На другой день ребята навели в читальне полный блеск. Повесили Алешин плакат, портреты вождей, марлевые занавески на окна. На стол положили скатерку, пожертвованную тетей Дуней, поставили шахматы, шашки, домино. Девочки подшили газеты за последний месяц, установили дежурства.
      Теперь сводки и сообщения Информбюро Елена Павловна вывешивала в читальне. Такие радостные шли вести с фронта!
      И колхозники привыкли забегать в избу, чтобы прочитать сводки. Потом стали задерживаться возле газет, заглядывать в книжки.
      Однажды в субботу Власьевна сказала Лене:
      - Сегодня вся женская армия к тебе в читальню придет. Что уж зря по многим избам керосин жечь! И при одной лампе посидим.
      С той поры и повелось: по субботам собирались женщины в избу-читальню.
      Шили рубахи, кисеты - на фронт сыновьям, мужьям. Вязали рукавицы с отдельным указательным пальцем - на фронт для бойцов.
      А Лена и Галина Владимировна читали газеты и книги, рассказывали о тех странах, по которым шагают наши бойцы.
      А когда уставали чтецы, девушки запевали песню. К ним присоединялись ребячьи голоса, вступала Галина Владимировна, и над затихшей деревней в темное осеннее небо лилась широкая русская песня.
      Вскоре Галина Владимировна взялась за дело серьезно и организовала небольшой, но складный хор.
      А там начались какие-то таинственные дела: Иван Евдокимович ездил в район и среди других вещей привез заколоченный ящик. Он никому его не показал, и только дядя Егор и Миша "колдовали" над ним в избе у председателя. Мишу даже трудно было вытащить оттуда.
      А у девочек были свои хлопоты,- они готовились к выступлению.
      Конечно, Елена Павловна помогала им. Манька разучивала новую песню. Петька взялся показывать физкультурные упражнения. Таня и Нюра репетировали украинский танец, и даже круглая Тонька хотела читать стихи.
      Но пока все это держалось в строжайшем секрете.
      Шестое ноября
      На заборах, на стене амбара, у сельпо, у правления колхоза появились плакаты. Очень красиво разрисовал их Алеша цветными карандашами:
      "Шестого ноября 1944 года в 3 часа дня состоится торжественное заседание по случаю 27-й годовщины великой октябрьской социалистической революции.
      Порядок дня:
      1. Торжественная часть.
      2. Отчет председателя колхоза.
      8. Премирование.
      4. Концерт.
      Приглашаются все колхозники и работники советских учреждений.
      Собрание будет происходить в избе-читальне".
      * * *
      Накануне собрания Миша ночевал у Власьевны.
      Девочки допоздна возились в школе, доканчивали костюмы, репетировали. Из читальни доносились песни. Там Лена и Галина Владимировна проводили спевку.
      Рано утром, чуть только взошло солнце, Миша и дядя Егор залезли на крышу избы-читальни. Миша, как кошка, возился на крыше, скатывался с лестницы, бежал в избу, снова карабкался на крышу, снова мчался вниз. А дядя Егор с крыши не слезал. Однако, что они там делали, Тане и девочкам узнать не удалось.
      Саша, Алеша, Петька и другие мальчишки не подпускали к избе никого.
      Они грозно шикали на девочек, а взрослым Саша говорил подчеркнуто вежливо:
      - Извиняюсь, гражданка, комитет просит вас пройти по той стороне.
      "Какой комитет?" - Таня сгорала от любопытства.
      Девочки пытались атаковать Климушку, который вертелся около Саши и, конечно, все знал. Но тот надувался, как пузырь, от гордости, надвигал отцовскую шапку на самые глаза и говорил важно:
      - Он как зашвиштит, а я как ишпугаюшь!
      - Кто засвистит?
      - Тама...- неопределенно разводил Климушка руками.
      Так девочки ничего от него и не добились.
      К полудню девушки-комсомолки забрались на крыльцо, украсили его еловыми ветками, флажками.
      Елена Павловна собрала класс у себя, еще раз всех осмотрела, поправила галстуки, пригладила вихры, пришила пуговицу к рубахе Саши и организованно, строем, повела ребят в читальню.
