Дмитрий Каралис
      Автопортрет
      извлечения из дневников
      1981-1992 г.г.
      "Автопортрет" Дмитрия Каралиса - правдивое свидетельство нашей эпохи. Основанный на дневниковых записях 1881 -1992 гг., он дает сочную и реальную картину недавнего прошлого.
      Дмитрий Каралис - автор повести "Мы строим дом", романа "Игра по-крупному" и сборника "Ненайденный клад", вышедших в конце 80-х - начале 90-х годов.
      Содержание
      1981 год
      1982 год
      1983 год
      1984 год
      1985 год
      1986 год
      1987 год
      1988 год
      1989 год
      1990 год
      1991 год
      1992 год
      * * * * * *
      Предуведомление читателю:
      Не ждите от дневников или записей полной откровенности. Есть вещи, в которые автор не хотел бы посвящать читателей. Некоторые имена и фамилии изменены, некоторые оставлены в неприкосновенности. "Умный промолчит, дурак не догадается".
      Жене Ольге, прошедшей
      со мною этот путь, посвящаю
      1981 год
      Еще перед судом адвокат посоветовал мне перечитать "Воскресение" Толстого, чтобы не строить иллюзий. Я перечитал. "Суд - это машина", сказал адвокат.
      Еще адвокат сказал, что не надо настаивать на отправке дела на доследование. Органы этого не любят. Лучше всего брать, что дают, и ждать скорой амнистии. В крайнем случае - уйти по половинке срока, за хорошее поведение.
      Правильно говорил капитан Жеглов в кинофильме "Место встречи изменить нельзя": "Запомни, Шарапов - наказания без вины не бывает!"
      Пока шло следствие, я из младших научных сотрудников стал старшим.
      С этой должности я и приехал на "химию" в поселок Коммунар Гатчинского района 16 сентября 1981 года.
      Органы, ведающие надзором за исполнением приговора, направили меня строить комбинат по переработке макулатуры в картон. В общем-то, гуманно. Час езды от Ленинграда.
      При подъезде к поселку я увидел огромный транспарант: парень и девушка в рабочих спецовках мужественно стоят на ветру - "Комсомольская стройка". Я мысленно усмехнулся: попал на комсомольскую стройку. Только не по своей воле.
      Женщина-капитан, инспектор по трудоустройству, долго листала мои документы, разглядывала на просвет трудовую книжку, затем позвонила в контору стройки и сообщила, что, кажется, нашла то, что они просили.
      - Да нет-нет. Нормальный. Три года. Сами поговорите... Про столяра я тоже помню...
      Она повесила трубку, выписала мне направление в СУ-262 плотником-бетонщиком и объяснила, как найти контору:
      - Идите прямо на трубу, а там спросите Борща.
      - Срок начинается прямо с обеда? - улыбнулся я. - А что на второе?
      - Раскатили губу. Борщ - это фамилия. Ему диспетчер нужен. Понравитесь - возьмет.
      Стометровая недостроенная труба была видна со всех точек поселка. Я вышел из прокуренного кабинета и взял курс на трубу. Универмаг - скверик асфальтовая дорожка вдоль речушки - склизкая глиняная тропка - заплывшая осенней грязью колея дороги. Грязные "татры" и "мазы", нагруженные песком и цементным раствором. Шел дождь. Труба приближалась крайне медленно. Коробки цехов, ангары, груды плит, россыпи труб, железо, доски... Стройка. И сколько мне работать на этой стройке - неизвестно...
      Коричневый блокнот с олимпийскими кольцами на обложке. Его сделали к Олимпиаде, которая проводилась летом 1980 года в Москве. И в Ленинграде тоже проводилась. Мой первый блокнот, начатый на "химии". Я записывал в него далеко не все и почти всегда носил при себе. Или прятал, опасаясь вечерних обысков.
      20 сентября 1981г.
      Пос. Коммунар. Спецкоменнатура No2. Общежитие за высоким железным забором. Проходная с милицейской вахтой. Вход и выход по пропускам. Вечерняя проверка в 11 часов. На спортплощадке выстраиваются все отряды. Я - в четвертом. Начальник отряда - лейтенант Гуща. Пригласил на беседу. Полистал мое дело, подымил папироской.
