На запретном берегу

      Конан наконец разыскал вожделенный погреб с бесчисленными рядами темных бутылей и огромными бочками. Набрав себе команду из шести человек, он с гиканьем и хохотом вытащил выпивку в залу. Оставив себе несколько дюжин самых старых бутылей, предоставил селянам праздновать победу наверху, сам он заперся в погребе с Лилит и Тэлией - теми самыми девицами барона, о коварстве которых предостерегал Тедрана.
      Рядом с погребом нашлась кладовая, куда, видимо, стаскивали старую мебель. Среди рухляди и ни на что не годных обломков Конан разыскал огромный волосяной матрац. На него троица и завалилась...
      Некоторое время спустя Лилит задала вопрос, давно вертевшийся у нее на языке:
      - Скажи, Конан, почему ты позволил Тедрану забрать власть, а не сделался новым бароном? Ведь победа на самом деле принадлежит тебе? Ты мог бы сам править этими землями.
      Варвар лениво покачал головой:
      - Нет, детка. Это не совсем подходящее для меня место. Ты же видишь здесь не любят иноземцев, и участь старого барона тому подтверждение. Рано или поздно против меня поднялось бы точно такое же восстание. Кроме того, я предпочитаю драку, а не сытую и скучную жизнь землевладельца.
      - Но Тедран стар, - возразила Тэлия. - Он может внезапно умереть, и кто тогда его заменит?
      - Все в руках вашего Митры, - пожал плечами Конан и вдруг расхохотался: - И разве Дагорбрит - не достойная наследница?
      Ночная тишина, обильная еда и не менее обильные возлияния угомонили разгоряченную кровь, а мягкое ложе располагало ко сну. Но даже пьяный и утомленный любовными играми, Конан ощущал беспокойство. Были ли тому причиной призраки, бродящие в стенах замка, или пьяные выкрики в зале наверху, или жаркие тела двух женщин, лежащих рядом, но киммериец беспокойно ворочался с боку на бок, проклиная бессонницу, пока незаметно для себя самого не провалился в сон.
      Ему снилась битва прошедшего дня: звон железа и быстрый топот ног по запутанным коридорам и переходам, пляшущий свет факелов в подземелье, искаженное ужасом прекрасное девичье лицо. Ему снились родные горы с огромными снежными шапками и зелеными долинами, выжженные поля сражений и южные города с высокими минаретами. Снились друзья и враги - полузабытые лица давно минувших дней.
      В конце концов из всех лиц осталось только одно: гордое, в обрамлении пламенно-рыжих пышных волос, с чертами, отмеченными монаршим благородством и мудростью, - лицо королевы Руфии, повелительницы и рабыни королей и военачальников Шема. Этой ночью она явилась в сны Конана не в королевской парадной мантии, а такой, какой варвар увидел ее впервые, - обнаженной, испуганной, с выражением муки в огромных глазах. В сновидении она бежала, прижимая к груди какой-то комок грязных тряпок, а у нее за спиной, перелетая из тени на свет и сновав тень, неслась высокая женщина в одеянии из черной блестящей кожи. Сталь сверкала в ее воздетых к луне чешуйчатых руках. Было что-то знакомое в этом демоне, словно когда-то давно Конан знал эту женщину - или похожую на нее...
      Потом замелькали другие видения, сменяя и тесня друг друга, как бывает только во сне. Женщина перед большим каменным алтарем со взором, устремленным в пустоту. Девушка, совсем ребенок, худенькая и светловолосая, бредущая навстречу ей, словно зачарованная.
      Стебель, разрывающий тьму, клубящуюся у ног ведьмы, лезущий вверх, на глазах наливающийся ядом. Диковинный бутон, набухающий на этом странном покачивающемся стебле... Вот женщина-змея простерла над ним руки. Вспышка молнии перечертила небо, блеснув на кинжале в ее руке и озарив бледное лицо. - чуть не закричал во сне Конан, наконец узнав ее. Зерити стигийка, ведьма, некогда королева Асгалуна в Шеме и вечный враг Руфии, преследующий ее наяву и в ночных кошмарах. , - повторил Конан.
