Эшелоны медленно обогнули Байкал и проследовали до станции Мысовская (ныне город Бабушкин). Отсюда полку предстояло совершить двухсоткилометровый переход к границе. Переход был очень труден, особенно первая его часть, где на протяжении 60 верст не было ни одного населенного пункта. Правда, красота пути, по которому следовали кавалеристы, возмещала сторицей все перенесенные ими невзгоды.

Сначала дорога шла по берегу реки Мысовой, то по правой, то по левой ее стороне. Русло быстрой горной реки, берега которой густо заросли лесом и кустами, было усеяно крупными валунами. Переливаясь по камням и падая с них, образуя во многих местах красивые водопады, вода настолько сильно шумела, что временами трудно было разговаривать. Целый день поднимался полк вверх к перевалу через Хамар-Дабанский хребет.

На вершине перевала еще лежал снег, и только дорога, расчищенная саперным батальоном, начинала немного притаивать. За перевалом дорога следовала вдоль речки Удунги, берега которой обступил беспросветный лес. Постепенно долина реки расширялась, становилась все более светлой и веселой; горы все более оголялись от леса, и очертания их становились мягкими, и вскоре стала видна круглая, глубокая, необъятная котловина — Боргойская степь, — окруженная со всех сторон по горизонту, как исполинскими крепостными валами, горными хребтами, покрытая уже яркими цветами, с рассеянными по степи редкими бурятскими поселками, возле которых пестрели большие стада овец.

В пути полк пробыл неделю и 15 мая находился уже на русско-монгольской границе, протянувшейся по быстрой мутной реке Джиде. На Джиде, левом притоке Селенги, имелись зажиточные русские поселения. В одном из них разместился штаб 30-го полка, сменившего здесь 266-й полк 30-й стрелковой дивизии.

На долю полка Рокоссовского выпала охрана 70-верстного участка границы на крайне-правом фланге дивизии. Этот огромный участок нужно было превратить в укрепленный район. Кавалеристы, продолжая начатое их товарищами-пехотинцами дело, рыли окопы, возводили блокгаузы, оборудовали артиллерийские позиции, прокладывали новые дороги, готовили этапные пункты и зимнее жилье.

Одновременно командир полка не забывал и о боевой учебе. Красноармейцы совершенствовали огневую и тактическую подготовку, занимались в школах ликвидации безграмотности и политграмоты. Молодой командир старался во всем разобраться сам, и, когда летом 1920 года в 30-й дивизии были проведены маневры, они показали, что кавалерийский полк Рокоссовского обладал уже порядочной сплоченностью, а командир его многому научился. В аттестации, составленной в это время комиссаром 30-й дивизии о молодом командире кавалерийского полка, наряду с анкетными данными сказано и следующее: «К общему делу организации Красной Армии относится как коммунист. Характер мягкий. В работе энергичный. Среди красноармейцев, комсостава и партийных организаций большим авторитетом пользуется. Смелый боевик, показывающий в наступлении пример храбрости...»

Серьезной проблемой для командира полка постоянно оставалось снабжение своих бойцов продовольствием. Места вокруг, правда, были богатые, в реках было полно рыбы, а в сопках сколько угодно дичи. Но Охотиться и ловить рыбу было нельзя — вся эта живность почиталась коренным населением этих мест — бурятами — священной, и самовольные уловы могли только расстроить отношения с бурятами, в особенности с влиятельными тогда среди них буддийскими ламами.

Такая же проблема стояла и перед другими частями дивизии, и ее командир Грязнов решил этот вопрос с дипломатической осторожностью. Подобрав специальную делегацию, комдив отправился на переговоры к главе буддийского духовенства в России ламе-ахаю. Среди командиров дивизии, стремившихся ради любопытства посмотреть на верховного ламу, был и Рокоссовский. Ранее ему и в голову не приходило, что он будет на приеме у столь экзотического, на взгляд европейца, духовного лица.

Резиденция верховного ламы — Гусиноозерский дацан, окруженный 17 небольшими, деревянными, одноэтажными, с куполами буддийскими храмами, — находилась в 25 верстах от Селенгинска, среди каменной пустыни, на юго-западном берегу также пустынного Гусиного озера. Здесь возвышалось огромное белое трехэтажное здание китайской архитектуры, украшенное наверху символической фигурой двух вызолоченных блестящих на солнце оленей с колесом между ними. На однообразном и унылом фоне пустыни это белое здание особенно выделялось, казалось величественным и грозным.

