1. ДЫРА

Просека была огромная. Серега, сколько ни вглядывался, так и не смог понять, кончается ли она где-нибудь. И спереди, и сзади ее рыже-зеленое пространство незаметно сливалось с горизонтом.

Слева просеку ограничивал лес. Могучие древние сосны тянулись к дымному небу, в котором тихо плавало маленькое синее солнце. Мертвым, потусторонним жаром оно обливало и сухую траву, и рыжие стволы сосен, и черную Серегину голову.

Пора было идти. Хочешь — не хочешь, а пора. Потому что в душном воздухе медленно рождается тревога, давит грудь, заползает в мозги, заволакивает глаза чем-то мутным, серым. И значит, другого пути нет — надо вставать.

Солнце прожигало кожу и сквозь рубашку. Странное какое-то солнце. Впрочем, он знал, что таким оно было всегда.

В кармане шорт Серега нащупал что-то плоское, круглое. Оказалось — древняя истершаяся копейка. Даже год не разобрать, сколько ни вглядывайся. Зачем она, тем более сейчас? Он бросил ее в пыльные, порыжевшие от зноя кусты и зашагал дальше. «Значит, придется сюда вернуться, — мелькнула мысль. — Примета есть такая. Монетка-то здесь осталась.»

Но думать о пустяках было некогда — впереди уже виднелась Дыра.

Даже издали от нее тянуло ледяным ветром. И это несмотря на обалденную здешнюю жару!.. Да и вообще Дыра была какой-то странной. Подойдешь к ней спереди — она есть, зайдешь сзади — тоже есть, а вот с боков ее не видать. Если смотреть с боков — нет никакой такой Дыры, одна лишь залитая синим солнечным светом просека.

Оттуда, из черного провала, выползали ржавые гнутые рельсы. Выползали и терялись в высокой густой траве. Серега совершенно точно знал, что рельсы эти ржавеют по меньшей мере восемьсот лет.

Надо было идти туда, внутрь.

Он поправил висевший у пояса нож. Все-таки какое-никакое, а оружие. Хотя, если что случится, вряд ли от него будет особая польза.

Прихлопнув комара, впившегося в ногу чуть повыше колена, Серега повернул голову к лесу, посмотрел на рыжие стволы сосен и быстро, чтобы сладить с набирающим силу страхом, шагнул в Дыру.

И тут же на него накинулся холод, по коже заплясали мурашки. Светлое пятно за спиной с каждым шагом становилось все меньше и меньше. Потом ход искривился, и оно пропало совсем. Пришлось идти в полной темноте, наощупь, елозя ладонями по шершавой бетонной стене.

Но ушел он недалеко.

Сперва еле-еле, а потом чуть громче послышался неприятный звук. То ли комариный писк, то ли скрип колес, то ли скрежет гвоздя по стеклу.

Постепенно звук нарастал. Серега остановился. Что же это такое? Не хотелось и думать, что нужно идти туда, вглубь. Но делать нечего — он знал, что надо. И медленно-медленно, но все же пошел.

Мало-помалу звук, усиливаясь, начал что-то напоминать. Ну конечно же! Это лязг металла! Грохот и лязг. И все громче, все ближе…

Он вжался в холодную каменную стену. Оказалось, стена, ко всему прочему еще и мокрая — сверху стекали крошечные водяные струйки.

Потом возник свет. Сначала слабый, призрачный, он становился с каждой секундой все ярче. Желтый, немигающий, словно огромный кошачий глаз.

Серега начал было догадываться, что это такое, и ему сделалось страшно уже по-настоящему. Даже в животе образовалась какая-то саднящая пустота.

Поезд приближался. Еще пара секунд — и чудовище раздавит его, сомнет в кровавый блин и промчится себе дальше.

Серега ждал, прижимаясь острыми лопатками к холодной стене. Закрывать глаза он не стал. Это надо встретить по-честному, лицом к лицу.

…Грохот, вой, слепящая молния-вспышка — и поезд пролязгал мимо, всего в каких-нибудь полутора сантиметрах от Серегиной головы. Вылетев из туннеля, он вспыхнул в лучах заходящего солнца и растаял в воздухе. Растворился словно кусок сахара в стакане чая.

