Захватив после этого еще несколько южнорусских городов и овладев Крымом, Батый отвел свою орду на отдых и пополнение и только в конце следующего года смог приступить к осаде последней русской твердыни, древнего Киева,– «матери городов русских». Татары сосредоточили вокруг него огромное войско, под командованием самых славных ордынских военачальников – Субедея и Бурундая. Летописец пишет, что в осажденном Киеве люди не слышали друг друга от скрипа татарских телег, рева верблюдов и ржания коней. Десятки осадных машин днем и ночью метали в город огромные камни и толстые, как колья, стрелы, обвязанные горящей паклей; тяжелые тараны били в ворота и в стены, приступ следовал за приступом. Но защитники города, не зная отдыха и не жалея жизней, секлись с татарами на стенах, тушили пожары, заделывали проломы и сами бросались на вылазки.
Только после длительной осады, шестого декабря 1240 года, через проломы в стенах татары ворвались в Киев, но все его стотысячное население продолжало резаться с ними на улицах, отчаянно защищая каждый дом, каждую пядь земли. Этой героической обороной руководил талантливый и бесстрашный воевода Дмитро,
–наместник галицкого князя, которому принадлежал тогда Киев. Когда его, тяжело раненного, привели в шатер Батыя, последний, из уважения к его исключительной доблести, вопреки татарскому обычаю, велел сохранить ему жизнь. Видимо, хотел возвратить и меч, во когда спросил своего пленника – что он в этом случае будет делать, последний не задумываясь ответил: «Я снова подыму этот меч против тебя, хан!»
Большая часть уцелевшего киевского населения была перебита или уведена в рабство, а сам златоглавый Киев, Насчитывавший около шестисот церквей и по величине соперничавший с Константинополем, был разграблен, разрушен и предан огню. Но и здесь татары пощадили монастыри и каменные церкви,– деревянные, конечно, погибли в пламени общих пожаров.
Опустошив после этого Галицко-Волынское княжество, орда Батыя вторгнулась в Польшу и в Венгрию. Но к этому времени она была уже значительно ослаблена, ибо долгое и мужественное сопротивление Руси причинило ей огромные потери. Разумеется, столь упорно сражаясь с татарами, русский народ не ставил себе задачей спасение западных стран. Он защищал свои домашние очаги и независимость родной земли, ни о чем ином, вероятно, не помышляя, но все же именно русскому народу Западная Европа была обязана своим спасением.
По плану Чингисхана, этот завоевательный поход его непобедимых полчищ должен был закончиться на берегах Атлантического океана, после покорения всей Европы. И несомненно, этот план увенчался бы полным успехом, если бы непредвиденно стойкое сопротивление Руси не задержало орду на четыре с лишним года и не обескровило ее настолько, что от дальнейшего продвижения на запад пришлось отказаться. К тому же многие русские земли, хотя внешне и покорились, еще продолжали вести с поработителями ожесточенную борьбу партизанского типа. Она была особенно сильна в обширном Черниговском княжестве, где ее возглавлял князь Андрей Мстиславич, двоюродный брат святого Михаила, в конце концов схваченный и казненный татарами.
Правда, несколько лет спустя Батый предпринял новый поход на Европу, но она получила время подготовиться к отпору, что, впрочем, не помешало татарам дойти до берегов Адриатического моря. Однако из-под стен Венеции они повернули обратно, и если для этого у них были свои внутренние, чисто политические причины, то была, несомненно, и одна стратегическая: слишком рискованно было продолжать завоевание Европы, имея за спиной такого грозного противника, как Русь, хотя бы и поверженная.
* * *
Из всех крупных русских городов от Батыева нашествия не пострадали только Великий Новгород и Псков,– до них татары не дошли нескольких десятков верст, хотя и обязали их платить дань. Все остальные важнейшие жизненные центры Русской земли – города Киев, Чернигов, Владимир, Суздаль, Рязань, Переяславль, Ростов, Ярославль, Муром, Москва и множество других,– были совершенно разрушены. За небольшими исключениями их приходилось не восстанавливать, а строить наново. И это требовало огромных усилий и жертв, тем более трудных, что в борьбе с татарами страна обезлюдела, благосостояние ее было в корне подорвано, победители наложили па уцелевшее население тяжелую дань, а княжеские раздоры и междоусобия не прекращались даже и под ханской властью.