      Молодой парень с пшеничными усами и голубыми глазами. Крепко сбитый.
      - Твердо решили стать на путь исправления?
      - Твердо. (Мне подсказали, что распинаться, будто вину признаю, но по другой статье - бессмысленно. Могут записать в личном деле, что я озлоблен на суд и общество. А я не озлоблен.)
      - Это хорошо. На работу устроились?
      - СУ-262. Плотник-бетонщик третьего разряда. Вот справка.
      - С распорядком знакомы?
      - В общих чертах.
      Он меня ознакомил с деталями. На территории спецкомендатуры нельзя появляться в нетрезвом виде. Нельзя проносить и распивать спиртные напитки. Нельзя хранить в квартирах инструмент - лопаты, ломы, пилы, топоры, мастерки и монтировки. Запрещено иметь ножи, заточки, шило и т.п. Отсутствие на вечерней проверке считается грубым нарушением режима и наказывается невыездом на выходные дни за пределы административного района. Прогулы на работе, пьянки, драки, самоволки, а также отсутствие после отбоя в своей квартире или на вечерней проверке - прямой путь на зону. Могут отправить сразу, а могут за отдельные нарушения ввести систему допограничений: два месяца без выезда, полгода без выезда. И при этом в выходные дни ты должен будешь являться на КП трижды в день и отмечаться у дежурного: вот он я, поставьте, пожалуйста, плюс.
      - "Химия" - это свобода в кредит! - изрек лейтенант Гуща и дал мне расписаться.
      Теперь я "у/о" - условно осужденный. Буду нарушать режим - стану "зэка". Режим нарушать нельзя. "Стремиться надо, Федя, стремиться..." Язви тебя в душу.
      Я осторожно поинтересовался, что слышно про амнистию.
      - Амнистия обычно распространяется на условно-осужденных, отбывших не менее одной трети срока наказания и заслуживших ее примерным отношением к труду и соблюдением режима. А пока про амнистию ничего не слышно.
      - Ясно. А если нарушений не будет, и амнистии не будет, то можно освободиться "по половинке"?
      - Можно, - подтвердил лейтенант. - Условия те же плюс участие в работе совета отряда или совета общежития. Комендатура дает представление в суд, и тот выносит постановление.
      Хорошие фамилии у моих новых начальников. На работе - Борщ. В комендатуре - Гуща. Начальник спецкомендатуры - Махоркин. Замполит - Кашин. Добрые такие обстоятельные фамилии. Чувствуешь себя за ними, как за каменной стеной.
      И соседи по квартире - милые симпатичные люди. Один улицу неправильно перешел с чужим чемоданом. Второй мальчику глазик выбил. Третий ничего кроме трехэтажного мата про свою судьбинушку рассказать не смог, знаю только, что "бакланщик", хулиган, статья 206, часть 2, из-за каких-то баб пострадал. Рыжий, кулаки как ведра, и постоянно матерится. Коля Максимов. Шофером сейчас работает. На "химии" уже год. Старший по квартире. И еще один дядечка - год за тунеядство. Плотник. Перед Олимпиадой город чистили и замели.
      Как я в такой славной компании оказался?..
      Квартиры с табличками проживающих на дверях. Меня поселили в однокомнатную. Нас пятеро. Это считается большой удачей. В смысле однокомнатной квартиры.
      "Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать", фр. поговорка. Мысленно повторяю ее по несколько раз в день.
      Работаю диспетчером. На мне сбор заявок на цемент, стройматериалы, хождение на ежедневные планерки (пока вместе с начальником участка) и прочие хлопоты, которые трудно перечислить. Каждые десять минут в наш вагончик поступает новая вводная в виде телефонного звонка из штаба стройки или запыхавшегося гонца. Соседи по квартире мне завидуют: диспетчер - это не "на лопате", не цемент в опалубку заливать.
      - Принимали же решение вывезти трубы до 15 октября! - возмущенно вскакивает на планерке прораб. - А чем возить?
      - Вот решениями и возите, - спокойно закуривает главный инженер стройки. И в сторону, мрачно: "Трах-тарарах! Когда это кончится...".