А вслед за ним из гнилого черного пространства вышел на просеку и Серега.

Был вечер. Исполинское оранжевое солнце садилось за горизонт. Удивительное дело, в дыре Серега провел всего каких-нибудь пять минут, а здесь уже кончался день. И солнце оказалось совсем другим. Странно… Куда же он попал?

И тут рядом, не дальше чем за полкилометра, Серега увидел…

…Проклятый комар взвизгнул над ухом, пришлось его уничтожить. Но и сон отлетел, растаял. Серега открыл глаза.

В полуоткрытое окно палаты лезли оранжевые лунные лучи. Сама луна уже поднялась над изломанным краем Дальнего Леса и теперь пристально глядела в окно.

Прозрачные блики дрожали на досках пола, переливаясь, вспыхивали и гасли, но на смену им являлись все новые и новые. Оттого и пол казался какой-то широкой тихой рекой. А может, и морем.

Легкий ветерок прошелся по палате, поиграл, словно котенок, с занавеской — и исчез.

…Санька из дальнего угла, со своей койки, что-то говорил. Видно, Серега погрузился в сон сразу же после отбоя и не слышал начала.

2. ДОГОВОР

Кто-то прошлепал по коридору, и Санька умолк. Потом, выждав несколько секунд, он продолжал свистящим шепотом:

— А еще, пацаны, помните, есть в лесу возле Захаровки заброшенный дом? Ну, видели, наверное… Старый такой, гнилой весь. Ну вот. Знаете, отчего он такой?

Никто не знал. Все ждали Санькиного рассказа.

— Значит, так. Случилось это очень давно, говорят, больше ста лет назад. Тогда еще крепостное право было. И крестьяне в Захаровке тоже крепостными были. А владел ими помещик один, старый уже, но злой как собака. Генерал какой-то. Жил один в барском доме. Здоровый такой дом, трехэтажный… И вот однажды приехал к нему на каникулы сын. Ну, молодой такой парень, в университете учился. Эту, как ее… изучал. Ну, что-то там про законы. Он каждое лето домой приезжал отдыхать.

В общем, отдыхает он, в речке купается, на лошадях скачет, грибы собирает. Ну, балдеет, в общем.

— Постой-постой, это какой такой еще барский дом? — подал голос Вовка Белкин. — В Захаровке же никакого такого дома нет. Там только магазин здоровенный, двухэтажный, и все.

— Ну правильно, нет — тотчас же отозвался Санька. — Его сожгли, когда революцию в Захаровке делали. А потом уж на том самом месте магазин построили. И вообще, Вовец, не встревай. Если такой умный — говори сам.

Вовка немедленно заткнулся, а Санька, выждав для пущей убедительности несколько секунд, продолжал:

— Значит, вечером этот студент с рыбалки заявляется, смотрит — а его комнату убирает какая-то незнакомая девка. Красивая такая, глаза зеленые, только вот на шее шрам. Он, понятное дело, спрашивает, кто такая, откуда взялась. А она молчит, улыбается только.

Наутро он у папани своего спрашивает, что это за девка, а тот говорит: «А, есть тут одна такая. Ее бабы весной в лесу нашли. Бегала там голая. Дикая была совсем, немая. Привели ее в деревню, подметать научили — вот теперь и убирается. А так дурочка, еле-еле слова понимает…»

Студент тогда спрашивает — а что это у нее за шрам на шее? А отец сказал, что не знает. Ободралась где-то, наверное, когда в чаще бегала.

Ну, однажды студент скакал по лесу, а лошадь ногу сбила. Он с нее слез, повел в поводу, а тут уже вечер, темно, дороги не разобрать. В общем, блуждал он по лесу, блуждал, а потом видит — меж деревьями огонек светится. Он пошел туда, зырит — а там поляна, и стоит дом, изба здоровенная.

— На курьих ножках? — хихикнув, спросил Андрюха Мазаев.

— Сам ты на курьих ножках, козел, — обиделся Санька. — Нормальный дом. Ну, парень этот привязал лошадь к забору, постучался. Стучит, стучит — а ему никто не открывает. А свет в окне, между прочим, горит. Потом дверь медленно открылась, и он видит — на пороге та самая девка стоит, ну, дурочка которая, со шрамом. Она глаза на него вылупила, лыбится, а потом вдруг говорит:

— Ну, чего стал? Давай уж, заходи.

