Эндер Виггинс (№2) - Голос тех, кого нет

— И по-настоящему последнее, — сказал Человек — Жены вставили это, желая наказать вас за то, что пришлось столько мучиться с этим договором. Но мне кажется, для вас это не наказание, а награда. Поскольку нам запрещено отныне давать вам третью жизнь, то по заключении договора людям также запрещается давать третью жизнь братьям.

На секунду Эндер подумал, что это его освобождение, не придется делать то, от чего отказались Пипо и Либо.

— По заключении договора, — напомнил Человек, — ты будешь первым и последним из своих, кто вручит этот дар.

— Хотел бы я… — прошептал Эндер.

— Я знаю, чего ты хочешь, друг мой Голос, — кивнул Человек. — Тебе все время кажется, что это убийство. Но для меня… Когда брат получает право вступить в третью жизнь, и не как-нибудь, а отцом, он выбирает среди своих самого сильного соперника или самого близкого друга, чтобы тот вел его. Тебя. Голос, с тех пор, как я выучил звездный, как прочел «Королеву Улья» и «Гегемона», я ждал тебя. Я говорил много раз моему отцу, Корнерою: «Вот человек, единственный из всех людей, который поймет нас». Потом Корнерой сказал мне, когда прилетел корабль, что на борту ты и Королева Улья. И тогда я понял, что ты пришел, чтобы вести меня, если я справлюсь. Если буду достоин.

— Ты справился, Человек, — сказал Эндер.

— Здесь, — показал тот. — Видишь? Мы подписали договор, как это делают люди.

На последнем листе, в самом низу, стояло несколько еще более неуклюже нацарапанных слов.

— Человек, — громко прочел Эндер. Второго имени он разобрать не смог.

— Это настоящее имя Крикуньи, — объяснил Человек. — «Та, что глядит на звезды». Она не очень хорошо владеет палочкой для письма. Жены вообще редко пользуются орудиями, такую работу обычно делают братья. Она хотела, чтобы я назвал тебе ее имя. Она получила его, потому что всегда смотрела на небо. Крикунья говорит, что раньше не знала, а теперь знает: она ждала твоего прихода.

«Столько людей так надеялось на меня, — подумал Эндер. — А на самом деле все зависело от них. От Новиньи, Миро и Элы, позвавших меня сюда, от Человека и Крикуньи, глядящей на звезды. И даже от тех, кто боялся моего прихода».

У Червяка была чашечка с чернилами, а Календарь принес перо. Тоненькая палочка, конечно, из дерева, конец узкий и расщеплен, чуть выше кончика маленькая выемка, способная удержать капельку чернил. Ему пришлось пять раз обмакивать перо в чернильницу, чтобы написать свое имя.

— Пять, — обрадовался Стрела.

Эндер помнил, что пятерка считалась у свинксов магическим числом. Чистая случайность, но если им угодно считать это добрым предзнаменованием, что ж, тем лучше.

— Я отнесу договор губернатору и епископу, — сказал Эндер.

— Из всех документов в истории человечества — начала Кванда. Ей не пришлось договаривать фразу. Человек, Листоед и Мандачува осторожно завернули его в листья и передали не Эндеру, а Кванде. Эндер сразу же понял, что это значит. У свинксов еще была для него работа, его руки следовало оставить свободными.

— По обычаям людей договор заключен, — сказал Человек. — Теперь ты должен закрепить его по обычаям малышей.

— Может быть, подписи достаточно? — с надеждой спросил его Эндер.

— Начиная с сегодняшнего дня подписи будет достаточно, — подтвердил Человек, — если рука, подписавшая этот договор, сделает то, что должно.

— Тогда хорошо, — кивнул Эндер. — Я обещал тебе.

Человек протянул руку и будто провел черту от горла до пояса Эндера.

— Слово брата не только на устах его, — пропел он. — Слово брата — вся его жизнь. — Он повернулся к другим свинксам. — Дайте мне поговорить с моим отцом, прежде чем я встану рядом с ним последний раз.

