Дмитрий Каралис
      Феномен Крикушина
      (повесть 1984 года)
      Я кормил ужином детей и изображал им, как ловят в Африке тигров для зоопарков. Машка с Олегом разевали рты, и я запихивал в них кашу. Вот тогда и позвонил Крикушин. Это я хорошо помню.
      Дети обрадовались. Они подумали, что я забуду про ужин. Но со мною такие номера не проходят.
      - Я хочу к тебе заехать, - сказал Крикушин. - Дело есть.
      - Ты только тогда и заезжаешь, - сказал я. - Нет чтобы просто так... Ну заезжай, заезжай...
      Я слышал, как он позвенел ключами от машины и повесил трубку.
      - Сейчас приедет дядя Сережа, - многозначительно предупредил я детей. Если вы не успеете все съесть, Степка не станет с вами играть. Он никогда не играет со слабыми и непослушными детьми.
      Степка - это собака. Если Крикушин при машине, значит Степка с ним, решил я. Дети обрадовались еще больше.
      Крикушин приехал через несколько минут и огорчил моих отпрысков. Пса он оставил внизу, в машине. Сын с дочкой подняли вой, полагая, что я специально пообещал им Степку, чтобы они очистили тарелки. Можно подумать, это мне надо, чтобы они съели кашу. Хотя, если разобраться, мне тоже надо. И еще неизвестно - кому больше. Потому что здоровые дети - награда родителям. И наоборот.
      - Если бы у тебя была выпивка, тебе следовало бы выпить, - тихо посоветовал Крикушин, надевая тапочки. - Ты бы лучше воспринял то, что я тебе сейчас расскажу.
      С выпивкой он попал в точку: ее не было. Я взял из холодильника бутылку нарзана, и мы пошли в спальню. Ну, спальня - громко сказано. На самом деле это конура в четыре квадратных метра, где стоят раскладной диван, стул, торшер и журнальный столик. Дети спят в два этажа в гостиной. Гостиная это, сами понимаете, тоже условно.
      Я убрал со столика вязанье жены и поставил фужеры и бутылку.
      - Открывай, открывай, - угрюмо поторопил меня Крикушин и сел напротив. - Я написал три рассказа, и их напечатали, - помолчав, сказал он.
      - Поздравляю! - обрадовался я. - Наконец-то! А где?..
      Крикушин поднял на меня глаза. Сквозь тревогу в них пробивалось озорство.
      - И они сбылись... Понимаешь? Сбы-лись!..
      - Документальные, что ли? - не понял я. - Очерки?..
      Я не очень сообразительный человек, и поэтому не стану описывать, как Крикушин втолковывал мне, что произошло. Это долго. Лучше я расскажу суть. Своими словами и с небольшой предысторией, чтобы представили, что за человек Крикушин.
      Надо сказать, литературные способности Крикушина проявились еще в школе. Я помню, как седая учительница литературы, обожавшая Есенина и Блока, с волнующими паузами зачитывала притихшему классу его сочинения на вольную тему.
      Крикушин всегда писал на вольную тему. В этом смысле он был неудобным соседом по парте.
      Окончив школу с золотой медалью, он без труда поступил на факультет журналистики, где и блистал в числе лучших до третьего курса, но потом вдруг сник, потерял интерес к учебе, рассорился с общественностью и ушел из университета. В армию его не взяли, усмотрев в нем какие-то отклонения от нормы, и Крикушин три года присылал мне короткие весточки из населенных пунктов с неожиданными и смешными названиями, где неподолгу работал то фотографом, то бакенщиком, то помощником лесничего, то конюхом. Казалось, он хочет перепробовать все профессии.
      Несколько раз по его просьбе я высылал ему книги с мудреными названиями, которые отыскивал через знакомого букиниста. Среди них запомнились Психология как искусство профессора Шнейдера, в черном кожаном переплете, и сочинение господина Краузе Астральный тонус, изданное два века назад в Париже. Делал я для него в Публичной библиотеке и копии с журнальных статей. Что-то туманное - концептуальное понятие времени, бесконечность пространства, квазиплоскости...
