- Смешно, да?! - Потапов дернулся, сорвал очки. - Смешно? Ты... Большевик недовислый!
      Потапов всегда любил подергать смерть за естество, но сейчас едва не перебрал. Такое не прощается. Смех оборвался. Все смотрели на Потапова, а он не сводил глаз с Петровича.
      - Довели страну, - голос у Петровича был сладкий, как сахарин, Гу-манис-ты! При Ильиче ты, очкарик, поди и не пикнул. Он свое дело знал, народ держал. И водка, и закуска... Ничего, что звезды вешал, мало я считаю. Ему еще двух "героев" надо, что о тебе, очкарик, думал.
      Я с уважение посмотрел на Петровича. Смелый мужичок. А то теперь все коммунистов ненавидят. Особенно бывшие секретари райкомов.
      - Помню в Олимпиаду, - вышел из спячки Пшибурджевский. - Приехал я в Москву с группой. У нас, ух ты девонька, групповод была. Я ей говорю...
      Он сощурил пьяные глаза и бессмысленно уставился в стену. И Потапов задумался, загрустил, завспоминал. Петрович, крякнув, полез за кисетом. Гулько отвернулся.
      Я попытался вспомнить Москву, Москву до развала. Улицы с людьми, мороженное продают, за пивом очереди, по Москве-реке пятна масляные, менты... Ничего особенного. Прошлое не воскресло. Город смог увидеть прежним, себя нет. О чем я тогда думал?
      - Я считаю, что в словах коллеги Потапов есть здравое зерно. Стратегическая обстановка... Нецелесообразно настраивать против местное население. Политика правительства Крыма требует разумной мягкости...
      Шуров не вспоминал. Шуров играл в войну. В войну и политику.
      - Я местное население вот где видал! - Пшибурджевский показал. Пусть приходят, я разъясню.
      - Решать капитану, - пожал плечами Гулько. - Он у нас старшой. Кстати, тебя там мэр дожидается...
      - Подождет, - отрезал я.
      Мэр - да, там было что серьезное, с чем-то он пришел. Завтра. Завтра будет самый раз, тогда он мне пригодится. Зачем? Не знаю, предчувствие.
      - Где эта... баба ваша? - я посмотрел на Гулько. - Веди.
      Кто на этот раз? Молодая девка, наверное. Хотя, Пшибурджевскому без разницы кто - молодая, старая... Лазутчики. Сколько их было - бродяг, беженцев, нищих старух, агентов по недоразумению и агентов по подозрению, сумасшедших, выдающих себя за агентов... Откуда повылезли, не было их столько до развала. Или не замечали? Малолетки из банд, велорокеры, какой-то бредовый "отряд старых партийцев". Ни разу ничего серьезного. Разведка как искусство умерла вместе с госбезопасностью. Только Красный Дом полон по-прежнему.
      В Красном Доме не расстреливали, блюли санитарию. Выводили в соседний особнячок - бывшую гостиницу обкома. Очень удобно - забор, ничего не видно. Слышно, но это ничего, опять же население воспитывает. Раньше сжигали, теперь горючки мало - закапывают. Интересно, куда Петрович трупы девает? Вода дрянь стала, пить невозможно.
      Погано и тошно сделалось мне. Погано и тошно, потому что сейчас ведут ее по тропинке, молодую и живую, и она идет, вертит задом, как привыкла, классная, несмотря на рванину и латанные перелатанные джинсы, и все кто не "голубые" и трезвые, кто есть во дворе уставились на нее, провожая взглядами, раздевая мысленно. Ее ведут такую спокойную, будто не понимает она чем все кончится, будто может быть иначе, будто всегда ей везло... Только дождь ей не нравится, морщится, не любит дождя, никогда не любила. И не полюбит... Потому что жить ей осталось совсем ничего, агенты живут недолго, даже если они и не агенты. Жизнь не имеет цены, ее просто не покупают, реквизируют. Не объяснить, что это Ирка, что я искал ее и...
      - Вот, - Гулько посторонился, пропуская ее вперед.
      Она изменилась. Ох какая женщина стала! Я вспомнил наш дикий пляж и сразу понял, что Гали и Оли по сравнению с ней... У нас будет вечер сегодня и может быть день завтра. Мы все успеем, а потом может случится чудо, повезет. Что-то вдруг случится, выкрутимся...