Двое незнакомых братьев, державших в руках короткие палочки, выступили вперед, вместе с Человеком подошли к дереву Корнероя и принялись колотить по нему палочками и петь на языке отцов. Почти сразу же ствол раскрылся. Дерево было еще совсем молодым (ствол ненамного толще тела человека), свинкс с большим трудом втиснулся в отверстие, но все же прошел. Ствол захлопнулся снова. Барабанщики изменили ритм, но не прекратили работы.

Эндер услышал голос Джейн:

— Я слышу, как звук ударов резонирует и изменяется внутри дерева, — прошептала она. — Дерево медленно переделывает звук, превращает его в речь.

Остальные свинксы уже принялись за работу — расчищали от капима площадку для дерева Человека. Эндер заметил: место выбрано так, чтобы со стороны ограды, от ворот, казалось, что Корнерой стоит по левую руку, а Человек — по правую. Выдергивать капим с корнем — тяжелая работа для свинкса. Вскоре Квим пошел помогать им, а за ним Ольядо, Кванда и Эла.

Чтобы освободить руки, Кванда дала Новинье подержать договор. Новинья подошла к Эндеру встала перед ним, смерила его внимательным взглядом.

— Вы подписали его «Эндер Виггин», — сказала она. — Эндер.

Это имя звучало грубо даже для его собственного слуха. Слишком часто он встречал его в качестве эпитета.

— Я много старше, чем выгляжу, — ответил Эндер. — Я был известен под этим именем, когда разнес в клочья родную планету жукеров. Возможно, то, что это имя стоит на первом договоре, заключенном между людьми и раман, несколько изменит его значение.

— Эндер, — прошептала она и потянулась к нему. Пакет с договором все еще зажат в руках — тяжелый, там ведь и «Королева Улья», и «Гегемон», если не считать всего, что написано на обороте. — Я никогда не ходила на исповедь к священникам. Потому что знала: они станут презирать меня за мой грех. Но когда сегодня ты перечислял все мои прегрешения, я могла вынести это, потому что не сомневалась: ты не презираешь меня. Я только не могла понять почему. До этой минуты.

— Да уж, мне как-то неловко презирать людей за совершенные ими ошибки, — кивнул он. — Я еще не нашел ни одного преступления, про которое не мог бы сказать: «Я сделал нечто худшее».

— Все эти годы ты в одиночку нес весь груз вины человечества.

— Да, но ничего мистического в этом нет, — отозвался он. — Мне всегда казалось, это что-то вроде каиновой печати. Почти нет друзей, зато и вреда никто причинить не может.

Площадка уже очищена. Мандачува повернулся к свинксам, барабанящим по стволу, и что-то сказал на древесном языке. Ритм снова изменился, по стволу пробежала трещина. Человек выскользнул из отверстия, словно новорожденный из лона матери, и прошел на середину расчищенной площадки. Мандачува и Листоед вручили ему по ножу. Принимая ножи, Человек обратился к ним по-португальски, чтобы люди тоже поняли и объявление приобрело большую силу:

— Я объяснил Крикунье, что вы потеряли право на третью жизнь из-за страшного недоразумения — Пипо и Либо не поняли вас. Она сказала, что, прежде чем пройдет полная рука дней, вы оба подниметесь к солнцу.

Листоед и Мандачува опустили рукоятки ножей, легко коснулись живота Человека и отступили к краю площадки.

Человек протянул Эндеру оба ножа, сделанных из тонкого дерева. Эндер не мог представить себе орудие, которым можно было бы так отполировать дерево, сделать нож таким острым и одновременно прочным. Но, конечно же, никакой инструмент не касался этого ножа. Этих ножей. Они вышли острыми и завершенными из сердца живого дерева. Лучший подарок для брата, уходящего в свою третью, последнюю жизнь.

Одно дело — понимать умом, что Человек на самом деле не умрет. Другое — заставить себя поверить в это. Сначала Эндер просто не мог взять ножи. Вместо этого он взял Человека за запястья.