      С распухшей трудовой книжкой и списанной за непригодностью из цирка собачкой Крикушин появился в Ленинграде и повел жизнь тихую и задумчивую. В том, что он пишет, у меня не было никаких сомнений. В его крохотной комнатушке, которую он снял в облупившемся, перекошенном доме на Лиговке, стоял бледный отсвет от разложенных повсюду бумаг.
      В то время Крикушин, что называется, сидел на хлебе и воде. Ночью он сторожил за восемьдесят рублей какую-то приостановленную стройку, а днем писал, рвал написанное, снова писал и ходил по редакциям с обтрепанным портфелем. Новых друзей у него не появилось, а со старыми он почти не встречался. Зазвать его на вечеринки одноклассников, которые мы еще продолжали устраивать и где его, гордость класса, с нетерпением ждали, было невозможно. Он всегда отговаривался работой или, пообещав, не являлся. Возможно, он опасался бесцеремонных вопросов более удачливых однокашников: Где устроился? Ах, пишешь?.. Ну и что написал? Где тебя напечатали?..
      А его нигде не печатали...
      По странному стечению обстоятельств в первом журнале, куда Крикушин принес рукописи нескольких своих рассказов, литконсультантом сидел его бывший сокурсник, который успел обзавестись лайковым пиджаком, непроницаемым взглядом сквозь дымчатые очки и чувством причастности к литературной элите. У него готовилась к изданию тощая книжица очерков о комсомольской стройке, где он побывал в составе литературного десанта. Зарегистрировав рассказы и продержав их более месяца, он написал Крикушину, что рукописи, представленные Вами, к сожалению, не заинтересовали редакцию.
      Крикушин перевел дух, озлился и бросился атаковывать столичные журналы.
      Но все как об стенку горох...
      Его творческий запой кончился неожиданно.
      Вернувшись в начале сентября из отпуска, я зашел к Крикушину и застал его с перепачканными сажей руками. Он со странной ухмылкой запихивал в круглую печку исписанные листы бумаги. На пустом подоконнике синел корочками новенький студенческий билет. Экс-циркач Степка, свернувшись калачиком на собранном чемодане, меланхолично смотрел в огонь.
      - Поступил на физмат, - коротко пояснил Крикушин. - Буду жить в общежитии. Как ты думаешь, с собакой разрешат?
      Взгляд у него был вполне осмысленный и движения рук тверды.
      - А это?.. - кивнул я на открытую дверцу печки.
      - А-а-а, - поморщился Крикушин. - Пустое дело. Грехи молодости.
      Поступление Крикушина на физмат, практически без подготовки, меня не удивило. С таким же успехом он мог поступить и в иняз. Пятерки, как в один голос признавались на выпускном вечере учителя, ему ставились лишь потому, что нет шестерок.
      - Но почему именно на физмат? - поинтересовался я, озадаченный крутым изменением курса. - А как же литература?..
      - Требуется проверить одну гипотезу, - Крикушин бросил в печку последнюю стопку листов, - имеющую непосредственное отношение к литературе. А это - не литература, - безжалостно сказал он, закрывая линейкой горячую дверцу...
      Первый рассказ Крикушина опубликовала многотиражка. В нем автор поведал о судьбе тихого и скромного инженера - Ивана Ивановича Мишкина, взяв прообразом своего коллегу Гришкина. Герой рассказа живет спокойной размеренной жизнью - ходит на работу, чистит дома картошку, выгуливает собаку Альму, помогает жене стирать белье и аккуратно отсылает в Саратов старушке маме свою квартальную премию. На работе он исполнителен, трудолюбив и незаметен по застенчивости характера. Начальство вспоминает его фамилию лишь при составлении колхозных списков и графиков дежурства в дружине.
      Но вот приходит день, и Мишкин оказывается на высоте. Ему поручают расчет сложного узла для нового прибора, и он, подумав несколько дней, предлагает удивительное решение - сократить число деталей в конструкции со ста семнадцати до пятидесяти шести. Уменьшается вес, повышается надежность.