      Все на нее уставились. Пшибурджевский давился слюнями, Потапов, как всегда перебирая, улыбался радостно и глупо. Добрый дедушка Петрович... Костик оторвался от рации, но наушники не снял. А она как чувствовала, добавила эффект, закусив губу, опустила глазки, разыгрывая испуг и смущение маленькой девочки, а может быть, делая вид, что разыгрывает испуг, скрывая страх настоящий. Она обожала разыгрывать что-нибудь, маленькая девочка двадцати пяти лет...
      Ирка увидела меня. Игра кончилась.
      - Привет! - она была рада, улыбалась, словно и не было ничего. - А я тебя искала.
      Теперь все смотрели на меня. Не сказать, удивленно - не такое случалось. Прикидывали, что даст новый расклад.
      - Привет.
      - Вы знакомы, кажется? - оживился Потапов.
      Ничего особенного не было в его вопросе, кроме этого дурацкого "кажется". Но отчего-то именно оно дохнуло на меня дымом. Жирным дымом из-за забора бывшего обкомовского особнячка. Я опомнился. Вечер воспоминаний кончился. Пора заниматься делом.
      Ирка будто не слышала. Подошла и уселась напротив, осмотрев с ног до головы.
      - Ничего так! А это откуда?
      Она ткнула пальцем в щеку, в старый одесский шрам.
      - Так... Это давно.
      - Больно?
      - Было...
      Ирка смотрела на меня, довольная, идиотка, словно не понимала куда попала, чем это кончится. Дико, но она действительно не волновалась. Я ощущал веселый покой от нее исходящий и душную трупную уверенность, что все будет "о'кей". Жуткое сочетание. Кладбищенский оптимизм. У дедка-сокамерника было нечто подобное, когда его выводили. Он-то, дурак, думал выпустят.
      - Как ты здесь оказалась, - откашлявшись, начал я.
      - Я же говорю - тебя искала, - Ирка не поняла, что разговор кончился, начался допрос.
      - Вы, видимо, не вполне уяснили себе положение вещей, - Шуров строго постучал по столу ручкой. - Мы хотим знать, каким образом вы оказались в расположении части.
      Она и тут не поняла.
      - Стас, я тебе...
      - Ты, красавица, не кобенься, расскажи нам лучше кто тебя послал. Уж мы не обидим, - посоветовал Петрович.
      Святочный старичок. Она не видела его раньше, не знала кто это. Мелькнула в его голосе какая-то интонация или сработало десятое чувство, помогавшее нам понимать друг друга без слов... Дернувшись, Ирка торопливо заговорила, обращаясь по-прежнему только ко мне.
      - Мы, когда из Москвы уехали, застряли под Анапой. Не было билетов, потом поезда ходить перестали. Очень страшно было... Нас хозяйка выгнала, у нее сын из Новороссийска вернулся. Деньги кончились. У отца в Сочи друг жил, он к нему поехал. Уехал и все... Ничего, как-то жили. Мама в трактире, я шила, у меня с собой две "Бурды" было, весь поселок обшивала...
      - Чего-чего? - встрепенулся Пшибурджевский.
      Я вспомнил, что "бурдой" местные называют убойную смесь поганого вина, настоянного на табаке и дури из местных огородов, не выдержал и усмехнулся.
      - Журналы иностранные. А потом... - она запнулась. - Меня увезли. Маленький такой кораблик, вроде катера.
      "Маленький кораблик". Да, это нам знакомо. "Мать, давай выпить! Ты что, старая, байки травить вздумала?! Тащи живо! Это что? Ах огурчики..." Налеты на побережье, базы в укромных местах, девочки из поселков, разыгрываемые на право первой ночи. Самые красивые - "капитановы невесты". Разбухшие утопленники на тросе за кормой, "попрыгунчики" на рее. Дань с прибрежных сел, а если повезет, то и абордаж транспортов. "Поехали, малышки, с нами на лодочке кататься. Ох, какие пугливые. Давай, шевелись..."
      - Потом я сбежала. Так получилось. Около Керчи на якорь встали. Берег близко, они подсели и вырубились. Я плаваю хорошо...
      Все посмотрели на меня.