      В избе уже было полно народу. Сидели плечом к плечу, толпились у дверей, стояли у окон.
      За столом президиума сидели Иван Евдокимович, тетя Дуня, Власьевна, Марья Дмитриевна.
      Дружные пробрались вперед и столпились в правом углу.
      Левый угол был отделен пестрой ситцевой занавесочкой. Тане очень хотелось заглянуть туда, но Миша сказал внушительно:
      - Дядя Егор сказал: "Кто туда полезет, с тем будет серьезный разговор!"
      Заседание началось.
      Прежде всего Иван Евдокимович сказал речь.
      Говорила Марья Дмитриевна. Потом Иван Евдокимович начал отчитываться о работе колхоза.
      Таня его не слушала. Во-первых, она еще плохо разбиралась в нектарах, центнерах, суперфосфатах, а главное,- очень боялась, что забудет стихотворение, и, зажав уши, повторяла его громким шепотом, пока Иван Евдокимович, сердито обернувшись, не спросил:
      - Кто это там бубнит сзади? Мешаете!
      Таня испуганно замолчала, а тут началось интересное: стали премировать лучших работников.
      Иван Евдокимович вставал, вызывал к столу ударника, читал ему постановление правления, пожимал руку и выдавал премию. Все кругом хлопали, а награжденный кланялся, и всем было приятно.
      Тете Дуне дали материи на платье, Власьевне - новые валенки, Паше Кашиной - калоши, блестящие, лакированные.
      Потом Марья Дмитриевна от имени школы похвалила Галину Владимировну и Марью Петровну и подарила им по флакону духов.
      - Всё? - спросила она Ивана Евдокимовича.
      - Нет, не всё,- ответил он, пригладил усы и вдруг подмигнул Тане.- Не всё!
      - Колхозники! - сказал он.- У нас ведь и еще кто-то хорошо поработал. Вот избу-читальню наладил, ноле после жатвы прибрал, на молотьбе помогал,Иван Евдокимович усмехнулся,- тете Дуне воды в кадушки натаскал, в школе книги починил...
      Колхозники стали посмеиваться, поглядывать в угол на ребят.
      Но Иван Евдокимович сказал серьезно:
      - Никогда ребята так ладно, так дружно нам не помогали. За это спасибо сказать надо Лене Павловне!
      - Не зря их "дружными" прозвали,- вставила тетя Дуня.
      Леночка встала, красная, голову опустила и давай крутить оборочку на платье, давай крутить. А тут все захлопали, и ребята стали так бить в ладоши, что у Тани в ушах зазвенело. Миша еще и ногами топал.
      - И за это правление колхоза постановило премировать Лену Павловну поросеночком. Завтра можете пойти и на свиноферме получить.
      Тут еще больше все захлопали, а Власьевна вдруг подняла руку:
      - Дозволь мне сказать, Иван Евдокимович.
      - Говори, говори, Афанасья Власьевна.
      Власьевна поправила платок на голове, одернула кофту и пристально посмотрела на колхозников.
      - Милые мои,- сказала она негромко,- хочу я сказать, что много трудов вы приняли, много слез пролили, и не думайте, что этого никто не видит. Вся Россия это видит... И в трудах не только ребята, а и мы, старики, дружные стали, сроднились мы, и нам теперь друг без друга никак невозможно. Правду я говорю?
      - Правду, правду,- зашумели женщины,- правду, Афанасьюшка.
      Потом начался концерт.
      Миша играл на баяне. Таня говорила стихи. Петька в трусах и майке делал необычайные упражнения: стоял на голове, ходил на руках.
      А Миша в это время зачем-то ушел из читальни.
      Потом Манька стала петь. Таня даже удивилась: неужели это Манька?
      Вытянулась девочка, как березка, и глаза раскрыла, а глаза у нее оказались зеленые, и волосы как-то сами пригладились, а голос-то, голос! И звенит, и вьется, и серебром рассыпается, и плачет...
      Поет она про одинокую рябинку и про дуб, что на том берегу реки, а в избе тихо-тихо стало, и тетя Дуня уже лицо прячет в новую материю, да и Власьевна призадумалась.