      Начальство всплескивает руками. О Мишкине говорят в столовой и на совещаниях, докладывают министру. На узел выдается патент, его закупают разные страны, а Мишкина назначают руководителем группы. Но прибавку к окладу он все равно отсылает матери, которая одна вырастила его в войну...
      Рассказ прочитали, поздравили молодого литератора с первой публикацией, позадирались к Гришкину, узнав его в герое рассказа: Ну что, Гришкин, скоро патент получишь? Ха-ха-ха... - а через несколько дней Гришкина вызвали к начальству и действительно поручили расчет сложного узла.
      - Нам не обязательно его усовершенствовать, как в рассказе, дружелюбно улыбнулось начальство, - достаточно уложиться в срок...
      А еще через неделю по институту пронесся восторженно-удивленный слух, что Гришкин представил какие-то хитрые чертежи и в кабинете главного конструктора идет совещание, где раздаются громкие голоса: Гениально! Немедленно патентовать! Это надо же!..
      Совпадение, решили все. Просто совпадение. Крикушин написал рассказ. Гришкина заметили, поручили ему расчет, и он решил не упустить такой случай. В принципе, если хорошенько помозговать, можно любой узел усовершенствовать...
      Чуть позднее Гришкина назначили руководителем группы, и он признался, что разницу в окладах будет отсылать маме в Саратов. Им с женой хватит, а мать всю жизнь его одна тянула, пусть поживет на старости лет в достатке.
      Вот такие пироги...
      Вскоре Крикушин опубликовал в многотиражке еще один рассказ.
      Вчерашняя школьница Наташа влюбляется в своего сорокалетнего начальника. Девушка стыдится пришедшего к ней чувства, запрещает себе думать о женатом человеке, который годится ей в отцы, дерзит ему, сознательно провоцируя ответную грубость, плачет по ночам, но продолжает любить. Начальник же ни о чем не догадывается, считает Наташу вздорной девчонкой-акселераткой и пытается от нее избавиться. Но на одной вечеринке пригляделся к этой дикой колючке с распускающимися бутонами, прозрел и влюбился сам. Следует недельный круиз на белом теплоходе где герои запоздало объясняются в чувствах, пьют любовный нектар с привкусом морского ветра и бродят меж сосен по островам. Вернувшись домой, начальник признается во всем жене. Треск, грохот и выставленные в коридор чемоданы. Влюбленные месяц живут в пустующей квартире холостого приятеля, начальник охапками носит Наташе цветы - они стоят в вазах, банках и ведре, вся квартира в цветах, но вот возвращается хозяин, и наши герои расстаются. Начальник, не выдержав слез жены, возвращается к семье, потупив взгляд. Наташа увольняется...
      Так все и получилось в жизни. Весь институт с напряженным интересом следил за любовной мелодией, разыгрываемой по нотам Крикушина.
      После двух рассказов, финал которых подтвердился в жизни, отношение к Крикушину изменилось. О нем заговорили как о человеке, обладающем непонятным и загадочным даром. Нашлись люди, вознамерившиеся прибрать Крикушина к рукам и использовать. Они зазывали его в компании, пытались щедро угощать, всячески заигрывали с ним и нашептывали возможные темы новых рассказов - в надежде, что, написанные легкой рукой Крикушина, они сбудутся. Но Крикушин отнесся к назойливым ухаживаниям более чем прохладно. А его независимый вид в сочетании с молчаливостью были истолкованы как признак силы, с которой следует обходиться весьма деликатно.
      Молодые сотрудники стали позволять себе дерзкие шуточки: Погоди, я шепну Крикушину, - весело грозились они в столовской очереди. - Он напишет рассказ, где ты ломаешь ногу.
      Наиболее нервные и впечатлительные натуры потребовали ввести обязательные публичные читки крикушинских произведений. Они волновались, что в печать проникнут рассказы с нежелательными финалами. Предполагалось, что это будет нечто вроде общественной редколлегии.
