ПОГРАНИЧНИК. HARD DAY'S MORNING, БЛИН

Видите ли вы сны?

Если да — это первый признак начинающихся у вас отклонений, это своего рода галлюцинации. Маленькие живые картинки, возникающие перед глазами, как только вы засыпаете. События, когда-то происходившие, события, не происходившие никогда, и события, которые вообще не могут происходить. Большинство из нас страдают этим. К некоторым видения приходят с пугающей регулярностью. Каждую ночь, хотя их это совсем не настораживает. Мы расслаблены и апатичны.

Человечество сходит с ума, вырождаясь и деэволюционируя. Мы медленно сползаем опять к уровню планктона…

Сергей Крутин, считавшийся одним из самых многообещающих операторов телекомпании «Прайм-TV» и лишь год назад разменявший первую четверть века, не страдал галлюцинациями. Никогда. Ни днём, ни ночью. Хотя должен был бы. Сергей не помнил, видел ли он сны раньше, в той жизни. Но с момента, когда Крутин пришёл в себя на скрипучей койке в военном госпитале, видения ни разу не посетили его.

Правда, порой ребята из их съёмочной группы, которых уничтожили там… Или те, кто вырвались и которых убирали уже здесь, одного за другим, — так вот, те ребята пытались пробиться к нему, докричаться, чтобы предупредить. Но это не галлюцинации и не бред. Просто они были из тех, которые рядом. Они не могли уйти, бросив его. И изо всех сил пытались помочь. Потому что он последний. И его хотели убить так же, как и их всех.

Но об этом Сергей знал и без посторонней помощи. И он отнюдь не собирался облегчать Конторе задачу. Наоборот, он был полон решимости сделать все возможное, чтобы им помешать. Старая поговорка, «кто предупреждён, тот вооружён», явно не лишена смысла. Сергей предпочитал делать вид, что он никого не замечает, ни о чем не догадывается и в целом «живёт как все», В конце концов, это только наблюдение, топтуны. А вот когда появятся те… Тогда, господа, мы и начнём нашу игру. И почему-то ему казалось, что игра будет не такой короткой, как, возможно, планировали невидимые руководители «наружки».

Крутин предпочитал называть их «Конторой» из-за недостатка информации. Он не знал точно, кто они. Может быть, это одна из государственных служб. Может быть, военные. Может быть, даже частная структура. Он не знал. Одно несомненно — они были сильны и располагали большим количеством людей и неограниченными возможностями.

Вот и сегодня, проснувшись, Сергей первым делом подошёл к окну, чтобы оценить обстановку. Одного взгляда, брошенного через прозрачный тюлевый занавес, достаточно, чтобы понять — все по-прежнему. Во дворе примостилась жёлтая цистерна с надписью «Молоко», к которой выстроилась очередь с бидонами и банками. Пока раздатчица обслуживала население, водила стоял, привалившись спиной к борту машины, и покуривал, лениво ощупывая взглядом окна их дома.

Раньше, до начала событий, этой машины не было. Теперь она появлялась здесь регулярно. Раздатчицы иногда менялись, но водитель был всегда один и тот же.

Среднего роста, полнеющий, в старой кепке, куртке из плащёвки со следами машинного масла, из-под которой виднелся коричневый шерстяной пиджак. Типичный шоферюга, настолько типичный, что другого такого, пожалуй, в природе не существует.

Один раз, смеха ради, Сергей нашёл замызганную литровую банку, сполоснул её под краном и спустился к ним. Водитель, заметив его, сразу поднял капот и начал копаться в моторе. Женщина молча наполнила тару и отсчитала сдачу, старательно не поднимая глаз. Он поднялся наверх и вылил молоко в раковину.

Хотя, конечно, глупо предполагать, что из-за одного человека они собирались отравить весь дом.

Та-ак. Кто у них там ещё? Степан Ильич уже занял свой пост на скамейке. В зубах «беломорина», рядом бидон с молоком. Сергей знал его всю свою жизнь.