      Кончила Манька. До чего же ласково на нее все смотрят! Тане немножко завидно.
      - Ну и ну! - говорит Иван Евдокимович Лене.- Ребята у тебя - красота! А вот эту певунью учить надо.
      - Да ведь некому ее учить, Иван Евдокимович!
      - Что значит "некому"! - сердится Иван Евдокимович.- У нас некому, в городе есть кому. В город ее пошлем, а война кончится,- мы и у себя такую школу заведем, музыкальную, что ли. Не в одном ведь нашем колхозе такие ребята есть, верно, и в "Заветах Ильича" и в "Заре" найдутся. Собьем несколько колхозов, такую школу и откроем.
      - Хорошо бы! - вздыхает Лена.
      - А ты не сомневайся, все у нас будет, дай только врага добить!
      Тут Таня с Нюрой начали украинский танец.
      Как только повернулась Таня к публике, так начал народ смеяться. Таня танцует старательно, а сама думает: "Чего это они смеются?"
      А Нюра шепчет: "Ус! Ус!"
      Схватилась Таня за лицо,- а у нее только один ус торчит! А другой на полу валяется.
      Но Таня не растерялась; взяла и второй ус оторвала!
      Тут Власьевна начала в такт подхлопывать, девушки за ней, и стало Тане так легко, так весело танцевать, будто ноги сами ходят!
      Но вдруг ворвался в избу Миша и закричал диким голосом:
      - Скорее, скорее, Иван Евдокимыч! Звонили из района. Сейчас!
      И Иван Евдокимович, как молоденький, сорвался с места и отдернул занавесочку; там стоял новенький ящик, блестя тугими лакированными боками.
      - Радио! - ахнула Таня.
      - Радио! Радио! - зашумели девушки.
      - Тише! - крикнул Иван Евдокимович и опустил рычажок...
      Всей стране
      И по всей избе разнесся голос, подняв людей на ноги. Тот самый голос, который звучал спокойно и уверенно в самое страшное время, когда города пылали огнем, тянулись на восток заводы и люди, и каждый день приносил тяжелые вести с фронта.
      Когда на Запад день и ночь, день и ночь неслись поезда, когда раненые дети наполняли больницы, когда дымилась в скирдах спелая рожь, когда скот ревел по лесам и люди собственными руками взрывали плоды своих тяжелых и радостных трудов...
      Тогда он уверенно успокоил всех. В тот страшный час от имени великой партии он твердо обещал победу. И вот теперь он говорил всей стране, всему миру, и тете Дуне, и Марушке, Власьевне, Анисье, ребятам,- что обещание выполнено.
      "Почему они плачут? - думает Леночка.- Оплакивают ли своих сыновей, которые не дождались этого часа, вспоминают ли свой великий труд, болящие плечи, бессонные ночи, мозоли на ладонях, пустые щи в горшках, непосильную тяжесть на женских и девичьих плечах?"
      Нет, это не те слезы. Те горбят плечи и выжигают морщины на щеках.
      А тут люди стоят выпрямившись гордо и смотрят вперед, и ясные, радостные слезы тихо текут по зарумянившимся лицам.
      А страна делит труды между бойцами на фронте и ими, простыми женщинами из маленькой деревни.
      "Навсегда войдут в историю беспримерные трудовые подвиги советских женщин и нашей славной молодежи, вынесших на своих плечах основную тяжесть труда на фабриках и заводах, в колхозах и совхозах. Во имя чести и независимости Родины советские женщины, юноши и девушки проявляют доблесть и геройство на фронте труда. Они оказались достойными своих отцов и сыновей, мужей и братьев, защищающих Родину от немецко-фашистских извергов".
      И все увидели, что они не стоят в стороне сочувствующими зрителями, а вместе со всей страной день и ночь куют победу.
      "...Отныне и навсегда наша земля свободна от гитлеровской нечисти. Теперь за Красной Армией остаётся её последняя заключительная миссия... добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином знамя победы".
      "Да, да, над Берлином! - думает Таня.- Тимофей Иванович въедет в него на своем боевом коне, и папа, и Андрей, и Сашин отец, и Нюрин брат пройдут по фашистской земле".
