NEXT-3: Дюбин снимает маску

Друзья молча доехали до площадки, предназначенной для обучения начинающих водителей и тренировок асов. Шины, разложенные на асфальте, обозначают границы проезжей части «дороги», конусы из жести расставлены для виртуозной езды с частыми поворотами и разворотами.

Учитель и ученик поменялись местами: Лавр сел на место водителя, Санчо — инструктора. Поехали, медленно, на первой скорости. Первый заезд — попроще: доехать до крайнего конуса, развернуться и возвратиться в исходную позицию.

— Стоп, бездарь! Забыл включить сигнал поворота.

— Подумаешь, поворот! Мы ведь не на дороге, за нами никто не едет — кого предупреждать?

Санчо покосился на гореводилу. Волнуется? Отлично! Пусть лучше переживает по поводу своего промаха, нежели по причине исчезновения Федечки.

— Или ты учишься водить тачку, или станешь изобретать оправдания своему ротозейству.

— Не дави на сознание, инструктор хреновый! Я уже прекрасно вожу!... В моем возрасте это равносильно подвигу!

— Ладно, герой, переключи скорости — коробку передач поломаешь.

Лавр мотнул головой, но послушался — передвинул рычаг.

— Я бы сделал это и без подсказки...

— Без моей указки ты уже сделал все, что мог. И все — не в цвет,.

— Что ты имеешь в виду? — избежав столкновения с очередным конусом, спросил Лавр.

— Сложил депутатские полномочия. На подобии рыцаря, который перед турниром снял доспехи. А твоего верного прокурорского дружана и коллегу по депутатскому корпусу кое-кто подталкивает, чтобы он накатил на тебя, предлагают отыграться.

— Откуда информация? С потолка?

— Откуда, откуда? Купил! За списания немалого биллиардного долга. Получил от ессентукинских пастухов… Так что, считай, крестовый поход на тебя уже объявлен.

— Кем объявлен? Этим-то? — Лавр ткнул указательным пальцем в сторону центра.

Пришлось рассказать о второй и, кажется, последней встрече с Хорьком и Китайцем. Вряд ли они, после внушения, полученного возле остановочного павильона, решатся попасть на глаза лавровому оруженосцу.

— Правда, они — пешки, возомнившие себя всесильными дамками. Их просто передвигают, нацеливают. Но любые пешки могут больно укусить. На подобии пауков с крестами на спинах.

— Видал я таких «крестоносцев»! Не одного «сделал».

Санчо рассвирепел, на жирных скулах вспухли желваки. Что он, не понимает либо придуряется?

— Это когда был в законе, видал и делал. Или под прикрытием депутатской неприкосновенности. А когда ты голый — ни хрена ты, Лавруша, не можешь. Ни видеть и ни делать. Боюсь, скоро увидишь. Небо покажется в овчинку.

— А ты не особенно бойся за меня, оруженосец. Еще не все зубы выпали.

— Считай, все. Нельзя было думской дверью хлопать, не просчитав последствий... Припаркуйся вон к той скамейке. Малость отдохнем и продолжим. Не то все конусы переколотишь, тачку изуродуешь.

Лавр приткнул машину к месту, указанному «инструктором», выбрался из салона, достал портсигар с традиционными беломоринами.

— Пока я не хлопал. Но могу... Так хлопну — все содрогнутся. Хватит гнать панику, сам все знаю и понимаю. Лучше позвони Федьке. Вторые сутки молчит дерьмовый бизнесмен в пеленках.

Покряхтывая, Санчо с трудом выбрался из машины, выразительно поглядел на Клавкину корзинку, огладил выпирающее пузо. Дескать, не пора ли позавтракать. Лавр отрицательно покачал головой. Рано!

— Твой ребенок, ты и звони. Мне звонить западло.

— Не дождется неслух!

— Е-мое, какие мы гордые! Прям — патриарх! Похоже, я телесами теку, а ты, Лавруша, мозгами истекаешь. Точно! Закисание и внутренняя утечка серого вещества.

Лавр обозлился. Он вообще не выносил любой критики, тем более исходящую от оруженосца.

— Ты мое серое вещество не трожь! Сначала свое взвесь! Федька первый пренебрег моими советами! Прикажешь в ножки ему кланяться?

— Чем пренебрег? Советы — слишком опасная вещь...

— Тогда — моим мнением! Просьбой! Отцовским приказом! Ты даже представить себе не можешь, во что он может меня вляпать!

