6. ОЛЬЯДО

Во время межзвездного перелета делать особенно нечего. Курс проложен, корабль вышел на точку перехода и стартовал. Остается только подсчитать, насколько близка скорость корабля к скорости света. Корабельный компьютер вычислял точную скорость, а затем устанавливал, сколько дней субъективного времени пройдет, прежде чем корабль сможет переключиться на достойную досветовую скорость. «Как хронометр, — подумал Эндер, — вернее, секундомер. Один щелчок, потом второй — и скачки окончены».

Личность Джейн не помещалась в корабельный компьютер, а потому Эндер провел восемь дней путешествия почти в полном одиночестве. Корабельный мозг оказался достаточно умным, чтобы помочь Эндеру изучить португальский на базе испанского. Эндер понял, что сможет говорить, а вот с пониманием возникли сложности: слишком много «проглатывается согласных, трудно различать слова».

Но нельзя же все время разговаривать по-португальски с примитивным компьютером. После двух-трех часов занятий Эндер начинал звереть. Раньше Вэл всегда была рядом. Они могли и не разговаривать друг с другом — Вэл и Эндер так давно знакомы, что почти не нуждались в словах. Но когда Валентины не было, Эндер не мог справиться с собственными мыслями. Они перестали принимать завершенную форму, потому что некому было их высказать.

И от Королевы Улья помощи тоже ждать не приходилось. Ее мысли сиюминутны, привязаны не к синапсам, а к филотам, и релятивистские эффекты скорости света не сказываются на них. За каждую минуту времени Эндера Королева успевала прожить шестнадцать часов — разница слитком велика, чтобы сохранилась хоть какая-то возможность общения. Если бы Королева не пряталась в коконе, то распоряжалась бы тысячами подданных, жукеры выполняли бы спою работу, передавали свои чувства и знания в огромный резервуар ее памяти. Но пока у Королевы была только память, и, проведя восемь дней в заключении, Эндер начал понимать ее страстное желание освободиться.

К концу восьмого дня Эндер уже довольно прилично говорил по-португальски. Ему уже не требовалось переводить в уме фразу сначала на испанский, а уж потом на бразильский диалект. И еще он мечтал о человеческом обществе и был готов даже обсуждать вопросы религии с кальвинистом, лишь бы получить в собеседники нечто поумнее проклятого компьютера.

Корабль совершил Переход. В какую-то неопределенную минуту скорость корабля относительно остальной Вселенной изменилась. Вернее, теория гласила, что все происходит как раз наоборот: изменяется скорость движения Вселенной, тогда как корабль пребывает в состоянии покоя. Проверить теорию было невозможно, ибо не существовало точки отсчета, с которой ученые могли бы наблюдать феномен. Наука располагала только догадками, и никто толком не понимал, как работает филотический эффект. Анзибль открыли по чистой случайности, а с ним и Принцип Одновременности, и Переход. Принцип неясен, а работать работает.

В иллюминаторах корабля снова появились звезды. Переход завершен, и пассажиры корабля могут видеть внешние источники света. Когда-нибудь ученые узнают, почему для Перехода нужно так мало энергии. Эндер не сомневался, что где-то далеко за эту видимую легкость платят страшную цену. Ему приснилось однажды, что каждый раз, когда корабль совершает Переход, в небе мигает звезда. Джейн уверяла его, что это не так, но он-то знал, что большая часть звезд не видна человеку и, исчезни завтра хоть триллион, мы не заметим разницы. Еще тысячи лет будем смотреть на фотоны, посланные уже погасшей звездой. К тому времени, как мы поймем, что Галактика гибнет, будет уже поздно что-либо предпринимать.

— Развлекаешься параноидальными фантазиями? — спросила Джейн.

— Ты же не можешь читать мысли.

— А ты начинаешь беспокоиться о судьбе Вселенной под конец каждого перелета. Это тебя так тошнит. Кого укачивает на реке, кого в космосе.

— Ты сообщила властям Лузитании, что я прибыл? Таможне…

— Это очень маленькая колония. Никакой таможни, никаких документов. Здесь почти никто не бывает. Есть челнок, автомат, он доставит нас на здешний смешной карликовый космопорт.

— И никаких иммиграционных барьеров?

— Ты — Голос. Они не могут захлопнуть дверь перед твоим носом. Да и всей иммиграционной власти — госпожа губернатор, она же мэр, ну, границы колонии совпадают с границами города. Ее имя Фария Лима Мария до Боскве, прозвище — Босквинья, она посылает тебе привет и желает, чтобы ты поскорее убрался отсюда, потому что у нее и так достаточно хлопот, не хватало только пророка агностицизма.

