Смотреть вперед

В связи со статьями об истмате многие читатели упрекают: зачем нам сегодня эти оторванные от жизни темы? Газета должна рассказывать о бедах народа и помочь ему в борьбе за свои права. Я же думаю, что когда у советских людей исчезнет надежда на победу, тогда и отпадет нужда в осмыслении истории и возможного будущего. Останется лишь жажда выжить — через выгрызание у хозяев малых благ. Пока не все мы еще доведены до этого. Страдаем, но хотим понять, что парализовало волю народа, что свело с ума его интеллигенцию, почему 18 миллионов членов партии потеряли даже саму способность предвидеть опасность для дела, которому большинство их честно служило.

Я стал писать об истмате в 1994 г. — а подводил к этому всеми моими статьями за предыдущие четыре года. Стал писать по двум сугубо практическим причинам. Первая причина: для меня совершенно ясно, и этот мой вывод многократно продуман и проверен, что пока мы мыслим в понятиях «вульгарного истмата», мы не сможем правильно понять то, что с нами произошло — мы так и не будем «знать общество в котором живем». Вторая причина: мы не сможем в мышлении такого истмата сознательно найти выход из кризиса с меньшими потерями (его придется искать наощупь, стихийно, на ошибках).

Тот спор об истмате, что возник по моей вине, все же пошел по ненужному пути. Один испанский историк, который прочел все эти статьи, сказал мне, что похожий спор был и на Западе, но там нашли разумный выход: расширить рамки истмата. Считать, что всякий материалистический подход к истории правомерен и нисколько истмат не подрывает. Так что книгу Л.Н.Гумилева «Этногенез и биосфера» о том, как возникают народы в связи с природной средой обитания, цензура истмата разрешила бы печатать. И даже цивилизационный подход можно было бы использовать вместо формационного. Думаю, можно было бы и нам договориться. Тем более, что, как показывает наша история, тот «жесткий» истмат, который слишком уж ограничивает взгляд на реальность, утвердился у нас лишь в 50-е годы. Это, как ни странно, продукт «послесталинской» эры.

Сегодня мы кое-что знаем о ходе событий: как велась холодная война, как плохо провел Хрущев «десталинизацию», как возникло течение «шестидесятников», как готовилась перестройка, как с помощью всей идеологической машины, у рычагов которой встал А.Н.Яковлев, создали хаос в умах людей. Есть и более четкое изложение всей механики дезориентации советского народа. Это — теория революции Антонио Грамши, которую применяли для разрушения устоев СССР начиная с 70-х годов. Мы знаем сам факт использования этой теории, но не знаем и не можем освоить самой теории, ибо уже она сама выходит за рамки истмата (хотя Грамши — коммунист).

Это — фактическая сторона дела. Вопрос в другом: почему сознание советских людей оказалось таким беззащитным? Почему они (за исключением сельских жителей) под воздействием ТВ утратили, хотя бы временно, способность к рассуждениям исходя из здравого смысла?

Важная причина в том, что в головы нескольких поколений внедряли неверный, искажающий реальность способ понимать общество в его развитии — так называемый вульгарный истмат. С классиками марксизма, а тем более с Лениным этот истмат имеет мало общего. Он был слеплен искусственно, на потребу идеологии. Все успехи большевиков связаны как раз с учетом реальности России и с прозрением в будущее. Мы от Ленина и Сталина сильно отстали.

Фразу «Мы не знаем общества, в котором живем!» Андропов сказал не для красного словца. Но что изменилось с тех пор? Не говорю о губителях нашего общества, Горбачеве и Ельцине с их свитой. Мы-то, страдающая часть, далеко ли продвинулись в познании? Выявили мы хотя бы самые грубые ошибки в понимании советского общества? Думаю, пока что похвалиться нечем. Мы даже не вскрыли истоки антисоветизма.

C 1988 г. я бывал на Западе, подружился со многими коммунистами, говорил с ними о наших делах. Они излагали мне вульгарный истмат в чистом виде. И это были не отвлеченные слова — из них вытекала практика. Меня она потрясала отходом от здравого смысла. Получалась странная вещь: стойкие коммунисты, от которых мы могли бы ожидать поддержки, вдруг оборачивались врагами советского строя — или создавали в своем воображении ложный образ СССР как рая земного.