      - Ага, - я кивнул. Будто это могло помочь.
      - Из Керчи я пешком шла. В Симферополь, потом сюда.
      - Зачем? - спросил Гулько.
      - У меня тетя здесь.
      Я опять наклонил голову. Полез в карман, достал тюбик и, положив на стол, начал разглаживать. Надо аккуратней пасту выдавливать, в углах много остается. Когда кончится, разрежу и выскоблю изнутри.
      - А ты долго это... на катере? - выпытывал тем временем Пшибурджевский.
      - Полгода... - лениво протянула Ирка. Успокоилась девочка. А может опять играла.
      - Ух ты, девонька! - восхитился Пшибурджевский. - Да тебя поди много чему научили! Там ребята крутые!
      Он прищелкнул пальцами.
      - Не для тебя, - все тем же тоном ответила Ирка. Костик у рации хихикнул. Пшибурджевский налился кровью.
      - Помолчи, - упредил его Гулько. - А в Симферополе что забыла?
      - А куда мне? В море топиться?
      - На вокзале не была? - участливо спросил Петрович. - Иногда, говорят, поезда с Киева ходят. А там и до Москвы недалеко.
      Симферопольский вокзал разбомбили еще в прошлом году, во время одного из налетов то ли керченцев, то ли великороссов. А что до поездов... Но Ирка не попалась.
      - Нет там никакого вокзала! Проверяете? Что еще рассказать?! Почем картошка на рынке? На что я свой купальник выменяла?
      - Про купальники не сейчас, после, - спокойно ответил Гулько. - Лучше объясни где твоя тетя и как ее зовут.
      - Тетя мою зовут Надеждой Афанасьевной. Улица Ленина, дом пять. Я не знаю куда она делась.
      - Улица Ленина! - заржал Пшибурджевский. - Ух ты, девонька, даешь!
      - Есть такая улица, - сказал я. - Была... Вдоль берега идет.
      Ничего ей не могло помочь. Помянув Керчь, она подписала себе смертный приговор. Керчь - база Союза Освобождения Юга России, столица временного переходного правления национального единства. Теперь любое правительство временное и переходное... Впрочем, промолчи про Керчь - разница небольшая.
      - Значит с тетей вы мне не поможете, - она встала. - Ладно, я пошла.
      - Шустрая, девонька, - Пшибурджевский ел Ирку глазами. - Нет, ребятки, здесь дело не чисто! Я чую, я вам точно говорю! Мы ее подержим. Подержим, капитан, да? Допросить еще потребуется. Я могу...
      - Уймись, - обрезал Гулько. - После скажешь. Так что?
      Он смотрел на меня и только на меня. Он наслаждался ситуацией. Он любил меня сейчас. Как не ответь - я проиграл. Разница лишь в том выведут ее одну или вместе со мной. Пособничество агентуре... Получить девять граммов, даже в компании с любимой женщиной - слишком дорогой подарок. Не дождется.
      - Все ясно, - твердо ответил я. Меньше всего мне хотелось, чтобы Ирка что-нибудь поняла.
      Она и не поняла. В отличии от остальных.
      - Я согласен с тобой, - Гулько довольно кивнул.
      - Не-е-ет, вы как хотите, а я против! Это что же такое, девоньки?! Стоит раз в жизни увидеть приличного агента... Не дураков полоумных, а...
      - Да успеешь ты, не бухти...
      - А все-таки, каким образом вы попали в расположение части? - не успокаивался Шуров.
      - Какой части? Я шла спокойно, а тут какие-то шизики...
      Картинка проявилась мгновенно. Как она шла, и как Гаврик, раздеваясь на ходу, догнал ее с автоматом - "Давай, ложись, быстро", и как пусто смотрел, не видя, Сафарбий... Но тут появился Гулько. Маньяк-мокрушник, вышедший на охоту. Имел ли он на нее свои виды или зачем-то понадобился ему "агент"... Он привел ее на хоздвор, поднял тревогу, а дальше все пошло по накатанному. Допрос, подвал, Петрович. Колея, не свернешь.
      - Ну все, все... - торопливо сказал я.
      - Пошли, - Гулько взял Ирку за локоть.
      И тут она не выдержала.
      - Это что за дела такие? Никуда я не пойду!