Стараясь успокоиться, Лавр снова задымил. Санчо отказался от предложенной папиросы. Устроились друзья-противники не на скамейке — на шинах.

— Ежели ты Синайский проповедник, который слышит только одного себя, тогда не кури, пожалуйста, не тумань и без того заплесневелые мозги.

— Буду курить! — упрямо заявил Лавр. — От никотина в голове светлеет!

— Отсюда следует, что никакой ты не Синайский проповедник, а заурядный старый дурак! Пойми, Лавруша, старость предполагает мудрость, мудрость — терпимость. А не ишачье упрямство.

Лавр погасил недокуренную папиросу, огляделся в поисках урны и спрятал окурок в карман.

— Насобачился словоблудить! Чего ты хочешь от меня, самый мудрый и терпимый из Санчев?

— Чистой ерунды. Позвони ребенку и, как ни в чем не бывало, побазарь с ним. «Привет, сынок! Ты жив-здоров? Я пока тоже. Не забывай о родителе, он у тебя совсем плох». Вот и все! Короткий человеческий диалог!

Лавр поправил очки, внимательно поглядел на внешне равнодушного наставника. Санчо насторожился. Неужели не удалось пробить броню гордости, неужели друг пошлет его по известному адресу?

— Ты настоящий клещ-мутант, — нервно посмеиваясь, Лавр достал мобильник. — Прокурорский доставало после тебя — беззубый младенец...

— Хоть горшком обзывай, но — звони.

— Пожалуйста! Делаю первый шаг, — набирая знакомый номер, объявил Лавр. — Цени мое послушание...

— Ценю. Только разговаривай уважительно, по-отцовски. Не дави на сознание, не воспитывай. Не с младенцем базаришь — с взрослым мужиком. К тому же, миллионером…

В кармане у Федечки снова запипикал мобильник. Поглядев на определитель номера, он поспешно отключился. Очередные наставления сейчас ни к чему. Вот возвратившись в Москву — ради Бога, постарается покорно выслушать и... сделать наоборот...

— Отключился, дребанный гуманоид, — с досадой выругался Лавр. — Не желает беседовать с отцом. Вот тебе, мутант, и весь родственный разговор. Просто вырубил трубку. Пришельцы какие-то, а не дети.

— Не гони волну, Лавр! Это могут быть не пришельцы-гуманоиды, а эфирные помехи, Началась связь и вдруг оборвалась. Обычный сезон гроз, циклон в обнимку с антициклоном, только и всего. Попробуй еще раз!

— Тебе бы по ящику погоду прогнозировать. Хватит, пробовать не стану — напробовался, аж тошнит!... Поймаю паразита — выпорю. Кажется, пришла пора исполнить отцовский долг. Лучше поздно, чем никогда!

Санчо безмятежно улыбнулся. Он уже не раз слышал подобные угрозы в адрес непокорного сына и всегда они сменялись ласковым тенорком. В молодости жестокий авторитет на старости лет превратился в размазню…

Нет, до «размазни» Лавру еще далеко, дойдет до разборки — покажет прежнюю свою силу.

— Не помню у какого поэта вычитал. В гневе он бывает страшен, черной молнии подобен… Не про тебя ли сочинили?

— Заткнись, балаболка, уши вянут слушать тебя.

— Авось, в мозгах просветлеет... Еще раз позвонить не хочешь?

— Уже сказано: гуманоид не дождется! Запас унизительных уступок исчерпан! — твердо заявил Лавр, забираясь в салон машины. На место водителя. — Поехали!

Пришлось подчиниться. Санчо втиснулся на пассажирское сидение. Все равно он добьет этого упрямца! Не сегодня, так завтра, но — добьет.

— Погоди, стажер, куда рулишь? — заволновался «инструктор», когда машина покатилась к выходу с площадки. — Программа обучения на сегодня едва начата...

— Домой. У меня, наконец-то, имеется своя квартира. Без зажравшихся дворецких, крикливых телок, обнаглевших детей и прочих спиногрызов.

Прозрачный намек на свою занудливость Санчо привычно пропустил мимо ушей. Знает, что «рыцарь» относится к нему по прежнему с любовью, а его обидные слова — дань растерянности и тоски.

— Согласен, есть все для полного счастья. Только пусти меня за руль. Таранишь кого или собьешь — еще одна статья Уголовного кодекса.