      Сучка, которая давно была бы мертва, если б ее черное колдовство не оказалось сильнее двух футов доброй стали, которыми киммериец собственноручно проткнул ведьму.
      Затем варвар увидел Руфию, мечущуюся на своей шелковой постели, королеву тоже мучил злобный призрак колдуньи. Ее стенающая душа стояла в это время перед маслянисто-блестящим алтарем; она протягивала ведьме посиневшее тельце ребенка, завернутое в тряпки, - свою новорожденную дочь, принцессу Исмаэлу. Зерити с торжествующей улыбкой шагнула к ним, замахнувшись сияющим кинжалом.
      А в гробнице позади алтаря ворочался некто, кто был темнее и бесконечнее самой тьмы. Он беззвучно смеялся, его черные пустые глаза смотрели на трех женщин, стоящих перед огнем...
      Проснулся Конан от того, что чьи-то не слишком нежные руки трясли его за плечи. Открыв глаза, он обнаружил, что лежит поперек матраса, свесив голову, а обе девушки тормошат его изо всех сил. Спросонок Конан недоуменно воззрился на них: своего сна он уже не помнил.
      - Можешь ты спать спокойно, киммерийский бык? Ты крутишься и бьешься так, словно сцепился с самим Нергалом! Остынь! Ты чуть не задушил бедную Лилит!
      Конан наконец проснулся.
      - Тэлия, прекрати меня трясти! Я и так еле соображаю. Лилит, я и в самом деле прижал тебя?
      Лилит, охая, держалась за горло, но, осмотрев ее, Конан не нашел ни синяков, ни ссадин.
      - Ну, - заключил он, - кажется, я ничего тебе не сломал.
      - Не хватало еще, чтобы ты мне что-нибудь сломал! - возмутилась Лилит. Голос ее звучал плаксиво и кокетливо. Она отвернулась, притворяясь рассерженной, но не торопилась запахивать на себе ночную сорочку.
      - Вы должны меня простить, - сокрушенно произнес Конан. - Бывает, что воинов преследуют в снах призраки убитых.
      - Может, ты и вымолишь себе прощение, - лукаво сказала Тэлия, - если догадаешься как.
      - Вот так? - спросил Конан, набрасываясь на нее и целуя в грудь.
      - Вояка, - нежно сказала Лилит, наваливаясь сверху. - Только и умеешь, что драться! Может, ты все же останешься здесь ненадолго? Новый хозяин сделал бы тебя военачальником...
      - Над мотыгами и лопатами?! - расхохотался Конан. - Здешним воинам больше пристало пахать землю и копаться в огороде, а не штурмовать замки. Я тут буду не ко двору. Все, что мог, я уже сделал и заслуживаю награды, - с этими словами он с наслаждением вытянулся на мягком ложе. - К тому же Тедран, как человек умный, с радостью поделится со мной добычей, но не захочет делить власть!
      - Ты здесь как сосна посреди кустов, - вздохнула Лилит, - а мы как розы среди травы. Нам тоже несладко придется, если мы останемся.
      - Ну так уезжайте со мной, - рассмеялся Конан, обнимая их обеих. Скажите правду, девочки, неужели вам никогда не хотелось повидать юг? Например, города Шема?
      Наутро, едва проснувшись, Тедран велел разыскать Конана. Как киммериец и полагал, новый хозяин собирался предложить ему взять из добычи все, что придется по нраву, и как можно скорее убираться восвояси. Тедран даже был готов пожертвовать значительной частью ценностей, если это поможет могучему северянину уехать в тот же день.
      Но, обшарив весь замок от подвалов до башни, киммерийца нигде не нашли. Наконец один мальчишка, отиравшийся с утра у кухни, сказал, что Конан встал еще до света, поел с какими-то двумя богато наряженными дамами и уехал вместе с ними.
      В первый миг Тедран растерялся. Но, обнаружив, что из всей добычи были взяты только шесть лошадей, небольшой запас еды и оговоренная часть сокровищ, новый барон вздохнул с облегчением и махнул рукой.