Пытался выглядеть величественным и верховный лама, но ему это плохо удавалось. И на него, и на его приближенных делегация, возглавляемая Грязновым, произвела очень большое впечатление. Красные командиры подъехали к буддийскому святилищу на двух «фиатах» и двух «мерседесах», отвоеванных у колчаковцев еще под Красноярском, в сопровождении кавалькады блестящих всадников, одетых в новенькую красноармейскую форму. Появление такой видной делегации произвело на буддийских монахов должное впечатление, и верховный лама объявил своим верующим, что запрет на ловлю рыбы и отстрел дроф не распространяется больше на красноармейцев.

С этого времени красноармейцы не испытывали острой нужды в мясе и рыбе, хотя по-прежнему страдали от недостатка хлеба: бывали периоды, особенно в мае — июне 1920 года, когда кавалеристы не видели хлеба целыми неделями и хозяйственная часть полка выбивалась из сил, доставляя его через Хамар-Дабанский хребет.

Еще сложнее обстояло дело со снабжением лошадей. Так как местное бурятское население хлебопашеством почти не занималось, овса раздобыть было невозможно, и лошади находились да подножном корму. Этого было явно недостаточно, если учитывать расстояния, на которые приходилось совершать переезды кавалеристам при охране границы.

Крупных боевых столкновений у кавалеристов Рокессовского в этот период не было, но назвать спокойной службу на границе никогда нельзя. За рекой Джидой, в пределах Монголии, скрывались бежавшие от Красной Армии белогвардейцы. В Восточном Забайкалье шли упорные бои по ликвидации «Читинской пробки». Казачье население станиц относилось к красноармейцам настороженно, нередко в враждебно, да и в самом 30-м кавалерийском полку часть вновь принятых красноармейцев требовала строгого присмотра.

В начале июня эскадроны были расквартированы по разным деревням. Штаб полка вместе с 1-м в 2-м эскадровами, состоявшими в большинстве из старых красноармейцев, находился в одной станице. 3-й эскадрон, куда входили западносибирские партизаны, размещался верстах в четырех от штаба, а 4-й эскадрон, в котором имелось много бывших колчаковцев и казаков, Рокоссовский счел целесообразным поместить подальше от границы. Как стало известно впоследствии, среди бойцов 4-го эскадрона созрел заговор, организованный несколькими бывшими колчаковскими офицерами и двумя поляками — в прошлом легионерами, работавшими писарями в штабе. Заговорщики собирались напасть на штаб, разгромить его и уйти в Монголию. Случай воспрепятствовал полному осуществлению их плана.

В первых числах июня подковой казначей Грамматчиков возвращался из отдела снабжения дивизии с деньгами для выдачи жалованья. Во избежание лишних разъездов он отправился сначала в 4-й эскадрон. Подъезжая ночью к деревне, где стоял эскадрон, Грамматчиков заметил в ней необычное и показавшееся ему странным оживление. Въехав в деревню, он убедился, что бойцы эскадрона седлают лошадей. Тогда осторожного казначея взяло сомнение, на виду собирающихся в поход кавалеристов он повернул и во весь опор ускакал. Добравшись до штаба полка, он сообщил там об увиденном.

Так как 4-й эскадрон никаких приказаний о выступлении не получал, Рокоссовский поднял на ноги оба эскадрона, и отряд галопом понесся к месту происшествия. В деревне было уже пусто. Казаки эскадрона — 60 человек, вспугнутые полковым казначеем, бежали в полном вооружении. Рокоссовский организовал погоню, но беглецы успели перейти монгольскую границу. Комиссия политотдела дивизии, расследовавшая это происшествие в полку, удалила из его рядов еще около 20 бывших белогвардейцев.