Однако, в начале второй четверти XIV века в беспросветной тьме, нависшей над Русью, занимаются первые проблески рассвета: умный и напористый хозяин незначительного тогда Московского удела, князь Иван Данилович, прозванный Калитой, всеми правдами, а более неправдами, получает от золотоордынского хана Узбека ярлык на великое княжение, переносит из Владимира в Москву кафедру главы русской Церкви, митрополита Феогноста, и с его помощью начинает объединять вокруг Москвы русские земли, раздробленные на множество удельных, фактически самостоятельных княжеств. Весьма важным и благоприятным для Руси обстоятельством было то, что Иван Данилович сумел добиться права самому собирать в своем княжестве дань, которую нужно было выплачивать победителям. Вслед за ним получили это право и другие крупные князья. До этого дань собирали особые татарские уполномоченные – баскаки, и их наезды на Русь всегда сопровождались злоупотреблениями и насилиями. На баскаков управы не было: по положению, определенному Для них еще Чингисханом, они стояли выше князей и военачальников, имели право вмешиваться во внутренние дела побежденной страны, творить в ней суд и расправу, отчитываясь в своих действиях только перед великим ханом.
Новая система сбора дани не только избавляла Русь от этого зла, но и давала великому князю возможность удержать в своих руках часть собранных средств. Он их употреблял на укрепление мощи своего княжества и на его расширение: некоторые соседние уделы он просто покупал у их владельцев.
Таким образом, Иван Калита, каковы бы ни были его нравственные качества, в истории Руси является первым искусным зодчим, начавшим из феодальных «кирпичей» строить то грандиозное здание, которое впоследствии превратилось в великое Российское государство.
*Многие города, напр. Сновск, Орогош, Хоробр, Брягин и др., вообще не были восстановлены и навсегда исчезли после татарского нашествия.
** Калита – означает кошель, денежная сума.
***Ярлык – грамота, ханский указ.
* * *
Как уже было отмечено, в числе дотла разрушенных русских городов находился и Чернигов, бывший столицей огромного княжества, по занимаемой площади, богатству и количеству городов, в ту пору самого крупного на Руси. Последним его государем был великий князь Михаил Всеволодович, в 1246 году зверски убитый в ставке хана Батыя и причисленный православной Церковью к лику святых мучеников.
Стоит отметить, что, вопреки весьма распространенному мнению, он был казнен вовсе не за отказ изменить своей вере. Никто его к этому не принуждал: татары отнюдь не были религиозными фанатиками, отличаясь, наоборот, полнейшей терпимостью и даже уважением к чужим верованьям. Они не только не стремились отвратить русских от православия, но и своим не возбраняли принимать его. Достаточно вспомнить, что старший сын Батыя, хан Сартак, и его жена были православными: почти несомненно был им и дядя Батыя Чагатай – второй сын Чингисхана; мурза Чет, в крещении Захарий, отпущенный из Орды великим ханом Узбеком к Ивану Калите, на свои средства выстроил знаменитый Ипатьевский монастырь. Несколько крестившихся татар были причислены русской Церковью к лику святых. Таков, например, святой Петр Ордынский, племянник Батыя, умерший в Ростове монахом в 1290 году. Святой Петр, мученик Казанский, тоже был татарином. Память первого из них празднуется 30 июня, второго – 24 марта. Были и другие.
В силу таких порядков на совесть князя Михаила Всеволодовича в Орде никто не посягал. Но при приближении к ханскому трону татарский обычай от всех иностранцев требовал соблюдения особого, унизительного ритуала: нужно было проходить между «очистительными» кострами, подвергаться окуриванию дымом из особых кадильниц, согнувшись проходить, а иногда и проползать под низко натянутой веревкой и разговаривать с ханом, стоя на коленях. Исключений не делали ни для кого. Из всех русских и нерусских князей, послов и папских легатов, являвшихся в Орду, один лить князь Михаил Черниговский наотрез отказался выполнить эти требования и предпочел смерть унижению, – так же как находившийся при нем и разделивший его участь боярин Феодор (От него идет дворянский род Зюзиных ), но даже Батый, взбешенный непреклонностью русского князя и уже отдавший приказ его немедленно казнить, не отказал ему в желании причаститься перед смертью у православного священника. И только после этого ханские телохранители повергли гордого черниговского князя на землю и затоптали его ногами.
* Целый ряд исторически несомненные фактов свидетельствует о том, что эти качества была у Калиты весьма не высоки.
