Механик подводной лодки капитан - лейтенант Шиляев после ночной вахты спал во втором отсеке на диване. От сильного толчка на него с верхней койки свалился боцман Трифонов, и они вместе покатились по палубе.
      В отсеке было темно. Ничего не понимая спросонья, механик спросил:
      - Что случилось? Где мы?
      - Кажется, на дне, - ответил боцман. - Похоже, что на мине подорвались.
      Откуда - то доносился шипящий свист. Сильно давило на уши.
      "Какой - то чудак дал противодавление, - понял Шиляев. - Надо остановить".
      - Стоп! Прекратить подачу воздуха, - крикнул он и сам кинулся к клинкету вентиляции. Но в темноте рука наткнулась на что - то острое и так заныла от боли, что ее свело. Закончить работу помог боцман.
      Из первого отсека, оказавшегося почти над головой, послышался топот и какая - то возня. Кто - то отдраивал люк. Во второй отсек один за другим спустились торпедисты Митрофанов и Голиков.
      - У нас из - под настила показалась вода с соля - ром, - сообщил Митрофанов.
      - Задраивать переборку, - приказал механик и, когда приказание было выполнено, спросил у боцмана: - Сколько теперь у нас народу?
      - Пять человек, - ответил Трифонов. - Вы, я, акустик Малышенко и торпедисты. Кто - то есть и в центральном отсеке, слышны голоса.
      "Что же предпринять? - задумался капитан - лейтенант. - Теперь я здесь старший".
      Из истории подводного плавания он знал несколько случаев, когда люди спасались через торпедные аппараты. Почему бы не попытать счастья?
      - Все ли у нас имеют индивидуальные спасательные маски? - спросил Шиляев.
      - Не все, - ответил боцман. - Нет у вас и у торпедистов.
      - В первом отсеке найдутся запасные, я знаю, где они, - сказал старшина торпедистов Митрофанов.
      Механик через глазок посмотрел в первый отсек. Там уцелела крохотная электролампочка боевого освещения. Света от нее немного, но он позволял разглядеть - воды в отсеке мало.
      - Of драить вход, - приказал Шиляев.
      Вдвоем со старшиной, хватаясь за выступы и трубы, они пробрались в первый отсек. Найдя запасные маски, механик негромко спросил у торпедиста:
      - Сумеете ли через аппарат пропустить нас?
      Старшина не сразу ответил. Он осмотрел аппарат, проверил его действие, с недоумением взглянул на приборы и лишь затем доложил:
      - Ничего не получается, слишком большой дифферент.
      - Ну что ж, значит, этот путь отпадает, - не без огорчения сказал механик. - Попробуем шлюзоваться через рубку.
      Когда они собрались уходить, старшина приметил в хранилище уцелевший анкерок с красным вином.
      - Может, захватим с собой? - спросил он.
      Механику очень хотелось глотнуть вина. Во рту все пересохло. Но он боялся, что хмель толкнет на необдуманные поступки, сдержался и решительно сказал:
      - Запрещаю! Не трогать!
      Они выбрались из отсека и вновь накрепко задраили его.
      Из центрального отсека доносился непонятный шум.
      - Что там стряслось? - спросил Шиляев у боцмана.
      - Не пойму, - ответил тот. - Спорят вроде. Механик открыл глазок в центральный отсек и спросил:
      - Кто жив?
      - Шипунов, Линьков и я, - ответил ему старший рулевой Холоденко.
      - Чего вы расшумелись?
      - Да вот тут Линьков... испугался, что ли? Чудить начал.
      - Много у вас воды?
      - Пустяки, успели перекрыть.
      - Откройте переборку.
      - Не позволю! - вдруг запротестовал старшина трюмных Линьков. - У вас вода. Хотите, чтоб и мы погибли?.. Не положено открывать.
      - Как же вы без нас спасетесь? И насчет воды фантазируете. Поглядите в глазок, - принялся убеждать механик.
      - Ничего в темноте не увидишь, не открою! - упорствовал Линьков.
      С исполнительным старшиной действительно что - то случилось. Он никогда прежде не позволял себе так говорить. Неужели от страха потерял рассудок? "Надо отстранить", - решил капитан - лейтенант и твердым голосом приказал:
      - Краснофлотец Холоденко, назначаю вас моим помощником по спасательным работам. Выполняйте приказание.