На отдаленном участке Границы Советской республики Константин Рокоссовский нес службу до 18 августа 1920 года. В этот день был подписан приказ о перемещении Рокоссовского на должность командира кавалерийского полка в 35-й стрелковой дивизии, также входившей в состав 5-й армии. Приходилось расставаться с боевыми товарищами, делившими с ним на протяжении двух с лишним лет и горечь поражений, и радость побед. Рокоссовский уже собирался уезжать, когда стало известно, что и вся 30-я дивизия покидает Забайкалье. В начале сентября 1920 года пришел приказ о переброске дивизии в Европейскую Россию. Поскольку в это время шли упорные бои на советско-польском фронте и войска Красной Армии, понеся поражение под Варшавой, вынуждены были отступить, резонно было предположить, что 30-я дивизия отправляется на Западный фронт. Естественно, что Константин Рокоссовский очень хотел вместе с дивизией возвратиться в места, где прошла его юность и где находились родные, о судьбе которых он вот уже 5 лет ничего не знал. Рокоссовский обратился с просьбой об оставлении в дивизии к ее командиру, и тот поддержал эту просьбу. В архивном фонде 5-й армии хранится телеграмма Грязнова в штаб армии от 2 сентября 1920 года: «Комполка 80 кавалерийского тов. Рокоссовский согласно приказа войскам армии № 1254 долженствующий отправиться в распоряжение начдива 35 для вступления в должность комполка 35 кавалерийского, в связи с новым назначением дивизии ходатайствует, как старый доброволец, коммунист польской национальности, об оставлении его в дивизии и отправке с дивизией на Западный фронт. Подтверждая ходатайство тов. Рокоссовского, прошу об оставлении его в кавполку, независимо от командирования на должность комполка тов. Троицкого».

На телеграмме имеется карандашная резолюция начальника штаба армии: «Сообщить начальнику 30 стрелковой дивизии, что приказ по армии за № 1254 остается без изменения». Приказ есть приказ, и Рокоссовский остался в Восточной Сибири. Увидеть Польшу ему довелось лишь спустя 24 года. Впрочем, 30-й дивизии также ие пришлось сражаться с белополяками. К концу сентября 1920 года, когда эшелоны дивизии добрались до Европейской России, с польским правительством уже велись переговоры о мире и дивизию бросили против врангелевцев. В боях против «черного барона», во время штурма Чонгарского моста, дивизия завоевала первой среди частей РККА почетнейший титул «имени ВЦИК».

Командование 35-й дивизии телеграммами торопило нового командира конного полка с приездом и приемом вверенной ему части. 5 сентября Рокоссовский выехал в Иркутск, где размещался полк, а 11 сентября уже датирован подписанный им приказ по 35-му полку: «Сего числа в командование 35-м конным полком вступил, приняв таковой от тов. Троицкого в следующем составе: командно-административного состава 28/5[5], налицо 22/5, красноармейцев: строевых по списку 732, налицо 688, хозяйственно-нестроевых по списку 194, налицо 180; лошадей строевых по списку 385, налицо 345, обозных по списку 92, налицо 92...»

В сражениях, вплоть до июня 1921 года, 35-й конный полк не участвовал, и новый его командир, которому не исполнилось еще и 24 лет, целиком погружается в строевые и хозяйственные дела, трудится упорно и целеустремленно, овладевая сложным искусством управления полком. На предыдущей должности это давалось ему нелегко, и в уже упоминавшейся аттестации, составленной в 30-й дивизии летом 1920 года, наряду с лестными для Рокоссовского словами имелись и следующие: «Занимаемой должности не вполне соответствует. Отсутствует умение правильно распределить силы полка... По занимаемой должности оставляет желать лучшего».

Отмеченные начальником штаба 30-й дивизии недостатки Рокоссовского в качестве командира можно целиком объяснить его молодостью и неопытностью в руководстве столь крупной боевой единицей, как конный полк. Впоследствии в аттестациях, которые будут давать Рокоссовскому его начальники, никогда больше не встретятся слова о том, что он «оставляет желать лучшего». Упорным трудом добивается Рокоссовский того, чтобы стать настоящим командиром, и документы той поры показывают, как он меняется. Теперь это не только лихой кавалерист, готовый отправится в окопы противника или атаковать в конном строю батарею врага. Теперь это уж« командир, отвечающий за жизнь нескольких сот людей, сознающий, что эти люди в любой момент должны быть готовы исполнить свой воинский долг, а он, их командир, обязан сделать все, чтобы его подчиненные выполнили этот долг по возможности лучше.