      Глава 2
      ЗЕРИТИ
      Ведьма закончила творить колдовство и устало опустилась на пол рядом с алтарем. Над черным, иссеченным молниями камнем еще курились тоненькие струйки дыма. Ядовитые испарения клубились черным облаком, оно неподвижно висело под потолком, скрывая резные навершия колонн. Уголья на алтаре затянуло седой золой, тонкая пудра магического порошка сыпалась на плиты пола.
      Все это были красноречивые свидетельства колдовских усилий - на этот раз неудачных. Но Зерити не отчаивалась, чувствуя, что даже неудачи приближают ее к заветной цели. Скоро, очень скоро невидимые преграды, подточенные, словно водой, искусными чарами, рассыплются в прах. Древние оковы будут разбиты, потайные двери - искрошены в щепы! И тогда настанет время исполнить великий, поражающий воображение замысел!
      Отдохнув, ведьма спустилась по ступеням возвышения, на которых стоял алтарь. Возвышение изображало Звезду Магов, но от старости многие камни провалились, и магические линии были прерваны. Зерити, прийдя к ларду у стола с чадящей масляной лампой, принялась доставать и разворачивать пожелтевшие от времени пергаментные свитки, такие же желтые, как пальцы, теребящие их. Зерити невольно вздохнула. Ее когда-то бронзовая кожа побледнела и выцвела в этой душной темнице. Много лет прошло с тех пор, как ведьма в последний раз ощущала прикосновение солнечных лучей. Но Зерити не испытывала тоски по внешнему миру - одну только бесконечную усталость, рожденную бесчисленными часами ворожбы и магического транса. Глаза ее покраснели и слезились от удушливого, едкого дыма курений. Требовалось немедленно восстановить утраченные силы, пока ее еще не сморил сон.
      Ибо труды ее в этот день были воистину велики. Подобно простому пахарю родной Стигии, что возделывает свои поля, бредя по колено в тяжелом вязком иле после разлива черного Стикса, весь день Зерити пробиралась бесконечными лестницами и переходами в темных чертогах, лежащих по ту сторону Света, в бесплодных пустошах Серых Равнин.
      Поэтому этой ночью - хоть ведьма и не замечала в своей темнице смены ночи и дня, - этой ночью она заснет быстро и будет спать крепко, как спит пахарь после тяжких дневных трудов. Как спят старые, иссохшие, словно мумии, стигийские жрецы в холодной тьме своих будущих гробниц. Как спят иные, еще более страшные древние создания, спят ночи, дни и года напролет, пока не разбудит их чье-то искусство или неосторожный призыв.
      Но ни пахарю, ни жрецам, ни порождениям тьмы не снятся сны. Зерити же упивалась собственными снами - яркими, подробными, запоминающимися. Сны Зерити вырывали ее из душного мрака подземного храма, и она неслась наперегонки с ветром то хищной рысью, то испуганной оленухой. В снах ведьма возвращалась в царство живых: в города, наполненные сутолокой улиц и рынков, в села, где солнечный свет сменяет лунный над цветущими садами и зеленеющими пашнями. Но чаще всего сны приносили ее в один конкретный город, где жила одна конкретная женщина - последняя из своего славного рода. Во всяком случае, Зерити собиралась именно на ней прекратить существование этого рода. На ней и ее вечно хнычущей дочери.
      Но сегодня нужно набраться новых сил, и потому медноволосая дрянь и ее отродье будут спать спокойно. Черной искрящейся тенью скользя по каменным плитам, с лампой в руке ведьма прошла в самый дальний и темный угол своего чертога, где над хрустальной глыбой, вплавленной в потолок, проносились воды Черной реки. Здесь селились летучие мыши, единственные, кто делил с ведьмой одиночество заточения. Их острые мордочки высунулись из коконов жестких крыл, когда Зерити прошла рядом с мерцающим огоньком в руках.
      - Слепые мои соглядатаи, глухие мои шпионы...- шептала она.
      Протянув руку, Зерити сняла с потолка одного из зверьков. Он тут же уселся ей на запястье, как ловчий сокол, радостно и возбужденно попискивая. Пару минут ведьма, склонив голову, задумчиво слушала этот писк, чувствуя, как маленькие коготки царапают кожу.