      - Есть! - ответил тот и, отстранив Линькова, отдраил вход.
      В центральном отсеке собралось восемь человек. От пролитого электролита, соединившегося с водой, начал выделяться хлор. Становилось трудно дышать.
      Капитан - лейтенант проверил, на какой глубине находится подводная лодка. В первом отсеке глубомер показывал восемь метров, а в центральном двадцать. Какому из них верить? Не испортились ли оба? Взглянув на штурманскую карту и прочитав последнюю запись в бортовом журнале, Шиляев понял, что подводная лодка находится недалеко от берега. Если выберемся из отсека - подберут. Но как это лучше сделать?
      Капитан - лейтенанту невероятно захотелось курить. Хоть бы одну папиросу - сразу бы он привел мысли в порядок...
      "Не смей, - тут же приказал сам себе. - Если ты закуришь, то дисциплину начнут нарушать и другие. Потерпи!"
      Он стал вспоминать инструкцию, как можно спастись через рубку способом шлюзования: опустить тубус... взять буй с буйрепом, всех собрать в рубке... Но поместятся ли восемь человек? Ведь второго сеанса не будет. Оставшиеся погибнут.
      Отвергая все сомнения, он уже твердым голосом начал отдавать приказания. Краснофлотцы ждали решительных действий. Уверенность механика взбодрила их. Распоряжения Шиляева выполнялись быстро и точно. Люди поверили - он спасет их.
      Объяснив, как будет проходить вся процедура шлюзования, Шиляев приказал всем снять обувь и остаться лишь в легких комбинезонах.
      Пока шли приготовления к спасению, он уничтожил секретную документацию и повесил на грудь аварийный фонарик.
      Невдалеке послышался шум моторов.
      - Наши катера пришли спасать, - обрадовались подводники.
      Никто из них, конечно, не догадался, что вблизи прошла подводная лодка противника. А когда послышался сильный взрыв, все недоуменно переглянулись: никак бомбят?
      - Не обращать внимания! - приказал Шиляев. - Опробовать индивидуальные спасательные приборы!
      Все люди были натренированы. Они быстро проверили маски и действие кислородных баллонов. Приборы оказались исправными.
      - Теперь в рубку! - скомандовал механик. - Старайтесь так разместиться, чтобы всем хватило места.
      Для восьми человек рубка, конечно, была тесной. Двое старшин вместе с боцманом заняли ступеньки трапа, остальные как можно плотней прижались друг к другу. Шиляев с трудом протиснулся к ним.
      Задраив нижний люк и дав противодавление, механик, как на учениях, ровным голосом сказал:
      - Боцман выходит первым, за ним Холоденко, Митрофанов, Малышенко, Шипунов, Голиков и Линьков. Я покину корабль последним. Не торопитесь выскакивать наверх. Мы пустим буй. Помните: на буйрепе есть мусинги... задерживайтесь хоть несколько секунд, иначе раздует... Заболеете кессонной болезнью.
      - Товарищи, а я ведь плавать не умею, - вдруг сознался Линьков. Утону... поддержите наверху.
      - Не канючить! - прервал его механик. - Моряки не оставляют товарища в беде, боцман и Холоденко поддержат. Всем надеть маски и включить кислород, приказал он. - Головы выше!
      Капитан - лейтенант стремился подбодрить товарищей.
      Надев маску, Шиляев стал заполнять рубку забортной водой. Вода проникала снизу и поднималась все выше и выше. Вот она дошла до пояса... до груди... Погас фонарик, стало темно... Дыхание участилось...
      Вскоре зашевелился на трапе боцман - стало быть, вода дошла доверху. Теперь нетрудно будет отдраивать верхний люк и выпустить буй с тридцатиметровым буйрепом.
      В рубке чуть посветлело - значит, люк открылся. Подводники один за другим стали покидать рубку. Видимо, от напряжения Шиляева вдруг оставили силы, он на какой - то миг потерял сознание, опустился на колени...