После разрушения Чернигова и смерти Михаила Всеволодовича великое княжество Черниговское перестало существовать: оно было разделено между четырьмя сыновьями погибшего князя Михаила, образовав самостоятельные, но в общем порядке подчиненные золотоордынскому хану княжества: Брянское, Карачевское, Новосильское и Тарусское. Из этих новообразованных княжеств преобладающее значение имело Брянское, доставшееся старшему из четырех сыновей, Роману Михайловичу, который перенес в Брянск епископскую кафедру из разрушенного Чернигова и на Руси считался крупной величиной. Но это княжество было и самым беспокойным, что обуславливалось характером его князей, а еще того более географическим положением: на западе оно граничило с Литвой, постепенно захватывавшей окраинные русские земли, а на севере – с крупным княжеством Смоленским, не упускавшим случая расшириться за счет соседей. В силу этого брянским князьям беспрестанно приходилось обороняться, то от Литвы, то от Смоленска. Впрочем, они в долгу не оставалась и сами не раз нападали на смоленские земли, а также на своего менее воинственного восточного соседа – княжество Карачевское.
Ко всему этому вскоре прибавились и внутренние неурядицы: потомки и наследника Романа Михайловича вступили между собой в жестокую и бесконечную борьбу за княжеский стол. Их усобицы были для всего этого края особенно тяжелы, вбо с легкой руки Романа Михайловича, боровшегося с Литвой при поддержке татар, у брянских князей вошло в обычай обращаться к татарам за помощью в своих войнах с русскими соседями и друг с другом. Призванные ими ордынские отряды грабили и разоряли население, и без того доведенное до нищеты постоянными войнами. В конце концов дошедший до отчаянья народ начал восставать против своих князей и последний из них, Глеб Святославич, в описываемую пору мог чувствовать себя в относительной безопасности только за прочными стенами своего кремля.
Карачевское княжество досталось Мстиславу Михайловичу, третьему из сыновей святого Михаила. Его столицей сделался Карачев,– один из древнейших русских городов упоминаемый летописями уже под 1146 годом и превратившийся впоследствии в захолустный уездный городок Орловской губернии.
Кроме Карачева, в состав этого княжества входили еще девять городов, со своими областями: Козельск, Волхов. Елец, Звенигород, Мосальск, Серпейск, Лихвин, Белев и Кромы. Города Орла тогда не существовало. Он возник на три столетия позже, в качестве небольшой крепости, прикрывавшей Москву от набегов крымских татар. Ему несчастливилось; неоднократно его разрушали татары, несколько раз он выгорал дотла и только лишь в 1796 году стал губернским городом. В память прошлой, оборонительно-боевой службы на гербе его изображена крепость, так же как н на гербе города Карачева.
Читатель, знакомый с русской историей только в объеме курса средней школы, о существовании Карачевского княжества едва ли что-нибудь слышал. В общепринятых учебниках истории о нем не только ничего не сказано, но даже не упоминается его название. Объясняется это тем, что в период объединения русских земель вокруг Москвы оно находилось под властью Литвы и в формировании Российского государства заметной роли не играло, а правившие им князья не отличались достаточно беспокойным крином, чтобы обратить на себя внимание летописцев и историков.
*В начале второй половины XIV в. из рода брянских князей никого в живых не осталось, и ярлык на Брянск был дан смоленскому князю Василию. Но в тот же, 1356 г. весь этот край был захвачен литовским князем Ольгердом, который посадил на княжение в Брянске своего сына Дмитрия.
**Здесь не принимается во внимание Ростислав, самый старшин из сыновей князя Михаила, который, женившись на дочери венгерского короля, переселился в Венгрию, где получил от тестя в удел княжество Мачевское, в прикарпатской области.
*** Точное местоположение этого давно исчезнувшего Звенигорода является спорным вопросом. Надо полагать, что он находился в самой южной части Карачевского княжества.
А вместе с тем это княжество просуществовало более двухсот лет, и территория его вначале была довольно значительна: по занимаемой площади оно превышало многие европейские государства, даже такие, как современные Венгрия и Португалия. Применительно к нынешней карте России оно занимало всю Орловскую область, больше половины Калужской, значительную часть Тульской и Курской и немного захватывало Воронежскую.