      Третий рассказ Крикушина появился в молодежной газете.
      Все признали его феноменальным. Но еще более феноменальными были последствия.
      Содержание рассказа таково. В кабинет директора одного НИИ, где проводится совещание, пробирается молодой инженер и, извинившись, просит выслушать его по очень важному делу. Выслушать именно сейчас, когда все в сборе. Ну что там у вас? - недовольно морщится пожилой руководитель. - И вообще, кто вы такой?..
      Инженер называет свое никому не известное имя и, прокашлявшись, просит директора уйти на пенсию, уступив кресло ему. Поднимается ропот. Присутствующие воспринимают это как глупую шутку и уже хотят вывести молодого человека под руки, полагая, что он под хмельком или повредился головою. Директор жестом останавливает доброхотов. Вы полагаете, что знаете больше моего и сможете руководить институтом? - с иронией спрашивает он.
      Парень уверенно отвечает, что да, знает больше директора и сможет руководить институтом. Замена пойдет на пользу делу. Он - молодой, эрудированный, с чувством ответственности. А директор закис в своем кабинете, и последний научный труд, прочитанный им, - собственная статья в отраслевом журнале, написанная его референтом. Больно видеть, как разваливается институт, - говорит энергичный инженер. - Давайте проверим: устроим экзамен с привлечением специалистов. И если я окажусь слабее вас, можете уволить меня и отдать под суд за хулиганство и оскорбление...
      Отступать директору не к лицу. Тем более он знает, что в коридорах шепчутся о его закоснелости и надвигающемся маразме. Он поднимает брошенную к его ногам перчатку и назначает комиссию. Хотя его свита ропщет и отговаривает, уверяя, что бродяга не может вызвать гвардейского офицера на дуэль. На самом деле они боятся и за свои места. Дай только волю этим молодым нахалам...
      Испытательная комиссия относится с пристрастием к претенденту и не может скрыть сочувствия к старому гвардейцу. Парню предлагают в уме решать сложнейшие уравнения, а директору задают откровенно шутейные вопросы. Вроде того, сколько лет длилась Семилетняя война.
      Эту сцену Крикушин описал очень смешно.
      Кончается тем, что молодой инженер проявляет себя эрудитом, а изнервничавшийся шеф засыпается. Он путает закон Ома с теоремой Пифагора, а из всех химических соединений вспомнил два - воду и спирт. Хотя и не пьяница. Три дня он переживает свое поражение и уходит на пенсию. Перед уходом хлопочет о назначении молодого специалиста своим преемником. Молодым, как говорится, дорога, старикам - почет.
      Так все в точности и произошло.
      К директору НИИ, где работал Крикушин, пришел молодой сотрудник и с дерзкой улыбкой бросил вызов. Ни он, ни пожилой директор рассказа в газете не читали. Один - за отсутствием интереса к молодежной прессе, другой потому что явился свергать своего начальника прямо из аэропорта, вернувшись из долгой командировки.
      Про крикушинский рассказ оба узнали позже, когда дело было сделано. Бывший директор, по слухам, сказал, что такого не бывает. Новый директор заинтересовался необычным совпадением и встретился с Крикушиным. Он предложил ему подумать о сотрудничестве. Имея цели самые благородные навести порядок в институте.
      Надо ли говорить, что творилось в те дни в стенах этого солидного НИИ!
      Какая, к чертовой бабушке, работа, если в информационно-математическом отделе сидит парень, знающий наперед, что и с кем случится завтра. Гришкина он двинул, начальника своего втравил в любовную историю с девчонкой секретаршей, а теперь сместил директора и посадил на его место своего дружка. И все одним росчерком пера!
      Страшный человек...
      Теперь страшный человек сидел напротив меня. Я выпил еще полстаканчика нарзана и спросил, что Крикушин намерен делать дальше.
      - Я взял отпуск, - ответил он. - Самое время отдохнуть и подумать. Очухаться...