Вот он через день после приема нового полка рапортует в штаб 35-й дивизии: «Доношу, что принятый мною 35-й конный полк в таком состоянии, в каком находится в настоящее время, как кавполк никакой боевой силы из себя не представляет. Из числа 437 лошадей, имеющихся в полку, половина подлежит выбраковке как совершенно негодная для несения службы. 35% конского состава с наминами спин, что служит доказательством непригодности к кавслужбе людей, в большинстве бывших пехотинцев и по недоразумению попавших в кавалерийский полк. Из имеющихся в полку 416 седел разного типа вполне исправных насчитывается 160, а остальные необходимо заменить и часть ремонтировать. Дабы избегнуть напрасной затраты фуража, необходимо назначить комиссию для выбраковки совершенно непригодных к дальнейшей службе лошадей...» И, завершая свой рапорт, Рокоссовский пишет; «Донося Вам о состоянии полка, в каковом я его принял, прошу оказать содействие в пополнении конским составом, а также всем необходимым для приведения полка, как кавалерийского, в соответствующее состояние».

Как видно из рапорта, обстановка в новом полку Рокоссовского была тяжелой. Еще в конце июля 1920 года комиссия, рассматривавшая положение дел в полку, признала, что строевая и боевая подготовка бойцов 35-го конного полка недостаточна, «обмундирование пришло в ветхость и крайне оборванное, отчего вид людей крайне плохой. Шинелей нет, сапог недостаточно, и даже в строю находились босые. Белье по одной паре, портянок, полотенец и носовых платков нет». Такое состояние полка вызывало тревогу комиссии, в она требовала принять самые энергичные меры для подъема полка. На долю Рокоссовского и выпало осуществление этих мер.

В ответ на рапорт Рокоссовский получил заверение, что все возможное будет сделано. Но дать все необходимое полку не могло и командование армии: слишком тяжелым было положение Советской России осенью 1920 года, война и разруха ставили много казавшихся неразрешимыми проблем. В этих условиях решающее значение имели инициатива и энергия командира полка. Рокоссовский действует энергично. Особенно тревожился он за лошадей, так как за свою шестилетнюю службу кавалериста имел много раз возможность убедиться, что кавалерист, у которого плохая лошадь, — плохой боец. Через несколько дней вслед за только что цитированным рапортом в штаб 35-й дивизии направляется новый: «Доношу Вам, что дальнейшее оставление полка на стоянке в г. Иркутске влечет за собой факт лишения конского состава, так как опродкомдивом в зерне полку отказано, ввиду недостатка такового, сена также нет. Пастбище, коим до сего времени пользовался полк, в настоящее время совершенно выбито лошадьми; единственный выход из положения — скорейший вывод полка из Иркутска в деревню. Подходящим районом, и никем не занятым, является деревня Мальта (что 70 верст северо-западнее Иркутска) в двух верстах от железной дороги. В указанном районе полк в состоянии в крайности прокормиться даже соломой, коей там имеется в достаточном количестве...»

Командование дивизии согласилось с необходимостью перемещения полка, и через две недели он в полном составе отбыл из Иркутска. Штаб и часть эскадронов разместились в Мальте — зажиточном торговом селе, а другие эскадроны — в семи с половиной верстах, в селе Бадай. Здесь полк и пробыл осень 1920 года.

Уже в первые недели своего пребывания в полку Константин Рокоссовский ввел строгий распорядок дня и требовал неукоснительного его соблюдения. Чтобы иметь представление о том, как молодой командир организовал работу с личным составом, познакомимся с этим распорядком дня.

Каждое утро бойцы и командиры поднимались в 6 часов; до 8 часов следовали уборка, завтрак и утренняя поверка. Затем начинались занятия. Вот их расписание на неделю:

С 18 до 21 часа бойцы Рокоссовского убирали лошадей, затем следовал ужин и вечерняя поверка. И так из недели в неделю, несмотря ни на что.