Правда, через несколько десятков лет оно разделилось между ближайшими потомками Мстислава Михайловича на шесть княжеств: Карачевское, Козельское, Волховское, Звенигородское, Елецкое и Мосальское. ( Позже образовались также княжества Белевское. Серпейское и Лихвинское.) Но Карачевское среди них оставалось главным, а остальные считались его уделами и сохраняли некоторую зависимость от Карачева, вначале вполне реальную, а позже скорее традиционную. Все эти княжества в совокупности носили в народе название земли Карачевской.
В Карачеве, на так называемом большом княжении, всегда сидел старший член рода, не по возрасту, конечно, а по порядку династического старшинства. В пределах своей земли, в отличие от удельных, этот князь назывался «набольшим», или великим. Что же касается карачевских уделов, то из них первым по значению считался Козельский, вторым Звенигородский, а последним Мосальский.
По характеру своему карачевские князья, в полную противоположность брянским, были не воинственны, а спокойны и домовиты. За славой они не гонялись, усобиц избегали, старину блюли крепко, были рачительными хозяевами, о подданных своих заботились больше, чем соседние князья, и народ их любил. В войны и распри с соседями они вступали, лишь обороняя свое, но сами на чужое не посягали. Бывали среди них неизбежные в то время споры о старшинстве, бывала и зависть, но в общем жили они тихо. Исторические источники сохранили о Карачевском княжестве и его князьях очень немного сведений, которые к тому же весьма отрывочны и разрозненны. Драматический случай, отмеченный русскими летописцами и послуживший основной темой этой книги, является, кажется, единственным, нарушившим патриархальное течение жизни этого глухого лесного угла феодальной Руси.
После смерти князя Мстислава Михайловича, прожившего долгую жизнь, ему наследовал старший сын Святослав. О нем известно лишь то, что в 1310 году он, защищая свою вотчину, пал от руки брянского князя Василия Александровича. Детей у него не было, и на большое княжение вступал после него следующий по старшинству брат, Пантелеймон Мстиславич. Из двух младших братьев Тат Мстиславнч получил в удел княжества Козельское, а Андрей Мстиславич Звенигородское.
В 1338 году, с которого начинается это повествование, князю Пантелеймону было уже за семьдесят. Его единственным сыном и наследником был княжич Василий.
Глава 3
XIII – XIV века были на Руси порой всеобщего упадка, временем узких чувств, мелочных побуждений, ничтожных характеров… Князья замыкались в кругу своих частных интересов и выходили из этого круга только для того, чтобы попользоваться за счет других.
Проф. Ключевский
На небе еще не погасли последние отблески поздней вечерней зари, когда из открытых башенных ворот карачевского кремля вытянулся на дорогу отряд, насчитывающий сотни две всадников. Почти все они были одеты в тягиляи – толстые стеганые кафтаны со вшитыми в них кусками проволоки, неплохо защищающие от сабельных ударов, низкие меховые шапки и шаровары, заправленные в высокие смазные сапоги. Сотники, десятники и некоторые рядовые воины были в кольчугах и легких металлических шлемах – шишаках.
Вооружение их не отличалось однообразием: у одних за спинами виднелись луки и колчаны со стрелами, другие были вооружены копьями и сулицами. Но саблю или меч имел почти каждый. Лишь очень немногие предпочитали этому оружию боевой топор – чекан, да кое у кого были привешены к седлам тяжелые, окованные железом дубины – палицы. Во главе отряда, несколько опередив его, ехали воевод Алтухов, Василии Пантелеймонович и его стремянный Никита Толбугин. Княжич, не любивший обременять себя тяжелым доспехом, выехал налегке: в том же охотничьем кафтане, только на голову надел золоченый шлем – ерихонку да к поясу пристегнул кривую угорскую саблю Никита, чернобородый мужчина лет тридцати, богатырского роста и сложения, был в кольчуге и в шишаке. Под стать всаднику был и его массивный гнедой конь, перед которым даже высокие и стройный аргамак Василия казался жеребенком.
Никита Толбугин не был коренным карачевцем. История его появления в этом княжестве была не совсем обычной. Отец его, сын боярский Гаврила Толбугин, служил в дружине брянских князей и, сложив свою голову в одной из бесчисленных усобиц, оставил семнадцатилетнему Никите небольшую вотчину под Брянском. На попечении юноши оказались также мать и сестра, бывшая на два года младше его. Через год мать умерла от оспы, сестра вскоре вышла замуж, и ничем более не связанный сын боярский Никита Толбугин, с детства считавший военную службу единственным достойным мужчины занятием, по примеру отца, поверстался в дружину брянского князя Дмитрия Святославича.