      В порыве нежности Зерити взяла теплое тельце обеими руками и поднесла к самому лицу. Быстрым движением ногтей ведьма сорвала шкурку с маленькой головки и впилась зубами в хрупкий череп, высасывая мозг. Зверек забился, отчаянно крича. Но Зерити не чувствовала его агонии, не слышала криков: перед ее мысленным взором проносились картины ночной жизни там, наверху, все то, что успела увидеть летучая мышь в своих странствиях. Каждую ночь посылала она своих гонцов во внешний мир и время от времени собирала с них подобную дань. К тому же это была ее единственная еда.
      Насытившись, ведьма выронила измятое тельце на камни. Теплая кровь стекала по подбородку. Бывало, что, подчиняясь колдовству, мыши приносили Зерити добычу покрупнее, выкупая этим свои жизни: неосторожную утку, заснувшую слишком крепко, или молодого глупого зайца. Тогда ведьма устраивала себе пир. Помимо того, что это избавляло от убийства слуг, картины, содержащиеся в мозгу зверей и птиц, были гораздо полнее. Ведьма предпочитала как можно реже убивать своих шпионов: они были одной с ней крови и принадлежали к одному царству - Царству Тьмы.
      Иногда Зерити даже удавалось слиться с ними, и тогда маленькие черные звериные глазки становились ее глазами, а маленькие лапки с тонкими когтями - ее бледными пальцами.
      Чувствуя приятную сытость и сонливость, ведьма прошла низкой галереей, поднялась на несколько ступенек и вошла в маленькую комнату, где на затянутом бесценным стигийским льном возвышении стоял небольшой каменный саркофаг. Иероглифы и росписи на нем, некогда позолоченные, заметно поблекли и стерлись, рисунки утратили красочность. Но Зерити все равно любила его единственную память о далекой родине. Женщина вздохнула, поднялась на возвышение и улеглась в саркофаге, вытянувшись и сложив руки на груди. Затем закрыла глаза и погрузилась в сон.
      Глава 3
      НОЧНЫЕ КОШМАРЫ
      Баалур, или, как его гордо именовали жители, Баалур Тысячестенный, лежал меж зеленых холмов, как драгоценный восьмигранный амулет меж грудей женщины в платье зеленого бархата. Южное солнце и множество маленьких речушек, берущих свое начало от горных снегов, позволяли трижды в год снимать урожай с пышных садов и плодородных полей. А караванный путь, идущий через перевал, приносил в этот город все сокровища Севера, Юга и Востока, делая Баалур сверкающим бриллиантом в ожерелье городов-государств Шема. Бесконечные цепочки верблюдов и мулов, тянущиеся через пустыню подобно нитям жемчуга, умножали богатство и славу местных купцов, ибо все сокровища окрестных земель стекались в город.
      Конан не раз бывал в Баалуре, и потому в этот приезд город показался ему куском шитого бархата, не утратившего блеска и богатства вышивки, но изрядно побитого молью. Мрачный сумрак окутал высокие башни и храмы, тень отчужденности и настороженности лежала на лицах жителей города.
      Неприятное ощущение сбывающегося дурного сна охватило киммерийца еще у Северных ворот, которые были заперты, хотя путники подъехали к ним среди бела дня.
      Угрюмые и подозрительные стражи долго допрашивали пришельцев через зарешеченное окно, прежде чем наконец впустили их - с большой неохотой. На улицах глуше звучали голоса и почти не слышно было смеха. Конан только хмурился, замечая все новые и новые признаки какого-то несчастья, нависшего над некогда самым шумным и оживленным городом Шема.
      Однако вряд ли это было для киммерийца неожиданностью. Весь его путь на юг был полон дурных предзнаменований, видимых и понятных ему одному. И каждую ночь возвращался кошмарный сон, который впервые посетил его в замке барона Рэгли. Помимо прежних видений, Конан смутно помнил разоренные дома и залитые кровью улицы - те самые улицы, по которым вез он теперь своих прекрасных спутниц. Все говорило о том, что город либо проклят, либо охвачен чьим-то злым колдовством.