Учились и командиры. Рокоссовский составил расписание занятий командиров и строго следил за его соблюдением. Надо сказать, что и в 30-м, и в 35-м конных полках ему повезло с товарищами. Это были в подавляющем большинстве хорошие командиры, и Рокоссовский с полным основанием мог писать о них уже в ноябре 1920 года: «Весь строевой комсостав в строевом отношении подготовлен в достаточной степени, дисциплинирован и исполнителен. В теоретическом — слабо, но заметно стремление к пополнению знаний. Отношение к служебным обязанностям — сознательное...»

Неутомимая энергия командира полка стала давать положительные результаты уже вскоре после его назначения. 26 октября инспектор кавалерии 5-й армии осматривал полк и пришел к выводу, что «люди полка размещены свободно, помещения содержатся в чистоте, довольствие получают на руки полностью. Обмундирование имеется в достаточном количестве и хорошего качества». Только обувь, по замечанию инспектора, у 10 процентов бойцов требовала замены. Особо следует отметить завершающий вывод инспектора: «Все оружие и оружейные принадлежности содержатся в образцовом порядке и чистом виде». Вывод этот весьма характерен: в те тяжелые для всей страны времена в полку Рокоссовского у бойцов могло не хватать обуви, лошади не всегда получали достаточное количество фуража — далеко не все мог здесь сделать командир полка, слишком многое от него не зависело, — но всегда и в 30-м полку, и в 35-м, и в других частях, которыми командовал Рокоссовский, все комиссии отмечали, что «оружие содержится в образцовом порядке», и бойцы Рокоссовского всегда готовы были взять это оружие и немедленно пойти в бой. А в том, что его бойцы умеют владеть оружием, Рокоссовский был уверен, так как тратил на их обучение все свои силы.

Зимой 1920/21 года, правда, 35-му конному полку серьезных боев вести не пришлось, лишь всю осень эскадроны его участвовали в операциях против банд, иногда довольно крупных. Одной из самых больших была операция по разгрому банды у селения Евсееве. Здесь 2 ноября эскадрон полка окружил и заставил сложить оружие около 50 бандитов.

Одновременно часть бойцов привлекалась к проведению продразверстки в соседних районах, иногда на значительном удалении от полка. Так, 31 октября в распоряжение продовольственных органов армии было выделено 100 человек, через неделю — еще 158.

Командиры и бойцы не только учились, не только дрались с бандами, но и участвовали в сельскохозяйственных работах. В начале октября полк провел Неделю помощи крестьянам. Распределив людей на две смены и чередуя их ежедневно, Рокоссовский с одной группой бойцов занимался по установленному расписанию, а другая часть в это время работала в селах Мальта и Бадай. Красноармейцы косили горох, молотили хлеб. В Мальте командир полка болел — тиф, наконец, добрался и до него. Несколько недель Рокоссовский провел в постели.

Долго оставаться в Мальте не пришлось — деревня была слишком мала для размещения полка, и с начала декабря 1920 года полк перемещается еще западнее, в село Уян, на левом берегу реки Оки, в 48 верстах севернее станции Зима. Место это было гораздо более глухим, даже по сравнению с Мальтой, но тут можно было с грехом пополам прокормить лошадей. По-прежнему полк на протяжении всей суровой зимы 1920/21 года начинал свой день с занятий утренней гимнастикой, причем командир подавал в этом, как и во всем остальном, пример своим подчиненным. Регулярно проводились манежная езда, взводные, эскадронные и полковые учения и т. д. В свободное время красноармейцы помогали крестьянам. Приходилось бороться и с бандитизмом. Памятна для Рокоссовского погоня за бандитами в конце января 1921 года.

Вместе с эскадроном он возвращался с учения через село Листьянка. На единственной улице этого глухого села внимание кавалеристов привлекла большая группа крестьян, молча стоявшая около дома, из окон которого доносились рыдания нескольких женщин.

— В чем дело? — придерживая коня, спросил Рокоссовский.

— Да вот председателя нашего... убили, товарищ командир, — тихо ответили из толпы.

Выяснилось, что один из местных жителей, дезертир, скрывавшийся где-то поблизости, среди бела дня убил председателя сельского Совета. Когда сельский милиционер и случайно оказавшийся в селе красноармеец попытались его задержать, дезертир убил милиционера, ранил красноармейца и бежал. По словам крестьян, он не мог еще уйти далеко. Быть проводником никто из крестьян не захотел: они боялись мести бандита.