      Голос не изменился, только пальцы, вцепившиеся в стол, побелели. Дурочка, решила, что ее уже выводят! Кому же охота на ночь, по дождю...
      - Стас, ты что, совсем уже... того?
      - Ничего-ничего, нормально, обойдется. Завтра зайду. - Не стоило так говорить, они только и ждали, поймать мечтали... Не успеют!
      - Правда? - Ирка смотрела на меня огромными глазами и вновь казалась маленькой испуганной девочкой. Или играла девочку, кто разберет.
      - Конечно, правда, - я не врал, зайти собирался.
      - Ты это... Семену скажи, - посоветовал Петрович. - Пусть посторожит. Скажешь, я приказал.
      Гулько кивнул и они вышли. Мыслей не было. Ничьих. Пустота звенела в комнате. Петрович возился с кисетом. Шуров, придвинув коптилку, делал пометки в своей важной стратегической карте. Пшибурджевский, поворочавшись на стуле, потряс над ухом пустой фляжкой и невнятно пробормотал:
      - Классная баба! Козлы вы!
      Может быть, может быть... Терпеть больше было невозможно - я осторожно открутил крышку тюбика. Запахло мятой, слюна заполнила рот. Блестящий кафель, много света, яркого электрического света в полный накал, белоснежная раковина, пушистое полотенце, не пахнущее портянкой, вода чистая, сладкая - экономить не приходится. А на кухне закипает чайник... Я осторожно сжал тюбик. Белоснежный цилиндрик с прозрачными полосками - алой и бирюзовой, словно висящими в воздухе. Как желе... Мать-покойница такое делала, слоистое.
      Смотреть можно было бесконечно, но я не удержался - кончиком языка слизнул яркую душистую каплю, а когда она растворилась на языке, с восторгом ощутил острый холодок...
      - Когда? - Петрович растянув самопалку, щурился на меня. - Эй, капитан, хорош балду сосать! Слышь, чего говорю?
      Гад! Все испортил! И так мало осталось, а он...
      - Отвяжись! - рявкнул я. - Выводи, когда хочешь! Что тебе от меня надо?!
      - Значит вечером... - заключил Петрович. - А не жаль?
      - А ты как думаешь? Кайф мне обломал!..
      - Да он тебя про девку, - хмыкнул Пшибурджевский.
      Девку? Какую девку? Ах это... Я пожал плечами.
      - Там мэр ждет... - начал было Потапов.
      - Подождет, - отрезал я. Сволочи, такой кайф обломали!
      Я пек ежевичный торт. Чистая кухня, свежие продукты - готовить одно удовольствие. Засунул в духовку коржи и стал растирать ежевику. Сладкая багровая масса похрустывала под ложкой. Тоскливый цвет. Свернувшаяся кровь, солнце за тучами - закат, который видишь в последний раз. Открылась дверь и кто-то со смазанным, неразличимым лицом сказал: "Выходи..." Я вышел и ежевичный свет ударил в глаза. Человек толкнул меня в спину и мы двинулись вверх по тропинке. Шли долго. Поселок лежал на ладони, как на карте-трехверстке. Сгоревшие дома, сетка дорог и тропинок, окопы старые и новые, начатые нами, но брошенные за ненадобностью, две пулеметные точки... На "верхотуре" стояла машина Пшибурджевского - маскировочная сеть натянута, пост выставлен, сидят, хлещут самогонку... Мы шли, а в голове, в такт шагам, метрономом, стучало: "Пора начинать, пора, пора, пора..."
      Когда мы выбрались к скалам начало темнеть. "Иди вперед" - человек остановился, снял с плеча автомат. Времени оставалось немного, я закричал и в ту же секунду услышал далекий крик Ирки. "Здесь! Я здесь, сюда!" Я понял, что она - это я, но человек за спиной уже нажал на спуск...
      Умирать не страшно. Особенно во сне. Но когда на небе вдруг появляются тучи или полыхнет из-за облаков солнце, я вздрагиваю. Боюсь, что это не солнце, что из облаков вместо дождя упадет пепел и единственный наш дозиметр закудахчет, отсчитывая рентгены. Сохранились шахты, целы пусковые установки и в прибрежных водах плавает вполне достаточно. Две субмарины захватили на рейде Севастополя и еще, кажется, база под Джанкоем...