      Попросив не задавать пока никаких дополнительных вопросов, Крикушин поинтересовался, нельзя ли ему пожить на нашей семейной даче.
      Я принес ключи и объяснил, где стоят баллоны с газом.
      - Только все между нами, - предупредил Крикушин. - Моя скромная персона и так уже привлекает повышенное внимание, - он сдвинул портьеру и осторожно выглянул в окно: - Слушай, Кирюха, а ты не хочешь взять отпуск? Пожили бы вместе.
      Я сказал, что с удовольствием составлю ему компанию, если мне удастся договориться с женой. У нее со следующей недели отпуск, и мы всей семьей собирались ехать на Юг. Надо найти вескую причину, чтобы остаться. Я заверил его, что вступлю с ней в переговоры, а потом приеду его навестить и обрисую обстановку.
      - Ну, вступай... - сказал Крикушин и укатил на своем стареньком Москвиче, прихватив годовую подписку Веселых картинок моего сына.
      * * *
      На следующий день я приехал в нашу хибару на Карельском перешейке, оставшуюся нам с сестрой от родителей и именуемую дачей.
      Крикушин вытащил на улицу два шезлонга, и мы, усевшись в них, закурили. Степка с лаем гонялся за бабочками. От поставленного в тени деревьев крикушинского Москвича пахло бензином. Под раскидистым дубом лежал темно-зеленый сумрак.
      - Как дела? - спросил Крикушин. - В смысле отпуска?
      - Пока не знаю, - пожал я плечами. - Перебрал все варианты. Единственно приемлемая для моей жены причина, по которой я могу не ездить с ними на юг, это подготовка к экзаменам в аспирантуру. Она меня давно туда толкает.
      - А ты?
      - А что я? Тема есть, но боязно. Экзамены сдавать... И потом - все отрицательные герои почему-то всегда рвутся в аспирантуру. А положительные, наоборот, горят желанием пойти на производство и реконструировать важный народнохозяйственный объект.
      - Угу, - согласился Крикушин. - И причем без остановки выпуска продукции.
      Он задумался.
      - Кирюха! - неожиданно сказал он и посмотрел на меня с незнакомым прищуром. - Поступай в аспирантуру! Поступай! У тебя должно получиться! Скажи жене, что берешь отпуск для подготовки к экзаменам, и приезжай сюда...
      Я выразился в том смысле, что сказать-то недолго, но нужен будет и результат.
      - Да ты что, хуже других? - перестал щуриться Крикушин. - Чего там сдавать-то? Ерунда.
      При мысли о том, что я должен дать жене обещание готовиться в аспирантуру, мне стало не по себе. Я знаю свою натуру. Взятые обещания действуют на меня угнетающе. Пока я их не выполню, они давят на меня, как рюкзак с кирпичами. Сто раз подумаешь, прежде чем взвалить себе на плечи эдакую громадину. Но после ободряющих слов Крикушина я, можно сказать, уже просунул руки в лямки тяжелого рюкзака. - Попробовать можно, - рассудил я, до экзаменов почти полгода...
      Меня успокаивала мысль, что если в отпуске я не налягу на учебники, то наверстаю потом. Зато отпуск проведу с Крикушиным. Про сбывающиеся рассказы мы узнаем не каждый день. И не каждый год. Это поважнее любой аспирантуры...
      В тот же день на даче неожиданно появился Меркурий. Это муж моей сестры. Кажется, такая должность называется свояк. За Меркурием прочно укрепилось прозвище Уникальный. Или Уникальнейший. В зависимости от степени потрясения, вызванного его очередным неординарным поступком. Сколько я знаю Меркурия, он жил действием, как герой приключенческого романа. Минуты затишья случались у него лишь после очередной неудачной аферы, когда он с понурым видом ходил за женой, уговаривая ее не разводиться. Но и при этом он умудрялся косить хитрым взглядом куда-то вдаль, где ему виделись новые беспроигрышные аферы.