— За мной! — приказал Рокоссовский.

Не успели конники сделать и трех верст, как навстречу им попались два крестьянина, у которых дезертир и трое ожидавших его таких же, как он, лесных бродяг отобрали подводу. Один из ограбленных крестьян с готовностью сказал, куда могла направиться шайка, и согласился проводить отряд.

Отряд Рокоссовского настиг бандитов на лесной заимке, но захватить их врасплох не удалось. Попытка приблизиться к избе была встречена ружейным огнем.

Тогда отряд обложил заимку со всех сторон.

Экономя патроны, бандиты не отвечали на выстрелы. Рокоссовский послал к ним крестьянина с предложением сдаться. Дезертиры не отпустили парламентера обратно.

Командир эскадрона Чижов решил действовать энергично, хотя Рокоссовский и советовал подождать. Под прикрытием огня пулемета «льюис» бойцы, возглавляемые Чижовым, двинулись к заимке. Немедленно последовали выстрелы, и одним из них в грудь навылет был ранен Чижов. Пули же красноармейцев не достигала цели: срубленная из вековых сосен, заимка была хорошим укрытием.

— Назад! — приказал Рокоссовский. — Подождем ночи и обойдемся без потерь.

К этому времени к заимке подошел и отряд красноармейцев 310-го полка, товарища которых ранил дезертир. Ночи, очевидно, ждали и осажденные — только воспользовавшись темнотой, можно было рассчитывать спастись бегством.

Едва сгустились сумерки, цепь красноармейцев сделала вновь попытку приблизиться к заимке. Дезертиры оборонялись упорно и стреляли метко: они убили одного красноармейца и еще двоих ранили. Видя бесполезность дальнейших приступов, Рокоссовский приказал поджечь заимку. Это удалось одному из подкравшихся красноармейцев. Когда пламя стало разгораться, из дома выскочил человек, но вслед ему раздалась выстрелы, и он упал. Как обнаружилось впоследствии, это был крестьянин-парламентер, пытавшийся спастись. Дезертиры же не сделали попытки уйти из заимки: прозвучало несколько выстрелов — осажденные предпочли самоубийство плену.

Жизнь полка в этот период била нелегкой. По-прежнему очень много красноармейцев отвлекалось со службы для проведения продразверстки, по-прежнему лошади в полку недоедали и болели. Командира полка беспокоило, что он не может содержать полк так, как того требует устав, и свидетельство этого — следующее письмо, направленное им инспектору кавалерии 5-й армии в январе 1921 года: «Доношу, что с выделением из состава полка отрядов по выполнению различных задач в полку осталось незначительное количество строевиков, кои поголовно расходуются для несения летпочты и домашних нарядов. Строевых лошадей в полку совершенно не осталось, так как все находятся в командировках. Люди, находящиеся в отрядах, разбросаны по улусам, по 2—3 человека, на протяжении 100 и более верст. Продолжительное пребывание в подобных условиях чувствительно отразится на спайке и дисциплинированности, а также на боевой и строевой подготовке людей полка, тем более, что полк все время находится в стадии формирования и таковое фактически закончено не было... Из донесений начальников выделенных из волка отрядов видно, что отряды, выполняя возложенную на них задачу но проведению разверстки, заездили, в положительном смысле этого слова, лошадей, кои приходят в совершенно непригодное для несения службы состояние. По-видимому, высшей инстанцией упушено из виду то обстоятельство, что полк, носящий название кавалерийского (подчеркнуто Рокоссовским. — В. К.), должен в любой момент по первому требованию выполнить возлагаемую задачу... Донося о вышеизложенном, ходатайствую перед Вами о принятии зависящих от Вас мер и оказании содействия к доведению полка к возможности не только носить название кавалерийского, но и походить на таковой».

К сожалению, и инспектор кавалерии, и командование 5-й армии не в состоянии были коренным образом изменить положение. Время было неимоверно тяжелым, и не только для Красной Армии — для всей Советской России. После окончания гражданской войны крестьянство не хотело больше мириться с продразверсткой, в промышленных центрах страны рабочие получали голодный паек, железнодорожный транспорт, по сути дела, был парализовав, и в этих условиях требовался гений Ленина для того, чтобы вовремя осознать приближение катастрофы и принять меры для предотвращения ее. Как раз в начале 1921 года Ленин разрабатывает основы новой экономической политики, призванной ликвидировать последствия гражданской войны и интервенции.