И только он вошел, она ладонью повела, около его головы в воздухе круг начертила. Студент, наверное, чуть воздух не спортил, но потом плюнул и говорит девке:

— Так значит, ты разговаривать умеешь?

А она смеется.

— Конечно, умею. А ты думал, языка у меня нет?

— Ну, — он говорит, — в доме-то нашем ты же все время молчишь.

А она улыбается и спрашивает:

— Это в каком же таком доме?

Он ей говорит, что в Захаровке, в господском доме. И тут она ему такое сказала, что он чуть было задницей на пол не хлопнулся. Оказывается, она ни про какую Захаровку вообще не в курсе, она всю жизнь здесь в лесу прожила. Ну, студент ей, конечно, не поверил, слишком уж она была похожа на ту девку. Он ее спрашивает:

— Значит, это не ты мою комнату подметала?

— Ты что, совсем сдвинулся? — она говорит. — Конечно, нет.

Ну, он подумал-подумал и сказал:

— А может, это была сестра твоя?

— Нет у меня никакой сестры, одна я на свете живу. Бабушка была, да померла давно.

Он спрашивает:

— А на какие шиши ты кормишься?

— Ну, — она отвечает, — летом грибы-ягоды собираю, зимой шью, пряжу пряду, холсты тку. Мне же много не надо. Перебиваюсь помаленьку.

Ну, поболтали они, потом девка эта накормила его щами да картошкой, постелила ему на лавке и лампу потушила. А студенту не спится, он же сразу в нее втюрился. Лежит все, ворочается, переживает, а как полночь пробило, он зырит на нее, а она тоже на него глядит, и глаза у нее зеленые-зеленые, и светятся. Потом она говорит:

— Ну, чего же ты? Неужто боишься? Иди-ка сюда, милый.

Он пошел к нее, лег рядом, она его обняла и засос в губы поставила. И только, значит, она его засосала — у него огонь по всему телу пробежал, голова закружилась и в ушах зазвенело. Он, понятное дело, сдрейфил смальца, а потом смотрит — ничего, жить можно. А девка его спрашивает:

— Ты меня любишь?

Он говорит — конечно, люблю. И еще крепче ее обнял.

— Значит, мой будешь. Сам-то хочешь этого?

Ну, он говорит, что хочет. Тогда она ему сказала:

— И пальцы твои, и глаза, и губы — все мое будет. Не пожалеешь их?

Он, понятное дело, отвечает:

— Все для тебя отдам!

И опять сквозь него огонь пробежал.

…А утром он глаза продрал — в избе пусто. Ни вещей никаких, ни мебели — будто никто там и не жил. Мусор только на полу валяется. И ясное дело, девки этой нигде нет. Студент тогда решил, что все это ему приснилось. Вышел он, кобылу свою отвязал и домой вернулся.

А там его, оказывается, уже искали. Он рассказал, что с ним случилось, только про девку говорить не стал. Наврал, будто в лесу шалаш нашел и там заночевал. А в доме бабка одна была, из прислуги, она ему и говорит:

— Повезло тебе, барин. Там рядом места нехорошие, нечистые. Добрые люди в тот лес ни за грибами, ни за чем не ходят. Там, говорят, стоит изба, а в избе ведьма живет. И всех, кто к ней забредет на огонек, она губит. Сперва влюбит в себя, а потом из человека душу вытащит и черту несет. За это он и дал ей такую силу.

Студент, конечно, только поржал. Он же в университете учился, ни в каких ведьм и чертей не верил.

А потом лето прошло. Студенту надо бы в город вернуться, каникулы-то тю-тю. Но он чем-то приболел малость и решил чуток погодить. Оно понятно, учиться-то никому неохота.

И вот однажды заметили, что девка эта бездомная, что комнаты подметала, забрюхатила. Ну, стали ее спрашивать, кто же это ее так обработал, а она вдруг пальцем на студента показала и усмехнулась. Тут, конечно, скандал случился, старый барин, генерал который, велел ее высечь. Чтобы, значит, она хозяев своих не позорила. А потом он вообще ее продал. За копейки какие-то, лишь бы избавиться.