      Выдали ватник, резиновые сапоги и каску. Штаны собственные. Дороги развезло так, что километр от спецкомендатуры до нашей трубы тащишься минут сорок. Льют нудные осенние дожди. Выковырившись со стройки, все моют бугристые от грязи сапоги на берегу речки. У мостков - очередь. Берега глиняные и скользкие.
      Старое кирпичное здание бумажной фабрики "Коммунар" - еще дореволюционное. Запруда, озерцо. Асфальтовая дорожка, скверик, доска почета.
      Читаю книгу про разврат в высшем обществе. "Анна Каренина" называется.
      Со мной в вагончике работает высокий мрачный мужик. Короткая стрижка, кепка, очки. Выпустили с зоны на "химию". Осужден за убийство жены. Работал главным инженером завода. Жил в доме, что по дороге к стадиону им. Кирова. Смутно, но помню тот дом - желтый, с белыми колоннами. Стоял в парке на возвышении холмика, рядом, вроде бы, пруд.
      Двое детей - два пацана. Жена пьянствовала, опускалась. Болталась около магазинов с гопниками. Все пропивала. Каждый вечер он ее ходил разыскивать. Однажды притащил ее домой и врезал. Она померла. Дали семь лет. Детей забрала его сестра. Сейчас ездит на выходные домой и налаживает контакт с детьми. Хмурый. Неразговорчивый. Я его не расспрашивал, он сам рассказал в обеденный перерыв под папиросы и крепкий чай. Пацанам девять и одиннадцать лет. Он говорит, что померла она не от его удара - у нее на теле оказались следы побоев от железных прутьев, ей, видно, врезали еще около магазина... Но свидетелей, которые видели бы, как ее били у магазина, не нашлось.
      В "Войне и мире" Толстой, описывая встречу Болконского с Кутузовым, пишет: "Кутузов испуганно-открытыми глазами посмотрел на князя Андрея".
      "...на глазах были слезы...". И еще несколько раз глаза во множественном числе. Почему? Кутузов же был одноглазый.
      Тунеядец Миша, пятьдесят лет. Хмурый, вечно курит. По собственной инициативе ведет наше хозяйство в квартире. Варит картошку, подметает пол, протирает вентиляционные решетки на кухне, чистит газовую плиту. Хозяйственный мужик. "Я "Балтийские" больше обожаю". "Все насквозь пропитано лжей". "Как играют, так и плясать надо". "Это длительная история". "Килька приятного посола" (вместо пряного). "Пойдемте исть" (вместо есть).
      У Миши 5-й разряд столяра-плотника. Золотые руки. Но его поставили работать плотником-бетонщиком 2-го разряда - "на лопату". В этом же СМУ требуются столяры и плотники высокой квалификации, но его не берут. Парадокс! Весь день он с молодыми хулиганами заливает в опалубку бетон, от стужи пухнут ноги в резиновых сапогах. Несколько раз брал больничный.
      Во время войны жил в Пушкинских горах. Ему было 9 лет. Носил партизанам еду и оружие в лес. "Я жизнь прожил. Меня немец два раза к стенке ставил. Но немцы тоже люди были, не такие, как их изображают".
      - Спортом заниматься было некогда. Какой в деревне спорт? Там такой спорт - косить, жать, картошку копать. Работа...
      После армии перебрался в Ленинград. Женился. Получил комнату в районе нынешней Гражданки. Работал на стройке.
      - Да я три сарайчика имел! - гордо говорит Миша. - В одном картошку держал, в другом - дрова, в третьем - кабанчиков. Мужики у нас в доме ленились работать, а я с пяти утра на ногах. Они знай сидят в домино на островке играют, да на меня косятся - "куркуль". Наши дома пленные немцы строили, так сделали озерцо с островком, а к нему - мосточки. Вот они на этом островке играли да выпивали. Я вечером в столовую с тачкой еду пищевые отходы собирать, они смеются. А как зимой - "Миша, дай морковки, дай луку, дай картошки... За деньги, конечно. А кто им не велит? Кругом земли навалом - паши, сажай. Рядом с домом земля бесхозная была, так я огород устроил - соток двадцать. Все имел... Три сарайки: в одном картошка, в другом дрова, в третьем - кабанчики...