— Для тебя это вовсе не смерть. Но для меня… Я увидел тебя впервые только вчера, а сегодня я уже знаю, что ты мой брат, так твердо, как будто моим отцом тоже был Корнерой. И все же, когда поднимется солнце, я уже не смогу говорить с тобой. Для меня это смерть, Человек, чем бы это ни было для тебя.

— Приходи и сиди в моей тени, — ответил тот, — смотри на солнце сквозь мою листву, обопрись на мой ствол. И еще. Добавь к «Королеве Улья» и «Гегемону» еще одну историю. Так и назови ее — «История Человека». Расскажи всем людям, как я был зачат на ветвях дерева моего отца, как родился во мраке и питался плотью моей матери. Расскажи им, как я оставил за спиной темноту своей первой жизни и вступил в сумрак второй, чтобы учиться речи у жен, чтобы получать те чудесные знания, что принесли нам Либо, Миро, Кванда. Расскажи им, как в последний день моей второй жизни мой брат прилетел с той стороны неба и как мы заключили договор и сделали людей и свинксов одним племенем. Не просто людьми и свинксами, а народом раман. А потом мой брат открыл мне путь в третью жизнь, в царство света, чтобы я мог подняться к небу и дать жизнь десяткам тысяч детей, прежде чем умру.

— Я расскажу им, — кивнул Эндер.

— Тогда я воистину буду жить вечно.

Эндер взял ножи. Человек лег на землю.

— Ольядо, — приказала Новинья. — Квим. Идите к воротам. Эла, ты тоже.

— Я буду смотреть на это, мама, — ответила Эла. — Я ученый.

— Ты забыла, что такое мои глаза, — сказал Ольядо. — Я записываю все. И мы сможем показать людям, где бы они ни находились, что договор был заключен и подписан. И мы сможем показать свинксам, что Голос закрепил свою подпись на договоре согласно их обычаям.

— И я тоже никуда не пойду, — добавил Квим. — Даже Святая Дева стояла у подножия креста.

— Вы можете остаться, — тихо сказала Новинья. И осталась сама.

Рот Человека был набит капимом, но он почти не жевал его. Не двигал челюстями.

— Больше, — попросил Эндер. — Чтобы ты ничего не чувствовал.

— Это неправильно, — возразил ему Мандачува. — Это последние минуты его второй жизни. Хорошо нужно ощутить сейчас немного телесной боли, чтобы вспоминать об этом потом, в третьей жизни, за пределами всякой боли.

Мандачува и Листоед показали Эндеру, где и как нужно резать. Они сказали, что работать следует быстро, их руки тянулись к дымящемуся телу, чтобы помочь Эндеру разобраться, какой орган куда помещать. Руки Эндера двигались точно и уверенно, без дрожи, и, хотя не мог поднять голову и даже на мгновение оторваться от дела, он знал, что поверх кровавой массы глаза Человека следят за ним, смотрят на него и наполнены благодарностью и любовью, и болью… и пустотой.

Это случилось под его руками, так быстро, что они даже могли видеть, как Человек растет. Не сколько крупных органов задрожали, из них в землю ударили корни, от одной части тела к другой мгновенно потянулись тонкие щупальца, глаза Человека расширились, и из позвоночника в небо взлетел росток, маленький, зеленый. Три листа, четыре…

И все остановилось. Тело свинкса умерло. Последние его силы ушли на то, чтобы создать дерево, чьи корни тянулись теперь из позвоночника Человека. Эндер видел отростки и щупальца, соединяющие новое тело. Память, душа Человека перетекли теперь в клетки маленького саженца. Все свершилось. Началась его третья жизнь. И когда близким уже утром над холмами поднимется солнце, его листья в первый раз попробуют вкус света.