— И не подумаю! Машина — тоже моя!

— А как же я?... Осторожно! Тормози!

— Ни за что!

Лавр, дождавшись разрешающего зеленого света, ловко обошел «рено» и вписался в поток машин. Так ловко, что резко затормозила черная «Волга», шестисотый «мерс» выскочил на обочину и едва не опрокинулся. Водители осыпали виновника матерными сравнениями.

Слава Богу, обошлось. Как и во время первой самостоятельной поездки к Оленьке, — ни смертоубийства, ни столкновений.

Санчо открыл зажмуренные глаза, вытер со лба пот.

— Мы еще на этом свете?

— Пока на этом... Если не считать безобразного поведения разных «мерсов»... Ну, как? Кто я по-твоему: новичок за рулем или настоящий водила?

— Нет слов! Ас!

— То-то же... На худой конец, смогу зарабатывать извозом. На овсянку уж точно хватит...

— Не особо зазнавайся… Куда прешь? Это тебе не родная квартира — дорога! Разобьешь машину, придется пешком ходить! Если живым останешься!

С трудом избежав столкновения с автобусом, Лавр победоносно ухмыльнулся. Дескать, знай наших. Санчо снова вытер со лба выступивший пот…

Не успел Лавр перешагнуть порог квартиры, как недобрые предчувствия навалились на него. Когда он общался с окружающими его людьми, с тем же Санчо, эти мысли как бы отодвигались на обочину сознания и посылали оттуда тревожные сигналы. А вот в одиночестве они терзали душу, заставляли мучиться.

Переодевшись в любимый теплый халат, Лавр включил стоящий на полу телевизор. Передавали старый фильм с участием Орловой. Ему бы смеяться, негодовать и любить вместе с героями, а он взял мобильник. Хотел было позвонить Оленьке, но непослушные пальцы «выбили» на клавиатуре совсем другой номер. И снова, в который уже раз, прозвучала скрипучая фраза о недосягаемости абонента.

С трудом удержавшись от того, чтобы швырнуть наглую трубку в окно, Лавр занялся приготовлением кофе.

— Хозяин, каким колером будем крыть спальню?

Лавр обрадовано обернулся, Слава Богу, он в этой пустыне не один, рядом живая душа. «Живой душой» оказалась кокетливая девчонка в рабочем комбинезоне, заляпанном краской. Будто палитра художника. Чем-то она походила на умершую Катеньку. Изящной фигуркой, лукавыми глазенками? Или раскованными жестами?

— Кройте любым колером, только светленьким. И — побыстрей. Надоел раскардаш в квартире.

— При евроотделке любым не кроют, — с важностью профессионала заметила девчонка.

— А мы сделаем не евроотделку, пойдем азиатским путем, — смешливо предложил «хозяин». — Согласна?

Малярша подумала, почему-то окинула вопрошающим взглядом бидоны, бутыли и мешки. Потом, видимо, приняв окончательное и бесповоротное решение, она строго поглядела не неуча, ничего не понимающего в малярном искусстве.

— Каким путем не ходи, от колера зависит ваше психологическое расположение. И — физическое тоже.

Лавра изрядно забавляла беседе между неграмотным мужиком и всезнающей девчонкой. Тревога за сына отступила еще дальше, предупреждающие сигналы были едва слышны.

— Да ну? Неужто правда?

— Давно доказано. Холодные тона бодрят, настраивают на деловой лад. Теплые — наоборот, расслабляют. Тем более, в спальне.

— Вот даже как? — непритворно удивился Лавр. — Навесила ты мне проблемку! С одной стороны, в спальне нужно расслабляться. Но, с другой, нередко приходится быть сильным и бодрым.

Девчонка хихикнула, но не покраснела и глазенки не опустила. Ничего не скажешь, современная телка! Растерялся Лавр. Дожил старикан, ляпает непристойности.

— Это зависит от того, с кем спать и какой темперамент.

— Интересно получается! Раньше мы и спали и размножались без учета колера.

— Потому-что раньше не было такой стрессовой нагрузки, — профессорским тоном продекламировала малярша. — Не требовалось релаксировать.

— Чего не требовалось? — не понял Лавр.

— В переводе — расслабляться. Все было ясно. Шел в магазин и знал, что масло — три пятьдесят, кефир — тридцать копеек, «жигулевское» мужу — тридцать семь, картошка — десять. А сейчас идешь и — еждневный стресс. Вернешься домой, а тут тебе стены, к примеру, темно-красные или краплаковые. Опять стресс!