      Табу. Последнее средство. Никто не знает силы ответного удара и количество шахт, оставшихся там, куда ушли твои ракеты. Старая власть пыталась эвакуировать установки из опасных регионов. Вывозили и демонтировали, пока не оказалось, что вывозить некуда.
      Два залпа научили думать и заставили бояться. Зап и Востсиб. Обмен ударами, локальный конфликт. Правда, был еще Воронеж... Последняя незаконсервированная АЭС и кучка идиотов, возомнивших себя хозяевами страны. Теперь под Царицыном ловятся лимонно-желтые безглазые раки размером с БТР... Только ловить их некому. Связи нет не случайно. Второй год безумствует в ионосфере чудовищная магнитная буря, подавившая эфир. Так и не смог привыкнуть к северным сияниям, ложным солнцам и прочим небесным чудесам. Многие видят в этом знамение, привет от Иоанна Богослова.
      Табу. На смену прежним заповедям пришли другие. Новые времена, новая мораль. "Не убий, не укради, не возжелай..." Библейская рухлядь! Шелуха осыпалась быстро, остался один и главный закон - "ударь первым". Многого я не понимаю. Почему, например, допустимо реквизировать выпивку, а за "травку" следует платить. Пусть немного, чисто символически... После акции, захваченное оружие распределяется по жребию и не дай Бог кому-то смухлевать! Прикуривать - только от спички или зажигалки, ни в коем случае от самопалки. Из карточных игр нормальная лишь бура, остальные - "игры для гомиков".
      Другие времена и ценности, другой мир, другая жизнь. Не могу вспомнить прошлое! Восьмичасовая работа с перерывом на обед, перекуры с ребятами, треп и анекдотики, столовая-тошниловка, где люди стоят в очереди... Не боятся стоять, ощущая соседа за спиной. Дико! Интересно, скажи мне тогда в кого я превращусь, поверил бы? Я ведь мирным человеком был. Никаких мордобоев, выяснений отношений в пивных, быдло ненавидел... Крутым парнем стал, однако.
      Никто не помнит прошлого, но каждый цепляется за него как может. Шуров лелеет "биговскую" ручку, а Пшибурджевский пьет из хрустальной антикварной рюмочки, не расставаясь ни на минуту...
      Стоит начать, не остановишься. Утром я не удержался, почистил зубы. От души, с удовольствием. И пасты выдавил сантиметр, не меньше. Тут же пожалел и пришлось долго уговаривать себя, что тюбик еще не пуст, что буду экономить, что иначе нельзя - башка трещит, во рту пересохло и горько от желчи, а надо быть в форме...
      Так я ничего и не решил. Изменить приговор невозможно, нет у меня права отменять. Снять часового, похитить, спасти, бежать в горы - все это бред, сюжет для вымерших киношников. Уйти дадут не дальше окраины. Обложат, зажмут и расстреляют. Как Витьку-маленького... А если и получится? Рай в шалаше, идиллия на руинах. До Симферополя не доберешься, напорешься на стаю малолеток или ночков. Те еще волки. Может рискнуть морем?..
      Достал сигарету, тщательно размял и долго прикуривал, стараясь успокоиться. Шанс имелся, крошечный, но реальный. Теплоходик у причала. Убогое прогулочное суденышко, черт знает как и когда попавшее сюда. Задолго до развала оно носило гордое имя какого-нибудь пионера-героя. Катали на нем курортников, возили народнохозяйственные грузы. При Сытине курортники исчезли, посудину покрасили в камуфляжный цвет, приспособив под плавучую тюрьму. Сытин обожал подобные шутки. Вскоре Сытин кончился, а кораблик остался стоять на приколе, забытый и никому не нужный. Горючего не было, да и обстановка не располагала к морским прогулкам. Теплоходик я присмотрел давно, не поленился облазить. Ходовая часть потрепана, проводка на соплях. Ничего, мне на нем не в кругосветку... Стоп. Не спеши. Главное - понять, кто же меня пасет. А то что пасти обязательно будут мне доходчиво объяснили в Красном Доме.
      Красный Дом, Красный Дом... Бурые, выцветшие от времени стены, фальшивые колоны, решетки на окнах. Для одного предназначенный, незаменимый при любой власти. Высокие потолки кабинетов, дубовые двери, полумрак... "И не надейтесь на случайности, их не будет."