Подумайте, руководитель итальянской компартии, знаменем которой был самый настоящий советский флаг, Пьетро Инграо пишет: «Все мы приветствовали мирное вторжение демократического начала, которое нанесло удар по диктаторским режимам». Ради чего вы приветствовали разрушение основ жизни множества народов, страдания миллионов людей? Оказывается, вон что: мы жили не по законам истмата. Инграо разъясняет: «Не думаю, чтобы в моей стране имелись серьезные левые силы, которые считали бы, что в СССР делалась попытка построить социалистический строй. Думаю, что для наиболее продвинутых сил западного коммунизма было ясно, что режимы Востока были очень далеки от социализма, во всяком случае были чем-то другим».

Какая безответственность! Приветствовать грабеж, смерть и разрушение только потому, что слой партийных профессоров вдруг решил, что жизнь трехсот миллионов человек есть «что-то другое», нежели написано в их учебниках. И дело не в политике, ведь Инграо не продался мировому капиталу. Истоки — в философской системе.

Потом, когда СССР был уничтожен, радость профессоров-«марксистов» приняла прямо неприличные формы. Наконец-то теория подтверждена: нельзя строить социализм в крестьянской стране, нельзя строить социализм в отдельно взятой стране и т.д. Был я в Мадриде на съезде левых интеллектуалов чуть не со всей Европы. Эти люди удивительно похожи на Гайдара, только они — «на стороне пролетариата», и теория у них не монетаризм, а истмат. Но жизнь, хлеб, страдания и радости человека вообще исключены из их рассмотрения. Выходит на трибуну профессор-марксист из Испании: «Товарищи! СССР мертв и, слава богу, мертв надежно!». Я потом напечатал в левых журналах статью, где обращался к испанцам с просьбой объяснить эту радость. Я писал: «Представьте себе 1939 год. Последних республиканцев добивают в Пиренеях. И вот, в Москве, в Колонном зале собрание. В президиуме Долорес Ибарурри, командиры интербригад. Выходит на трибуну профессор МГУ и заявляет: „Испанская Республика наконец-то пала! Какая радость, товарищи!“.

Кое-кто мне говорил потом, что когда он представил такую сцену, его начало трясти — в памяти живо горе падения Республики. Но почему же сегодня, когда такая сцена разыгрывается в Мадриде в отношении СССР, она их не возмущает? Потому, что за двадцать лет им вдолбили в голову, что социализм в СССР был «неправильный». Могут сказать, что нас не касаются западные левые. Но ведь абсолютно то же самое, что я в уродливой форме увидел на Западе, я потом встретил и у нас, только в нашей горячке это не так бросалось в глаза.

Началось с того, что вся горбачевская рать начала твердить то же самое о «неправильности» советского строя — «казарменного псевдосоциализма, опирающегося на тупиковую мобилизационную экономику». Этими мыслями полон левый журнал «Альтернативы», издаваемый в России при поддержке западных левых (гл. ред. А.Бузгалин). Тираж 5 тыс. экз., значит, им питается верхушка всех партий. В «Правде» советский период с позиций истмата клеймил Б.Славин. И вот уже в «Сов. России» сам «Неизвестный читатель» представляет советский социализм ошибкой цивилизации, одобряя лишь краткий миг НЭПа: Сталин «ликвидировал рынок, учинив кровавый режим государственного терроризма», а «брежневский застой был политикой и экономикой абсурда, с какой стороны ни посмотри». И — радостный результат: «Неудивительно, что этот гнилой строй рухнул. Но это не был крах социализма!». Мол, не огорчайтесь, русские люди. Вы, может, передохнете с голоду, но зато стерто пятно с образа социализма. А о гнилом строе, при котором «все дети учатся в школе и сыты всегда старики», нечего жалеть, он был неправильный.