      Когда механик очнулся, рубка уже опустела. Сквозь толщу воды сверху пробивался луч солнца. Шиляев пошарил рукой вокруг себя. И вдруг наткнулся на скорчившегося Линькова. Тот не решался покинуть корабль. Капитан лейтенант подтолкнул его к выходу.
      Спровадив последнего, механик еще раз обшарил всю рубку, затем взялся за буйреп и не спеша сам стал подниматься на поверхность.
      Всплыв, Шиляев снял маску и спросил:
      - Кто не вышел?
      - Линьков, - ответил боцман. - Он тут всплыл было, да на радостях рано снял маску... его опять утянуло вниз.
      - Выловить! - приказал капитан - лейтенант.
      Но вытаскивать "утопленника" не пришлось. Он сам выплыл из глубины.
      Не желая погибать, Линьков под водой надел маску, выпил из нее соленую воду и включил кислород. Старшину выкинуло на поверхность.
      Товарищи, подхватив неудачливого старшину, стали подсаживать его на торчавший из воды нос М - 94, но подводная лодка почему - то вдруг стала медленно погружаться и ушла под воду. Пришлось всем собраться в одно место и, поддерживая Линькова, вплавь направиться к берегу.
      Плыли они до тех пор, пока их не подобрал баркас берегового поста, прибывший через час после взрыва. МЫ ПРОРЫВАЕМ СЕТИ
      9 августа. Сегодня подул ветер и небо хмурилось с утра. Корабль даже у стенки раскачивало.
      Перед обедом, когда в кают - компании накрыли стол, неожиданно появились члены военно-полевого суда, чтобы провести открытое заседание.
      По сигналу в кают - компании были собраны все моряки, свободные от вахты. Нарезанный хлеб, расставленные приборы и тарелки вестовые накрыли второй белой скатертью. Так как все почему - то говорили вполголоса и шепотом, создалось впечатление, что на столе лежит длинный покойник, накрытый саваном.
      За шахматный столик уселись два военюриста и старший политрук. Председатель военно-полевого суда, зачитывая обвинительный акт, вместо "уже" все время говорил "вже". Моторист "Полярной звезды" Рюмшин обвинялся в невыполнении приказа во время воздушной тревоги.
      Моторист невысок, ершист, с твердым, упрямым подбородком. Свидетели подтверждают его строптивость и нежелание подчиняться старшине.
      Военно-полевой суд совещался недолго и тут же вынес приговор: "...к высшей мере наказания - расстрелу".
      В кают - компании наступила небывалая тишина.
      У приговоренного побелели губы. Он стоял как пораженный громом. Потом, не обращая внимания на часовых, перешел к другой переборке и опустился в одно из свободных кресел. Видимо, ноги его не держали. Он уже был наполовину мертв.
      - Сменить часовых! - послышалась команда.
      В кают - компанию вошли пехотинцы с винтовками. Рюмшин, взглянув на них, поднялся и, словно слепой, касаясь рукой переборки, пошел к трапу.
      На широком трапе стояли его товарищи - мотористы. Сочувствуя Рюмшину, они совали ему в руки папиросы, печенье, а он от всего отказывался, ему ничего уже было не нужно.
      12 августа. Нашим подводникам наконец повезло: Щ-307 в том же районе, где погибла М - 94, торпедировала гитлеровскую субмарину, повадившуюся разбойничать у пролива Соэла-Вяйн. От взрыва субмарина вздыбилась, показала нос, рубку со свастикой и ушла на дно.
      Боевой счет открыт.
      Несколько наших подводных лодок теперь ходят к базам противника с рогатым грузом. Они скрытно ставят на фарватерах минные банки. Это важная работа. Гитлеровцы могут пострадать больше, чем от торпедных атак.
      14 августа. Ночь не спали: тревога за тревогой. Противник недалеко - в каких-нибудь пятидесяти километрах. Над заливом то и дело проносятся бомбардировщики. Нас пока не трогают. Летают бомбить рабочие команды ленинградцев, которые роют противотанковые рвы и устанавливают надолбы на подступах к городу. Скоро бомбардировщики накинутся и на нас. Надо быть готовым ко всему.