Ну, приехали за ней, посадили на телегу, а она вдруг, уже на телеге сидя, тыкает в студента пальцем и смеется. А потом, когда уже лошади тронулись, ладонь к нему протянула и около его головы круг начертила.

Студент только посмеялся над этим. Что с дурочки взять!

А вечером у него голова разболелась, и его в постель уложили. А ему все хуже и хуже. Врача, конечно, у них не было, в город послали, только врач не приехал. Осень же, дороги в грязи. Застрял, наверное, где-то.

А студент лежит весь красный, жар у него. С каждым часом ему все хуже. И вот, как в церкви полночь прозвонили, в окно птица влетела, здоровенная такая, черная. Он затрясся весь — окно же закрыто было, значит, выходит, что птица эта сквозь стекло прошла. И вдруг он слышит жуткий такой голос:

— Пора! Пора! Иди за мной!

И он смотрит — а он уже не в доме не в постели своей а в лесу. Луна светит, красная вся, и деревья к нему ветки тянут, и кажется ему, что не ветки это, а лапы когтистые. И снова голос слышится:

— Вперед! Вперед!

У него со страха ноги прямо как ватные сделались, но он все-таки пошел за птицей. И не хотел идти, а словно его кто-то в спину толкал.

И дошел он до избы, до той самой, где летом с ведьмой любовь крутил. Ну, дверь перед ним медленно так сама открылась, он вошел, а дверь тут же за его спиной и захлопнулась.

В общем, глядит он — и видит, что уже не в избе стоит, а в огромном каком-то зале, еле-еле стены видны — так до них далеко. Вокруг шастают всякие скелетики такие маленькие, крысы, жабы, ящерицы, а главное — сидит в черном кресле та самая ведьма, улыбается ему. И свет непонятно откуда берется, красноватый такой, и тени в нем пляшут.

Ну, взглянула ему ведьма в глаза и говорит:

— Здравствуй, милый. Вот и пришло время любви нашей. Ты же любишь меня?

Студент отвечает: «Люблю!», а у самого губы трясутся.

— Значит, пора, — засмеялась ведьма и посмотрела ему прямо в глаза. А студент вспомнил, что летом-то у нее глаза зеленые были, как у кошки. Но сейчас они уже не зеленые, а красные, словно нагретые угли. И вдруг из ее глаз выплыл огонь и охватил студенту руки.

А ведьма смеется:

— Эти руки меня ласкали. Теперь мои будут!

Студенту, ясное дело, больно, он дергается, кричать хочет, но из горла — ни звука. И с места он сдвинуться не может, будто его на цепь посадили. А огонь выше поднялся, начал губы жечь. А ведьма все хохочет:

— Эти губы меня целовали! Теперь я их себе возьму!

А языки пламени все выше забираются, прямо ему в глаза.

— Этими глазами на меня твоя душа смотрела. Теперь моя над нею власть!

И тут студента такая страшная боль скрутила, что он сознание потерял. А когда очнулся, видит — он в своей комнате на постели лежит, а вокруг все бегают, хлопочут. И говорят ему, что утро уже, что он всю ночь бредил, насчет какой-то ведьмы кричал.

Но, он тогда собрал все силы и рассказал про то, что с ним случилось. А только закончил — судороги у него начались, закричал он жутким голосом и помер.

Доктор приехал, так понять и не смог, что же со студентом стряслось, что за болезнь такая.

Потом его хоронили. Поп сперва все хвостом крутил, говорит, он с нечистой силой контачил, нельзя мне его отпевать. Но генерал попу пригрозил, поп и согласился.

А время уже позднее было, когда службу начали, и вот в полночь гроб сам собой стал открываться.

Все сдрейфили, понятное дело, к стенам отшатнулись, бабы визжат, а гроб открылся, и встал из него студент. Все смотрят — а у него лицо сожженное, глаз нет — только две черные дырищи, а вместо рук одни обгорелые кости.

Ну, поп малость очухался, стал молитвы читать от бесов, и труп тогда затрясся и у всех на глазах растаял, а вдали, из леса, плач послышался.