      Девушка Галя оставила мне пожрать - картошка и рыба стыли в миске на столе, но есть не хотелось. Рыбу я после Москвы вообще есть не могу. Последний месяц в столице выдался голодным. Незабываемая "Сельдь иваси"!
      Поковырявшись в миске, я отложил ложку. Вчера, вернувшись из штаба, я сразу послал девушку Галю за бутылкой и она принесла пол литра сивухи. Потом я погнал ее еще за одной и пошел к Пшибурджевскому... По дороге завернул к Потапову, у него сидел Шуров и они тоже что-то пили. "Мускат белый Красного камня" - Потапов эстет, самогон не признает. К Пшибурджевскому я-таки попал. Они притащили деда-баяниста, и устроили "дискотеку"...
      Воспоминания не грели, я стал думать о делах. Сказать Петровичу, пусть подготовится к реквизиции, грузовик заберет, ребят проверит. Второе - Гулько. Нельзя больше с ним тянуть, опоздаю. Примериться, посмотреть где бывает и, счастливого пути! Плевать на видения! Может быть это не мое будущее, а его прошлое. Так, что еще? Ирка. Заждалась, наверное. Ничего, потерпит. Сначала Костик, связь с Симферополем. Информация. Сидеть здесь еще месяц - смерть. Я вдруг вспомнил свой сегодняшний сон. Наглядная картинка. Перерезать шоссейку и ударить с моря... Мы здесь как в банке. Как рыбки в банке. Сельдь иваси.
      На улице, на сложенном ватнике сидел безногий старик с аккордеоном и играл "Ламбаду". Несколько наших стояли рядом и слушали. Ничего иного старик не умел, он наигрывал этот несложный мотивчик в миллионный раз и все равно они стояли, отвесив челюсти, с бредовыми улыбками на испитых, небритых рожах. Они подкармливали, поили его и даже, кажется, любили. Ерш раздобыл ему ватник, а Петруха починил аккордеон, когда в нем отлетела какая-то штуковина. Каждый вечер кто-нибудь из парней приносил старика к себе, усаживал в углу и, налив стакан, требовал "Ламбады". Дед путешествовал из компании в компанию и никто, даже Гулько, не смел его тронуть. Впрочем, Гулько был человек рассудительный и хорошо знал, что можно, а что нет.
      Гулько навязали мне в Симферополе, когда из дезертиров и шпаны, остатков разбитых банд, армий, "национальных формирований" собирали нашу "ударную роту". "Знакомьтесь, коллега - ваш заместитель. Местность знает, человек опытный и вообще... Сработаетесь." "Обязательно", - заверил я, а "опытный человек", глядя мимо, коротко сообщил: "Гулько." Я, радостно улыбаясь, щелкнул каблуками, потому что за дверью кабинета ждал громила с бессмысленным лицом и винтовкой "М-16", готовый вывести обратно в подвал или чуть дальше - за забор обкомовского особнячка.
      Патруль прихватил нас в пригороде, когда мы голодные и шальные потрошили одну хибарку. Ни Очкарика, ни Папашку я больше не видел. Меня посадили в камеру к жизнерадостному дедку и бритому малолетнему ацетонщику. Кормили через сутки и с той же периодичностью человек в ирреально-белоснежной рубашке с галстуком уговаривал меня на допросах. Ему хотелось, чтобы я оказался агентом. Любым, чьим понравится. Я упрямился. Пытали, однако не сильно, видимо чего-то ждали. В камерах не задерживались подолгу. Однажды вечером дедок, размякнув после долгожданного обеда, принялся вспоминать сокамерников. Насчитал десяток и сбился. Сам он весело похихикивал и надеялся на лучшее. Увели его через день. Может и отпустили, кто знает. Всякое случалось.
      А затем меня привели в Кабинет. Шикарный, обшитый деревянными панелями (в конце-то зимы!), с огромным ламповым приемником, сипло бормотавшем в углу, с турецким чаем и греческой консервированной колбасой. Доброжелательный разговор о жизни, воспоминание о красотах доразвальной столицы и предсказания светлого будущего Республики. Я жрал колбасу и кивал, а когда предложили роту, мгновенно согласился. И получил Гулько...