      Из его последних дел запомнились добывание янтаря в штормящей Балтике, когда вместо обещанных пяти тысяч он заработал двустороннее воспаление легких, и попытка хитроумного обмена, в результате которого все ближайшие родственники должны были съехаться под крышу двухэтажного особняка в центре города, и закончившаяся печальной встречей в кабинете у следователя, после которой всех нас чуть не лишили права на жилплощадь.
      Меркурий работал начальником проблемной лаборатории в каком-то серьезном НИИ. По его словам, он появлялся там лишь затем, чтобы надавать пинков ленивым сотрудникам, подкинуть им свежие идеи и получить зарплату. Как ни странно, сотрудники приходили от него в восторг. Я, поначалу, тоже. До тех пор, пока он не потащил меня на рыбалку, где попросил ассистировать ему в испытании электронного устройства для вылова рыбы. Собственной конструкции. Меркурий уверял, что стоит провода от этого устройства опустить в озеро и включить какое-то гам поле, как рыбы в потрясающем темпе начнут выбрасываться на берег. Нам останется лишь подставлять рюкзаки.
      Для начала мы глотнули с ним по стакану какого-то фантастического напитка, изготовленного, как он говорил, по старинным рецептам, и перевернулись в лодке. Но это была еще не беда. Ночью оборвалась веревка, на которой мы развесили сушиться над костром одежду, и мы остались при нижнем белье и палатке. Вру! Еще остались соломенные шляпы, ящичек с катушкой проводов и пять рюкзаков, припасенных для рыбы. Из железного ящичка, испытание которого Меркурий решил все же провести, меня ударило неизвестного происхождения зарядом, и я продемонстрировал рыбам, как они должны себя вести в процессе отлова. Только в обратном направлении. Меркурий потом говорил, что такого красивого прыжка он никогда не видел. Но мой пример на рыб не подействовал. Вода в озере шипела и булькала, когда Меркурий в одиночку продолжил эксперимент, но ни одна живность не показалась на его поверхности. Может, они там все зарылись в ил, - не знаю.
      Прорезав в двух рюкзаках дырки для ног, мы надели их на манер шортов-бананов, нахлобучили шляпы, покидали в оставшиеся рюкзаки палатку и прибор и, чертыхаясь, стали пробираться к железнодорожной станции на последнюю электричку. В этих средневековых нарядах нас и доставила милиция с Финляндского вокзала ко мне домой. К своей жене ехать в таком диком виде Меркурий побоялся. Моя, увидев нас, зарыдала.
      С тех пор я стараюсь держаться от идей Меркурия подальше.
      Он часто приезжал на дачу и жил там по нескольку дней, разбросав на столах чертежи, бумаги с расчетами и окурки. На этот раз его приезд объяснялся потребностью в теплых вещах, оставленных им зимой после лыжных вылазок с семьею. Он собирался ехать на Камчатку. Селедочный контур далекого полуострова манил его обилием топазов. По словам одного знакомого, топазовых глыб там хватит на устройство дороги Магадан - Мурманск. Надо только знать место. Меркурий знал и ехал с бригадой вольных первопроходцев в надежде привезти пару чемоданов этого полудрагоценного камня. У него была припасена специальная пила для разделки глыб на элегантные брусочки.
      - Жена, правда, против, - признался он, - ремонт в квартире надо делать. Но нам не впервой. А вы чего тут сидите? - с подозрением оглядел он нас. - Ждете, что ли, кого?..
      Мы сказали, что никого не ждем, просто взяли отгулы и отдыхаем от трамвайного грохота.
      - Погода хорошая, - потянулся я. - Может, на пляж сходим?..
      - Да, погода хорошая, - эхом откликнулся Крикушин. - Может, на пляж сходим. Искупаемся...
      - Воздух замечательный, - старательно изображал я прекрасное ничегонеделанье. - Птички, понимаешь, поют...
      - Да, птички поют, - соглашался Крикушин, листая Веселые картинки.