Бывший зам-начцеха жил на той же лестничной площадке напротив него. На чем они сумели его взять? Хотя понять, конечно, можно. Дети, внуки. Мало ли рычагов? К тому же Ильич — человек старой закалки. Из тех, кто по предъявлении соответствующего удостоверения начинает стучать самозабвенно и с полной отдачей.

Ага, вон там что-то новенькое. Серая иномарка, замершая у детской площадки. Модель отсюда не разобрать, но вроде бы «Ауди». В салоне два человека. Не выходят и не уезжают. Просто сидят. В голове Сергея шевельнулась мысль, может быть, это те? Но нет. Тех он бы почувствовал сразу. Не мог Крутин сказать, откуда ему это было известно. Он просто знал. Когда они появятся, он их почувствует.

Значит, тоже наблюдение, мать их. Контингент Конторы делился на две группы — постоянную и сменную. Постоянная — это понятно, а вот в сменной были задействованы разные люди: бабушки с авоськами, парочки, рабочие, мятые субъекты, работающие под алкашей. Может быть, не всех, но большую часть из них Сергею удавалось выделить. Он называл их «хамелеонами» за умение сливаться с окружающими.

А вот окно в соседнем доме. Как раз напротив квартиры Сергея. Форточка в этом окне всегда открыта. Даже зимой, в самые сильные морозы. И Крутин никогда не видел людей, обитающих там. Днём ничего нельзя было разобрать из-за тщательно задёрнутых занавесей. Вечером в той комнате, как правило, не зажигали свет, а если зажигали, то опять же все окно было закрыто портьерами. Для Сергея оставалось загадкой, кто находится там. Постоянная группа или менявшие друг друга люди. Впрочем, как говорил ещё один, теперь уже бывший, жилец их дома, Моисей Яковлевич: «Мне это не играет никакого значения». Сергей просто делал заметку, ставил мысленно дополнительный крестик, вот и все.

Рекогносцировка на месте произведена. Сергей отошёл от окна, натянул спортивные штаны и отправился в ванную. Из кухни, приветствуя его пробуждение, подал голос Мусей. Назвать это мяуканьем язык не поворачивался. Истошное «на-а-ау» этого котяры, казалось, исходило из глубины желудка, который у него, похоже, был постоянно пуст. Мусей старался это впечатление закрепить, всегда находясь в поисках жратвы. Он ел любую пищу, если только она была свежая, а также все, что бегало, ползало, летало и вообще шевелилось. У Сергея, наверное, единственная квартира в доме, которую покинули тараканы. И он мог их понять.

В ванной Крутин первым делом открыл кран с холодной водой, взял металлическую расчёску и принялся перед зеркалом приводить в порядок свои взъерошенные волосы. Однако же кран издал невнятное бормотание, булькнул, два раза со свистом втянул в себя воздух и замер. Опаньки. Вот это да! Что за дела?

Сергей жил на втором этаже, и если по каким-то техническим причинам — а они в этом доме случались через день — напор воды ослабевал, то она переставала поступать только на верхние этажи, начиная с третьего или четвёртого. А здесь, на первом и на втором, она была практически всегда. Выходит, воду перекрыли вообще. Наглухо. Интересно, только на этот дом, на целый квартал или на весь район?

Сергей начал мысленно прикидывать варианты того, что может означать этот ход, одновременно исследуя ванную на предмет остатков воды. Немного, .глотка два, обнаружилось в стакане для полоскания. По крайней мере, можно почистить зубы. Что у них все-таки произошло? Какую цель они преследуют и чего хотят этим добиться? Он выдавил пасту из тюбика и принялся яростно орудовать щёткой. Самое противное, никаких объяснений в голову не приходило. То есть насчитать их можно было бы добрый десяток, но ни одно из них не было достаточно завершённым и логически обоснованным, проясняющим всю картину.

Крутин прополоскал рот, чувствуя, как внутри что-то ворохнулось. Маленький гномик поднялся снизу и провёл пальчиком по пищеводу. И на душе у Сергея стало тревожно, тоскливо и как-то муторно, поскольку неважно, как все устроено у других людей, но лично он чувствовал желудком и всем к нему прилегающим. Вот говорят: «Он почувствовал сердцем…», или «Сердце мне подсказывает…» Ерунда.