      Остальных отбирал сам. Выдергивал из подвалов Красного Дома, из лагеря на Татарской горке... Штрафбат, "золотая рота". Негодяя-Костика я сам присмотрел, винить некого. Он фанат, отличный спец! Сам был инженером, этот безумный блеск в глазах ни с чем не спутаю! А связи нет...
      Костик колдовал над рацией. Он даже головы не поднял и у меня вдруг скользнула мыслишка... Что если он не только слушает, но и передает? Так ли неустойчива связь... Керчь не дальше Симферополя.
      - Ну что, мой хороший, - я положил руку ему на плечо. - Есть контакт? Костик вздрогнул, обернулся, срывая наушники. Увидел меня и облегченно помотал головой.
      - Нету, кэп. Пусто.
      - Включи-ка на внешний.
      - Аккумулятор сядет. И так...
      Ох как не хотел он давать слушать эфир!
      - Включай, голубь, включай, - я не сводил глаз с верньера настройки.
      Костик потянулся сбить волну, но перехватив взгляд, отвел руку и щелкнул переключателем. Динамик застонал, плюясь атмосферными искрами, брызгами чужих голосов и оборванными аккордами:
      - ...при этом религиозные воззрения нынешних бухарских руководителей мало изменились со времен, провозглашенного имамом Хомейни, курса на...
      - Гнида! - сказал я. - Опять за старое?! Ты что же, думаешь тебе замены не найдется?
      Снова он сидел на "Немецкой волне".
      - Да это так, случайно... - заюлил Костик.
      - Ладно, - не хотелось мне устраивать разборки. Теперь уже поздно... Почему поздно? Мысль, мигнув, исчезла, оставив усталость и скуку.
      - Ну, что нового?
      - Нового? - притворился, будто не понял, Костик.
      - В мире, что творится?
      - А-а-а! - он оживился. - Ерунда, треп сплошной! Опять душманы Ташкент заняли...
      Он стал рассказывать о побитых камнями ташкентских путанах, о кровавой резне под Янгиюлем. Я скучно кивал, а потом и вовсе отключился. Тоска! Везде одинаково. И безразлично чьи джигиты заняли бывшую столицу Узбекской ССР, кто правил в ней раньше и придет на смену. Когда знаешь слишком много, для лишней информации не остается места. Прежде любая авария или выборы - ого! А теперь мозг выцеживает из кучи событий лишь, происходящие не далее полукилометра и касающиеся непосредственно тебя. Костик - беглец, дезертир. Он далеко - в Ташкенте, Париже, Персидском заливе, но не здесь. Здесь страшно. Это тебе не сводки с фронтов! И пугать бесполезно, ему и так жутко, человек на пределе. Потому и бежит. Вот вам и блеск в глазах! Я прочел его страхи секунду назад, но казалось, я знаю их всю жизнь. До боли знакомо. Все здесь беглецы...
      - Вот что, голубь, - я потрепал Костика по щеке. - Если до завтра не будет связи, за рацию сяду я. Сам. А ты пойдешь под начало к Потапову. В авангард. Понял?
      Он понял, о-очень хорошо уяснил. Когда я уходил он сидел, вцепившись в верньеры и старался вовсю. На крыльце я столкнулся с Ярошиным, державшим в руках дипломат и, перевязанную бечевкой, растерзанную папку.
      - Э-э-э... Разрешите мне...
      - Потом. Вечером.
      Тогда времени будет с избытком. Петрович уведет Ирку, проблема решится сама. Вот если бы связь... Далась она мне! "Пойман вражеский агент, который на самом деле не агент. Что с ним делать?" У них там глаза на лоб вылезут. Тут-то мне и крышка!
      Снова принялось моросить. Дым из кухонной трубы стлался по земле, тягостно воняло тухлятиной. Надо Гере сказать, пусть не сваливает во двор. До склона поносят, не обломятся...
      Помойка. Нет Симферополя, нет ни Москвы, ни Ташкента с душманами, есть одна большая помойка, где каждый ведет свою войну против всех. Привычный триллер. И нас нет, мы выпали из времени. Прошлое - ложная память, настоящее - галлюцинация. Дурная и странная. Все понарошку война, Гулько, руины, Петрович... Игрушечный "Макаров" в кармане. Ненастоящая смерть...