Остальные свинксы радовались, некоторые даже танцевали. Мандачува и Листоед вынули ножи из рук Эндера и вонзили в землю по обе стороны головы Человека. Эндер не мог заставить себя присоединиться к их празднику, к их радости. Он был весь покрыт свежей кровью, и запах ее заполонил его сознание. На четвереньках он пополз вверх по склону холма — прочь от тела, куда-нибудь, где он сможет не видеть его. Новинья пошла следом за ним. Все они были до предела измотаны событиями, переживаниями, жестокой работой этой ночи. Никто ничего не говорил, никто не и силах был что-либо делать. Все просто рухнули в густой капим. Лежали, положив головы друг на друга, пытались найти облегчение во сне, а свинксы продолжали свой танец, поднимаясь вверх по склону, в лес, домой.

Босквинья и епископ Перегрино проснулись еще до восхода и вместе отправились к воротам — хотели видеть, как вернется из леса Голос. Они прождали там минут десять, пока не заметили какое-то движение, не на краю леса, а у самой ограды. Сонный мальчик опорожнял в кусты свой мочевой пузырь.

— Ольядо, — окликнула мэр.

Мальчик повернулся, заметил их, помахал рукой, потом торопливо застегнул штаны и отправился будить остальных, спавших в высокой траве. Босквинья и епископ открыли ворота и вышли им навстречу.

— Глупо, не правда ли? — сказала Босквинья. — Но именно теперь я поняла, что мы восстали по-настоящему. Когда мы с вами вышли за ограду.

— Почему они провели эту ночь на склоне? — поинтересовался епископ Перегрино. — Ворота были открыты, они могли спокойно отправиться домой.

Босквинья быстрым взглядом обвела приближающуюся группу. Кванда и Эла идут рука об руку, как и следует сестрам. Ольядо и Квим. Новинья. И, вот он где, да, Голос неподвижно сидит на земле. Новинья рядом с ним. Стоит, положив руки ему на плечи. Все смотрят выжидающе, ничего не говорят. Наконец Голос поднял голову:

— Мы заключили договор. Хороший договор.

Новинья протянула им что-то завернутое в листья.

— Они записали все. Вы должны подписать.

Босквинья взяла у нее пакет.

— Все файлы восстановлены еще до полуночи, — сказала она. — Причем не только те, что мы успели спасти, отправив в качестве посланий. Кем бы ни был ваш друг, Голос, он чертовски здорово работает.

— Это она, — ответил Эндер. — Ее зовут Джейн.

Теперь епископ и Босквинья наконец заметили, что лежит на небольшой, расчищенной от трапы площадке чуть ниже по склону от того места, где спали Голос и его друзья. Теперь они поняли, откуда взялись темные полосы на руках Голоса, такие же темные пятна — брызги — на его лице.

— Я бы предпочла обойтись без договора, — начала Босквинья, — чем получить соглашение, ради которого вам пришлось убивать.

— Вы слишком поспешно судите, — остановил ее епископ Перегрино. — Похоже, сегодня ночью произошло нечто большее, чем мы способны увидеть на первый взгляд.

— Вы очень мудры, отец Перегрино, — тихо сказал Голос.

— Я могу объяснить вам, если хотите, — вступила Кванда. — Мы с Элой все видели и поняли.

— Это было как святое причастие, — добавил Ольядо.

Босквинья непонимающе уставилась на Новинью.

— Вы позволили ему смотреть?

Ольядо постучал по своим глазам.

— Когда-нибудь все смогут увидеть это моими глазами.

— Это вовсе не смерть, — спокойно и окончательно определил Квим. — Это воскресение.

Епископ подошел к искалеченному телу и осторожно коснулся рукой маленького зеленого саженца, поднимающегося из грудной клетки.

— Его зовут Человек, — сообщил Голос.

— Это также и ваше имя, — очень тихо отозвался епископ. Он повернулся и посмотрел на овечек своей маленькой паствы, на людей, которые сделали для человечества шаг вперед, шаг, на который никто не осмеливался раньше. «Кто я такой, — подумал епископ Перегрино, — пастырь или самая тупая и беспомощная из овец?» И вслух произнес: — Друзья мои, пойдемте. Пойдемте все со мной в собор. Скоро колокола зазвонят к утренней мессе.