— Так и сказала?

— Ну, не совсем. Так выразился епископ Перегрино, и она согласилась. Но у нее такая работа. Если бы ты заявил ей, что католики — суеверные дураки и идолопоклонники, госпожа мэр ответила бы тебе тяжелым вздохом и спросила, сможешь ли ты держать это мнение при себе.

— Что-то ты крутишь, — сказал Эндер. — Ну, где твои неприятные новости?

— Новинья отменила приглашение. Через пять дней после твоего отлета.

Согласно Звездному Кодексу, приглашение нельзя официально отменить, если вызванный священник уже отправился в путь. Тем не менее это резко меняло ситуацию — Новинья не ждет его, боится его прихода. Он надеялся, что она встретит его как друга. А она, пожалуй, отнесется к нему еще враждебнее, чем местная католическая верхушка.

— Все, чтобы облегчить мне работу, — вздохнул он.

— Дела обстоят не так уж плохо, Эндрю. Видишь ли, в последующие годы еще несколько человек пожелали вызвать Голос Тех, Кого Нет, и они приглашения не отменяли.

— Кто?

— Знаешь, невероятное совпадение. Дочь Новиньи Эла и ее же сын Миро.

— Они не могли знать Пипо. Почему они хотят, чтобы я Говорил о нем?

— Да нет, Пипо тут ни при чем. Эла вызвала Голос шесть недель назад. Она хочет, чтобы ты говорил об ее отце, Маркосе Рибейре, по прозвищу Маркано, отбросившем копыта в баре. Не от алкоголя — он был болен. Умер от какого-то внутреннего разложения.

— Ты начинаешь беспокоить меня, Джейн. Глубина твоего сопереживания просто…

— Сопереживание и прочие эмоции — твоя епархия. Зато я умею отыскивать полезную информацию.

— А мальчик — как его зовут?

— Миро. Вызвал Голос четыре года назад. Для сына Пипо, Либердаде — Либо.

— Да ведь ему же нет сорока…

— Ну, ему помогли закончить жизненный путь пораньше. Понимаешь, он был ксенологом, или зенадором, как говорят португальцы.

— Свинксы…

— Так же, как и его отца. Даже расположение органов прежнее. Кстати, пока ты был в дороге, они казнили еще двух свинксов. Единственное отличие — для свинксов они посадили деревья. Люди не удостоились такой чести.

Оба ксенолога убиты свинксами. Второе поколение подряд.

— Что решил Звездный Совет?

— Как тебе сказать. Они все еще думают, ни на что не могут решиться. До сих пор не утвердили нового ксенолога. У Либо было двое подмастерьев: его дочь Кванда и Миро.

— Они продолжают работать со свинксами?

— Официально — нет. В этом вопросе существуют разногласия. После того как Либо погиб, Совет приказал посещать свинксов не чаще раза в месяц. А дочка Либо категорически отказалась подчиняться.

— И они не сместили ее?

— Решение о дальнейшем сокращении контактов прошло минимально необходимым большинством голосов. Предложение наказать девушку не набрало большинства. Их беспокоит, что Миро и Кванда так молоды. Два года назад с Калькутты вылетела группа ксенологов. Всего лишь через тридцать три года они прибудут на место и примут на себя ответственность за контакт.

— Есть хоть какие-нибудь предположения о причине второго… убийства?

— Никаких. Но ведь ты уже здесь.

Ответная шутка уже готова была сорваться с его языка, но тут он почувствовал, как в дальнем углу его сознания зашевелились мысли Королевы Улья. Эндер ощущал их, как ветер в зеленой листве, как шорох, легкое движение, солнечный спет, да, он пришел сюда, чтобы Говорить над могилами. Но также, чтобы воскресить мертвых.

«Это хорошее место».

«Почему все узнают новости раньше меня?»

«Здесь есть разум. Он говорят. Я слышу его лучше, чем когда-либо слышала людей».

«Свинксы? Они думают, они мыслят так, как мы?»

«Он знает о свинксах. Подожди немного, он нас боится».

Королева Улья ушла, оставив Эйлера в одиночестве размышлять над вопросом: не окажется ли Лузитания тем самым большим куском, которым он и подавится.