Вот так. Потом мужики эту ведьму изловить хотели, искали по всему лесу ее дом, а когда нашли, видят — нет там никакой ведьмы. Гнилье одно. Они хотели избу поджечь, а она не загорается — сырая вся. Ну, они плюнули и пошли себе.

С тех пор все этот дом стороной обходят. Иногда, говорят, ночью свет в окнах зажигается. А еще рассказывают, в лунные ночи, как вот сейчас, бродит по дому призрак того студента. До рассвета ходит, костяшками своими обгорелыми всюду шарит, хочет ведьму найти, а что нету ее, не видит — глаза у него сожженные.

Между прочим, однажды, давно уже, пацаны деревенские решили смелость испытать, в дом забрались, а когда в полночь привидение появилось, они сразу воздух спортили. Такой мандраж на них нашел, что с места сдвинуться не могли. И привидение случайно одного пацана коснулось, тот вздрогнул весь, будто ток сквозь него пропустили.

А утром на плече у него появилось синее пятно. Ребята ему говорят, надо в церковь сходить, взять святой воды, чтобы пятно смыть, но пацан сдрейфил, потому что тогда про все рассказать придется. И его за это дома выдерут. И не пошел в церковь, а днем ему плохо стало, температура поднялась до сорока градусов, и к вечеру он умер. И врачи понять не смогли, что и отчего, пятно на плече заметили, конечно, но подумали, что обычный синяк.

Так что все этот Ведьмин Дом за километр обходят. Лет двадцать, наверное, там никого не было. Ясно теперь, что это за дом?

…Все молчали. Серега смотрел, как шевелятся на полу лунные блики, и думал. Интересная сказка, чего уж там. Жаль только, что сказка, потому что по правде такого быть не может. А хотелось бы… Но что поделать — не бывает никаких ведьм и привидений, это же наукой доказано.

А Санька лежит, наслаждается эффектом. Прочитал, наверное, в какой-нибудь книжке и досочинял про дом в здешнем лесу. И рассказывает, авторитет себе зарабатывает. Желтые глазки довольно поблескивают. Хоть в темноте и не видно, но Серега знал — поблескивают. Вообще этот Санька в последнее время весьма обнаглел. Вырубается, все время командует, основного из себя строит. Про таких говорят: «Кашки-борзянки объелся.» Да было бы хоть с чего. Мускулы-то как жеванная веревка. Сегодня на спартакиаде мяч всего лишь на пятнадцать метров кинул. Другого бы засмеяли — хиляк-разрядник, а ему все с рук сходит.

Липнут к нему пацаны прямо как мухи. Наверное, потому, что умеет он других себе подчинять. Причем он ведь не как Лизка, председатель отряда, он не орет с посиневшей мордой: «Отряд! Равняйсь!» Он, Санька, по-хитрому действует, тихо. Одному что-то шепнет, другому… Когда надо — посмеется, когда надо — соврет что-нибудь с самым серьезным видом. И еще он здорово умеет обзываться. Чувствует, кому что бросить, и чтобы человеку обидно было, и остальным смешно. Вот и попробуй тут возмутиться. Все скажут: шутка-нанайка, понял?

А теперь он, видно, решил страшными сказками народ взять. Пацаны же все рты пооткрывали, слово пропустить боятся. Да и вправду интересно слушать, хоть и мура это все.

— Мура это все, — сказал Серега и нарочно зевнул. — Все ты, Санек, лапшу на уши нам вешаешь. Будто сам не знаешь — не бывает никакой нечистой силы.

— Заткнул бы ты, Серый, глотку дырявой лодкой, — немедленно откликнулся Санька. — Сунь голову в тумбочку и утихни. А то смелый больно. Попробовал бы ты, как те пацаны, ночку в Ведьмином Доме просидеть. Небось, было бы радостей полные штаны.

Ребята немедленно захихикали. Они бы и в голос заржали, но опасно. Разбудишь еще, чего доброго, вожатого Мишу, придет, надает щелбанов…

Да, здорово язык у Саньки подвешен. И ничего с ним не поделать. По морде надавать? Это несложно, но ребята не поймут. Раньше бы поняли, а сейчас… Сейчас они за Санечкой как щенки за мамкой. Не драться же со всей палатой…

— Ну как же, как же… Да ничего со мной не случилось бы в этом доме. И вообще, откуда ты все это взял? Про студента про этого, про ведьму? Сам, что ли, их видел?