Дети собрались и приготовились идти. Новинья тоже сделала несколько шагов к воротам, но остановилась и посмотрела на Эндера. В ее глазах светилась безмолвная просьба.

— Сейчас, — ответил он. — Через минуту.

Она тоже последовала за епископом через ворота, вверх по склону холма, в собор.

Месса едва успела начаться, когда епископ увидел, что в двери собора входит Голос. Он остановился на мгновение, потом отыскал глазами Новинью и ее семью. Всего несколько длинных, уверенных шагов — и он уже сидит рядом с ней. На том самом месте, где усаживался Маркано в те редкие дни, когда его удавалось затащить на утреннюю мессу.

Потом внимание епископа снова было поглощено делами его сана, через несколько минут, когда Перегрино опять взглянул в ту сторону, он увидел, что рядом с Голосом сидит Грего. Перегрино подумал об условиях договора — девочки все ему очень подробно и хорошо объяснили. О значении смерти свинкса по имени Человек, а до него — о смертях Пипо и Либо. Теперь все становилось ясным, куски головоломки начали сходиться, образуя картину. Молодой человек по имени Миро лежит парализованный в своем доме, а его сестра Кванда ухаживает за ним. Новинья, некогда потерянная, вернулась, нашлась. Ограда… ее темная тень так долго лежала на душах и разуме тех, кому пришлось жить в ее пределах! Теперь это чудовище мертво, неподвижно, безобидно, даже невидимо. Перестало существовать.

Это было чудо. Хлеб, превращавшийся в его руках в плоть Христову. Как неожиданно мы понимаем, что в нас есть частичка плоти Господней, — в тот самый час, когда тверже всего уверенность, что мы сотворены только из грязи и глины.

18. КОРОЛЕВА УЛЬЯ

Эволюция не дала его матери ни канала, чтобы рожать, ни груди, чтобы кормить. А потому маленькое существо, которое позже получит имя Человек, не могло покинуть чрево своей матери иначе, как пользуясь зубами. Он и его маленькие родичи поглотили ее тело. Человек был самым сильным и подвижным, он успевал съесть больше всех, а потому стал еще сильнее. Человек жил в полной темноте. Когда его мать исчезла, стало нечего есть, кроме сладкого сока, который тек по поверхности его мира. Он еще не знал, что вертикальная плоскость на самом деле не плоскость, а стены дупла огромного пустотелого дерева и что жидкость, которую он пил, сок этого дерева. Не знал он также, что теплые существа много больше его самого — это старшие свинксы, уже почти готовые покинуть темноту дерева, а копошившиеся рядом малыши — его младшие братья, появившиеся на свет несколько позже его. Его занимали только три вещи: еда, движение и возможность видеть свет. Время от времени вместе с ритмом, которого он пока еще не мог понять, внезапный свет приходил во тьму. Да, каждый раз все начиналось со звука, источник которого он не мог обнаружить. Потом дерево начинало дрожать, сок больше не тек из щелей — вся энергия дерева уходила на то, чтобы изменить строение ствола, раздвинуть древесину и кору и пропустить внутрь поток света. Когда в мире появлялся свет. Человек тут же терял чувство направления и снова начинал слепо тыкаться в стены, пытаясь найти сладкую жидкость.