Сегодня епископ Перегрино произносил проповедь сам. Это был дурной знак. Епископ не обладал ораторским даром, он волновался, говорил длинными и путаными фразами, большую часть проповеди Эла не могла разобрать, о чем он, собственно, ведет речь. Квим, естественно, делал вид, что ему все понятно, так как не сомневался, что епископ не может ошибиться или оговориться. А маленький Грего даже не притворялся заинтересованным. Даже когда сестра Эсквесименто, известная своим острым взглядом и железной хваткой, проходила по рядам, Грего продолжал бесстрашно творить очередную пакость.

Сейчас он выковыривал заклепки из свинки передней пластиковой скамьи. Эла нервничала. Мальчик так силен! Обычный шестилетний ребенок не может просунуть отвертку под край вплавленной в скамью заклепки. Эла даже не была уверена, что сама может это сделать.

Если бы отец был здесь, он, конечно же, протянул бы свою длинную руку, осторожно отобрал у Грего отвертку и спросил бы шепотом: «Где ты ее взял?», а Грего смотрел бы на него своими большими невинными глазами. Позже, после мессы, все вернулись бы домой, и отец устроил бы Миро взбучку за то, что он бросает отвертки где попало. Он обзывал бы Миро страшными словами, винил его во всех несчастьях семьи, а Миро слушал бы и молчал. Эла занялась бы хлопотами по хозяйству, ужином. Квим уселся бы в углу, перебирая четки и бормоча свои бесполезные глупые молитвы. Ольядо, счастливчик, обладатель электронных глаз, просто выключил бы их или прокручивал бы какое-нибудь счастливое воспоминание, не обращая внимания на то, что творится вокруг. Квара молча забилась бы в угол. А маленький Грего стоял бы счастливый посреди комнаты, ухватив отца за штанину, и радостно слушал, как тот ругает Миро за его, Грего, проступки.

От этих воспоминаний Элу просто передернуло. Если бы все кончалось здесь, это еще можно было бы вынести. Но потом Миро уходил, они ели и…

Тонкая рука сестры Эсквесименто вылетела вперед, ногти впились в плечо Грего. В тот же миг мальчик выпустил отвертку, конечно, чтобы она грохнула об пол. Но сестра Эсквесименто не была дурой. Она быстро наклонилась и поймала отвертку свободной рукой. Грего ухмыльнулся. Ее лицо оказалось всего в нескольких дюймах от его колена. Эла поняла, что он задумал, протянула руку, чтобы остановить его… Но поздно — он резко вскинул ногу и попал коленом прямо по зубам сестры Эсквесименто. Монахиня вскрикнула от боли и отпустила плечо Грего, а он выдернул отвертку из ее рук. Прижав ладонь к разбитому рту, сестра Эсквесименто побежала вниз по проходу, а Грего вернулся к своей разрушительной деятельности.

«Отец умер, — напомнила себе Эла. Эти слова звучали для нее словно восхитительная музыка. — Отец умер, он мертв, но он все еще здесь. Он оставил нам свое страшное, омерзительное наследство. Яд, которым он отравил нас, все еще действует и со временем уничтожит всех нас. Когда он умер, его печень оказалась всего два дюйма длиной, а селезенку вообще не смогли найти. На их месте выросли непонятные опухоли. У этой болезни нет названия. Просто тело отца сошло с ума, отклонилось от чертежа, по которому созданы человеческие существа. И теперь болезнь живет в его детях. Нет, не в телах детей, а в душах. Мы родились, как и положено появляться на свет человеческим детям, мы даже выглядим как нормальные дети. Но каждый из нас в свое время потерял душу и получил подменыша, кривой, зловонный, омерзительный отросток души нашего дорогого отца. Может быть, все пошло бы по-другому, если бы мать хотя бы пыталась вмешаться. Но ей плевать на все, кроме ее микроскопов и генетически улучшенной овсянки, или чем еще она там у себя занимается».

— …Так называемый Голос Тех, Кого Нет! Но есть только один, кто может говорить от имени мертвых, и это Сакрадо Кристо…

Слова епископа Перегрино привлекли ее внимание. «Что это он говорит о Голосе Тех, Кого Нет? Откуда он мог узнать, что я обратилась с просьбой?..»