      Одним словом - тунеядец...
      На стройке хорошо работать в начале, пока деньги есть, но не в конце. К концу денег нет, все зарыто в землю, истрачено, остается только надежда, что из главка добавят, может, даже наградят за сдачу объектов, премируют. Сроки сдачи поджимают, и все нервничают. Говорят, что наш картонажный комбинат крупнейший в Европе. Второй - такой же - строят на Украине. В стране бум на макулатурную литературу - ту, которую продают в обмен на двадцать килограммов бумажного старья. Население в ажиотаже. Ангары завалены связками старых газет и книг. Из них будут делать упаковочный картон. Попасть в эти ангары и покопаться в старых книгах - моя мечта. Но нужен блат, которого у меня пока нет.
      Комсомольско-химическая стройка.
      Вызвали к начальнику спецкомендатуры подполковнику Махоркину для беседы - я испугался: где-то нахимичил, кто-то стуканул, и сейчас мне вставят по самые...
      Оказалось другое. Он предложил войти в состав Совета общежития. Возглавить учебную секцию. Знающие люди говорят, что это большая удача. Чтобы попасть в Совет общежития, надо сначала поработать в Совете отряда, проявить себя, попрогибаться перед начальством, держать режим, как спортсмен перед Олимпийским стартом, и лишь затем - если масть пойдет - тебя рекомендуют в высший орган самоуправления. А тут - почти что сразу.
      Моя задача - следить, чтобы те, кому положено по возрасту учиться в вечерней школе, учились. В каждом отряде есть своя учебная секция, свой председатель. Я должен с них спрашивать. Тьфу, тьфу, тьфу, но такая общественная нагрузка - путь к УДО (условно-досрочному освобождению). При прочих условиях... Я, поморщив для вида лоб, согласился.
      Наш рыжий хулиган Коля весь вечер был в заботах. Он, как старший квартиры, обновлял доску объявлений в коридоре. Обновлял ее Валериными руками и своими сбивчивыми указаниями.
      - Значит, так, пиши! - решительно говорит он хулигану-Валере, который сидит за столом перед набором фломастеров и бумагой. - Пиши, б..., так, значит, на х..! Пиши - "Бытовой уголок", заголовок, б..... Или нет! Пиши "Уголок быта"! А, Дима? Так лучше? А чего? "Уголок быта". Пиши, Валера!
      Валера спрашивает, каким цветом писать, и Коля долго мечется по комнате, чешет себя в разных местах и выбирает цвет. Останавливается на красном. Валера, высунув кончик языка, пишет.
      Теперь надо составить график дежурства по квартире, но Коля не знает, как это лучше сделать. Вернее, вообще, не знает. Он задумывается, скребет свою рыжую проволочную шевелюру и смекалисто косится на меня. Я лежу на койке и читаю.
      - Дима, мать твою так, ты же грамотный человек, доцент, - издалека начинает Коля. - Как, б...., правильно график делать? Чтоб все было зашибись...
      Я отрываюсь от книги и набрасываю на листке бумаги эскиз графика.
      Валера старательно перерисовывает его. Коля мечется по квартире и постоянно проверяет качество выполнения. Он заглядывает то через одно, то через другое плечо к Валере и матерится. То он советует обвести надпись зеленым цветом, то желтым, то еще каким-то. При этом мы выслушиваем его соображения о том, какой замечательный будет "Уголок быта", и как все будет зашибись.
      - Так, мужики, теперь надо еще что-нибудь повесить. Во! Заметки! Пиши, Валера, вот здесь, слева - "Заметки".
      - Какие заметки?
      - Ну заметки, едрена мать, заметки! Не понимаешь, что ли? Заметки, б....!
      - Что ты там будешь замечать? - осторожно хихикает Валера и на всякий случай втягивает голову в плечи.
      Коля на секунду останавливается. Осторожно гладит царапину на щетинистой щеке. Вчера он ездил подглядывать в окна своей любовницы Наташки и чуть не звезданулся с обледенелой крыши - сломал антенну, поранил щеку, потерял кроличью шапку. Наташка в десять часов погасила свет и осталась не выслеженной. Коля задвинул вечернюю проверку и теперь схватился за общественную работу, зарабатывает очки.