Может быть, конечно, кто-то и ощущал что-либо этим органом, но Сергею казалось, что все это — поэтическое сравнение. Метафора, или как её там. Живот — самый главный показатель. Он был его главным радаром, улавливавшим опасность, безотказной системой сигнализации.

Так вот, эта самая система сейчас включилась. Тихонечко и ровно загудела.

Сергей вытер губы полотенцем, бросил его на плечо и пошёл на кухню. Нужно было найти ещё хотя бы пригоршню воды, чтобы умыться. Три вещи он считал для себя необходимыми, чтобы полноценно начать день: почистить зубы, умыться и выпить чашку чая. Первое он уже сделал, теперь была очередь за остальным.

Все запасы воды исчерпывались небольшой лужицей на дне чайника. Сергей слил её в ладонь, растёр по лицу и вытерся полотенцем. С грехом пополам может сойти за умывание.

Вот теперь пора завтракать. Мусей напомнил Крутину об этом, издав деликатный короткий нявк. Глотка у него, видно, пересохла, так как молоко он выжрал ещё с вечера, поэтому звук скорее походил на похоронное карканье ворона.

Такой себе «Невермор».

— Сейчас, сейчас, — успокоил его Сергей, подходя к холодильнику. Что там у нас есть? Прежде всего из питья. Ладно, пусть не чай, но что-нибудь выпить нужно. Организм требует.

Все, что попалось ему на глаза в не отягощённой запасами камере, — опустошённый на две трети пакет молока для Мусея. Сам Сергей молока не пил — не любил. Но, в порядке исключения, можно было и поступиться принципами. В дополнение к молоку он нашёл банку сардин в томатном соусе, кусочек масла в полиэтиленовом пакетике и четвертушку хлеба. Вполне достойный завтрак.

Мусей уже уселся перед столом, печально воздев глаза с видом «мы-ничего-не-ели-уже-три-дня-если-вы-може-те-помогите-хоть-чем-нибудь». Сергей вскрыл банку, поддел ложкой изрядную часть содержимого и выложил все это на кошачье блюдце. Отправил туда же немного масла и кусочек хлеба. Мусей вскочил, задрав хвост, издал благодарственное урчание и набросился на еду с видом спасённого от голодной смерти. Значит, порядок, есть можно. Такую процедуру они с Мусеем проделывали каждый раз. Сперва кот начинал трапезу, затем приступал хозяин. По крайней мере, отравление Конторе не удастся. За это время Сергей перепробовал на Мусее всю известную ему химию. Ещё когда он впервые появился в их подъезде и у Сергея мелькнула мысль взять его в напарники, Крутин угостил его мясным фаршем с элементарным крысиным ядом. Причём не смертельной дозой, а малой концентрацией, способной лишь свалить человека с ног. Вот только не надо делать круглые глаза и считать Сергея Крутина садистом. Конечно, он не позволил бы бедному коту сожрать такое угощение. Как только тот бы начал, Сергей собирался выхватить блюдце у него из-под носа. Но этого и не потребовалось.

Мусей, тогда ещё безымянный, со всех ног рванул к подвернувшейся пище, раскрыл пасть и замер в этой позе, насторожённо шевеля усами. Затем медленно закрыл рот, обошёл горку фарша с другой стороны, принюхался там и в конце концов отошёл в сторону. За это время, как уже говорилось, они постепенно проверили все. Мусей, жравший любые продукты без разбора, безошибочно отказывался от тех, где были хоть малейшие примеси. Сергей специально добавлял их в его любимые кушанья, тот ни разу не допустил промашки. С тех пор они ели только вместе и именно в такой очерёдности: сперва Мусей, затем Крутин.

Сейчас котяра поспешно расправился с выложенными ему продуктами и удивлённо замер, показывая, что это не еда для нормального взрослого кота. Это может быть все, что угодно, — закуска, угощение, но не нормальная полноценная еда.

