Коверкала язык, расхаживала в жуткой одежде, которую папуля с мамулей считают шикарной, размалевывала лицо, словно клоун. Аффектированная, глупая манера поведения, но папуля всегда настаивал на этом. Ясно? Очень хорошо. Будто пляшешь па костюмированном балу, где тебя никто никогда не узнает. Вытворяй что хочешь, разыгрывай из себя идиотку — наплевать, ты же в маске. Понял?

— М-м-м… пожалуй.

— А сегодня, во время кошмарного разговора с Элен…

— Говори!

— …я была настоящей, — передернула плечами Пэм, — без маски. Ненавидела себя. Многолетняя ненависть и презрение выплеснулись наружу. Потом выяснилось, что ты нас слышал. Этого я уже не стерпела. Вот и все.

Последовала пауза.

Он вспомнил, с какой искренностью во время того самого разговора Пэм изливала душу, с какой воинственной преданностью отстаивала Хью перед непреклонной Элен, и не выдержал. У него перехватило горло, в глазах потемнело.

Он приложил к щекам девушки обе ладони, приподнял ее голову и тихо, нежно сказал:

— Милая…

— Что?

— Видно, ты до сих пор не понимаешь, что во время того безобразного разговора была самой очаровательной женщиной, когда-либо созданной Богом…

— Не обижай меня, — отпрянула Пэм, — Хью, не надо, пожалуйста! Зачем ты это делаешь?

— Господи, неужели ты думаешь, будто я хочу тебя обидеть? Я слишком сильно тебя люблю. Именно в тот момент я это окончательно понял.

— Правда?…

— Выйдешь за меня замуж?

— Я…

— Да, — пробормотал Хью, совсем упав духом, — знаю, это трудно…

— Трудно? Почему?

— Для тебя, я имею в виду. Старик лишит тебя своих денег, придется жить на мой заработок… Согласна, моя дорогая? Сумеешь?

— Позволь тебя уведомить, — воскликнула Пэм, впервые по-настоящему разозлившись, — что я веду хозяйство не хуже любой другой женщины в Лондоне! Мама меня научила, когда у папы в кармане не нашлось бы и двух пенсов! Я хотела тебе рассказать, только папа не разрешил. Сказал, что это неприлично.

— Есть еще одна проблема. Мне придется бороться с твоим отцом. Возможно, я должен буду разбить им еще десяток стекол. Хочу, чтобы ты была такой, как ты есть, не изображала глупую куклу, пытаясь угодить старому распроклятому дураку. Стерпишь?

— Пожалуйста, мивый, выбери самую широкую и высокую стеклянную витрину в «Селфридже».[32] Я тебе пособлю.

— Но если ты откажешься стать моей женой…

— Откажусь? Ты же знаешь, что не откажусь! Не мели чепухи…

— Никак не пойму, — пробормотал Хью в самом мрачном унынии, — почему мне вдруг выпала такая удача… Никогда ничего подобного не бывало. Я этого не заслуживаю. — И вдруг, придя в ужас, добавил: — Ты не шутишь? Ты действительно любишь меня?

— Люблю?… — всхлипнула Пэм и раскрыла объятия. — Иди сюда. Я тебе докажу.

Последовала, как говорится, пауза.

Невозможно сказать, долго ли она длилась — в золотистом свете, мерцавшем на потолке, на стенах, на пудреном парике эсквайра Дж. Прентиса, — Хью с Пэм имели об этом весьма смутное представление. Через неопределенный период времени шокированный женский голос возмущенно воскликнул:

— О!…

Негодующее восклицание издала, естественно, не Пэм, а мисс Прюнелла Уоттс, стоявшая в открытых дверях в освещенном коридоре.

— Я трижды стучала! — взвизгнула она, отпрянув, будто случайно попала на оргию в честь богини Иштар, что фактически было не так уж и далеко от истины. — Четырежды стучала! Никто не отвечал…

Нервы у пары влюбленных были на пределе, оба так разозлились, что Хью заорал:

— А зачем вообще вы стучали?

— Слушайте, мистер Хью, я хочу сказать…

— Нет, это я хочу сказать: в чем дело?

— П-прошу прощения, мистер Хью, мистер Батлер ждет вас в кабинете. Там происходит нечто ужасное! Пожалуйста, идите…

И мисс Уоттс убежала. Хью с Пэм, стараясь собраться с мыслями, поспешно последовали за ней.

— Слушай, — выдохнула Пэм в коридоре, — ты ведь не будешь сейчас разговаривать с папой… про нас?

— Буду. При первой возможности.

— Но не прямо сейчас! Если начнется какой-то скандал, папа в него обязательно ввяжется.

Она была совершенно права. В собственном кабинете Хью, как и следовало ожидать, шла поистине знаменательная перепалка между Батлером и лордом Саксемундом.