— Согласен! Значит, угнетающего краплака не надо... А вообще, погоди. Позвоню невесте — пусть сама решает про спальный колер.

— И еще решите про краскопульт.

— А что, он тоже давит на психику, — невольно рассмеялся Лавр. — Удивительное несоответствие!

— Краскопульт влияет и на психику маляра и на скорость его работы. Санек, ну, маляр из Орши, одолжил на время краскопульт, возвратил неочищенный. А в нем засохла краска в подающих трубках. Попробовали расковырять — куда там, не поддалась... Придется покупать новый.

— Может, лучше пылесос, Помнится, раньше советские пылесосы умели белить. Для этого труба к заднему месту цеплялась, к выхлопу.

— Раньше умели, сейчас разучились.

— Уговорила, профессионалка. Допиваю кофе и — рысью за пультом.

— О колере тоже не забудьте!

— Обязательно! Психологический настрой в спальне имеет сейчас для меня огромное значение. По сравнению с ним все остальное — чепуха...

Проводив разбитную молодку смешливым взглядом, Лавр снова позвонил сыну. И снова безрезультатно...

Глава 23

Федечка немного постоял перед проходной. Той самой, которая, если верить песне, кого-то куда-то вывела, а его — введет. Нерешительности не было — все сомнения остались в Москве. Просто он еще раз продумывал предстоящую нелегкую беседу с директором «консервки».

Вообще-то продумывать нет нужды. Потому-что неизвестно, как поведет себя директор, какие виражи заложит, какие требования обрушит на свалившегося на его голову инвестора. Вполне может послать его куда подальше.

В проходной, за остекленной перегородкой — два вохровца. Пожилой и молодой. Пожилой равнодушно поглядел на незваного посетителя, молодой оскалился в ехидной улыбке. Дескать, узнал наглого очкарика, которого недавно, при попытке проникнуть на охраняемый об"ект, вышиб на улицу.

— Там пропуск заказан на Лаврикова, — Федечка склонился к окошку, показал раскрытый паспорт.

— Лавриков? Поглядим... Леонов, Луковичный, Сидоренко... Ага, есть такой! Иди.

На паспорт — ни малейшего внимания. Будто у парня на лбу написано, что он — Лавриков, а не Сидоренко.

— Не подскажете, как найти директора?

Простой вопрос задан со значением. Посетителя не интересуют ни мастера, ни начальники цехов, ни даже главный инженер. Все это — шушера. Его уровень — только один директор.

— Сразу упрешься в кирпичный корпус, через железную дверь на второй этаж. Там спросишь...

На второй этаж Федечка не поднялся. Притормозил возле открытых дверей, ведущих в один из заводских цехов. Осторожно заглянул. Вполне современное оборудоване. По ленте конвейера, на подобии солдат в строю, плывут одномастные бутылки. Автомат впрыскивает в них какую-то жидкость, второй завинчивает пробки. Рабочий следит за порядком конвейре, второй, наверно, наладчик, что-то подвинчивает-подкручивает.

— Господин Лавриков, вам — на второй этаж!

Ехидный вохровец стоит за спиной, покачивает черной палкой.

— Извините, заблудился, — вежливо отозвался Федечка, открывая тяжелую дверь, ведущую на лестницу.

Секретарша беспрепятственно пропустила его в кабинет. Даже не спросила: кто и по какому вопросу? Или здесь все на распашку, или внешний вид молодого бизнесмена вызывает чувство доверия.

Кабинет, как кабинет. Деловая, без излишеств, обстановка. Стол, заваленный чертежами и бумагами, несколько жестких стульев, непременный компьютер устаревшей марки, старомодный ламповый приемник.

Мамыкин по хозяйски открыл дверь, прошел к тумбочке, выключил приемник.

— Лавриков Федор Федорович? — устало вздохнув, осведомился он. Дескать, осточертели ревизоры и аудиторы, мешают работать, дергают, донимают разными каверзными вопросами. — Я не ошибся?

— Не, не ошиблись... Здравствуйте.

— Тогда садитесь.

Не поздоровался, не представился. Как обращаться: товарищ директор или господин директор? Впрочем, разговор только начался...

— Можно, я постою?