— На, проглот, — сказал Сергей, отливая ему ровно половину молока. Мусей выдал привычное урчание и принялся шумно его поглощать, умудряясь не пролить ни капли по сторонам.

Себе Сергей отрезал пласт хлеба, намазал тонким слоем масла и выложил сверху кусочки сардин из банки, полив все это томатным соусом. Нормально. Вот только аппетита нет никакого. Проклятый гномик все водит и водит пальцем. И все сильнее становится чувство ожидания чего-то. Неясное чувство, но оттого не менее тревожное.

Он заставил себя проглотить бутерброд, залив его сверху остатками молока.

Затем выставил Мусею банку из-под сардин с накрошенным туда хлебом и спрятал пакетик с маслом в холодильник.

Пока Мусей разбирался с содержимым банки, Сергей вернулся обратно в комнату и принялся переодеваться. Натянул джинсы, рубашку, свитер, и все это время прислушивался к себе. Не отпускало. Он ещё раз подошёл к окну. Все то же самое. За исключением ребят на «Ауди», которые исчезли. Сообразили, наверное, что слишком грубо глаза мозолят. Или же кто-то из руководителей, какой-нибудь координатор, приказал переместиться на другое место. А в целом все как всегда.

Никаких тревожных признаков. Вот только вода эта, черт бы её побрал.

Сергей взял со столика часы, застегнул ремешок. Подошёл к зеркалу, чтобы ещё раз причесаться. Мусей уже сидел в прихожей, лапой приводя морду в порядок.

Он долго мусолил её, затем проводил сжатой в кулак лапой по морде сверху вниз и опять отправлял её в пасть. Рожа при этом у него становилась не дай бог!

Мусей служил причиной постоянных стычек Сергея с соседями. Любимым развлечением кота было сидеть на лестничной клетке, просунув голову между перилами. Окон там нет, поэтому всегда царит полумрак. Люди, поднимавшиеся вверх, внезапно слышали прямо над ухом плотоядное урчание, а иногда, если Мусей находился в нужном настроении, его загробное «на-а-ау». Нервно поворачивая голову, они видели перед собой всклокоченную морду Мусея с вытаращенными пылающими глазами шизофреника. Те, кто покрепче, ещё могли это перенести. В общем, много нареканий было.

Сергей положил расчёску, надел куртку, похлопал по карманам, проверяя, на месте ли ключи. Котяра уже занял позицию у двери, готовый к выходу. Крутин застегнул куртку, щёлкнул замком…

И, когда дверь открылась, на него накатило так, что он даже на мгновение задержался.

Сергей стоял на пороге, держась за дверной косяк, смотрел на удаляющегося Мусея и думал: «Все, приехали! Вот именно сегодня все и начнётся».

БОМЖ. РАЗГОВОР В БОЛЬНИЧНОЙ ПАЛАТЕ

— Дорогие товарищи! — обращение старорежимное, но все ещё наиболее приемлемое для большинства наших сограждан. — Ради бога, извините, что я обращаюсь к вам с подобной просьбой, но мы с женой попали в безвыходное положение. Дело в том, что здесь, в этом городе, служит наш сын. Он сейчас в госпитале. На учениях произошёл несчастный случай, пострадало четыре человека, в том числе и он. Мы с женой приехали к нему, а здесь у неё случился инфаркт.

Она лежит в реанимации уже третий день. За то, что её там содержат, нужно платить тридцать два доллара в сутки. Деньги, что мы взяли с собой, уже закончились. Я позвонил коллегам в университет, они обещали выслать. Но перевод прибудет только через три дня. А заплатить нужно сегодня, иначе её переведут в общую палату. Врачи говорят, что шансов выжить у неё при этом будет пятьдесят на пятьдесят. Сами знаете, какие там условия. Вы только не подумайте, что я прошу у вас безвозмездно. Вот моя визитная карточка. Дайте мне свой адрес, и я немедленно, по возвращении, вышлю вам ваши деньги. Даже с процентами, если хотите. Просто сейчас я в таком положении, что некуда деваться…

Высокий старик с пышной гривой седых волос, рассыпавшихся по воротнику длинного чёрного пальто, двигался по проходу между рядами кресел в зале ожидания номер два Центрального железнодорожного вокзала. В одной руке он держал шляпу с широкими полями, перевёрнутую вниз тульёй, а другой крепко сжимал потёртый кожаный портфель и массивную трость тёмного дерева. Произнося последнюю фразу, он подумал, не пустить ли при этом слезу. Нет, не стоит.