— Вы своего добились! — вопил лорд Саксемунд, топча собственную шляпу. — Я вас нанял! Добились! Теперь вы обязаны…

Невозмутимый Батлер, величественный, как крепостная башня, медленно смерил его взглядом с головы до ног.

— Слушайте, старичок, — хмыкнул он, — слово «обязан» неприменимо к Патрику Батлеру.

Лорд Саксемунд опять заплясал па своей шляпе.

— Ненормальный! — заорал взбешенный пэр, обращаясь к собравшимся в целом. — Чокнутый! Совсем съехал с катушек! Я вас спрашиваю…

— Слушайте, мелкий и невыносимый ядовитый гад, — нараспев произнес адвокат. — Мне придется из-за вас рисковать. Ладно — разве я без конца не рискую? Если возьмусь защищать ваших дружков, ваше имя, понятное дело, не прозвучит никогда, даже в виде намека. В нравственном смысле, — прищелкнул он пальцами, — вопрос чисто академический. Я по возможности предпочитаю виновных клиентов.

— К чему тогда столько шума? Зачем вы поднимаете такой…

— Еще не родился на свет человек, — провозгласил ирландец, — который мог бы мне приказывать.

— Никто вам не приказывает. Я просто…

— Ах, сообразили? Прекрасно. Отдайте оплаченный чек. Рука лорда Саксемунда, полезшая было в нагрудный карман пиджака под жемчужным пальто, нерешительно дрогнула.

— Да-да-да, — подтвердил Батлер. — Все хорошо понимают, что вы абсолютно не связаны с интересующей нас компанией. О чеке мне сообщил мистер Луис Рефтон, которого иногда называют Большим Луи. Предъявите, пожалуйста.

Лорд Саксемунд вытащил серую чековую бумажку, прикрепленную скрепкой к другой.

Атмосфера в кабинете незаметно переменилась.

Сесиль Фаюм по-прежнему сидела в том же кресле, еще сильней тараща глаза. Дядя Чарлз оставался за письменным столом. Он повернулся ко всем спиной и, поставив на стол локти, поддерживал руками голову. Вошли Джим Воган с Моникой. Джим привалился к картотечному шкафу, откровенно наслаждаясь схваткой Батлера с лордом Саксемундом. За него цеплялась испуганная Моника.

Впрочем, схватка в данный момент прекратилась.

Раскрасневшийся, изумленный, растерянный лорд Саксемунд шлепнулся в кресло, куда насильно усадил его Хью. Огонь трещал и прыгал под каминной полкой с косо висевшим над ней зеркалом.

Батлер, держа в одной руке чек, схватил свой портфель с кресла лорда Саксемунда, взглянул в открытую дверь, причем стоявшему возле нее Хью, обнимавшему одной рукой Пэм за плечи, показалось, будто барристер подал какой-то знак. Посмотрев через плечо, он заметил в конце коридора инспектора Даффа, который, похоже, ответно кивнул.

Барристер закрыл дверь, шагнул с чеком и кейсом к пылающей топке, встал между каминной решеткой и кожаным диваном, спиной к огню и покосившемуся зеркалу. Его быстрый взгляд ухватил засохшие пятна крови im каминной решетке и в топке, стопки детективных романов, лежавшие на диване, куда он бросил свой портфель.

Потом Батлер повернулся лицом к присутствующим, воздействуя на них не только силой личности, но и чем-то еще.

Хью был совершенно уверен, что Батлер собирается провозгласить: «Ваша честь и господа присяжные…» — однако адвокат опомнился, раздул ноздри и заговорил иначе.

— Кажется, все забыли, — начал он, — что в этом кабинете почти ровно двадцать четыре часа назад на стоящем передо мной диване был насмерть заколот человек. Никто, видимо, не способен ответить, почему и каким образом его убили в помещении, куда никто не мог незаметно проникнуть.

Бам! — глухо пробили часы далеко за Линкольнс-Инн-Филдс.

Тяжелый бой курантов, приглушенный туманом, звучал точно так, как слышал его вчера Хью. Батлер ждал, оглядывая присутствующих, пока часы не пробили пять.

— Если сказать точнее, — продолжал он, — в данный момент минуло ровно двадцать четыре часа с той минуты, как Абу Испахан вошел в дверь кабинета.

Если кто-нибудь и хотел что-то вставить, бой часов всех заставил молчать. Адвокат небрежно прихватил с дивана несколько детективных романов в кричащих обложках, сбросил почти все на пол, взмахнув одним, названия которого не было видно.