— …Закон требует, чтобы мы обращались с ним учтиво, но не требует веры! Не ищите правды в рассуждениях и гипотезах безбожников — она дана нам в учении Матери Нашей, Святой Церкви. И когда он пройдет среди вас, улыбайтесь ему, но заприте сердца свои и…

«Почему он всех предупреждает? До ближайшей католической планеты, Трондхейма, двадцать два года пути, и вряд ли у них есть свой Голос. Пройдут десятки лет, пока Голос доберется сюда, если он прилетит вообще». Она перегнулась через плечо Квары, чтобы спросить Квима — он-то наверняка слышал все до последнего слова.

— Что он сказал о Голосе? — прошептала Эла.

— Если бы ты внимательно слушала, то все бы знала сама.

— Если ты сейчас же не расскажешь, я тебя чем-нибудь заражу.

Квим ухмыльнулся, показывая, что не боится угроз. Но на самом деле он очень даже боялся, а потому сказал:

— Какой-то негодяй-недоверок пригласил сюда Голос. Давно, когда убили первого ксенолога. Голос приезжает сегодня днем, челнок уже в пути, и мэр поехала встречать его в космопорт.

Нет, это нечестно, она так не договаривалась. Компьютер не сказал, что Голос уже и пути. Он должен был прилететь через много лет и рассказать правду о чудовище, которое им приходилось называть отцом, о человеке, чья семья благословляла день его смерти. Правда пришла бы, словно луч света, она очистила бы ее, Элы, прошлое. Но отец слишком недавно умер. Нельзя Говорить о нем сейчас. «Его щупальца все еще тянутся из могилы к нам. Мы все привязаны к нему».

Проповедь кончилась, а за ней и сама месса. Эла крепко сжимала руку Грего, надеясь вовремя пресечь его попытки покуситься на чью-то книгу или сумку. Они с трудом проталкивались через толпу Хорошо хоть Квим на что-то годен — тащит Квару, которая всегда словно каменеет на людях. Ольядо способен сам о себе позаботиться: включил свои глаза и подмигивает всем этим пятнадцатилетним полудевственницам — развлекается, пугает. Эла бросила короткий взгляд на статуи ос Венерадос — ее давно умерших, наполовину святых бабушки и дедушки. «Ну как, гордитесь вы такими замечательными внуками?»

Грего ухмылялся во весь рот — ну как же, в его руке была зажата детская туфелька. Эла очень надеялась, что трофеи достался брату без борьбы. Она отобрала у него туфельку и положила ее на маленький алтарь, где — вечное свидетельство чуда Десколады — горели свечи. Кто бы ни был хозяином обуви, он сможет найти ее здесь.

Машина летела над поросшей травой равниной, простиравшейся от маленького космопорта до самого города. Мэр Босквинья была достаточно вежлива и приветлива. Она показывала гостю стада полуодомашненных кабр, местных млекопитающих, от которых получали только шерсть, так как их мясо не содержало питательных веществ, необходимых человеку.

— А свинксы едят их? — спросил Эндер.

Она подняла бровь.

— Мы не так много знаем о свинксах.

— Они живут в лесу. Но выходят ли на равнину?

Она пожала плечами.

— Фрамлингам сверху виднее.

Легкость, с которой губернатор употребила этот термин, на мгновение ошеломила Эндера. Но, конечно же, последняя книга Демосфена написана двадцать два года назад и давно разошлась по анзиблю по всем Ста Мирам. Утланнинг, фрамлинг, раман, варелез — теперь эти слова стали частью звездного и, пожалуй, уже успели несколько устареть.

А вот отсутствие интереса к свинксам сильно обеспокоило Эндера. Люди Лузитании не могли забыть о существовании свинксов, ведь именно из-за них вокруг города поставили ограду, за которую не мог выходить никто, кроме зенадорес. Нет, она не проявляла безразличия, она пыталась сменить тему, избежать разговора. Интересно почему — больно говорить о свинксах-убийцах или не доверяет фрамлингу Эндеру?

Они поднялись на вершину холма, Босквинья остановила машину, и та мягко опустилась на выставленные полозья. Прямо под ними широкая река прокладывала себе путь между зелеными холмами. Дальнюю возвышенность на той стороне реки покрывал лес, на самом берегу стоял маленький чистый городок — кирпичные и пластиковые дома с красными черепичными крышами. А рядом фермы, и узкие полоски полей тянутся до склона того холма, на котором стоят Эндер и Босквинья.

— Милагр, — сказала Босквинья. — На холме, выше всех, — собор. Епископ Перегрино просил свою паству быть вежливыми и помогать вам во всем.

По ее интонации Эндер понял, что епископ также назвал его опасным разносчиком агностицизма.