Получится чересчур наигранно. Достаточно, что глаза увлажнились и блестят. Вот так. И смотреть в лица сидящих, ловить взгляд. Главное — это перехватить взгляд. А там уже мимикой, скорбным движением бровей, неуловимой игрой мышц остановить, приковать к себе, не дать равнодушно отвести глаза в сторону.

Адрес, конечно же, никто не оставлял. Давали деньги, отмахивались: «Что вы, что вы! Мы тоже люди. Неужели не понимаем?» Старик сдержанно благодарил, слегка наклоняя голову. В конце ряда он ещё раз поблагодарил всех и отбыл, медленно, не торопясь, покачивая портфелем и опираясь на трость.

По дороге к другому концу зала старик прикинул в уме выручку. Чуть больше полсотни. Не много и не мало. Обычный средний улов. Летом, конечно, получается больше. Вокзал забит отъезжающими. Самое урожайное время — это пора отпусков.

Но и сейчас на жизнь вполне хватало.

Повторив в противоположном углу ту же процедуру, он покончил с первым этапом своей сегодняшней работы.

Все три зала ожидания на его вокзале были пройдены. Теперь можно привести себя в порядок и снять лёгкую щетину на щеках. К следующему выходу ему следовало быть в новом образе, к тому же не мешало позавтракать, ну и, конечно, слегка передохнуть. К примеру, старик очень любил кормить белок в привокзальном парке. В таком возрасте свежий воздух, знаете ли…

Поэтому сейчас он направился назад, в северное крыло здания, где находились так называемые «мужские комнаты».

Народ вяло передвигался по залам в поисках скудных вокзальных развлечений, помогающих хоть как-то скоротать время. Большинство глазели на витрины киосков с дешёвым ширпотребом, ничего не покупая. Другие вяло листали книги на прилавке, за которым сидела девушка с воспалёнными, красными от бессонницы глазами. Третьи проводили время с большей пользой для себя, разместившись у стоек многочисленных буфетных точек, разбросанных по всему вокзалу.

Возле одного из таких буфетов старик заметил щуплого паренька, восторженно глядевшего на витринную стойку. Паренька звали Шурик. Просто Шурик, без фамилии, как, впрочем, и многих других здешних обитателей. Сейчас он был занят непростой задачей выбора меню. Задача эта осложнялась для Шурика тем, что он не умел считать. Обычно он показывал продавщице свои деньги, а та говорила ему, что он может на них купить. Денег у Шурика всегда оказывалось мало, а на витрине выставлялась такая вкуснотища, что ему было очень непросто совместить свои желания с имеющимися ресурсами. Вот и сейчас выбор затягивался, потому что Шурику приходилось все время подходить к продавщице и спрашивать, а нельзя ли ему взять то, вон то и ещё это. А если это нельзя, тогда вон то маленькое.

Шурику было семнадцать лет. И он был рыжим. Светло-рыжим, с конопушками, рассыпанными по всему лицу, и небесно-голубыми, почти прозрачными глазами. Его взгляд, обычно направленный внутрь себя, оживал, когда Шурик видел симпатичного ему человека, а такими для него были почти все, кого он встречал. Старику казалось, что внутри у Шурика находится лампочка. И эта лампочка загоралась, наполняя его своим светом. Иногда у старика даже возникало ощущение, что он чувствует волны тепла, исходившие от этого мальчика. За последние годы ему не раз встречались всевозможные экстрасенсы, целители и мессии. Старик был уверен, что Шурик — один из них. Только он был настоящим, в отличие от многих других.