И наконец пришел день (в то время почти все теплые создания уступали ему в размерах и ни одно не было больше его), когда Человек оказался достаточно сильным и быстрым. Он добрался до отверстия, прежде чем оно захлопнулось, перекинул свое тело через край смыкающейся щели и впервые в жизни ощутил мягким брюхом жесткую, шершавую кору дерева. Он почти не заметил этой новой боли — свет ошеломил его. Свет был всюду и вовсе не серый, как раньше, а ярко-желтый и еще зеленый. Много секунд, несколько минут, Человек не мог оторваться от этого зрелища. Потом снова почувствовал голод, но здесь, на внешней стороне материнского дерева, сок тек только в складках коры, откуда его много труднее добыть. Внутри все существа были маленькими, и их легко было оттолкнуть с дороги, а здесь осе большие, и Человеку не удалось пробиться к лучшим местам кормежки. Новые вещи, новый мир, новая жизнь — он боялся ее. Позже, когда он научится говорить, он вспомнит свое путешествие из мрака к свету и назовет его переходом от первой жизни ко второй, от жизни в полной темноте к жизни в сумерках.

Голос Тех, Кого Нет. «История Человека».

Миро решил покинуть Лузитанию. Взять корабль Голоса и все-таки отправиться на Трондхейм. Возможно, на суде ему удастся убедить людей Ста Миров не начинать войну против Лузитании. В худшем случае он станет мучеником. Его будут помнить, его история разбудит многих, он поможет своим. Хоть так. Что бы с ним там ни случилось, хуже, чем здесь, не будет.

В первые несколько дней после того, как он перелез через ограду, Миро быстро поправлялся. К рукам и ногам вернулась чувствительность, он научился немного управлять ими. Достаточно хорошо, чтобы ходить качающимися, неуверенными шагами, как старик, чтобы самостоятельно двигать кистями рук, чтобы покончить с этим унижением — уткой. Но потом прогресс замедлился, а спустя еще пару дней и вовсе прекратился.

— Вот оно, — сказал тогда доктор Навьо. — Мы добрались до уровня необратимых повреждений. Тебе страшно повезло, Миро, ты можешь ходить, способен говорить. Ты остался целым человеком. Ты ограничен в своих возможностях примерно так же, как очень здоровый столетний старик. Я бы куда с большим удовольствием заявил тебе, что твое тело скоро станет таким, каким было до того, как ты полез на ограду, что к тебе вернутся сила и координация двадцатилетнего. Но я безумно счастлив, что мне не придется говорить тебе, что ты останешься на всю жизнь прикован к постели — к пеленкам и кормлению с ложечки, к тихой музыке и мыслям о том, куда подевалось твое тело.

«Ну что ж, — думал Миро, — я благодарен. Мои пальцы сжаты в бесполезные кулаки, мой голос звучит хрипло и невнятно, я сам не могу разобрать слова. Я так рад, что я совсем как столетний старик. Я с удовольствием проживу столетним еще восемьдесят лет».

Как только стало ясно, что Миро не нуждается в постоянном уходе, семья разбежалась по своим делам. То, что происходило в эти дни, было слишком важным и увлекательным, чтобы неотрывно сидеть с искалеченным сыном, братом, другом. Он все прекрасно понимал и не хотел, чтобы они сидели с ним дома. Он желал быть с ними, но там. Работа ждала его. Наконец-то ограда снесена, отменены законы. Теперь можно задавать свинксам вопросы, которые так долго мучили его.

Сначала он пытался работать с помощью Кванды. Она приходила к нему каждое утро и каждый вечер и писала свои отчеты на терминале, установленном в передней дома семьи Рибейра. Миро внимательно читал доклады, задавал вопросы, выслушивал рассказы, а она тщательно запоминала, что он хотел бы спросить у свинксов. Через несколько дней такого обмена он заметил, что хотя каждый вечер Кванда и приносит ответы на вопросы, но тем дело и ограничивается. Она не пробует разобраться, уточнить значения, ведь ее мысли заняты собственной программой. А потому Миро перестал диктовать ей свои вопросы и соображения. Солгал, сказав, что куда больше заинтересован тем, что делает она, что ее направление важнее.