Можно ли эту установку считать просто схоластикой, не отвлекать на нее внимания читателей? Никак нельзя — из нее рождается позиция, а из позиции политические решения. Скажу прямо: главным оружием холодной войны и ее «власовцев» — номенклатурной контрреволюции в КПСС — как раз и была теория о «неправильности» советского строя. Враг выступал не напролом, не от интересов буржуазии, а как бы от идеалов марксизма-ленинизма, от интересов рабочих. И тезисы о несоответствии советского строя истмату, начиная с 60-х годов, овладели умами большинства интеллигенции. Тогда был поставлен диагноз и сделан прогноз: этот строй должен умереть, и долг честного человека — помогать его смерти. Как известно, прогнозы, в которые верует больной, сбываются.

Я, размышляя с тех же 60-х годов, а теперь отдав десять лет изучению вопроса, абсолютно уверен: диагноз болезней советского строя ошибочен — не в частностях, а в главном. И не просто ошибочен, он несовместим со здравым смыслом, которому не имеет права противоречить никакая теория.

Смешно было бы утверждать, что советский строй не имел своих болезней и дефектов. Но это был самобытный строй жизни, обладавший такой духовной и материальной силой, мерилом которой были катастрофы типа страшной войны или реформы Ельцина. Быть может, именно умирая, советский строй обнаружил силу и величие, которого, думаю, и ждать нельзя от «правильного» социализма (например, шведского). Западные наблюдатели, в целом, сошлись в мнении, что поведение в условиях тяжелейшего кризиса нашего общества, созданного советским строем, абсолютно уникально. Нельзя представить, чтобы люди, воспитанные в индивидуализме, выполняли свой трудовой долг, по восемь месяцев не получая зарплаты. Сегодня мы живы лишь ресурсами, созданными советским строем. Вопреки тлену и распаду, мерзким пляскам на руинах Чечни и на кухнях власти, мы повсюду видим образцы благородства и достоинства советской чеканки.

Летом гостил у меня в деревне, где я строю дом, немецкий философ. Пытаясь понять, что у нас происходит, он выучил русский язык и приехал. Рядом с моим участком — вагончик с шабашниками, которых ловкий предприниматель собрал из бедствующих областей России и Украины. Платил он им четверть заработанного, работали они от зари и до зари. Немец с ними подружился, наблюдал — и за работой, и вечерами у костра, с бутылкой. Уехал он потрясенный, его представления перевернулись. Его поразила деликатность этих людей, их снисхождение к своему эксплуататору, широта мысли и высокая, даже возвышенная культура. Этот немец все сравнивал с тем, как подумал бы и поступил человек Запада, он заставил и меня посмотреть на привычные мне вещи его глазами (я в те дни был с ним, часто переводил ему непонятные фразы).

Как же нам вернуться к здравому смыслу, покуда ученые «ремонтируют» теорию? В Испании, на лекциях о России, я предлагал такой эксперимент: давайте на пару часов забудем термины философии и идеологии, опишем советский строй в обыденных понятиях жизни обычного человека. Посмотрим, сколько он пил молока, в какой квартире жил, что читал и сколько раз ходил в театр, чем болел и чего боялся. Посмотрим, как все это изменялось со временем, из каких средств обеспечивалось. Все это вместе мы и назовем советским жизнеустройством, не пытаясь определить, было ли это социализмом или еще каким-то «измом». А потом сравним это жизнеустройство с другими образцами, которые реально есть в мире — США и Испании, Бразилии и Бангла Деш.

Как ни странно, эффект от такого простого приема бывал очень сильным. Все рассуждения о «правильном и неправильном» отпадали сами собой, даже тема тоталитаризма теряла смысл. Люди начинали сравнивать реальность в осязаемых понятиях. Например, у многих родителей на Западе так силен, до безумия, страх, что дети-подростки станут наркоманами, что отсутствие наркомании при советском жизнеустройстве сразу перевешивало большое количество иных благ. При таком подходе выглядят нелепыми и туманные лозунги вроде «Больше социализма, больше демократии!». Сама мысль, что ради таких призраков стоит сломать жизнеустройство, кажется чудовищной — любой шаг даже в осторожном изменении соотносится со здравым смыслом: что именно он улучшит и какой ценой? Например, при таком взгляде стал бы никчемным спор, который мне пришлось вести с К.Ковалевым, другими авторами, многими читателями: была ли в СССР эксплуатация рабочих номенклатурой? Ну, предположим, была. Вопрос-то в том, была ли она больше, чем при других типах жизнеустройства. И станет ли она меньше, если сломать советский строй и приватизировать промышленность?