В далекой Сибири в распоряжении руководства 5-й армии было не слишком много средств, чтобы изменить положение в частях. Одним из таких средств было сокращение состава частей, демобилизация красноармейцев старших возрастов. В начале февраля 1921 года приказ о демобилизации и переформировании полка в отдельный кавалерийский дивизион в составе двух эскадронов получил и Рокоссовский. О проблемах, возникших перед командиром отдельного дивизиона, говорит его донесение в штаб дивизии: «На основании приказа к переформированию полка приступил. Прошу содействия к отзыву в полк отрядов, находящихся в командировках в Залари и Балаганске, так как только с прибытием таковых можно будет закончить переформирование. Прошу указать причины моего смещения с высшей на низшую должность. Согласно приказа РВСР 1648 перемещение производится только на основании указанных в приказе причин. По своему положению комкавдивом должен являться мой помощник по строевой части Раковский, и как поступить в отношении такового. По поводу моего назначения мною подан рапорт в штаб армии».

В ответ на рапорт Рокоссовский получил сообщение, что сокращение временное, и впоследствии дивизион вновь будет развернут в полк, и не следует считать, что его понижают в должности. В феврале — начале марта Рокоссовский провел переформирование своей части. На 15 марта в дивизионе осталось 449 человек — 348 сабель. С прежней энергией взялся он за сколачивание и обучение части. Вскоре пришла пора вновь вступить в бой — на восточных границах Советской республики снова зашевелились враги.

На этот раз опасность угрожала со стороны банд барона Унгерна. Барон Роман Унгерн фон Штернберг — потомок старинного немецкого рыцарского рода, с XIII века осевшего в Прибалтике и на протяжении сотен лет выжимавшего соки из прибалтийских крестьян. Унгерн в 20-летнем возрасте попал на Дальний Восток, где вскоре увлекся буддизмом, стал изучать китайский и монгольский языки. Во время первой мировой войны Унгерн дослужился до чина войскового старшины. К октябрю 1917 года он оказался в Забайкалье, стал помощником атамана Семенова и, начиная с декабря 1917 года, во главе созданной им «инородческой» конной дивизии вел непримиримую борьбу с Советской властью, прославившись чудовищными зверствами, ставившими его имя в, ряд, совершенно исключительный в истории человечества, — казалось, нет на свете жестокости, на которую не был бы способен этот человек.

Главной его целью, как заявлял он уже в плену во время допросов в штабе 5-й армии, являлось восстановление монархического правления не только в России, но и во всем мире.

С презрением и ненавистью относился Унгерн к русскому народу. На допросах 1 и 2 сентября 1921 года он говорил, что «к судьбе России безразличен, так как, во-первых, не патриот, во-вторых, сторонник желтой расы и допускает оккупацию России Японией...», что «славяне не способны к государственному строительству». Не мудрено, что образом Унгерна впоследствии любовались и германские фашисты, пьеса о нем годами не сходила со сцен фашистских театров.

Отделившись еще в августе 1920 года от Семенова, Унгерн двинул свою «конноазиатскую» дивизию, насчитывавшую до 10 тысяч человек (ядро ее составляли восемь сотен забайкальских и оренбургских казаков), в Монголию. В начале февраля 1921 года ему удалось захватить столицу Монголии город Ургу (ныне Улан-Батор) и стать фактическим диктатором Монголии. С весны 1921 года барон начал систематическую подготовку к нападению на Советскую Сибирь и Забайкалье.

Угроза вторжения заставила командование 5-й армии принять соответствующие меры. Части 35-й дивизии, до этого времени выполнявшие различные работы на трудовом фронте, были спешно сосредоточены южнее озера Байкал. Туда же предстояло отправиться и отдельному кавалерийскому дивизиону 35-й дивизии.

23 марта эшелоны с кавалеристами двинулись в путь, а уже 27 марта они были на станции Мысовск.