И ещё Шурик был слаборазвитым. Не дебилом, как любят выражаться некоторые, а именно отстающим в развитии. Он плохо читал, а считал, как уже говорилось, ещё хуже. Но кто сказал, что хорошие люди — это только те, кто шибко умные?

Кто были его родители — неизвестно. Отец, возможно, присутствовал лишь при зачатии, а мать, как говорили некоторые, оставила его в Доме малютки сразу же после родов. Поэтому все, что помнил Шурик, — это областной интернат, откуда его по достижении соответствующего возраста выпихнули со справкой. С тех пор Шурик и жил под железнодорожным мостом сразу за вокзалом.

Шурик считался «помойным». Из тех, что работают по мусорным бакам. Это низшая категория вокзальной братвы, и остальные относились к ним с высокомерным пренебрежением. Шурику перепадало не меньше других, но старик никогда не видел его озлобленным или сердитым.

Сейчас он был одет во всегдашние, ужасно старые светлые джинсы и синюю ветровку с жёлтой улыбающейся рожицей «Приятного вам дня!» на спине. Эта рожица удивительно подходила Шурику, она отражала обычное состояние его души. Несмотря на специфику его занятий, одежда у Шурика всегда была чистой. Каждый день он стирал её в речке, возле которой находилось его жильё. Для этих целей он всегда был в поисках мыла. Вокзальные «туалетные дамы» его знали и иногда оставляли ему крохотные обмылки. Один раз старик даже видел, как, конфузливо улыбаясь, Шурик покупал в киоске кусок невесть откуда взявшегося там хозяйственного мыла.

Поступок немыслимый для представителей их круга. Выбрасывать деньги на мыло у «помойных» считалось глупостью. Но Шурик был очень чистоплотным.

Старик свернул к нему и, подойдя сзади, тронул набалдашником трости плечо.

— Здравствуйте, Шурик, — сказал он.

Тот обернулся, и его лицо осветилось. Глаза стали ещё прозрачнее, хотя, казалось, дальше и так некуда. А конопушки выступили на лице подобно маленьким звёздочкам. Право же, с Шуриком стоило общаться, только чтобы увидеть это.

— Здравствуйте, Профессор, — ответил он и улыбнулся.

— Помочь? — предложил старик.

Шурик кивнул, продолжая улыбаться. От его улыбки у старика тоже поднялось настроение, и он почувствовал, что невольно улыбается ему в ответ.

— Вы бы чего хотели?

Шурик неуверенно пожал плечами:

— Покушать. — И повернулся к стеклу, за которым была выставлена всевозможная еда.

По его глазам Профессор понял, что Шурику хотелось здесь буквально всего.

Это понятно, ведь голод — постоянный спутник людей, перебивающихся копеечными доходами. А Шурик, ко всему, ещё был любителем сладкого.

— Очень хорошо. Сейчас посмотрим. — Старик направился к окошку. — Зиночка, — сказал он, наклонившись к девушке за прилавком.

— Да, Войцех Казимирович, — приветливо отозвалась та.

— Сколько у него денег? — Профессор понизил голос, чтобы стоящему за его спиной Шурику, поглощённому рассматриванием витрины, было не особенно слышно.

— Шесть двадцать, — так же тихо ответила Зиночка.

— Что там у нас выходит?

— Чашка бульона, хлеб и чай.

— Зинуля, будьте добры, добавьте ему окорочка и… — Профессор оглянулся, пытаясь проследить взгляд Шурика, — два кусочка вон того торта. Он украдкой протянул ей купюру.

— И придумайте, пожалуйста, что-нибудь. Вроде того, что он ваш миллионный клиент.

Зиночка смешливо фыркнула, пряча деньги.

— Сейчас сделаем, Войцех Казимирович.

Старик повернулся:

— Шурик, ваш заказ готов.

— Пожалуйста. — Зиночка выставила перед ним чашку с бульоном, два кусочка хлеба, тарелку с ароматно пахнущими жареными окорочками, блюдце с тортом и чай, налитый в одноразовый пластиковый стаканчик.

— Ой! — испуганно сказал Шурик. — Дорого.