      "Да здравствует наша великая Родина! Смерть немецко-фашистским захватчикам!"
      И стекла зазвенели в избе от шума. Так хлопали загрубевшими ладонями, так стучали тяжелыми сапогами...
      И тут Галина Владимировна взмахнула рукой, и девушки без слов поняли ее. И зазвенела песня, единственно нужная сейчас:
      Широка страна моя родная,
      Много в ней лесов, полей и рек,
      Я другой такой страны не знаю,
      Где так вольно дышит человек!
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      ЗИМА
      Стужа
      Зима.
      Снег толстым, плотным слоем покрыл всю землю: поля, лесные поляны, деревенскую улицу, речки. Он так глубок, что торчат только верхушки заборов и частоколов. Он засыпает избы до самых окон, наваливается на крыши, сугробами вползает на крыльцо.
      Только кое-где его белоснежную поверхность бороздят утоптанные тропинки - к школе, к колодцу, к сельпо, к правлению колхоза.
      Оступись, сверни на шаг в сторону - и сразу провалишься по колено, а то и по пояс. Попробуй выберись!
      Ночью зимние ветры раскачивают деревья в лесу, сбрасывают с еловых лап тяжелые пласты снега, налетают на деревню и гудят-гудят, и воют в трубах.
      На стеклах переплетаются ледяные пальмы и папоротники, и нужно долго дышать и дуть в одно место, чтобы растопить проталинку, прильнуть к ней одним глазом и увидеть, что делается в мире.
      А в мире холодно.
      Дремлет в берлоге медведь, посасывая лапу; спит барсук. Птицы жмутся поближе к людям. Серые куропатки ютятся у гумен, подбирая оброненные зерна. Важные снегири налетают целыми стайками на рябины, жадно рвут красные ягоды. Немного их осталось на деревьях. Заботливые хозяйки давно обломали нижние веточки, связали в пучки и повесили между рамами,- пригодится терпкая ягода для настоек, для пирогов.
      Рыба ушла в глубину. Дремлют лини, закопавшись в ил. Лещи забрались в камышовые заросли.
      На опушке леса вечерами мелькают серые тени - это голодные волки выходят на добычу.
      А людей не отпускают заботы. Визжат и визжат пилы в чаще. Заготавливают колхозники сухой, крепкий зимний лес. Дрова нужны госпиталям, школам, детским садам. Крепкие доски и бревна нужны Родине, которой предстоит много строить. Враг отброшен далеко за пределы родной страны, но следы его безобразят землю.
      Гремят еще советские орудия, добивая зверя в его логове. На снежных Карпатских горах и в долинах Померании горят русские костры.
      Еще острее, еще напряженнее бои, а уже везут в разоренные места лес и кирпич, бетон и железо. Уже склоняются над чертежами строители и видят места, восставшие из пепла, красивее и богаче, чем прежде.
      И для этого девушки Бекрят, утопая в снегу, валят вековые сосны, темные, мрачные ели.
      Стучат молотки по деревне - до сильных морозов спешат колхозники утеплить скотные дворы, отремонтировать машины.
      Школьники из дальних деревень бегут в школу на лыжах, и колючие звезды провожают их зимним утром и встречают у порога дома.
      Страшная ночь
      Таня делала уроки и, по правде сказать, долго мучилась над задачкой, когда пришла Леночка и встала у порога, лукаво поглядывая на сестру. Она опустила на пол серый мешок. В мешке что-то шевелилось. Таня насторожилась.
      Леночка раскрыла мешок, и из него высунулся круглый розовый пятачок с двумя смешными дырками.
      Таня вскочила с места.
      - Дали?
      - Дали.
      - Как зовут?
      - Васька.
      Это был очень смешной поросенок, весь розовый и чистенький, с прозрачными ушами, с белесыми ресницами, с перламутровыми копытцами на стройных ножках и со штопором вместо хвостика.
      Таня замерла от восхищения.
      Опустили Ваську на пол. Он деловито застучал копытцами по всей комнате, всю обнюхал и вдруг тоненько завизжал.
      Леночка принесла на блюдечке теплого молока, ткнула Ваську рыльцем, и он, чмокая и захлебываясь, начал завтракать.