      Ни расплывчатые видения, ни сны никогда не производили на киммерийца большого впечатления. Он надеялся только на собственный меч и силу мышц; ему не было дела до туманных пророчеств. А что касается колдовства, то одного только запаха чар было довольно, чтобы варвар развернулся и поехал в противоположном направлении. Но теперь случай был особый. Нечто похожее на крик о помощи или зов прежней, давно прошедшей любви привело его сюда. Конан вернулся в город, как возвращается скульптор к давно заброшенной неоконченной статуе. И он не удивился и не повернул коня, когда увидел стаи черных стервятников, кружащих над крышами королевского дворца.
      Его спутницы, напротив, не чувствовали ни обреченности, ни страха, довлеющих над прекрасным городом. Они были здесь впервые, и Баалур показался им самым пышным и великолепным городом, какой они когда-либо видели в жизни. Вообще, Лилит и Тэлия становились все оживленнее и разговорчивее по мере того, как Коф все дальше и дальше оставался за спиной. Вспоминая об этой стране, они в один голос твердили: , - имея в виду и жителей, и климат. Баалур поражал их неискушенное воображение высокими белыми башнями с золочеными крышами, домами, тонущими в зелени благоухающих садов, мощенными яшмой улицами и цветными витражами окон. Их восхищенным ахам и охам не было конца.
      Поторопили они Конана, только проезжая невольничий рынок, - видно, он вызывал у них неприятные воспоминания. Но, миновав его, красотки принялись ныть, требуя у своего провожатого остановок у каждой лавки с драгоценностями, или благовониями, или шелками - словом, всем, что так любезно сердцу каждой женщины. Заметив это, торговцы и зазывалы, уличные жонглеры и разносчики сладостей завертелись вокруг иноземной троицы жужжащим, надоедливым роем. В конце концов Конан ссадил спутниц у какого-то достойного их вожделений постоялого двора, оставил небольшой мешочек золота и четверых лошадей в качестве приданого, пообещал к вечеру вернуться, препоручил своих скакунов заботам хозяина и поспешно растворился в уличной толпе.
      Подыскав себе постоялый двор побольше, но поскромнее, киммериец разговорился с хозяином, осанистым детиной, явно любящим посидеть и поболтать за кружкой вина в жаркий послеполуденный час, когда в таверне царит недолгое затишье. От него нетрудно было узнать все события последних дней. Вполголоса, с оглядкой он поведал иноземцу, что на город обрушилась какая-то странная зараза: ночные кошмары. Все началось с того, что заболела принцесса Исмаэла, всеобщая любимица и пока единственная наследница престола.
      С болезнью принцессы с самого начала было что-то неладно: как только объявили, что Исмаэла больна, по городу поползли слухи о яде и колдовстве. Затем болезнь перекинулась и на других: сначала на тех, кто постоянно общался с принцессой, потом на советников короля, а под конец и на слуг пока весь дворец не оказался охвачен кошмарами, словно чумой. Больные жаловались на ужасные, невыносимые сны. Днем напасть вроде бы отступала, но люди чувствовали упадок сил, легко впадали в ярость и раздражение. С последним полнолунием дела резко ухудшились - к безумным морокам в ночные часы прибавились видения среди бела дня. Бедняги нигде не могли найти себе покоя, сделались бледными и тощими, как стигийские мумии. Стоило им заснуть, как специально нанятые слуги будили их.
      Но теперь, шептал хозяин, перегнувшись к Конану через стол, эта зараза гуляет не только среди придворных - ее подхватила вся армия от военачальника до последнего солдата. Говорят, что больны даже королева Руфия и король Афратес, с некоторых пор совсем не появляющийся в городе. Власти запретили обсуждать эту тему, но с таким же успехом они могли запретить молоку убегать на огне. Последние дни кошмары стали сниться даже простому люду мастеровым, купцам, землепашцам. Нельзя сказать, чтоб видения были так уж ужасны, но по описаниям походили на те, о которых рассказывала дворцовая челядь. И это не единственное, что предвещало грядущую великую беду. Повсюду кисло свежайшее молоко; огонь в очагах то и дело вспыхивал зелеными и синими отблесками; в небе днем и ночью кружили зловещие черные птицы.