Благодаря своей необыкновенной силе, отваге и исполнительности, он быстро выдвинулся, и несколько лет спустя князь и воеводы стали назначать его старшиной отдельных отрядов и давать ответственные поручения. Все, казалось, складывалось для него хорошо и сулило ему дальнейшие милости князя. Но судьба распорядилась иначе.
Лет за пять до описываемых здесь событий князь Дмитрий Святославич, воспользовавшись некоторыми затруднениями своего близкого родича, князя Ивана Александровича Смоленского, пошел на него войной и осадил Смоленск. Но город отчаянно защищался, и осада затянулась. Тогда Дмитрий Святославич, по скверному обыкновению брянских князей, позвал на помощь татар. Ордынцы подобных приглашений обычно не отвергали, ибо для них это была возможность безнаказанного грабежа и легкой наживы. Появившись на смоленских землях, в качестве союзников брянского князя, они принялись грабить русские деревни и угонять жителей в плен.
*Стремянной – древний придворный чин, нечто вроде личного адъютанта. Детьми боярскпыв назывались в то время служилые дворяне.
Никите это сильно не нравилось. К тому, что русские с русскими, он привык и это казалось ему в порядке вещей, – дело мол домашнее. Но самим же наводить на Русь басурманов, думал он, это уж совсем негоже.
Однажды осадный воевода послал его с донесением к князю Дмитрию Святославичу. До княжеской ставни было верст восемь, и путь лежал через большое смоленское село, где как раз в это время бесчинствовал отряд татарской конницы. При виде того, как ненавистные каждому русскому человеку монголы вытаскивали из домов убогие крестьянские пожитки и вязали руки ремесленникам, предназначенным, как обычно, для увода в Орду,– в груди Никиты поднялась тяжелая, удушливая злоба, которая едва не заставила его вмешаться в дело. Но он поборол это желание, понимая, что татары его просто убьют и все равно ограбят село. «Нечего сказать, славные дружки у нашего князя»,– с ненавистью подумал он и к ставке подъехал мрачный как туча.
Когда Дмитрий Святославич, оповещенный о прибытии гонца, вышел из своего шатра, Никита слез с лошади, поклонился и, не глядя князю в глаза, доложил то, что ему было приказало.
– Добро,– сказал князь,– можешь идти.
Но гонец не двинулся с места и, подняв голову, в упор глянул на князя.
Что еще?– спросил Дмитрий Святославич, несколько удивленный выражением лица своего дружинника.
– Почто, княже, призвал ты поганых татар русскую землю зорить?– вновь наливаясь злобой, глухо спросил Никита. Князь Дмитрий от столь неслыханной дерзости в первый момент лишился дара речи. Но придя в себя, гневно закричал: Ты пьян, холоп! Как смеешь ты мне, своему государю такое молвить?!
– Не пьян я, Дмитрей Святославич, и холопом ничьим отродясь не был! До сей поры был я твоим верным воем и не жалел за тебя головы. А ныне постиг, что творишь ты каиново дело, и больше я тебе не слуга! С тем оставайся здоров, со своими татарами!– Сказав это, Никита повернулся к князю спиной и сделал шаг к своему коню.
– Вязать ворюгу! – закричал князь, хватаясь за саблю. Поблизости находилось пять пли шесть дружинников, которые (вор – в то время означало изменник), повинуясь приказу, не очень охотно набросились на Никиту. Но он в минуту расшвырял их как котят и, даже не повернув головы в сторону потрясавшего саблей князя, вскочил на коня и ускакал.
Отказавшись служить брянскому князю, Никита не нарушил ни законов, пи обычаев своего времени: в средневековой Руси каждый боярин и сын боярский имел право поступить на службу к любому князю и по своей воле мог его когда угодно оставить и перейти к другому, даже не русскому. Это так называемое вправо отъезда», несмотря на то, что князья всячески старались его ограничить и постепенно урезывали, просуществовало до Ивана Грозного, который его окончательно отменил после отъезда в Литву князя Андрея Курбского.