      Наелся, довольно хрюкнул и вдруг зевнул, показывая мелкие острые зубки.
      Таня притащила ящик, набитый сеном, поставила его в угол. Ваську положили в ящик, закутали половичком, и он заснул, зарывшись носом в сено.
      Конечно, география была выучена не на пятерку. Таня то и дело вскакивала из-за стола и подбегала к ящику. То она укрывала Ваську потеплее, то ей казалось, что поросенку жарко. К вечеру она испугалась: вдруг Васька сдох?
      Но Васька был теплый, крепко спал, подрагивая розовой шкуркой.
      - Просто он устал от волнения и путешествия,- объяснила Лена.
      А когда сестры поужинали, потушили лампу и улеглись, тут-то все и началось.
      Васька проснулся и завизжал. Таня соскочила с кровати, подбежала к нему. Васька стоял, положив передние ножки на край ящика, и кричал требовательно и резко: "ви-и, ви-и, ви-и..."
      Таня стала его уговаривать: "Что ты, Васенька, что ты! Спать надо. Марью Дмитриевну разбудишь!"
      Она уложила поросенка и стала гладить его по крутой спинке. Васька замолчал и блаженно зачмокал.
      Таня вернулась к себе в постель и закуталась одеялом, отогревая озябшие ноги.
      И тут снова раздалось настойчивое и требовательное "ви-и".
      - Ой, Чижик,- сказала Лена,- заставь его замолчать,- он разбудит Марью Дмитриевну, а она всю вчерашнюю ночь работала.
      Таня снова побежала к ящику; Васька снова затих. Но не успела девочка добраться до постели, как раздался новый вопль.
      - Ой-ой-ой! - покрутила головой Таня.
      - Что делать? - в отчаянии спрашивала Лена.
      - Он, верно, маму вспомнил.
      За стеной заворочалась Марья Дмитриевна,- вот-вот проснется.
      Лена взяла Ваську, закутала его одеялом, похлопала по спинке.
      Васька замолчал. Леночка улеглась поудобнее, стала засыпать.
      Бух! Васька с грохотом соскочил на пол и пошел гулять по избе, издавая отчаянный визг. Леночка и Таня разом соскочили с кроватей, тыкались по темной избе, по визгу ища разбойника.
      Таня ударилась лбом о стол. Лена опрокинула скамейку, ухватила Ваську, зажала ему рыльце рукой и осторожно, как маленького ребенка, понесла Ваську на его место.
      И все началось сначала: визг, топот, прыжки..
      Измученные сестры решили отнести Ваську в сени. Надели валенки на босые ноги, накинули шубки и, ухватившись вдвоем за ящик, поволокли его через кухню.
      В сенях Васька сразу выпрыгнул на пол. Тогда, чиркая спичками, лязгая от холода зубами, сестры нашли крышку и закрыли ящик. Васька сбросил крышку.
      - Ну, подожди,- сказала Таня с отчаянием,- ну, подожди! Держи, Леночка, крышку.
      И пока Леночка с силой надавливала на доску, Таня собирала в сенях всё, что ей попадалось под руку: утюг, ведро, кирпич, два полена, корзиночку с картошкой. Все навалила на крышку.
      Васька потыкался-потыкался и затих.
      - То-то,- сказала Леночка.
      Взявшись за руки, затаив дыхание, они на цыпочках пробрались через освещенную луной кухню, юркнули в постель и сразу же заснули крепким сном. Тане снились поле, и жаркое лето, и рыжики на поляне,- и вдруг разразилась гроза, и гром загремел над ее головой, и град застучал по крыше. Таня проснулась от шума и села на кровати.
      Да, и гром гремел, и град стучал, и казалось, что сыплются стекла, и кто-то тоненько кричал, и Леночка уже не спала.
      - Что это? - с ужасом спросила Таня.
      - Васька своротил крышку.
      Васька высунул рыло из ящика, визжал отчаянно, а с крышки ящика скатился чайник и, дребезжа, вертелся на полу, сыпалась картошка, падали поленья, звенело ведро...
      Дверь распахнулась. На пороге с зажженной свечой в руке стояла испуганная Марья Дмитриевна.