— Раз говорю — значит, знаю, — голос у Саньки был спокойным и слегка усталым. Точно глупые малыши отвлекают его от взрослых, солидных дел, но по доброте душевной приходится все же им отвечать.

— Мне батя рассказывал. Он ведь сам из Захаровки, родился там. И пацанов этих, что в доме сидели, лично знал. Так что, Серый, молчал бы ты в тряпочку. Сам-то на их месте сдрейфил бы, я же тебя знаю. Что поделать — кишка тонка.

Нет, такое спускать ему нельзя. Промолчишь сейчас — и до конца смены все пальцами на него показывать будут: кишка тонка. Налипнет эта кличка, попробуй потом от нее избавиться.

Ну прямо руки чешутся засветить ему в глаз… Если бы этот слизняк драться умел! А то ведь захнычет, и окажешься не только трусом, но и гадом. Все скажут — если у тебя мускулы, значит, слабых можно бить, да? А уж отомстит Санечка будь-здоров, это он умеет.

— У тебя у самого кишка тонка! А я хоть сейчас на спор в этот самый Ведьмин Дом пойду, — сглотнув вязкий комок в горле, произнес Серега. — Тоже мне делов — ночку в избушке-развалюшке отсидеть.

— Да ты треплешься все. По-настоящему-то спорить забоишься, — лениво протянул Санька и отвернулся к стене. Похоже, собрался спать.

— Я? Забоюсь? Ну ладно, я завтра на спор после отбоя туда пойду и всю ночь там отсижу. К рассвету вернусь.

— Ну что ж, это уже интереснее, — помолчав, отозвался Санька. — Только вот чем докажешь, Серый, что и вправду в доме торчать будешь, а не в лесу под кустом?

— Ну, а чем доказать?

Санька немного подумал. Остальные тоже насторожились и ждали, что будет.

— Значит, так, — придумал, наконец, Санька. — Я у тебя сегодня книжку видел, библиотечную, «Дети капитана Гранта». После завтрака мы всей палатой пойдем в лес, к Ведьминому Дому, и в окошко твоих капитанских деточек бросим. А ты, когда вернешься оттуда, книжечку эту обратно принесешь. Если, конечно, вернешься… А чтобы ты целую ночь там высидел, сделаем так. Лешка тебе свечку даст, не жмотись, Лешка, я у тебя видел. Зажжешь в Доме свечку, можешь там книжку свою долбаную читать. До утра свечка почти вся обгорит, назад огарок притащишь. Ну как, идет?

Серега представил себе, как он зажжет в Доме свечку, и по стенам запляшут косматые тени. Изнутри поднялось что-то серое, мутное. И кто его за язык тянул? Но не отступать же теперь…

— Ладно, идет! На что спорить будем?

Санька опять задумался.

— Ну, не на жвачку же, — протянул он наконец. — Тут по-крупному надо, чтобы интересно было. А давай вот так. Ты выиграешь — я твоим рабом буду, я выиграю — ты моим. А то что-то больно борзым ты стал. Надо бы и повоспитывать.

Серая, мутная гадость зашевелилась, заклокотала в горле. Да уж, зря он затеял этот спор. Игра в «рабство» волной прокатилась по лагерю в прошлую смену, и Серега хорошо помнил, что это такое. Проиграешь — и Санька по-всякому издеваться начнет, полдники станет отбирать и все такое. А ответить нельзя. И даже не потому, что весь отряд излупит. Его-то, может, и не излупят — побоятся. Но ведь пальцами тыкать начнут — не выдержал, значит, нарушил свое слово. Значит, струсил, значит, нет у него никакой воли. И никто с ним дружить не захочет, и ни в одну игру его не примут. Все только и будут, что дразниться, даже девчонки, даже малышня. Тогда уж лучше вообще в этот лагерь не ездить.

И получается, что бунтовать нельзя. Зубы стисни, а терпи. Чтобы все по-честному было. Докажи, что у тебя характер есть, что ты настоящий мужчина.