      - Смотри, Кирилл! - лукаво улыбаясь, погрозил пальцем Меркурий. Очевидно, он решил, что мы кого-то ждем. И явно не мужского пола. - Жена узнает - будет тебе на орехи!..
      - Не узнает, - сказал я. - С чего это она узнает?..
      - Ну ладно, - подмигнул он. - Дело молодое. А я поехал. А то, может, со мной на Камчатку двинете?..
      Горько сожалея, что мы не можем составить ему компанию, я уже взялся за рюкзак, чтобы проводить Меркурия до станции, но тут у калитки плавно остановилась черная Волга. Меркурий удивленно присвистнул и, вспомнив, что забыл топор, скрылся в доме. Степка зашелся лаем.
      - Нашли все-таки, - недовольно пробормотал Крикушин и пошел к машине.
      Выяснилось, что председатель месткома и новый директор, которого Крикушин предсказал в своем рассказе, совершенно случайно оказались в этих краях и, заметив с дороги Крикушина, решили узнать, как ему отдыхается. Крикушин с независимым видом поговорил с ними, не приглашая на участок, и они уехали.
      - Теперь они от меня не отстанут. Будут просить новых предсказаний, неосторожно пожаловался Крикушин, возвращаясь и усаживаясь в шезлонг.
      Меркурий в этот момент неслышно появился на крыльце и впился в нас глазами. Его чуткий нос зашевелился.
      Играть дальше роль праздных отдыхающих стало бесполезно.
      Узнав, что мой друг и есть тот самый феномен, о котором ходят невероятные слухи, Меркурий взвыл от восторга.
      - Черти! Что же вы молчали?! А я, дурак, чуть было не уехал на Камчатку!..
      Я сказал, что не понимаю причин, по которым он вдруг решил отказаться от богатейших топазовых россыпей.
      - Да он же без меня пропадет! - воскликнул Меркурий. - Кто ему поможет? Ты?.. Да вас обоих облапошат и заставят служить на задних лапках! Такой самородок надо беречь, как невесту перед свадьбой. К нему надо приставить человека железной воли и прозорливого ума!
      Далее из его рассуждений следовало, что он, Меркурий, и есть тот самый человек железной воли и прозорливого ума, который сбережет талант и поможет его развитию.
      Крикушин, не отличавшийся деловыми качествами, с некоторой долей робости и уважения посматривал на моего свояка. Он знал Меркурия, но еще больше слышал о нем от меня. До этого судьба не сводила их вместе больше, чем на час-другой. Нет, кажется, в восьмом классе мы втроем ходили за грибами. Меркурий тогда только женился на моей сестре.
      - Так-так-так... - задумался Уникальный. - Кто еще знает о твоем таланте? - спросил он Крикушина. - И о том, что ты здесь?
      - О таланте знают все сотрудники института, - ответил я за него. - А про то, что он здесь, - мы и руководство института. Оно и приезжало.
      - Плохо, - хмыкнул Меркурий. - Как в песне поется: И знает об этом вся улица наша, и знает об этом вся наша страна...
      Он нервно походил по участку, заглянул зачем-то в колодец и объявил, что ему и мне просто необходимо сейчас, в трудную для нашего друга минуту, быть при нем. Мы должны свернуть свои дела в городе и немедленно перебраться на дачу.
      * * *
      Я съездил на работу и взял отпуск. Летом у нас в институте взять отпуск не проблема. Трудно осенью, когда на полях области созревают картошка и всякие корнеплоды. Тогда каждый научный работник на учете. Даже больничный лист расценивается как дезертирство.
      Жене я сказал, что решил жить на даче и готовиться к поступлению в аспирантуру.
      - Наконец-то! - радостно всплеснула руками жена. - Ты становишься мужчиной!
      - Нормально, - сказал я. - У меня двое детей, а я только становлюсь мужчиной. Нормально...
      - Да ну тебя!.. Я же образно. Ты твердо решил с аспирантурой? Только держись подальше от Меркурия. Где он сейчас?..