      Сказки
      Утром Леночка, краснея и стесняясь, извинялась перед Марьей Дмитриевной за беспокойную ночь.
      Марья Дмитриевна смотрела на Леночку устало и молча.
      Леночка окончательно смутилась.
      - Вот что, Елена Павловна,- сказала вдруг Марья Дмитриевна,- я давно хотела с вами поговорить, да боялась, что вы меня неправильно поймете и, может быть, обидитесь... Я, видите ли, хочу поменяться комнатой с Галиной Владимировной. Она к вам перейдет, а я - в комнату при школе... Нет, нет, не возражайте и не думайте, что вы меня беспокоите. Наоборот,- я вам мешаю. Вы молодые, вам петь надо, смеяться... И Тане друзей у себя собирать... Я ведь понимаю... Ну, а мне сейчас трудно...
      Марья Дмитриевна помолчала и добавила совсем тихо:
      - Очень трудно...
      * * *
      На другой день Галина Владимировна переехала в маленький домик.
      Таня была очень рада и сразу побежала к Власьевне.
      - Власьевна, милая, как мы теперь хорошо жить будем! С Галиной Владимировной всегда весело, и ребята смогут к нам приходить.
      - Так-то оно так,- неопределенно показала головой Власьевна,молодость, конечно, к молодости льнет. Но вот скотина человеку на пользу дана и должна жить по-скотьему, в хлеву, а не в комнатах. То-то!
      Дверь даже расшаталась в петлях, все скрипит и отворяется. Все время забегают то Миша, то Нюра, то Власьевна, Марушка, тетя Дуня, а иногда и Иван Евдокимович. Одному нужна справка, другому - помощь в учебе, тому письмо написать, тому - по карте показать, где шагает по чужим землям сын или брат.
      А уж вечером и вовсе не дом, а клуб. Снова гудит толстуха-печь, снова свистит самоварчик, плюется чугунок с картошкой.
      Власьевна прядет в уголку, тянет-тянет нитку, а потом вдруг пустит веретено плясать по полу и подтянет его в воздух. Кружится, вьется веретено на весу, словно толстая рыбка на удочке.
      А вокруг Лены и Галины Владимировны рассядутся ребята, кто где попало: кто на лавке, кто на скамеечке, кто на ящике, а кто и прямо на полу. Идут разговоры, песни поют, читают книжки. Только один уговор строгий: руки чтобы были заняты делом.
      Девочки вышивают кисеты на фронт бойцам; мальчики точат карандаши, клеят конверты. Надо готовить подарки бойцам к Новому году.
      А потом кто-нибудь и затянет:
      - Сказку, Лена Павловна, сказку расскажите.
      И приходится Лене рассказывать.
      И откуда только она их берет, эти сказки, где нет ни царевичей, ни бабы-яги, ни Змея Горыныча, где действуют бойцы и летчики, герои и ребята?..
      - Откуда ты такую сказку взяла? - спрашивает Галина Владимировна.
      - Слышала,- говорит Леночка.
      - Где?
      - Там...- неопределенно машет рукой Лена и смеется.
      А Таня молчит. Она не раз видела, как Леночка сидит вечерами над толстой тетрадкой и шепчет что-то, и пишет, пишет...
      - Ну, слушайте,- говорит Леночка.- Вот вам... сказка про летчика Гастелло.
      Орлиный ключ
      - Мне ли вам, ребята, рассказывать о Гастелло. Он жизнь свою не зря прожил, да и смертью Родине послужил.
      Это вы всё и без меня знаете, каждый, кто по нашей земле ходит, имени его не забывает.
      А вот чего вы не знаете, то я вам расскажу.
      "В том месте, где ударился Гастелло о землю, сделался колодец, широк да глубок. Забили там быстрые ключи. Вода в колодце была как огонь горяча, как солнце светла, как хрусталь ясна.
      Выросли вокруг колодца высокие тополя, небо верхушками колют, с ветром, с облаком разговор ведут.
      Прибежит к колодцу заяц, мышь или серый волк - прочь от него бросятся: горяча вода и глаза слепит.
      К нему сороки, вороны не летают. К нему перепелочки, куропаточки не подбегают.