А на самом деле он просто не хотел видеть Кванду. Открытие, что она его сестра, принесло страшную боль, но Миро не сомневался: если бы решал он один, то плюнул бы на все табу, взял ее в жены и ушел в лес жить со свинксами, если бы возникла такая нужда. Но Кванда была верующей и принадлежала общине. Она не могла заставить себя нарушить этот, по ее мнению, универсальный закон. Она горевала, когда поняла, что Миро — ее брат, но сделала все, чтобы забыть поцелуи, шепот, обещания, шутки, смех, прикосновение руки…

Лучше бы ему тоже забыть. Только он не мог. При каждой встрече ее сдержанность заставляла его страдать. Она была так вежлива, так добра Он ее брат, калека, она всегда будет ласкова с ним. Но любовь ушла.

Невыносимое сравнение — Кванда и мама. Новинья любила своего мужчину, продолжала любить, несмотря на все барьеры, отделявшие их друг от друга. Но возлюбленный матери был человеком, а не беспомощным полутрупом.

А потому Миро сидел дома и изучал отчеты о работе всех подряд. Как мучительно было понимать, что они делают, и знать, что не можешь присоединиться к ним. Но так все же лучше, чем просто слоняться по дому, смотреть бессмысленные фильмы по видео или слушать музыку. Он мог печатать — медленно, тщательно прицеливаясь всей рукой так, чтобы самый жесткий из его непослушных пальцев, средний, точно попадал на нужную клавишу. Миро был слишком неуклюж, чтобы набирать что-то путное, так даже записки не пошлешь, но его умения хватало, чтобы вызывать на экран чужие файлы и читать. Он был способен поддерживать хоть какую-то связь с прежним делом жизни. Ворота открылись, наступил расцвет лузитанской ксенологии.

Кванда вместе со свинксами составляла полный словарь мужского языка и языка жен, а заодно разбиралась с фонетикой, грамматической структурой и орфографией, чтобы сразу же создавать письменность. Кванде помогал Квим. Миро знал, что у того свои цели: мальчик хотел стать миссионером, отправиться к свинксам других племен и принести им Слово Божие. Прежде чем они получат «Королеву Улья» и «Гегемона», он собирался перевести хотя бы часть Библии и говорить со свинксами на их языке. Вся эта работа по фиксации языка и культуры свинксов была очень нужной и важной — сохранить прошлое, подготовиться к общению с другими племенами, но Миро знал, что с ней бы прекрасно справились ученые Дома Кристано. Люди в монашеских одеждах теперь часто появлялись среди свинксов, спокойно задавали вопросы, четко и подробно отвечали на то, что спрашивали у них. Миро считал, что Кванда позволила себе расслабиться.

Настоящим делом, по крайней мере в понимании Миро, занимались Эндер и несколько лучших техников из хозяйства мэра Босквиньи. Сейчас они тянули водопровод от реки до поляны материнского дерева. Свинксы очень нуждались в воде. Они электрифицировали лес и учили свинксов, как обращаться с терминалами. Одновременно они преподавали свинксам элементарные приемы сельского хозяйства и пытались приручить кабр, чтобы свинксы получили средство передвижения и тягловую силу. Страшная путаница, разные уровни технологии порой плохо состыковывались друг с другом, но Эндер говорил (он обсуждал эту проблему с Миро), что хочет, чтобы свинксы получили от договора немедленные, ощутимые, оглушительные результаты. Водопровод, терминал с голографическим экраном, связь с компьютером, позволяющая прочесть все, что есть в библиотеке, электрический свет по ночам. Но все это магия, все напрямую зависит от людей. Одновременно он хотел сохранить их общество самодостаточным, развивающимся, подвижным. Белый свет среди ночи, слух о котором поползет по соседним племенам, превратится в миф, очень поможет, но это всего лишь пропаганда. Настоящие перемены принесут деревянный плуг, коса, борона, зерна амаранта. И десятикратный рост населения. Повсюду. Ибо все это так просто передать — две пригоршни зерен в мешке из шкуры кабры да заложенное в памяти знание, как с ними обращаться.

Миро очень хотелось стать частью этого. Но что хорошего могут сделать его неуклюжие руки на полях амаранта? Он даже не способен сидеть в тенечке и прясть шерсть кабры. Он даже не может учить других, ибо никто не разберет его речь.