Но Никита Толбугин не только отъехал от князя Дмитрия Святославича, а еще н оскорбил его. Обид же брянские князья никому не прощали, а за дерзость свою Никита поплатился вотчиной. В то время денежного жалованья служилым дворянам не платили. Они получали часть воинской добыча да кое-когда подарки от князя, в основном же должны были жить и снаряжаться на доходы от своей вотчины, а если таковой не имели,– с того поместья, которое князь им давал за службу, как тогда говорили, в кормление». В случае отъезда поместье, конечно, отбиралось. Родовых вотчин, в силу обычая, князья отбирать не могли, но иногда, пренебрегая этим, в гневе отбирали у них. Так случилось с Никитой, и ему волей-неволей пришлось покинуть родные края, чтобы искать счастья на службе у другого князя.
Далеко ехать ему не пришлось: Карачев, стольный город соседнего княжества, находился от Брянска в пятидесяти верстах. Карачсвские князья считались добрыми, справедливыми государями, а потому, покинув Бряищнпу, Никита отправился прямо туда и предложил свои услуги князю Пантелеймону Мстиславичу.
Окинув оценивающим, хозяйским взглядом фигуру богатыря и выслушав без утайки рассказанную историю его отъезда от брянского князя, Пантелеймон Мстиславич принял его в свою дружину н выделил ему небольшое поместье близ Карачева. Он и сам немало зла терпел от Дмитрия Святославича, а потому чувства Никиты были ему понятны.
На службе у нового князя Никита Толбугин, обладавший всеми качествами образцового воина, сразу завоевал общее уважение, а своим прямым характером особенно полюбился Василию, который вскоре взял его к себе стремянным. Никита в свою очередь привязался к княжичу всей душой и за него готов был идти в огонь и в воду.
* * *
Перейдя вброд через реку Снежеть, на которой стоит Карачев, отряд двинулся по пыльной, змеящейся меж холмов и оврагов дороге и вскоре втянулся в высокий кустарник, постепенно перешедший в густой, темный лес. Тут вначале заметно преобладали лиственные деревья, но по мере отдаления от города их становилось все меньше, они уступали место хвойным, и наконец вокруг отряда сомкнулся могучий сосновый бор, в котором лишь местами, на редких полянах, виднелись исполинские, в несколько обхватов дубы да черными пирамидами вздымались к небу мохнатые ели.
Свет луны слабо проникал сквозь толщу огромных ветвей, с обеих сторон перекрывавших узкую просеку, по которой попарно двигались всадники. Но даже в этой, почти полной темноте сбиться с пути было трудно: дорога шла прямо и не имела ответвлений, да и дружинники, будучи коренными жителями лесного края, отлично ориентировались даже в незнакомом лесу, а этот все они хорошо знали.
Наконец тропа заметно пошла под уклон, твердая почва под ногами коней стала сменяться более мягкой, песчаной. Чувствовалась близость реки. Было уже за полночь, когда навстречу потянуло сырой прохладой, в лесу сделалось светлее, и сквозь поредевшие сосны передние всадники увидели тихую поверхность Ревны, посеребренную лунным светом.
– Отдых!– скомандовал княжич, подъезжая к самой воде и соскакивая с коня.
На берегу дружинники спешивались, привязывали лошадей и, отломив от ближайшего дерева веточку, подходили к реке. Тут каждый, истово перекрестившись и бросив веточку в воду,– чтобы задобрить водяного,– только после этого принимался утолять жажду. Затем все расседлали коней и тут же расположились на отдых.
Поприщ тридцать позади оставили,– промолвил воевода Алтухов, снимая шлем и подходя к княжичу, который присел на опушке, опираясь спиной на ствол огромной сосны.
– До Бугров тут рукой подать.
– Садись, Семей Никитич,– сказал Василий,– Покуда кони маленько отдохнут, давай поразмыслим, что дальше делать. Никита, покличь Лаврушку!
Тут– ко я, княжич,-отозвался Лаврушка, ожидавший зова и потому вертевшийся поблизости.
– А ну, подойди сюда.
Парень приблизился: он был по-прежнему в лаптях, но в новых портах и рубахе. На боку его висела тяжелая сабля, которую он то и дело оправлял с заметной гордостью.
– Ишь ты, какой хват! Прямо воевода,– засмеялся, глядя на него, Василий. – А рубить-то саблей ты умеешь?
– Не случалось, пресветлый княжич,– признался Лаврушка, – да авось Господь помогнет. На брянцев-то я столь лют, что хоть чем их крушить готов.
– Ну, того долго ждать тебе не придется. А сейчас сказывай: далече ли отсюда та поляна, с которой ты от брянцев утек?