      На вечерней заре и на утренней к нему орлы слетаются. На высоких тополях сидят, обо всём, что в мире видели, разговор ведут. На край колодца слетят, в воду глядят, горячие струи пьют...
      Когда солнце спать уляжется, орлы в колодце искупаются. Могучие крылья расплескаются, по округе дождик пройдет, расшумятся тополя высокие, в небе облака быстрей побегут...
      Раз в году, в тот день, когда Гастелло погиб, соберутся к колодцу орлы со всей нашей страны - и с востока, и с юга, и с запада. Сядут круг колодца, крылья сложат, словно каменные сидят.
      Станут тополя в почетный караул - не шелохнутся. Солнце над колодцем весь день простоит, к западу не склонится.
      Удивятся люди, будут из домов выходить, заслонясь рукой, на горы-скалы глядеть, друг друга выспрашивать:
      - Что это у нас орлов не видать, куда это наши орлы подевались?
      Не ищите сегодня орлов,- все орлы у Гастелло. У колодца сидят, в хрустальную воду смотрятся, горячие струи пьют..."
      - А вы, ребята, поищите тот колодец, загляните в светлые струи, выпейте горячей воды, в которой орлы плескались, чтобы выросли вы сами орлятами!
      - Найдем,- говорит Миша и смотрит в бушующее пламя печки.- Непременно найдем!
      - Они найдут,- убежденно поддакивает Власьевна,- найдут, не сомневайся, Лена Павловна.
      И всем кажется, что чудесный колодец где-то здесь близко, за холмом, за лесом; найдешь его, выпьешь светлой воды, и всякий подвиг станет посильным; и Миша поплывет по волнам, круша корабли фашистов, и Саша взовьется в небо, и Таня в горячем бою перевяжет раны бойцов... А если колодец далеко-далеко от Бекрят? Всё равно. Найдут!
      Петр Тихонович стоит у ворот
      Шум, гомон, визг, смех у школьных ворот: ребята после уроков катаются на салазках.
      Тане весело.
      Весело оттого, что солнце светит ярко, розовеет и искрится снег, скрипит под валенками: "скрип-лю, скрип-лю", оттого, что индевеют ресницы, делаются длинными и пушистыми, как у Снежной Королевы, оттого, что мороз щиплет нос и щеки, от визга и шума ребят.
      Салазки выстраиваются в один ряд. Саша кричит:
      - Пошли!
      И, оттолкнувшись ногами, Таня летит, летит вниз с горы, пока не зарывается в сугроб. А на нее сверху налетает Саша. Петька лихо тормозит возле самого носа Тани. Климушка потерялся по дороге и теперь едет вниз на собственном тулупчике. С кого-то соскочил валенок. Манька поет во все горло, поднимаясь вверх по горе:
      Ты мороз, мороз, мороз,
      Не щипли меня за нос,
      Уходи скорей домой,
      Уводи стужу с собой!
      Таня, преувеличенно пыхтя, поднималась на гору, таща за собой салазки. Любишь кататься, люби и саночки возить!
      У ворот ока увидела Петра Тихоновича. Он шел пешком. В руках у него не было сумки.
      Таня хотела было окликнуть его, но что-то такое было в лице старого почтальона, что она не решилась. Она бросила салазки, отошла от ребят и стала наблюдать.
      Петр Тихонович стоял у ворот и не заходил во двор. Он щипал себе бороду и невидящими глазами смотрел на снег у своих ног.
      Отошел от ворот, снова вернулся к ним, походил взад-вперед несколько раз. Потом Таня видела, как он махнул рукой и решительно направился к воротам. Но он не распахнул их широко, а чуть приоткрыл, стараясь не скрипеть петлями, и прошел в школу.
      Через несколько минут он вышел вместе с Марьей Дмитриевной.
      Таня пошла за ними, держась в отдалении.
      Марья Дмитриевна была простоволосая, в накинутой на плечи шубейке. Она о чем-то поговорила с Петром Тихоновичем, потом медленно направилась в сторожку Власьевны. Петр Тихонович стоял на одном месте и смотрел ей вслед.
      У порога Марья Дмитриевна обернулась и махнула почтальону рукой, и он, ссутулившись, тихо пошел со двора, осторожно шагая огромными ногами. Марья Дмитриевна вошла в сторожку.