      - Обязательства какие-нибудь. Ну, эта... Дескать, обязуемся содержать в чистоте и порядке квартиру. Чтобы, б...., значит, на пол не плевать... Или что-нибудь по чистоте... Ну пиши, елки зеленые!
      Кончается тем, что Валера сооружает заголовок, и я вешаю под него рукописную заметку:
      "Объявляется благодарность Балбуцкому В.А. (ст. 206, ч.2) за героическое уничтожение двух зарвавшихся тараканов, позарившихся на народное добро - хлеб. Валерий Балбуцкий, твердо вставший на путь исправления, презирая опасность, в ночь с 17 на 18 ноября 1981 года, находясь в засаде, одним ударом руки, в которой был зажат черствый батон местного производства, пригвоздил к столу двух опасных хищников. Смерть тараканам! Слава героям!"
      Все довольны, и заметка вывешивается в "Уголке быта".
      Разговаривал с условно-освобожденным, переведенным из лагеря на "химию". Молодой парень. Выпивает. В спецкомендатуре всего месяц, а нарушений - вагон. Восемь классов. Мат-перемат. Агитировал его учиться. По существующему положению он обязан учиться в школе рабочей молодежи.
      - Плохо на зоне?
      - Ну, - соглашается он. И подкрепляет свои воспоминания бессмысленным матом. Бездарным, я бы сказал.
      - Здесь-то жить можно?
      - Ну... Тра-та-та...
      - Ты, наверное, думаешь так: я уже почти на свободе, осталось два года "химии". Попью водочки, поваляю дурака, позадвигаю работу... Так ты думаешь? Лафа, дескать. Спишь, сколько хочешь, люди вольные ходят, девушки, танцы, кино, гастроном. Санаторий, да и только...
      - А че? Тра-та-та...
      - Вот ты - молодой парень. Освободишься, будешь где-нибудь работать. Захочешь жениться, завести семью. А кому ты будешь нужен - от тебя тюрьмой, хазовкой за версту воняет. Ты кроме ".. твою мать" и сказать ничего не можешь. Иди учись, начинай нормальную жизнь. У тебя два пути: либо обратно на зону, если не остановишься, либо в люди выйдешь. Вместо того, чтобы на зону вернуться, получишь аттестат о среднем образовании.
      - Ну, - вроде как соглашается он. - А че? Нормально, блин-сука-на хрен-зашибись!
      В Совете общежития интересные ребята - мастер спорта международного класса по гребле, директор фильма с "Ленфильма", Управляющий строительным трестом из Кингисеппа, награжденный несколькими орденами, в том числе "Орденом Ленина" и Золотой звездой Героя Социалистического труда (Председатель Совета - он скоро освобождается по УДО ), бывший начальник геологической экспедиции (настоящий, между прочим, доцент), врач скорой помощи и восемь председателей Советов отряда - у каждого своя статья, своя судьба.
      Я не пью уже с сентября месяца, как приехал в Коммунар. Даже на выходных, дома - не пью. Это не боязнь, это нечто другое. Все, с кем я здесь разговариваю, так или иначе пришли на "химию" через пьянку. По пьянке проболтался, по пьянке подрался. Из-за пьяных долгов сдал в ломбард казенную фототехнику. В пьяном кураже рвался в ресторан, разбил витрину, стеклом поранило швейцара. По пьянке совершил наезд на пешехода, по пьянке перевернулся в машине на шоссе - погиб друг....
      Вчера наблюдал, как монтажник лез на трубу комбината, чтобы водрузить на ней флаг.
      Высота трубы - около ста метров. Скобы-ступеньки. Никакой страховки или ограждения. Стоявшие внизу обсуждали, сколько ему заплатят. Говорили, что по рублю за метр. Должны были сдавать котельную - ее строило наше СМУ. С земли человек, ползущий по трубе, казался букашкой. Люди, придерживая шапки, расходились от основания трубы сбившимся кругом. Над толпой вился папиросный дымок. Я стоял у вагончика, метрах в ста от толпы, и видел, как фигурка человека перевалилась за край трубы. Его долго не было видно. Очень долго. В толпе пошел ропот. Забегало начальство. Кричали, сложив рупором, в небеса. Минут через двадцать мелькнул кумач, расправился, затрепетал флаг.