— Помогать мне во всем и молиться, чтобы Господь поразил меня громом. Так?

Босквинья улыбнулась:

— Господь являет для нас пример христианской терпимости. Мы полагаем, что город последует ему.

— Вы знаете, кто вызвал меня?

— Кто бы он ни был, он… достаточно скрытен.

— Вы ведь не только мэр, но и губернатор. У вас есть доступ к самой различной информации.

— Я знаю, что первый вызов был отменен, но, к сожалению, слишком поздно. Я также в курсе того, что за последнее время еще двое граждан обратились с просьбой к Голосам. Но вы должны понять, что большинство жителей города довольны своей религией и привыкли получать утешение от священников.

— Думаю, вы можете успокоить их. Мое занятие не имеет ничего общего с доктриной об утешении.

— Ваше любезное решение подарить нам скрику сделает нас достаточно популярным во всех городских барах, и, можете быть уверены, вы увидите их шкуры на многих модницах. Скоро осень.

— Я купил скрику вместе с кораблем. Мне она не нужна, и я вовсе не рассчитываю на какую-то особую благодарность. — Он посмотрел на жесткую, слегка напоминающую мех траву у своих ног. — Эта трава местная?

— И совершенно бесполезная. Мы ее даже на сено пустить не можем. Если ее срезать, она сохнет и к следующему дождю рассыпается в пыль. А внизу, на полях, у нас растет амарант, бархотник, наша ксенобиолог вывела особый сорт. Рис и пшеница здесь не приживаются, что ни делай, а вот амарант оказался таким жизнестойким, что нам приходится использовать гербициды, чтобы не дать ему распространиться.

— Зачем?

— Этот мир на карантине, Голос. Амарант так хорошо приспособлен к местной среде, что, дай ему волю, он вытеснил бы всю местную траву. Мы не должны переделывать Лузитанию. Наоборот, нам предписано вносить как можно меньше изменений.

— Людям, должно быть, приходятся тяжело.

— Внутри нашего мира, нашего города, мы свободны и наша жизнь — полна. А за оградой… Никто не хочет выходить за нее. Никто.

Она с трудом скрывала свои чувства. И Эндер понял, что страх перед свинксами успел глубоко укорениться в этом мире.

— Голос, я знаю, вы думаете, что мы боимся свинксов. Да, возможно, некоторые из нас действительно испытывают страх. Но то, что чувствует большинство, — это вовсе не испуг. Нет. Это ненависть. И гнев.

— Вы их никогда не видели.

— Вы должны знать, у нас погибли двое зенадорес. Я даже подозреваю, что первый, вызвавший вас, просил Говорить о смерти Пипо. Но известно ли вам, что обоих, Пипо и Либо, очень любили в городе? Особенно Либо. Он был очень добрым и щедрым человеком, и все мы искренне оплакивали его смерть. Невозможно понять, почему свинксы так поступили с ним. Дом Кристано, аббат ордена Фильос да Менте де Кристо, говорит, что им, наверное, неведома нравственность, а это может означать, что они звери, животные. Или что они еще не совершили грехопадения, не отведали запретного плода. — Она сухо улыбнулась. — Но это все теология. Вам неинтересно.

Эндер промолчал. Он уже привык, что почти все верующие убеждены: их священные истории ничего не значат для атеистов и иноверцев. Но Эндер вовсе не считал себя атеистом и понимал, что многие из священных историй воистину святы, но не мог объяснить это Босквинье. Да и не стоило. Ее мнение изменится со временем. Сейчас она подозревает его во всех смертных грехах, но ее можно привлечь на свою сторону. Хороший мэр должен видеть людей как они есть, а не судить их по тому, чем они кажутся.

Он решил сменить тему.

— Фильос да Менте де Кристо. Мой португальский очень плох, но эти слова переводятся как «Дети Разума Христова»?

— Это новый, ну, относительно новый орден, созданный всего четыреста лет назад по распоряжению Нашего Святого Отца, Папы…

— О, я знаю Детей Разума Христова, уважаемая мэр, я Говорил над могилой Сан-Анжело на планете Мокзетума в городе Кордова.

Она удивленно раскрыла глаза:

— Так, значит, это правда?

— Я слышал множество вариантов этой истории, мэр Босквинья. Один из них гласит, что перед самой кончиной дьявол все же овладел Сан-Анжело и тот пожелал, чтобы по нему отслужил свою дьявольскую службу язычник Хабладор де лос Муэртос.