— Все в порядке, — заверила его Зина. — Это последние окорочка со вчерашней партии, поэтому они идут по сниженной цене. А торт — бесплатно, от нашей фирмы. Как стотысячному клиенту.

Она озорно блеснула старику глазами через голову Шурика.

— Берите, Шура, — сказал Профессор, пропуская его вперёд, — вы сегодня удачно попали. Я уже сто тысяч первый клиент, поэтому мне дадут за полную стоимость.

— А… у вас хватит денег? — встревоженно спросил Шурик.

— Хватит, не волнуйтесь, — успокоил старик. — Берите заказ.

Шурик растерянно замер над тарелками. Зина с улыбкой наблюдала за ним.

Сначала он протянул руки к бульону и окорочкам, остановился в секундном замешательстве, затем осторожно взял блюдце с тортом, чай и понёс их к ближайшей стойке. Он шёл потихоньку, маленькими шажками, не отрывая глаз от блюдечка. Аккуратно поставил их и вернулся назад за следующей партией.

Профессор взял у Зины два чёрных кофе без сахара, бутерброды и присоединился к нему. Шурик стоял за стойкой, рассматривая великолепие своего сегодняшнего пиршества и не решаясь к нему прикоснуться. Затем он вздохнул, разложил два кусочка торта на блюдце так, чтобы они лежали порознь, и подвинул блюдечко к Профессору.

— Берите торт, — сказал он. — Угощайтесь.

— Благодарю вас, Шура, — мягко сказал Войцех Кази-мирович. — Не стоит. Я не хочу.

— Он очень вкусный, — проникновенно сказал Шурик. Он даже закрыл глаза, втянул носом воздух и причмокнул, чтобы показать, насколько вкусный этот торт.

Профессор покачал головой:

— Нет, Шура. Ешьте. Я вообще не ем сладкого.

Шурик недоверчиво покачал головой. У него никак не выходило представить себе, как можно не любить сладкого.

Старик осторожно отхлебнул кофе и принялся за бутерброды.

— Тогда возьмите курицу, — сказал Шурик, отодвигая блюдце и подсовывая вместо него тарелку с окорочками. — Вам же не хватило вчерашней курицы.

Профессор отложил бутерброд и подвинулся ближе к нему.

— Понимаете, Шурик. Врачи запрещают мне есть много жареного, — Войцех Казимирович многозначительно указал глазами себе на живот. — Желудок.

— А тогда… — снова начал он.

— Да вы ешьте, ешьте. А не то все остынет, будет не так вкусно, — прервал его Профессор. Сейчас, не дай бог, слетится их братия, и Шурику самому ничего не останется.

Шурик вздохнул ещё раз и принялся за еду. Сначала он выпил бульон с хлебом, маленьким кусочком тщательно вытер чашку, а потом, обжигаясь и дуя на пальцы, съел окорочка. Косточки он выложил на салфетку, завернул и положил в карман.

— Собачке Нике, — объяснил он. И добавил гордо:

— Она мне дом сторожит.

Затем Шурик принялся за десерт. Он секунду поразмышлял, взял ещё одну салфетку и переложил на неё кусочек торта побольше.

— На потом? — спросил у него Войцех Казимирович, допивая свой кофе.

— Это Кларе угощение, — сказал Шурик. — Я ей отнесу.

Клара была сиротой, такой же, как Шурик. Только она никогда не была в интернате, её воспитывала тётя Фрося из «вокзальных». Но как она оказалась у неё, никто не помнил, в том числе и сама Клара. Фрося умерла больше года назад, и с тех пор Клара жила сама по себе. Она была невысокого роста, щупленькой.

Совсем ещё девочка, с громадными чёрными глазищами. У Клары оказался чудесный, очень чистый голос, и она зарабатывала тем, что пела перед пассажирами здесь, в зале ожидания, или на привокзальном рынке. Её пение завораживало, вокруг неё всегда собирались люди, и даже грубый, насквозь проспиртованный Матрос однажды признался Войцеху Казимировичу, что, когда он слышит пение Клары, ему являются ангелы.

— Она нравится вам? — заинтересованно спросил Профессор.