      Слезал он минут сорок.
      Выяснилось, что последняя скоба-ступенька шевельнулась в трубе и чуть не вырвалась. Он влез на фильтр трубы и лежал там - приходил в себя.
      Слез бледный, и ему тут же налили стакан водки. Парень лет тридцати. Долго не мог выпить - дрожали руки. Отвели в наш вагончик и закрылись с начальством. А флаг уже вовсю реял над стройкой.
      И я думал, а полез бы я? Страшно, но интересно. В детстве я лазил, пока хватало денег, на пятидесятиметровую парашютную вышку в Приморском Парке Победы и помню восторженный страх от пошатывания железных ферм - чем выше, тем сильнее. И прекрасный ужас, когда ты шагаешь в открытую калитку, обтянутый стропами, и несколько мгновений свободного падения, пока тебя не дернут натянувшиеся брезентовые ремни. И желание петь и орать, когда ты считанные секунды паришь над приближающейся землей. И круглый забор вокруг вышки - колечко, если смотреть с высоты, выявляется огромным обручем, когда твои валенки с галошами шаркнут по утоптанному снегу. Во мне было килограммов сорок, и железный противовес, ходивший в трубе вышки, неохотно полз вверх, со скрежетом задевая стенки.
      Не знаю, полез бы я сейчас на трубу по скобкам-ступенькам... После увиденного.
      Перечитываю "Ледовую книгу" Юхана Смуула". У него удивительный слог почти нет неопределенностей вроде "какой-то", "кому-то", "что-то". "куда-то", "почему-то". Ценное качество письма. Литой текст, наподобие латыни. Ощущение, что В. Конецкий в своих путевых заметках драл с него интонационно и композиционно. Но если и драл, то талантливо. Скорее, "Ледовая книга" могла быть толчком к замыслу путевых заметок.
      Смуул пишет, как в Кейптауне они тратили только что полученные фунты: "И мы пошли в бар, чтобы проверить - не фальшивые ли деньги".
      Наше СМУ, похоже, переведут на другой объект - мы свое дело сделали, общестроительные работы сдали, котельную запустили.
      Я закинул удочку, чтобы перевестись на Гатчинский ДСК - там, говорят, платят до четырехсот в месяц, но работа тяжелая. В три смены. "Химики" любят порассуждать о заработках. На ДСК ходит развозка от комендатуры. Денег хронически не хватает. Наш хозяйственный Миша, похоже, ударился в бега - не появляется вторую неделю. Варим макароны, покупаем кильку в томате - если есть, пьем чай. В столовой дорого и противно. Напечатал две юморески в "Гатчинской правде" - Махоркин на Совете общежития, когда я чуть опоздал на заседание сказал: "Ему некогда, он там свои юморески пишет..." Но с улыбкой сказал.
      26 ноября 1981.
      Исполнилось тридцать два года.
      Неплохо для начала.
      И не писатель, и не ученый. Моя специальность в настоящий момент плотник-бетонщик 3-го разряда. Общественное положение - "химик". Ниже нас только зека. Никакого, можно сказать, общественного положения. Несостоявшийся писатель. Несостоявшийся ученый. Можно сказать, что к тридцати двум годам мы не состоялись, как личность. Ай-яй-яй.
      Перевелся-таки на Гатчинский ДСК. Наше СМУ переехало строить склады на винный завод "Арарат". Смертельный номер для "химиков".
      Ходят разговоры, что двоих уже закрыли, а двое, опившись портвейна, ушли в бега.
      На ДСК работа в три смены. В ночную полагается бесплатный обед по талонам. По огромным цехам ездят на велосипедах. Дымят и грохочут кассеты, в которых готовятся стены-плиты будущих домов. Выдали ботинки на толстенной виброзащитной подошве, ватный шлем, как у танкистов, куртку, штаны. Работка не сахар, надо сказать.
      Худею, наливаются крепостью мышцы.
      14 декабря 1981г.