К сожалению, разговора именно в таких понятиях нам вести не давали и не дают. Нам навязали разговор в чисто идеологических понятиях, даже о смысле которых непросто договориться: уравниловка, эксплуатация, тоталитаризм.

И еще один урок нам дает уже история. Все главные «обвинения» вульгарного марксизма против русской революции и советского строя были выдвинуты уже Каутским, а потом развиты Троцким. Затем подключились югослав Джилас, еврокоммунисты и наши демократы. Уже Ленину пришлось потратить много сил, чтобы отбить «обвинения от истмата». Но главная битва все же разыгралась между Троцким и Сталиным. И понять ее смысл для нас очень важно. Тут можно согласиться с профессором из Греции М.Матсасом: «Те, кто хочет, под влиянием перемен 1989-1991 годов, пройти мимо конфликта между Троцким и Сталиным, расценивая это как нечто принадлежащее музею большевистских древностей, смотрят не вперед, а назад».

Давайте же будем смотреть вперед. Для этого надо вернуться к здравому смыслу и говорить не о формациях, а именно о том обществе, в котором живем — о России.

1997

Не надо размахивать парадигмой

В левых газетах опубликовано много статей, где меня критикуют за «выпады против подлинно научной философии общества» — истмата. За подобные выпады Чубайс наградил орденом акад. Лихачева, «а Кара-Мурза вроде бы свой, вроде бы против капитализации, колонизации России». Мол, притворяется, хитрая бестия, и ордена от Чубайса берет тайком. Настойчиво напоминается, что я «профессор химии» и лучше бы писал «о тех проблемах, где у него есть несомненные знания» — то есть, по химии.

Профессора марксизма высекли меня, как князь Утятин мужика Агапа в «Кому на Руси жить хорошо». Помните: чтобы не огорчать старого князя, его сыновья уговорили крестьян устроить «камедь» — притвориться, будто крепостное право вернулось. Но Агапу, которого требовалось «выпороть» за грубость, хотя бы поставили столько водки, что он от нее помер. А мне даже пол-литра не поставили.

И где мне устроили порку — в газете КПРФ «Правда Москвы»! Как говорится, чья бы корова мычала. Разберитесь сначала с тем, что за марксизм исповедует ваше собственное начальство, а потом поучайте беспартийных.

Поразительное дело. Из-за этих самых профессоров у студентов сводило скулы от скуки при одном только слове «марксизм». Своей схоластикой они отвратили советский народ и от философии, и от политэкономии. Это во многом предопределило нашу беспомощность во время перестройки. И хоть бы в них шевельнулась тень сомнения или раскаяния. А где их живое слово сегодня? Я бы с радостью вернулся к любимой химии и не лез в их огород, если бы они были на высоте.

В «Советской России» критика приличнее, за это я благодарен газете. И все же стиль хромает. Ну к чему такие придирки: «пренебрежительное отношение к историческому материализму, полное название которого он постоянно заменяет жаргонным сокращением истмат». Невдомек профессору Е.Солопову, истратившему на такую мелкую мысль двадцать слов, что я экономлю место. У нас всего одна большая газета, а наши обществоведы пишут так, что две трети их текстов можно «отжать» без ущерба для смысла.

В целом тон критиков такой, что желания вести с ними спор нет. Но считаю, что обязан это делать. 20.2.97 в «Сов.России» большая статья В.Турченко. И здесь на каждом шагу подковырки и насмешки. Делу это не помогает, давит лишь на чувства. По существу же, на мой взгляд, качество критики невысокое. Мой оппонент как будто не читал моих статей и не помнит главных поставленных в них вопросов. Он критикует фразы и примеры. Допустим, мои примеры плохи. Но из этого же не вытекает, что и тезисы неверны. В.Турченко как минимум должен был бы высказать свое отношение к тезисам. Вспомним некоторые из них.