Что ж, ничего другого не остается, как победить Саньку. Отсидеть ночь в Ведьмином Доме. Между прочим, тогда Санечке кранты. В рабстве-то его Серега держать не станет, противно это, но и без того ясно, что сделается он тише воды, ниже травы… И наверное, больше сюда не приедет. Вот здорово!

— Ладно, я согласен, — твердо сказал Серега и вылез из-под одеяла.

— Только чтобы уговор до конца смены действовал, — уточнил Санька.

Ни фига себе, до конца смены! Он что, сдурел? Обычно пари «на рабство» заключались на день, на полдня — и не больше. Кто ж такое выдержит — до конца смены? До него еще две недели… Впрочем, ладно, пусть будет по-Санькиному. А то начнет вопить, что Серый сдрейфил, что кишка тонка. Да и вообще Серега не собирался проигрывать.

— Идет. До конца так до конца.

Тогда Санька выбрался из кровати и, прошлепав по скрипучим доскам, протянул Сереге ладонь. Тот сжал ее и незаметно поморщился. Лапа у Саньки оказалась липкая и мокрая. Противная лапа.

— Эй, пацаны, разбейте кто-нибудь, — велел Санька. — Например, ты, Масленок.

Лешка Масленкин, вздохнув, выполз из-под одеяла, разрубил сцепленные руки и отправился досыпать. Кровать под ним скрипнула и жалобно простонала.

— Значит, пацаны, все свидетели, — добавил Санька. — Чтобы потом не было никакого вырубона. Ладно. Спать пора.

И он замолчал, отвернувшись к стене. Скоро засопели и другие, но к Сереге сон не шел. Сперва жужжала муха, потом она отправилась куда-то по своим мушиным делам, но вместо нее ворвалась с улицы злобная стая комаров и начала концерт. Только глаза слипнутся — прозвенит сволочь над ухом, хлопнешь ладонью, уху больно, а комару хоть бы что. Позвенит вдали, и потом к другому уху присосется.

Неужели всю ночь летать будут? Им что, спать необязательно? Спят же они когда-нибудь? Хотя они, наверное, днем спят, а ночью поднимаются и летят на кровавую охоту. И ладно бы кровь пили, так они же еще и звенят к тому же, спать мешают. Хорошо бы изобрести такое средство, чтобы нажал кнопочку — и все комары вокруг дохнут. И почему ученые до сих пор этим не занялись? Дело ведь нужное.

3. БЕГСТВО

Длинная, колючая трава обдирала ноги. Солнце висело почти в зените и равнодушно жгло землю. Серега знал, что оно не зайдет еще долго, очень долго. И придется идти под небесным огнем, пока не свалишься от усталости. Если, конечно, раньше ему не встретится Город Золотого Оленя… Но на это мало надежды. Неизвестно еще, есть ли этот город и в самом деле, не выдумка ли он, не сказка ли, придуманная кем-то в утешение.

Серега шагал по левому краю огромной, наверное, даже бесконечной просеки. Там, слева, сплошной стеной тянулся сосновый бор. Чем-то он походил на Дальний Лес, но все-таки был другим. Сосны казались куда толще и выше, не густели меж ними заросли малины, не шевелилось под ветром травяное море, а только белый лишайник полз длинными языками по опавшей хвое… С правой стороны просеки виднелось нескончаемое болото, в разрывах ряски блестела на солнце ржавая вода, и точно ружейные стволы, целились в небо толстые, мощные камыши.

Серега уныло переставлял вязнущие в рыжей траве ноги. Он понимал, что скоро конец. Неважно какой. Идти так дальше он не сможет. Он уже сейчас плетется из последних сил. Пот струится по спине, течет по лицу, разъедает глаза. Хочется пить, безумно хочется пить, но воды с собою нет, а из болота нельзя — там вода ядовитая. Хорошо хоть, жрать не хочется — спасибо жаре. Впрочем, все равно ничем нельзя было запастись. Бежать пришлось еще до рассвета, даже одежду взять не удалось — она, как и положено, оставалась до утренней побудки в каморке под замком. Как есть, в трусах и в майке, пришлось вылезать из разбитого окна в сортире, затем короткими перебежками, согнувшись по пояс, приближаться к крепостной стене, надеясь незаметно для стражников нырнуть в подкоп. К счастью, особой бдительности стражники не проявляли. Дело шло к рассвету, самый сон. Да и кого сторожить? Все знают, что из Замка обратной дороги нет…

Сколько же сейчас времени? Глупый вопрос — ведь часы тут идут по-своему, а солнце по-своему. Вполне возможно, сейчас без четверти два. Или ровно полдень. А может, и полночь — какая разница?