Эла, не поднимая головы, работала над передел кой земных растений, насекомых и мелких животных — над созданием новых видов, способных сопротивляться Десколаде и даже нейтрализовать ее. Мать время от времени помогала ей советами. На большее ее не хватало, она занималась самым важным, самым секретным проектом.

Это Эндер пришел к Миро и рассказал ему то, что знали только его родные да Кванда. Королева Улья не погибла, она вернется к жизни, как только Новинья найдет способ защитить ее от Десколады. Ее и всех жукеров, которые родятся от нее. Да, как только все будет готово, Королева Улья воскреснет.

И частью этого Миро не станет тоже. Впервые люди и две расы чужаков живут вместе, как раман, на одной планете, и Миро не принадлежит всему этому. Он теперь меньше человек, чем свинксы. Он не может говорить и работать руками и вполовину так хорошо, как они. Он перестал быть существом, владеющим речью и орудиями. Теперь он варелез. Они содержат его, как игрушку, как бесполезное домашнее животное.

Он хотел уйти. А еще лучше — исчезнуть, избавиться от всех, даже от себя.

Но не сейчас. Не сразу. Появилась новая проблема, о которой знал только он и которую мог решить только он, Миро. Его терминал вел себя очень странно.

Он заметил это в ту первую неделю, когда только оправился от полного паралича. Просматривал некоторые файлы Кванды и вдруг сообразил, что, не принимая для этого никаких мер, почему-то залез в раздел «совершенно секретно». Там стояло несколько слоев защиты, да он и паролей не знал, и все же элементарная команда открыла ему записи. Ее предположения о характере эволюции свинксов, о том, каким могло быть их общество до Десколады. Всего две недели назад она обязательно обсудила бы свои выкладки с Миро. Теперь же она не сказала ему ни слова, а записи загнала в «совершенно секретно».

Миро не сказал, что вломился в ее файлы, но как-то раз повернул разговор на эту тему. Кванда говорила довольно охотно, делилась выводами. Почти как в старые времена. Только Миро стеснялся своего скрипучего, невнятного голоса, а потому большую часть мнений оставлял при себе. Просто слушал ее и даже не возражал там, где следовало бы. И все же проникновение в ее файлы позволило ему узнать, чем Кванда интересуется на самом деле.

Но как он до них добрался?

Это происходило снова и снова. Рабочие записи Элы, матери, Дома Кристано. Когда свинксы получили свой терминал и принялись играть с ним, Миро обнаружил, что может наблюдать за ними по системе «эхо». Он в жизни не видел, чтобы компьютер использовал такую. Теперь он следил за всей их компьютерной деятельностью и мог подсказывать им, поправлять, хоть немного, да помогать им. Миро получал массу удовольствия, пытаясь угадать, что именно хотят в очередной раз учинить свинксы, и тайком, незаметно подталкивал их. Да, но каким образом он получил доступ ко всем этим, неортодоксальным возможностям?

А еще терминал учился, приспосабливался к нему. Миро уже не нужно было загонять в машину длинные последовательности кодов. Несколько знаков — и компьютер уже выполняет приказ. Пришел день, когда ему даже не потребовалось всерьез входить. Он коснулся панели управления — и на терминале появился список его обычных занятий, а сбоку побежала стрелка. Теперь простое прикосновение к ключу немедленно вводило в действие нужную программу, обходя десятки формальностей и избавляя Миро от болезненной необходимости набивать одним пальцем сложные слова.

Сначала он думал, что это Ольядо придумал для него новую программу или кто-то из хозяйства мэра. Но Ольядо только удивленно посмотрел на самостоятельно работающий терминал, сказал «Бакана». «Класс». И ушел. А обращение Миро к Босквинье не дошло до адресата. Вместо мэра к нему пришел Голос Тех, Кого Нет.

— Значит, твой терминал помогает тебе?

Миро не ответил. Был слишком занят, соображая, зачем мэру посылать к нему Голос.