1. Я пишу: «В последние 30 лет происходит новая перестройка картины мира и возникли новые инструменты мышления. Основная масса тех, кто поддерживает оппозицию, этих инструментов не освоила». Согласен с этим В.Турченко? Понять невозможно. Он считает, что детерминизм истмата легко сочетается с «принципиальной непредсказуемостью неравновесных систем в точках бифуркации», и это известно сегодня всякому добросовестному студенту. Я же, дескать, один из немногих, кому это непонятно. Хорошо, если бы было так, но, думаю, В.Турченко неправ. Ибо иначе моя статья «Эффект бабочки» была бы воспринята просто как банальная и не вызвала бы не только бури возмущения, но вообще никакого интереса.

В.Турченко поднимает на смех мой краткий, из двух фраз, тезис о связи механики Ньютона с идеологией буржуазной революции в Англии, зачем-то поминает Аристотеля и Новгород (какая связь с Англией XVII века?). Что тут смешного? Я читал курс «Наука и идеология» в МГУ студентам, а затем три года — аспирантам в Испании. Знания по этому вопросу даже у образованных людей превратные. Сам В.Турченко также имеет знание очень неполное. Одно только идеологическое воздействие третьего закона Ньютона — предмет большого исследования в истории науки, а о связи механики с политэкономией Адама Смита написано несколько книг и множество статей. Конечно, связь механики и идеологии сложнее, чем я представил в двух газетных фразах. В.Турченко потратил целую страницу текста, чтобы высмеять меня, а лучше бы он дополнил и пояснил мой тезис. Полезнее было бы людям.

2. Я пишу: «К сожалению, все мои оппоненты обходят важнейший вопрос: можно ли считать законами утверждения, которые в реальной практике не обладают предсказательной силой?». В.Турченко прямо ничего не отвечает, но всей статьей в целом говорит, что да, предсказывать не могут, но все равно законы. Это у него называется «диалектический детерминизм». На мой взгляд, неубедительно. По мне, так это просто крючкотворство.

3. Я пишу уже в третий раз: «Материализм в истории (истмат) — важная для анализа модель, абстракция. Как любой абстракцией, ею надо пользоваться осторожно, только для анализа и только в пределах ее применимости». Иными словами, истмат расщепляет реальность, дает нам один срез жизни, один ее «спектр». Далее я объясняю, почему этот спектр малоинформативен именно в моменты слома, катастрофы, и особенно в России.

В.Турченко прямо ничего не говорит, отвергает этот тезис косвенно. Он утверждает, что истмат — не спектр, не срез, не модель, а всеобъемлющая картина, причем «по определению»: «Исторический материализм есть материалистическое понимание общественной жизни во всех ее проявлениях». Если так, то дело еще хуже, ибо в этой трактовке истмат теряет всякие черты научного подхода. Но это попросту неверно, на это никогда и не претендовали классики марксизма. Истмат видит историю через очень специфическую «призму»: как движение производительных сил и производственных отношений и как борьбу классов. А, например, Л.Н.Гумилев видит историю через другую «призму» — как рождение, расцвет и угасание этносов и народов. Его понимание материалистично, но оно — вне истмата. Потому-то его главную книгу долго не издавали. Придание истмату всеобъемлющего характера превращает его из полезного научного метода (ограниченного, как все научные методы) в подобие религии. Это — большая вина наших истматовцев, они загубили метод.

Все мои оппоненты, а теперь и В.Турченко упрекают меня в том, что я говорю о «плохом» истмате, а надо говорить о правильном, который есть у классиков. А меня тот истмат мало волнует, ибо он по какой-то причине оказался недоступен массам. В.Турченко утверждает, что я знаю истмат гораздо худший, чем масса советских людей, я — аномально отсталый. Я не вижу для этого оснований. Думаю, что я читал классиков гораздо больше, чем 99 процентов населения СССР, посвятил много времени изучению вопроса, я не глупее среднего уровня. Почему бы я вдруг так отстал? Думаю, я не отстал, а говорю именно о том реальном истмате, потоки которого нас всех омывали со школы до могилы. Это — истмат, который был дан как официальная идеология мне и таким, как я. Считайте, что мы занимаемся самокритикой и самоанализом.