В Замке, наверное, уже обнаружили побег. Значит, снарядили погоню. Единственная надежда, что время там течет медленнее, что еще не настала поверка, и старший надзиратель не начал выкликать рабов, водя обгрызенным желтым ногтем по длинному, свернутому в свиток списку.

Хотя с чего бы это Замковому времени быть медленнее, чем Лесному? Может, все как раз наоборот. И закованные в латы всадники скачут уже на взмыленных лошадях. Ну, может, и не в латах, не война все-таки, но уж точно с арканами и мечами у пояса.

Что они сделают, если поймают? Зарубят на месте или, перекинув через круп лошади, повезут в Замок, на пытки? А потом казнят на Центральном дворе. И над столбом повесят черную доску с аккуратной надписью мелом: «Он искал Город Золотого Оленя».

Серега один раз видел казнь. Видел, как смертника, мальчишку года на два его постарше, приковали к столбу длинной стальной цепью. Потом принесли дрова — несколько здоровенных березовых плах, а затем кучу мелкого хвороста. Плеснули из канистры бензином. Потом… В бараке Серегу долго рвало, и целый месяц ему снились темные, глухие кошмары.

Вдалеке послышался невнятный звук. Серега резко обернулся. Нет, ничего. Все спокойно. Наверное, какая-то сухая ветка обломилась под собственной тяжестью. Или зверь какой-то пробежал. А ему со страху невесть что померещилось!

Он зашагал дальше. Через минуту звук повторился, и на этот раз Серега замер как вкопанный. Приглядевшись, он заметил у горизонта несколько черных точек. Так и есть, погоня! Он лег ничком в горячую сухую траву, приложил ухо к земле и без особого труда услышал слабый пока что стук копыт. Что ж, этого следовало ждать. Игра окончена.

Серега метнулся влево, ворвался в лес и, не разбирая дороги, бросился вперед. Мозги отключились, его толкали вперед лишь страх и отчаянное, звериное желание жить. Он не чувствовал ничего, кроме бешено колотящегося сердца. И только от резкой боли в груди пришел в себя, остановился и открыл глаза.

Между деревьями в три ряда тянулась колючая проволока. Видно, она шла через весь лес. Майка на груди оказалась разодрана в клочья, Серега стянул ее и увидел на груди несколько сочившихся густой темной кровью царапин. Это все ерунда, — мелькнула тоскливая мысль. — То ли еще будет!

Теперь оставалось лишь бежать вдоль проволоки. Вперед ли, назад — разницы нет. Всадники, конечно, отрежут ему дорогу с обеих сторон и начнут медленно сжимать клещи. Да стоит ли бежать вообще? Очень уж это становится похожим на игру кота с мышкой.

Серега сел на землю около проволоки, закрыл глаза и стал ждать конца. Странное дело — захотелось спать. Сереге даже смешно от этого стало — тут, может, жизни осталось на несколько минут, а его в сон клонит.

Однако же глаза слипались, по всему телу плыли жаркие волны, и очень скоро он понял, что лежит в палате, в корпусе. Пищал горн на подъем, низкое, такое нестрашное солнце острыми лучами лезло в глаза, и Серега понял, что утро, что пора скидывать одеяло и мчаться в туалет, пока там не образовалась очередь, а потом — на зарядку.

Хватит нежиться, а то еще опоздаешь, и физрук Жора заставит потом ходить вокруг футбольного поля гусиным шагом. Это не так уж трудно, но обидно. А после еще велит отжаться пятьдесят раз. Жора, он такой, не упустит случая свою власть показать… Вот уже пацаны, зевая, вылезают из кроватей, кто-то выбегает из палаты, а кто-то, еще жмурясь, натягивает на глаза одеяло. Масленкин прыгает на одной ноге, натягивая на другую кед, а Санька еще только открывает глаза.