      Я сказал, что, кажется, перепиливает топазовые глыбы на Камчатке. Такая дистанция показалась жене безопасной. Она успокоилась и даже не стала звонить моей сестре - проверять.
      Достав через знакомых билеты на симферопольский поезд, я отправил семью на юг.
      - Молодец! - похвалил Меркурий. - Куда бы и мне свою сигуранцу отправить?..
      Он имел в виду мою сестру - Ольгу. Способам, к которым она прибегала, разоблачая аферы своего мужа, могла бы позавидовать не только тайная румынская полиция, канувшая в Лету, но и легендарный майор Пронин. Самое удивительное, что изощренные проверки и контрпроверки, очные ставки и клятвенные заверения, которые Ольга вырывала из уст Меркурия, не давали ощутимых результатов. Раскаявшись под тяжестью неопровержимых улик в содеянном, он на несколько дней затихал, ходил с дочкой в зоопарк и исправно мыл посуду. Бдительность жены притуплялась. Она на радостях покупала билеты в театр и обещала знакомым всей семьей прийти в гости. Но в назначенное время Меркурий звонил домой по телефону и радостным голосом сообщал, что напал наконец-то на золотую жилу. Сегодня вечером у него состоится деловая встреча со священником одной пригородной церкви, в которой он собирается сорвать подряд на огромную сумму по изготовлению надписей и узоров светящейся краской. Поэтому в театр он пойти не сможет. Нарядившаяся в вечернее платье Ольга мигом вскипала от такого вероломства и шипела в трубку - так, чтобы не слышала дочка, - что ей надоела такая безалаберная жизнь и завтра она подаст на развод.
      Меркурий приходил поздно ночью и, пытаясь обнять еще не заснувшую жену, обещал ей с религиозной халтуры норковую шубу и французские духи. Верное дело, - убедительно шептал он. - Священник почти согласился. Осталось получить разрешение епархии, и можно разводить краски и шить мешок для денег. Меньше десяти тысяч я со служителей культа не возьму. Ты меня знаешь... Жена резко отстранялась, но вскоре уже курила с Меркурием на кухне и шепотом наставляла его, как вести дальнейшие переговоры с прижимистыми церковниками, и прикидывала, какую именно шубу она купит.
      Дело, как всегда, кончалось ничем. Меркурий изводил массу денег на представительские расходы, уверяя жену, что там, под куполами, тоже берут, но не коробками и кульками, а ящиками и вагонами, и, проболтавшись неделю, как бы между прочим сообщал об отказе епархии от модернового оформления. Но это не беда - он не терял времени даром и выведал местонахождение заброшенной часовенки, где зарыто золото, и на двадцать пять процентов, полагающихся находчику клада, он купит ей не только шубу, но и Жигули. Ольга в гневе хватала бумагу и бросалась писать очередное заявление на развод.
      - Пиши, пиши, - задумчиво разглядывая карту, говорил Меркурий. - Только учти, что с клада бывшим женам алименты не полагаются...
      Заявлений на развод Меркурий показывал мне штук тридцать. Они у него хранятся в специальной папочке.
      Героический человек моя сестра. Как она еще не рехнулась от своего Меркурия - уму непостижимо.
      Сплавить куда-нибудь жену и полностью развязать себе руки Меркурию не удалось. Он поехал домой и, к немалому удивлению Ольги, сообщил, что решил серьезно взяться за диссертацию. За топазами он не поедет. Ну их в баню, эти топазы. Надорвешь здоровье, а потом еще посадят. Ольга, глядя на долгожданное превращение мужа, чуть не прослезилась. Меркурий заявил, что отпуск проведет на даче, полностью посвятив себя диссертации. Это все-таки престиж и твердый заработок в будущем. Хватит щадить себя! Он будет вставать с рассветом, ложиться с закатом, пить ячменный кофе и делать гимнастику по системе йогов. Месяц - и диссертация готова. Пусть Ольга не волнуется и не отвлекает его своими приездами. Он будет появляться раз в неделю, чтобы помочь ей по хозяйству и помыться. А ремонт немного подождет.