      "В жизни я боюсь трех вещей: холодной воды, женщин и электричества", сказал Вареникин из 2-го отряда, когда мы ночью, в тридцатиградусный мороз, сидели в сломавшемся на трассе автобусе и поджидали, пока нас кто-нибудь подберет. Мы опаздывали на работу.
      25 декабря 1981г.
      Под Новый год пришлось подраться. Точнее, дать пару раз в морду.
      Лежал в своей койке и читал "Ледовую книгу". Ждал, когда будут выдавать маршрутки. Пришел поддатый С. Б. из соседней трехкомнатной квартиры. Перед этим он прибегал к нам и просил алюминиевую мисочку - они выпаривали какой-то клей, бочку которого обнаружили на стройке. В квартире вечный шум, разборки, стенотрясение. Там живет двенадцать человек, в основном бакланщики.
      И вот пришел С.Б. и стал демонстрировать Валерке Балбуцкому свои новые рабочие ботинки с железными носами - специальные ботинки, чтобы ногу на стройке не отдавило. "Если по ноге въе...., то слабо не будет", - расхаживал он по нашей квартире, словно примеряясь, куда бы ударить. С.Б. - гатчинский хулиган, лет двадцати, но изображает из себя короля урок. Валерка косился на бойцовские ботинки и уважительно молчал. С.Б. походил-побродил шаркающей походкой и остановился у моей кровати. "Чего читаем?" - он тронул книгу, и я отложил ее. Меня уже стало поколачивать внутри.
      - Ты чего, дорогой, пришел? Иди к себе и бубни там.
      - Не понял... - Он смотрел радостно и удивленно.
      - Ступай к себе. Мешаешь.
      - А если не пойду? - продолжал нарываться он.
      Я молчал.
      - А если не пойду? Что будет?
      Я неспешно поднялся с кровати и, не надевая тапочек, дал ему с правой в челюсть. Он отлетел к дверному косяку. Я видел, что он поплыл. "Ах ты, сука!" - он вяло оттолкнулся от стены и шагнул ко мне. Добавил ему с левой. Он кувырнулся через Валеркину тумбочку и опрокинулся на кровать. Я ухватил его за горло и за волосы. "Валера, открывай дверь!"
      Вывел его на площадку и долбанул башкой о дверь его квартиры. Она открылась, и я впихнул его в сивушную темноту.
      Думал, он придет с корешками разбираться, но через десять минут из кухни, где мы сидели с Валерой, услышали его истошный вопль: "Дайте, я ему сам вмажу!". И начался очередной междуусобный махач. У нас с полки полетели кастрюли.
      Пришел Коля Максимов и одобрил мои действия. "Это же волки позорные, псы троекуровские, молодняк сопливый. У меня в кладовке черенок от лопаты стоит, если надо - бери, не стесняйся. С ними только так и можно, - Он показал, где за ватниками стоит черенок. - Пусть только сунутся! Я старший по квартире, отхреначу, только вьет!" Коля отхреначит - кулаки, как ведра.
      Лет пять не дрался, не было повода. И вот - пришлось...
      1 9 8 2 год
      5 января 1982г.
      Мы стояли перед заснеженной насыпью и ждали, когда пройдет курьерский поезд. Лунная ночь, звезды, мороз. Мы прошли скрипучей тропкой через стылое поле, и нам было холодно. Экспресс промчался мимо, тяжело продавливая рельсы. От него пахнуло кислым запахом угля, которым топят чайные котлы, и туалетного мыла. Эдакая лавина света, тепла, уюта и веселой дорожной суеты. Кто-то из "химиков" сказал: "Эх, сейчас бы уехать куда-нибудь..." Я вспомнил свои бесшабашные дорожные приключения, командировки (точнее - мелькнуло ощущение всего этого), и поезд умчался вместе с гулом и снежным ветром. Мы шли в ночную смену на домостроительный комбинат.
      В раздевалке, шнуруя тяжелые ботинки, я еще раз вспомнил уютный поезд и красный огонек сквозь колючий ветер на последнем вагоне. Кажется, он шел в Ригу.
      . Написать бы повесть "Спецкомендатура No2". Только где ее напечатаешь?..