      А теплоходик еще стоит у причала. Ерш, Мастер, трое-четверо, не больше. Элементарно, шума не получится - Ерш отлично работает ножом... Лагерь для беженцев, Стамбул, возможно Штаты или Австралия. Работа по специальности. Дикие гуси - роскошные птицы. Я научу скучных фраеров искусству воевать... Зачем? И сейчас при деле. Без лишних хлопот.
      У дверей подвальчика, улыбаясь перекошенной рожей, сидел Паралич и плевал в выцарапанную на стенке мишень.
      - Чего, капитан, проверить пришел? - пробулькал он, с интересом глядя на меня. В глазах читалось понимание. Слухи расходятся быстро...
      Рассмеявшись, я плюнул в мишень и вошел. В подвальчике было сухо и зябко. До развала здесь хранили картошку, а когда начались налеты приспособили под бомбоубежище. Но запах не выветрился. Ирка сидела, поджав ноги, на садовой скамеечке и ждала. За спиной закурлыкал, завозился Паралич. Не оборачиваясь, я протянул руку и закрыл дверь.
      - Ну ты, как тут?
      - Ничего, - она передернулась. - Холодина и дрянью воняет. Дали бы хоть поесть. Негуманно с пленными обращаешься.
      - Какая ты пленная, - буркнул я. Снял плащ. - На, держи.
      - Ах, такие затруднения!..
      Плащ она взяла. Осторожно усевшись рядом, я замолчал. Заклинило. Да и не хотелось, честно. Взять ее сразу и... Она начнет орать, отбиваться, я озверею... Я легко зверею, проверено. Отвык от разговоров. Допросы, приказы, кулаком по зубам, сивуха под "Ламбаду". Как это бывает - просто треп? О погоде, о природе, воспоминания. Не желаю вспоминать и не интересно мне, что выжмет из своей памяти она, где соврет, где промолчит...
      - А ты такой... строевой стал, - Ирка, запахнувшись в плащ, откинулась к стене. - Армейский. Надо тебе защитку сшить, тебе пойдет. У меня в "Бурде" выкройка есть. Хочешь?
      Я пожал плечами, достал сигарету. Зубы почистить бы! Пусть не "Aquafresh", хотя бы "Blandax". Не люблю, в нем слишком много ремодента специальной фтористой добавки. Вкус, как у зубного порошка, но хоть что-то...
      Ирка протянула руку, вырвала пачку и вдруг, обняв за шею, притянула к себе.
      - Убери! Не люблю, когда от мужиков в койке табачищем...
      - А она будет, койка?
      Мурашки по спине. Она по-прежнему понимала без слов. Еще не вечер!
      - Придурочный, - она тихо засмеялась. - Нужен ты мне, нужен. Я всегда тебя представляю, когда...
      Я тоже часто представлял, что лежу с ней и это получалось, пока я не открывал глаза, а девка-под-боком рот. Совсем тонкая стала, а как помнится худела, минералочку пила - все без толку! Шурша, упал на лавку плащ, дрогнув, опрокинулась навзничь комната, и пошла качаться все быстрее и быстрее. Вверх-вниз, вверх-вниз... Что-то было не так, я почувствовал это сразу, но не сразу понял. Я соскучился и оголодал. Тело заждалось. И тело брало свое, тело терлось и прижималось, поворачивалось, то так, то этак, взлетало к потолку и падало обратно. Вниз-вверх, вниз-вверх... Здоровый секс. Напрасно надеялся. Я не ощущал ее как прежде, мы не могли больше разговаривать глазами. Я шептал и она отвечала, задыхаясь, но это были пустые фразы. Мысли ее, любовь, ненависть остались далеко в прошлом, отсеченные, измолоченные тремя годами дыма и запаха сгоревшей солярки. Вниз-вверх, вверх-вниз.
      Я сел и закурил. Пустой как стреляная гильза. Отработанный. Абсолютно она не отличалась от прочих. Надо же напридумывать столько на пустом месте - корабль, прорыв, Стамбул... Здесь мое место! Экологическая ниша. Запоздала ты, девонька. Двумя годами раньше... Поздно! Осенью темнеет рано, Петрович явится часа через три.