Шурик застенчиво опустил глаза.

— Извините, если не хотите, можете не отвечать.

— Она хорошая, — сказал Шурик.

— Ну что ж. — Старик достал платок, промокнул губы, стряхнув упавшие на пальто крошки. — В таком случае передайте ей от меня привет.

Шурик просиял, как будто ему сделали комплимент.

— Конечно, Профессор, я передам.

— Ну-с. — Войцех Казимирович взглянул на часы. — Желаю всего хорошего. До свидания.

Он поднял свой портфель. Взял трость.

— Профессор, — сказал Шурик, — ещё увидимся? Этой фразой, и именно с вопросительной интонацией, он всегда прощается с Войцехом Казимировичем.

— Обязательно, — ответил тот и пошёл дальше. Возле входа в мужскую уборную сегодня дежурила Валентина Степановна, добродушная пожилая женщина.

— Доброе утро, — поздоровался старик, подходя к ней:

— Доброе утро, Войцех Казимирович, — приветливо ответила Валентина Степановна. — Проходите.

— Благодарю вас.

Уборная была, естественно, платной. Но, в отличие от большинства других городских точек, порядок здесь поддерживался на должном уровне, поэтому заходить сюда можно было, не зажимая нос и не рискуя ступить в разлитые на полу лужи. Она принадлежала начальнику вокзала, хотя фактически была оформлена на его зятя. Старик же пользовался ею безвозмездно, на правах местного обитателя.

Заведение делилось на два зала. Один — с кабинками и писсуарами, другой — с рукомойниками и зеркалом во всю стену. Ещё здесь стоял ящик с сапожными принадлежностями, возле которого восседал четырнадцатилетний Борька, сын Нади, сменщицы Валентины Степановны.

Когда Войцех Казимирович, сделав положенное в соседнем зале, переместился сюда, Борька отсалютовал ему щёткой, перепачканной чёрным кремом.

— Привести вам обувь в порядок, Профессор?

— Непременно, Боря, — ответил старик. — Вот только я сейчас приведу в порядок все остальное, и займёмся обувью.

В это время к Борьке подошёл клиент, и тот истово принялся за работу.

Профессор же снял пальто, повесил его на прибитую к стене вешалку, поставил портфель на подоконник и принялся доставать оттуда свои вещи: полотенце, мыло, зубную пасту со щёткой, голландский станок «Шик», помазок, крем для бритья, стаканчик и чашечку. Он разложил это все на свободном рукомойнике и приступил к ежедневной процедуре наведения порядка. Почистил зубы, умылся, взбил пену в чашечке и набрал в стаканчик горячей воды. Войцеху Казимировичу часто приходилось бриться в походных условиях, поэтому у него вошло в привычку промывать бритву в стаканчике. И он механически продолжал делать это, даже если под рукой была проточная вода. Вот как сейчас, например.

И как раз сейчас эта привычка себя оправдала. Ещё когда Профессор умывался, напор воды стал заметно ослабевать. Когда же он приступил к бритью, все утончавшаяся струйка вконец иссякла, и краны стали издавать одно похрапывание. Со всех сторон послышались ругательства тех, кто не успел умыться или помыть руки.

Борька, обслуживший своего клиента, выскочил в коридорчик между двумя залами.

— Теть Валь, — донёсся оттуда его голос, — больше никого не пускайте! Воду отключили!

Посетители, все так же вяло поругиваясь, принялись покидать заведение.

Так что процесс бритья Войцех Казимирович завершил в полном одиночестве, если не считать вернувшегося Борьки.

— Хана работе, — сообщил он. — Пролетает мой сегодняшний заработок.

— Должны включить, — утешил его Профессор. — Не может быть, чтобы это на целый день…

Он сложил все обратно в портфель, подошёл к Боре и поставил ногу на подставку.

— А толку? — Борька выдавил из тюбика змейку крема и начал энергично растирать его по ботинку Войцеха Казимировича. — У меня подъем бабок как раз до обеда, — он по-взрослому, с горечью, сплюнул на пол. — А потом уже хоть и не сиди.