— У меня — геморрой, это понятно, — доброжелательно посетовал Мамыкин. Когда это требовалось, он мог быть и суровым, и доброжелательным, и холодно вежливым. — А у вас-то что? Неужели — тоже болезнь? В таком возрасте?

— У меня не геморрой, у меня — такой стиль, — туманно признался Федечка. — Манера поведения.

— Ничего не скажешь, хороший разброс по представителям эпох. У одних — проблемы с проктологией, у других — стиль... Николай Анисимович предупредил меня, что вы не совсем обычный юноша. Это правда?

Пришлось скопировать собеседника — изобразить такую же доброжелательную гримасу.

— Почти правда. Главное мое достоинство в том, господин директор, что я совершенно точно знаю о своей обычности. Более того — заурядности. Такое знание спасает от многих ощибок и разочарований.

Хитро закрученному монологу позавидует любой адвокат. Федечка сам себе мысленно поаплодировал. Правда, о победе говорить рано, пока счет — ноль-ноль, но наметки просматриваются.

— Ну, что ж, давайте говорить стоя.

— Давайте. Сейчас я начну долго и занудливо вещать о грандиозных инвестиционных планах, вы будете одобрительно кивать. Потом пошлете меня отдохнуть на пару дней, а сами станете советоваться с акционерами. Хотя мнение уже, наверняка, выработано... Угадал сценарий?

Мамыкин с интересом и с опаской оглядел безмятежную физиономию собеседника. Ох, и непрост он, этот рыжий наследничек своего хитроумного папаши! Только и он не лыком шит, многие пытались взять его на зуб, после ходили с вставной челюстью. Если вообще ходили.

— Почти угадали... Вы всегда с ходу перехватываете инициативу?

— Учился этому... перехвату.

— Чувствуется неплохая школа... Только сценарий напрашивался сам собой. Не надо быть великим драматургом, чтобы сочинить его. Да и в нашем Богом забытом уезде нет собственных Шекспиров. Иногда появляются приезжие.

Явный намек на появление московских делопутов? Ничего, подумал Федечка, стерпим, сделаем вид, что по неопытности не врубились.

— Тогда предлагаю перепрыгнуть «протоколы о намерениях» И сразу взять быка за рога. То-есть, заняться второй серией под условным названием... Например, «Захват-два». По-моему, очень перспективное коммерческое название.

Мамыкин изобразил понимающую улыбку. На самом деле, он пока ничего не понял. Лихо закрученные фразы, какой-то «захват», упоминание малопонятных «протоколов» — все это переплелось в его сознании.

— Действительно... Только кажется уже было. Я не любитель остросюжетных произведений, могу и ошибиться.

— Как сказано мудрецами: «Что было — уже есть, и чему быть — уже было».

— О! Мы и в Писание заглядываем? Похвально!

В божественном Мамыкин был полным профаном. Будь возможность — проконсультировался бы с женой. Приходится рядиться в монашескую скуфью инока, только что поступившего в монастырь.

— Экклезиаст выпадает из библейских текстов. Странно, что его вообще в апокриф не сбросили.

— За что? — равнодушно осведомился Мамыкин. Прегрешения незнакомого ему Экклезиаста мало интересовали его, но надо же как-то поддерживать на плаву тонущую беседу.

— За поэтическое вольнодумство.

— Значит, сбросили за дело... Тогда самое время вернуться к ортодоксальной прозе... Вы сколько миллионов готовы выложить?

Разговор перешел от обнюхивания в деловую плоскость. Забыв о мнимом геморрое, Мамыкин опустился на стул. Федечка занял место напротив. Лицом к лицу.

А вот о моих возможностях знать тебе рановато, подумал Федечка. Речь о вложениях пойдет позже, когда разрешится главный вопрос.

— Цифры назовут эксперты.

— Так-то оно так, но потолок, возможности, перспективы определяют не они. Кошелек вашей «Империи».

И о компании знает? Слава Богу, не догадывается о том, что бизнесмен никого сейчас не представляет — одного себя. Придется приоткрыться

— В принципе согласен... Для предприятия такого типа имеется примерная шкала... Если не ошибаюсь, постройка семидесятых годов?

— Семьдесят восьмого, — уточнил Мамыкин. — Имеет значение?

— Еще какое! Похоже, с тех пор ничего не трогалось — ни коммуникации, ни оборудование.

— Само собой. Только косметика к с"ездам. Потом и с"езды приказали долго жить.