      Все это Тане не понравилось.
      Так же ярко светило солнце, с горы доносился смех ребят, но прежнего веселья на душе не было. Она сунула санки под навес, постояла немножко, подумала и поплелась к Власьевне.
      Двери из сеней в сторожку были открыты. На полу лежала Власьевна. Седая коса ее упала на половичок и извивалась, как живая. Власьевна тихонько билась головой о сложенные руки и сквозь зубы стонала.
      А около нее на коленях стояла Марья Дмитриевна, гладила Власьевну по плечам, что-то тихонько говорила ей, и частые мелкие слезы падали из ее глаз на седую голову. В руке у Власьевны была зажата какая-то бумажка, а рядом лежал смятый конверт.
      Таня замерла на пороге. Случилось что-то ужасное, что-то страшное и непоправимое...
      Прижав руки к груди и затаив дыханье, девочка выскользнула из сторожки. У дверей стояли тетя Дуня, Анисья, бабка Настасья. Марушка, прижавшись лбом к стенке, тихо плача, мелко вздрагивала плечами.
      - Ну, как она? - спросила тетя Дуня Таню.
      Таня, всё еще ничего не понимая, но вся во власти острой боли, только замотала головой.
      - Что ж, бабы,- сказала тетя Дуня,- пойдем поплачем с нею вместе. Мирской слезой горе разбавляется. Беда-то какая! Сына убили, да еще младшенького!
      Тут Таня все поняла. Ванюшку убили! И, захлебнувшись слезами, она бросилась искать Лену.
      Тайна Марьи Дмитриевны
      Власьевна осунулась и почернела. Глаза у нее глубоко запали, губы сжались. Не слышно стало во дворе ее веселого голоса, звонкого звяканья ключей. Она сторонилась людей, не приходила посидеть у печки, и Таня знала, что Власьевна все свободное время отдает колхозу.
      - И работает, работает,- говорила Марушка,- сна и отдыха не знает. Откуда только силы берутся!
      Не раз и не два видела Таня, как Власьевна входила в комнату Марьи Дмитриевны, как Марья Дмитриевна выходила из сторожки. Смутная ревность томила девочку.
      Однажды вечером, когда Таня одиноко сидела у разгорающейся печки, Марья Дмитриевна вошла в кухню. Она постояла рядом с Таней, задумчиво глядя на огонь. Трещали дрова, тихонько посвистывал ветер в трубе, ель царапала лапой по крыше, будто тоже хотела погреться в уютной кухоньке...
      - Девочка,- тихо уронила Марья Дмитриевна, не глядя на Таню,- девочка, пошла бы ты в школу сейчас... Там Власьевна... Она тебя так любит... Ей тяжело одной... Ох, как тяжело!..
      У Тани часто-часто забилось сердце... Она вскочила с лавки, схватила варежки... Марья Дмитриевна уже сняла с вешалки ее шубку, помогла Тане одеться и застегнула пуговицы. Таня видела,- руки у нее дрожали.
      Она вошла в темный коридор школы и сразу наткнулась на Власьевну. Она стояла опустив руки, понурив голову, думая о чем-то своем, тяжелом. Ведро с горячей водой у ее ног окутывало ее облаком пара.
      Таня подошла к Власьевне и молча смотрела на нее. Власьевна перевела глаза на девочку и сказала тихо:
      - Ну как, пташка? Живешь-то как?
      Таня не ответила на вопрос, а, прижавшись к Власьевне, горько заплакала. Власьевна крепко прижимала ее к себе, молчала и смотрела в темное окошко в углу. Потом положила руку ей на голову:
      - Ну, будет, Чиженька, будет! - И, убеждая себя и девочку, добавила: Жить нужно! До победы дожить хочу! Людям помочь нужно. Не я ведь одна, много баб плачет. Так и руки опустить? Может, Митенька вернется,- сказала она с надеждой. Потом, помолчав, поглядела Тане в глаза.- А о Марье Дмитриевне, помнишь, мы говорили? Пойдем-ка, я тебе покажу. Иди, иди, не бойся, ее дома нет.