      - Говорят, принцесса теперь совсем не приходит в себя, бедняжка, сокрушенно качая головой, шептал трактирщик. - Сутки напролет она мечется в бреду. Отцы города давно забросили свои обязанности, нам грозят безвластие и разбой.
      - Так что же это все-таки за сны? - поинтересовался Конан.
      - Ну-у... - протянул трактирщик. - У каждого они разные, - тут он отмахнулся большим пальцем, отгоняя нечистого. - Благодарение Мардуру, сны редко посещают меня, и наутро я их вовсе не помню. - Он снова понизил голос до свистящего шепота: - Но вот что повторяют все: в снах приходит колдунья. Кожа у нее бледная и чешуйчатая, как у змеи. Она ворожит над черным алтарем и смеется злым смехом. - Он покачал головой, всем своим видом изображая сокрушенное недоумение. - Лично я в это не верю, но находятся болтуны, которые врут на каждом углу, будто это возмездие свыше. Мол, королева Руфия принесла с собой в наш город проклятие за какие-то свои старые тайные грехи. - Он с преувеличенной осторожностью оглядел пустой зал, а затем сделал Конану знак наклониться поближе. - Да будет тебе известно, чужеземец, никто в городе толком не знает, откуда родом наша добрая королева и кем она была прежде - прежде чем Афратес взял ее в свой гарем и возвысил до любимой жены.
      - Гм, - только и сказал на это Конан, изумившись, как трактирщик легко обсуждает своих правителей с первым встречным. Это означало, что подобные слова можно было теперь услышать на каждом углу Баалура, и это не понравилось киммерийцу. Подавив желание разбить свою кружку о голову толстого сплетника, он отставил недопитое вино, бросил на стол серебряную монету и, распрощавшись с хозяином, вышел.
      Очень скоро он обнаружил, что ноги сами несут его к главной площади, на которой высилась белостенная громада королевского дворца. Ведущие к площади улицы выглядели богато и сонно, словно греющиеся на солнышке старцы в парчовых одеждах. Редкие прохожие лениво брели по теневой стороне, спасаясь от полуденной жары. Глядя на эту мирную картину и ясное, синее небо над головой, с трудом верилось, что городу и в самом деле грозит какая-то опасность.
      Однако во дворец, чьи узорчатые, в виде свившегося в кольца дракона, чугунные ворота всегда стояли распахнутыми настежь, попасть теперь было не так-то легко. Поднявшись на несколько ступеней перед решеткой, Конан взялся за большой дверной молоток и трижды стукнул по гулкому металлу. Вскоре за решеткой появился стражник с опухшим лицом и синими кругами под глазами.
      Но прежде чем Конан успел открыть рот, стражник бросился открывать ворота.
      - Ты тот, кого называют Конаном из Киммерии? - полувопросительно сказал он.
      - Если знаешь - зачем спрашиваешь? - проворчал Конан, входя. Ему не понравилось, как смотрели на него трое других стражников, и еще меньше понравилось, как хищно лязгнул засов за его спиной. - Что-то я не припомню, чтобы мы встречались, парень!
      - Следуй за мной, варвар. - Коротко кивнув, стражник повернулся и пошел вперед. - Я доложу ее величеству о твоем прибытии, - бросил он, не оборачиваясь.
      Пройдя мощенной цветным камнем дорожкой сада, окружавшего дворец, киммериец вступил под своды прохладных залов, где каждый шаг отдавался гулким эхом под высокими расписными куполами. В самом сердце дворца его встретил пышной зеленью и журчанием фонтанов еще один сад, поменьше. Здесь росли диковинные для этой страны деревья с далекого юга, привезенные из Зембабве и Черных Королевств. Стражник оставил Конана у одного из фонтанов и ушел.