– Да ежели прямиком,– поприща три, не боле. Я тут одну тропку знаю, по ей враз туды выйдем.
– Ладно, поедешь рядом со мной, в голове отряда. А с той поляны по следу пойдем.
На небе уже занимался рассвет, когда, отдохнув и напоив лошадей, отряд тронулся дальше. Лаврушка очень скоро вывел его на поляну, куда накануне брянские воины сгоняли пленных. Отсюда расходились три лесные тропы, но даже неопытный человек безошибочно определил бы, но какой из них ушли нападавшие: такая ватага конных и пеших люден, конечно, оставила за собой многочисленные и хорошо заметные следы.
Как и предполагал Василий, брянцы пошли вдоль Ревны, по направлению к Десне. Было очевидно, что, не рискуя блуждать в незнакомом лесу, они решили добраться до переправы, придерживаясь берега реки. Это удлиняло им путь верст на двадцать.
Теперь не уйдут,– сказал княжич.– Пусть даже шли они до глубокой ночи,– все одно более тридцати поприщ не сделали и теперь стоят станом где-либо в лесу, не дойдя Десны. До Свенской переправы им еще столько же стало быть, хватит на целый день. С полоном-то не расскачешься! Мы их к полудню настигнем, даже не томя коней.
То истина, Василей Пантелсич,– отозвался воевода.– но можно и лучше сделать: разделим тут наши силы. Половина пойдет по следу и насядет на брянцев с тылу, а другая, пройдя прямиком через лес, отрежет им путь к переправе. Так мы их с двух сторон заимаем!
– Ладно, Семен Никитич!– одобрил Василий.– Давай так и сделаем. Только ровно ли пополам людей делить?
После короткого совещания княжич и воевода выработали следующйй план: полторы сотни дружинников, под начальством Василия, Лаврушка прямыми тронами выведет в засаду, перерезав путь отступающим. Алтухов с пятьюдесятью всадниками пойдет по следу и, догнав брянский отряд, будет скрытно идти за ним на небольшом расстоянии, чтобы ударить тыла в тот момент, когда впереди начнется сражение.
Сговорившись обо всем, Василий и Алтухов со своими людьми по двум различным дорогам углубились в лес. Лаврушка, на ладном и крепком коне, которого накануне увел Брявцев, ехал рядом с Василием. В дремучих зарослях этого леса он чувствовал себя как дома и уверенно вел отряд едва приметным тропкам, иногда столь узким, что двигаться можно было только гуськом. Часов в десять утра они вышли па широкую просеку, ведущую к переправе через Десну.
По отсутствию свежих следов убедившись в том, что неприятельский отряд сюда еще не дошел, Василий облегченно вздохнул и приказал, соблюдая полную тишину, двигаться навстречу брянцам, с тем чтобы отыскать удобное место для засады. Вскоре оно нашлось. Здесь дорога выходила на узкую, но длинную поляну, с опушками, густо поросшими молодым ельником. Это позволяло укрыть всадников у самой дороги и напасть на противника внезапно, с обеих сторон.
– Ну, лучшего места и искать нечего,– сказал княжич, внимательно осмотревшись кругом.– Ты, Никита, бери половину людей и расставь их за елками справа от дороги, а я с другой половиной останусь слева. Как только вся их сила втянется на поляну, я велю затрубить в рожок, и налетим разом по всей длине, чтобы никто из них и опамятоваться не успел. Да глядите все: тех, кто станет сдаваться, зря не сечь! Старайтесь живьем поболее народа взять.
– Навряд ли станут они шибко обороняться,– заметил Никита.– За такого князя, как Глеб Святославич, кому охота живота лишиться?
– Это как знать! Народ брянский князем обижен, в том спору нет, но воев своих он к грабежу приохотил и долю дает немалую. Они не столь княжью выгоду будут защищать сколь свою, и награбленного добра легко не отдадут.
– Ну, да о том гадать нечего, невдолге узнаем. По расчетам Лаврушки брянцы должны были подойти сюда не раньше полудня, а потому, выслав им навстречу дозор. Он приказал воинам отдыхать и накормить коней.
Часа через полтора дозорные донесли, что брянский отряд находится в трех верстах и двигается по просеке без соблюдения каких-либо мер предосторожности. До переправы отсюда оставалось не более семи верст, и люди Глеба Святославича считали себя почти дома.