Федечка поднялся со стула, ероша, как всегда, взлохмаченные космы, заходил по кабинету. Он забыл про осторожность — охватил азарт первооткрывателя.

— Значит, капремонт — до десяти миллионов по самому минимуму. Замена устаревших технологических линий — к двадцатке подкатывает. Прибавим на разворование, взятки и прочие непредвиденные расходы. Всего встанет в районе пятидесяти.

— Здорово просчитано! — похвалил Мамыкин. — За пару минут решена задача на сложение!

— А чего тянуть?

— Значит, вы готовы инвестировать пятьдесят миллионов?

— А вот это уже предмет для более длительного разговора. И не здесь. И не сейчас.

— Наверно вы правы... Но даже на уровне элементарной арифметики подобная сумма превращает нынешних держателей акций в пустое место.

О так называемых акционерах Мамыкин не особо беспокоился. Каждый за себя: он — за свой кошелек, полунищие держатели заводских акций — за свой. Принцип рынка. Если подойти с умом, предстоит неплохой навар.

Он знал, что щедро обещанные миллионы — блеф, наживка для глупых рыбешек, к числу которых себя не относит. Но заставить себя не мечтать не мог. Это было превыше его.

— А что вашим нынешним акционерам выгодней? — Федечка недоуменно развел руками. — Допустим, иметь две копейки с рубля в год или иметь их же, но чувствовать себя хозяевами? Или выгодней перестать быть хозяевами развалин, но получить уже рубль за рубль?

Трезво мыслит младенец, мысленно покривился Мамыкин. Придется возвратить его с ангельских высот на грешную землю.

— Чувство собственника, молодой человек, не всегда рационально. И не всегда подчиняется выгоде, рентабельности и прочей красивой терминологии. Это — чувство, а не гольная цифра. Ирреальная, я бы сказал.

Федечка снова занял покинутой место напротив оппонента. Досадливо поморщился.

— Ерунда, извините, словоблудие. Вы не вишневым садом торгуете.

— Покуда я ничем не торгую. Нет у меня таких полномочий. И еще... Как сказал известный вам вольнодумный поэт — «Лучше покоя на одну ладонь, чем полные горсти тщеты и ловли ветра...». Сильно сказано! — он встал со стула, навис над самовлюбленным пацаном, возомнившим себя великим реформатором. — Разговор окончен!

— То-есть? — Федечка тоже поднялся. — Что вы хотите сказать?

— Я вовсе не директор! Меня зовут Григорий Мамыкин. Ма-мы-кин, — по слогам продекламировал Мама. — Окимовский хозяин... А вы, Федор Федорович, лезете в авантюру. Никто вам не доверил вести переговоры, никакая «Империя» за вами не стоит и стоять не может. Пару дней назад я предостерегал вашего папеньку от подобных происков, он, видимо, не внял, не проникся. Поэтому вынужден повторить его прощальные слова. Пошел вон отсюда! И дальше других слов не будет. Дальше начнут трещать шейные позвонки. Уходите. И побыстрей. Это относится и к вашему пребыванию в городе. Пошел вон!

Федечка подошел к двери, остановился.

— Думаешь, испугался? А мне почему-то не страшно.

Дверь захлопнулась с такой силой, что с притолоки посыпалась известка.

Несколько долгих минут Мамыкин успокаивался. Казалось бы, полушутливая беседа изрядно потрепала его нервы. Прийдя в себя, взал мобильник, набрал знакомый номер.

— Губернатора срочно! Как это занят? Пусть освободится! Мамыкин говорит, деточка, МАМЫКИН! Пора узнавать по голосу... Юрий Сергеевич, привет! Ты там своего Лазаря Ильича поторопи, вставь ему фитиль в надлежащее место. Финансовый фитиль или тротиловый — это по ситуации! Чего, чего, спрашиваешь? Опять нервы дергали. Пацан был, младший Лавриненок, которому, как и папаше, палец в рот не клади — отхватит. Пусть берут Лавра, Юрик! Немедленно берут! Сейчас десять утра с минутами, так вот, до вечера вопрос должен быть закрыт. А с мальчишкой я как-нибудь сам управлюсь... Тоже мне, полез Давидик на Голиафа!... Это я говорю не тебе, Юра, ты этого не проходил...

Мамыкин говорил и смотрел в окно, провожая ненавидявшим взглядом идущего к проходной Федечку...