      Киммериец недолго оставался в одиночестве. Вскоре навстречу ему выбежали две очаровательные девушки, чьи прозрачные шелковые одежды скорее обнажали, чем скрывали их прелести. Заставив Конана раздеться и войти в душистую воду бассейна (к удовольствию красоток, гость не слишком-то сопротивлялся), они тщательнейшим образом вымыли киммерийца и обтерли согретыми полотенцами. Оставив его отдыхать на низкой скамье с множеством подушек, девушки упорхнули и тут же вернулись с подносами, полными еды и вина. Они щебетали и смеялись, всячески развлекая гостя, пока он утолял голод. Служанки были обучены забавлять и доставлять удовольствие - и прекрасно это делали, но Конан чувствовал за их смехом тревогу и озабоченность, уже вошедшие в привычку, как чувствовалось нечто подобное и за суровым спокойствием стражи у ворот.
      Изощряясь, девушки принялись кормить бронзовокожего гиганта с рук, а потом и из губ в губы. Только их игра начала принимать серьезный оборот, как голос, негромкий и немного печальный, заставил озорниц притихнуть и вскочить с места:
      - Довольно, девушки. Вы славно развлекли нашего гостя, благодарю вас. Теперь ступайте.
      Голос принадлежал королеве Руфии, неслышно вошедшей в сад и какое-то время наблюдавшей за веселой возней. Конан обернулся. Три прелестницы, взметнув шелка, послушно выбежали вон.
      Что бы ни говорил толстый глупый трактирщик, всякий, глядя на королеву, понял бы, что она - потомок знатного рода. И Конан, один из немногих, знал, какого именно - одного из обнищавших княжеских родов Офира. Даже усталая и печальная, она все равно была прекрасна.
      - Добро пожаловать, Конан. Много лет прошло с тех пор, как мы с тобой виделись последний раз.
      За эти годы Руфия сделалась королевой, отметил про себя восхищенный Конан, настоящей властительницей. Простое шелковое платье словно обтекало ее статную фигуру, легкими складками ниспадая с гордых плеч, огненные волосы струились вдоль спины, перехваченные посередине золотым шнуром, мягкие ремни сандалий плотно оплетали маленькие ноги. Она была в самом расцвете своей красоты и власти, весь ее облик был исполнен истинно королевского величия. Она протянула старому другу обе руки, киммериец порывисто взял их в свои и поцеловал кончики белых пальцев. Женщина не высвободилась, а просто опустилась на подушки рядом с северянином.
      - Твои странствия ничуть не изменили тебя, - проговорила королева. Она осторожно коснулась его щеки. - Разве что прибавилось шрамов.
      - Ты как будто знала о моем приезде, - заметил Конан. - Во всяком случае, стража у ворот сразу впустила меня, хотя я видел этих молодцев впервые в жизни.
      - Тебя опознать нетрудно, - ответила Руфия с улыбкой. - Я описала им тебя, велев пропустить в любое время дня и ночи, а два дня назад не выдержала и послала в Хорайю отряд на поиски Конана-киммерийца. Я слышала о твоей победе у перевала Шамлы и решила, что ты, должно быть, теперь военачальник короля Кумарры. Конан изумленно вздернул брови и рассмеялся:
      - Долго же доходят новости в ваши края! Это случилось несколько лет назад! Я уж и забыл об этой службе. Но какое-то время я и в самом деле был главой хорайской армии.
      Руфия кивнула и погрозила ему пальцем:
      - Я все знаю про твои похождения! Мне рассказывали, что королева Жасмела очень благоволила иноземному военачальнику. Из этого я заключила, что она была попросту без ума от тебя.
      Конан улыбнулся:
      - Да, но ее благоволение было недолгим. Очень скоро я уехал в Туран, затем в Гирканию, а оттуда в Вендию. Потом побывал в пустынях Стигии и в Черных Королевствах...
      Теперь настал черед Руфии изумиться. Она недоверчиво покачала головой:
      - Ты стал работорговцем? Так это правда? Городская стража доложила мне, что ты приехал с двумя красавицами. Но я не поверила. Чтобы ты...