      "Фирсов стал предусмотрительнее. Иногда он ловил себя на мысли, что пытается в простейшем житейском деле - будь то поход с пустыми бутылками к приемному пункту или переход улицы - отыскать возможный криминал и избежать его. "Где бутылки взяли?" - "Дома. Жена может подтвердить. Обратите внимание - водочных нет - только пиво, лимонад и сухое". - "Почему оказались на середине улицы при красном сигнале светофора?" - "Не успел закончить переход по зеленому, при загорании желтого сигнала остановился на разграничительной линии..."
      Повышенная осторожность огорчала Фирсова, но что сделаешь, если за время, проведенное им в рабочем общежитии под Ленинградом, называемом спецкомедатурой и обнесенном высоким металлическим забором, он насмотрелся живых иллюстраций ко всем разделам уголовного кодекса, исключая, пожалуй, лишь преступления, связанные с изменой Родине и фальшивомонетничеством.
      Из-за какой только дури не попадали люди на стройки народного хозяйства, прозванные "химией" то ли в честь незабвенной химизации народного хозяйства, на фронты которой посылались первые ласточки Указа 1964 года, то ли из-за полной неразберихи в статусе условно-осужденного: с одной стороны, осужден условно и свободы терять не должен, с другой стороны - обязан трудиться там, куда пошлют, и спать, где тебе укажет милиция; она же даст разрешение на поездку в выходные дни домой. Ссылка не ссылка, высылка не высылка, но живешь за забором и паспорт твой в спецчасти под замком. Но избирательных и иных гражданских прав при этом не теряешь. Одним словом химия.
      Каких только разгильдяев, ханыг, прохиндеев, чудиков и обормотов не встретил Фирсов в спецкомендатуре
      На первом месте по представительству шла пьяная дурь с кулаками хулиганы, бакланщики, статья 206 за разными частями. Как казалось Фирсову, их лечить следовало, а не осуждать, пусть и условно. Они и там, за забором, углядев слабые стороны надзора, "клали на все болт" и пили в дни получек, как чесоточные лошади, пока их за нарушение режима не отправляли на зону "закрывали". Это племя - пришибленное и тусклое в безденежье, неразговорчивое по трезвости, но горластое во хмелю - уходило на зону, но не избывало - с воли, в узкий турникет КП перлись и перлись с чемоданами и рюкзаками новые бакланщики, обнадеженные слухами о половине срока и условно-досрочном освобождении - УДО. Но какое там УДО!.. Единицы уходили "по половинке" и десятки - в зону, в зону... "химия - это свобода в кредит", как мудро выразился Славка Гостомыслов, кандидат наук из Университета, придя в первый же вечер засвидетельствовать свое почтение образованному коллеге. Замечен в пьянке - минус. Отсутствовал на вечерней проверке без уважительной причины - минус. Удрал в самоволку или задержался из увольнения - ба-а-льшой минус, лишаешься права выезда на шесть месяцев. Не вышел на работу - опять минус. А для УДО надо не иметь ни одного минуса, а лишь одни плюсы: грамоты, благодарности, заседать в совете общежития или отряда...
      На втором месте шли, пожалуй, хозяйственники - строители, бухгалтера, директора фильмов, торговля и прочий люд с руководящим положением. Те вели себя тихо, но жестко, собирались по вечерам в своих чистых квартирах, чаевничали, смотрели привезенные из дома телевизоры, беседовали неспешно и заседали в советах отряда, а то и общежития - "советчики". Они и решали, кому из провинившихся вынести предупреждение, кому выговор, кого лишить поездки домой на выходные. Все, что строже - брала на себя администрация. "Советчики" не жаловали бакланщиков; случалось, и били втихаря, но начальству их сами не сдавали, к зоне не подталкивали, понимая, что если здесь человеку не сахар, то там и подавно не мед.
      Много было народу, угодившего под суд от автомобильной баранки - наезд на человека, аварии с увечьями и смертельными исходами, и хотя Фирсов тоже шел по этой самой 211-й статье, не являясь ни владельцем личного автомобиля, ни профессиональным шофером, этот контингент не принял его за своего, поскольку Игорь сразу же был отнесен к "начальству", и в отряде за ним укрепилось негласное прозвище "доцент", навеянное, очевидно, его аспирантским прошлым.