— Мистер Хью Прентис вовсе не случайно читал эти книжки, — заключил он. — Мы все их читаем, часто сталкиваясь со следующей банальной деталью: получив смертоносный удар, жертва все-таки умудряется выдавить пару слов. Естественно, умирающий должен назвать убийцу. А он в подобных романах, в отличие от любого нормального человека, мелет какую-то дикую чепуху исключительно в интересах автора, который жаждет окончательно сбить читателей с толку. Казалось, наша загадка заключена в перчатках. Перчатки посыпались на нас со всех сторон. По всей видимости, исключительно потому, что Абу Испахан перед смертью схватил Хью Прентиса за руку и прохрипел, что все беды на него свалились из-за перчаток последнего.

Батлер замолчал. Терпение Хью лопнуло.

— Да ведь я сам слышал! — воскликнул он. — Именно так он и сказал…

— Нет, ничего подобного, — отрезал ирландец, с тихим шлепком бросил книжку на диван и вновь обратился к присутствующим. — Впервые ознакомившись с делом, которое мне изложил в Скотленд-Ярде мой юный друг Хью Прентис, я его счел недвусмысленным и простым. Фактически так и есть, не считая загадочной фразы насчет перчаток.

Последовавшие вскоре события, — нахмурился барристер, — ненадолго заставили меня усомниться в собственных заключениях. — Он виновато махнул рукой. — Бог свидетель, чертовски глупо сомневаться в своей правоте! Непростительно. Больше такого не повторится.

Поразмыслив еще до нашего визита с младшим Прентисом в гримерную мадам Фаюм, я убедился в верности своих рассуждений. В беседе с упомянутой дамой явилась окончательная разгадка. Меня осенило. Мне все стало ясно, благодаря мимолетному замечанию о том, что заключительная часть беседы Хью Прентиса с Абу Испаханом шла по-французски. Сесиль вдруг встрепенулась:

— По-французски?

Батлер слегка иронически улыбнулся, отвесив поклон:

— Дорогая мадам, вы при этом присутствовали. Это было в вашей гримерной, когда я, к несчастью, в волнении свалил с туалетного столика вазу с красными и белыми гвоздиками…

— Допустим, разговор шел по-французски, и что тут такого? — настойчиво допытывалась Сесиль.

— Попробую объяснить. Вижу, вы пользуетесь очень яркой помадой, — добавил адвокат, скосив глаза в потолок. — Не соблаговолите ли одолжить на минуточку?

— Губную помаду? Зачем?

— Будьте любезны, — поклонился он, протянув руку и прищелкнув пальцами.

Сесиль бесконечно долго копалась в сумочке, выкидывая оттуда всякую ерунду, пока не нашла позолоченный тюбик. Батлер по-прежнему неподвижно стоял с протянутой рукой.

Несмотря на полное самообладание, она чуть не споткнулась, выйдя из-за стола и вручая ему помаду.

— Еще раз спрошу: для чего она вам?

— Вместо карандаша, — объяснил он.

Батлер шагнул в сторону, повернулся боком к продолговатому зеркалу над каминной доской, высоко поднял правую руку и быстро начертал два кратких слова. В зеркале отразилась надпись крупными темно-красными буквами:

— Вряд ли стоит объяснять, — насмешливо продолжал Батлер, — что это словосочетание по-французски означает «ваши перчатки». — Он бросил взгляд на Хью: — Будьте любезны, произнесите вслух.

— Зачем?

— Произнесите, пожалуйста, бегло. Давайте!

— Пожалуйста — «во ган». Конечное «эс», разумеется, не произносится, посередине носовое «эн»… Звучит одним словом: «воган»…

Хью замер с разинутым ртом, не веря собственным ушам. Голос Батлера звучно раскатился по кабинету.

— Вот и убийца, — провозгласил он. — Недостойный любимец служащих фирмы, мистер Джеймс Воган. Несчастный Абу с последним вздохом назвал его имя!

Глава 20

— Позвольте объяснить тем, кто не говорит по-французски, — сухо продолжал Батлер. — Это самый что ни па есть пустяк из всех свидетельств против него. Если позволите, мне хотелось бы обратиться с вопросом к мисс Монике Прентис. — Левая рука адвоката снова вцепилась в лацкан пиджака. — Не испытывая никакого желания расстраивать вас, мисс Прентис, я вынужден спросить: правда ли, что ваша свадьба с мистером Воганом дважды откладывалась? Из-за того, что он дотла проигрывался на скачках?

Голос адвоката па мгновение канул в пустоту — в пустоту перенапряженных нервов, когда люди находятся на пределе. Содрогнулись даже Пэм с отцом, никогда не знавшие Джима, разве только слышавшие его имя.

По-прежнему сидя спиной к Хью, дядя Чарлз вздернул голову, сверкнув серебристыми волосами. Джим Воган, которого Хью считал лучшим другом, прижался окостеневшим телом к картотечному шкафу. Виден был лишь его силуэт. Яркие голубые глаза глупо остекленели, верхняя губа безобразно вздернулась. Моника решительно от него отцепилась, попятилась и бросилась к Хью.