      - Лилит и Тэлия! - расхохотался Конан. - Они всего лишь сопровождают меня, вернее, я сопровождал их. Они из Кофа, но, по-моему, он не является их родиной. Похоже, им понравился твой город. Ручаюсь, не пройдет и месяца, как они окрутят какого-нибудь купца, а то и двух со всеми их верблюдами, лавками и сундуками.- Руфия осуждающе поджала губы, но киммериец и глазом не моргнул. - Все, как в старые добрые времена, не правда ли?
      - Ты и в самом деле ничуть не изменился, - махнула рукой королева. Легко подбираешь женщин и легко их бросаешь.
      Конан почел за лучшее сменить тему:
      - А что слышно о нашем друге Маздоке? Он все-таки стал королем в Асгалуне, где мы оставили его разбираться с солдатами?
      - Да, он правит там и сейчас. И состоит с нами в торговом и военном союзе. Я слышала, что Маздок отстроил порт и возобновил морскую торговлю... - Королева вздохнула: - Но я так ни разу и не видела его с тех пор. Помолчав, она спросила: - Так ты забрел в наши края лишь волей случая?
      - Случая и вещих снов, - ответил Конан, испытующе глядя на нее. Кошмары снятся не только жителям Баалура Тысячестенного.
      Руфия закрыла глаза.
      - Значит, это не просто совпадение, а промысел самого Митры, торжественно проговорила она. - Ты тоже снился мне не раз в последнее время. - Стиснув его руку, женщина с силой выдохнула: - Если бы ты знал, как я молила о том, чтобы ты пришел ко мне в этот черный час! Я даже принесла жертву в храме.
      - Надеюсь, это был храм Митры, а не шемитского рыбьелицего бога, - со всею серьезностью сказал Конан. - Не припомню я, чтоб ты была когда-нибудь чересчур набожна. Неужели твоя нужда во мне была и впрямь так велика?
      Прямо на глазах Руфия из гордой властительницы превратилась вдруг в просто исстрадавшуюся женщину.
      - Речь идет о жизни моей дочери, Конан! Жизни нашего единственного ребенка! - Она запнулась, всхлипнула и повторила: - Единственного. У Афратеса больше нет детей. Я боюсь, что дочка умирает. И с нею умирает весь дворец, Конан, весь город!
      - Да, я уже слышал. В городе только и говорят, что о заразных дурных снах. Видно, я тоже подхватил эту дрянь. Первый дурной сон посетил меня далеко отсюда, на северной границе Кофа. Я мало что запомнил, понял только ты в беде...
      - Я-то как раз нет! - горько рассмеялась королева. - Представь, ни меня, ни короля хворь не затронула. Наше дитя медленно умирает, а мы сидим попеременно у ее ложа, и ее сны не посещают нас! И лишь по ее стонам и рассказам других можем представить тот кошмар, что мучает Исмаэлу. А последние ночи я вовсе не сплю - просто не могу, как не смогла бы любая мать, окажись она на моем месте. Что за черное проклятие обрушилось на наш дом!
      По ее сухой щеке медленно скатилась слеза - одна-единственная, словно последняя капля влаги в пересыхающем колодце. Конан положил руку на поникшие, вздрагивающие плечи королевы.
      - Может, я расскажу тебе то, что не скажут другие, хотя и видели тот же сон. Темная ведьма - это каким-то чудом выжившая Зерити. Я уверен, все напасти - ее рук дело.
      - Я должна была догадаться, - глухо сказала Руфия. - Она все такая же, как прежде?
      - Как обычно, темная повелительница демонов Шеола... или где там она сейчас. Сидит в своей подземной стране, плетет паутину. По-моему, на ней даже шрама не осталось от давешнего удара. Вся в черной блестящей коже, как Верховный палач из Луксура.
      Руфия сокрушенно покачала головой, волна темнорыжих волос шевельнулась у нее на плечах.
      - Кто мог подумать, что ведьма окажется так живуча? - вздохнула она.
      - Я думаю, она вернулась на свою реку и снова взялась за старое, сказал Конан. - Тебе говорили о Черной реке? Я видел ее в своем сне.