      Все сухопутные дороги к Таллинну отрезаны, остался один путь - Финский залив. Но он опасен. На фарватерах столько мин, что некоторые узости залива напоминают суп с клецками. Уже несколько кораблей подорвались и затонули.
      15 августа. Проснувшись, мы ловим последние известия по радио. Вчера наши войска оставили Смоленск, сегодня - Кировоград и Первомайск. Гитлеровцы перешли на юге Буг. Одесса, как и Таллинн, окружена. Но по Черному морю можно уйти на Кавказ, а по Финскому заливу куда? Противник захватил оба берега, может обстреливать фарватеры из пушек.
      16 августа. Фронт приблизился. Ночью с фок - мачты я видел вспышки орудийной стрельбы.
      Поздно вечером гитлеровский летчик сбросил над заливом осветительную ракету. Она плавно опускалась на парашюте, освещая наш корабль.
      У борта "Полярной звезды" стояла подводная лодка. Не засек ли ее разведчик? Тогда нам будет жарко. Гитлеровцы бросят сюда все самолеты.
      Подводные лодки ненавистны противнику, они незаметно пробираются на его коммуникации, неожиданно нападают на корабли и топят их. А "матка" подводных лодок, которая кормит и снабжает торпедами большой выводок стальных птенцов, заслуживает того, чтобы на нее была брошена вся бомбардировочная авиация. Тот, кто потопит "матку", получит высшую награду - железный крест.
      Ночь с 16 на 17 августа. Сегодня прямо над нами загорелись две осветительные бомбы. Их яркий, какой - то неживой свет выхватил из тьмы всю акваторию порта.
      К счастью, две "щуки", бравшие из цистерны "Полярной звезды" соляр, уже отошли от борта. Но успели ли они погрузиться под воду?
      Где - то за Усть-Лугой большой пожар. Вижу зарево и высокие языки пламени. Сейчас два часа ночи. Сквозь редкие облака проглядывают звезды и тускло светит месяц.
      Я дежурю по кораблю. Следим не только за воздухом, но и за водой. По радио из штаба нас предупредили, что возможно нападение с моря. Разведка заметила в заливе торпедные катера противника.
      17 августа, 14 часов. Только что нас атаковали три бомбардировщика. Они вышли из - под солнца и, спикировав, сбросили на "Полярную звезду" двенадцать бомб. Нападение было столь неожиданным, что зенитчики не успели открыть заградительный огонь.
      Бомбы падали с тягучими воплями, но ни одна не попала в корабль: две взорвались на суше, остальные в воде. Некоторые из них упали невдалеке от борта.
      Всплыло очень много оглушенной салаки. Большой судак и два крупных окуня кружили на поверхности воды, плавая вверх брюхом. Матросы с катеров запустили моторы и принялись сачками вылавливать оглушенную рыбу.
      - На ужин поджарка будет, - говорили они.
      С землечерпалки, которая стояла в заливе в пяти кабельтовых от нас, просемафорили: "Попала бомба. Убит рабочий, ранена женщина. Необходима скорая помощь, вышлите врача". Наш врач отправился на землечерпалку.
      Я сошел на берег - поглядеть на огромные воронки. Голубовато - серая глина разбросана на десятки метров.
      На земле валяются еще горячие, с рваными боками стальные осколки. По их толщине наши минеры определили, что бомбы были весом по пятьсот килограммов.
      17 августа, 17 часов. Наблюдатели заметили приближающихся "козлов" пикирующих бомбардировщиков Ю-87. Шесть пушек "Полярной звезды" открыли заградительный огонь. Вскоре к ним присоединились и зенитные пулеметы...
      Два гитлеровца все же пробились сквозь огненную густую завесу и сбросили бомбы, но опять ни одна не попала в корабль.
      Наш кормовой пулемет обдало жидкой грязью, поднятой взрывом со дна. Меня и обоих пулеметчиков с ног до головы заляпало неприятно пахнущим илом.
      На корабле появился первый раненый. Это был зенитчик. Ему сверху не то пулей, не то осколком пробило плечо. Комендор не мог выйти из шока. Он жмурил глаза и дрожал. А кровь хлестала из небольшой раны.
      Врач еще не вернулся с землечерпалки. Рану обрабатывал фельдшер.
      Видно, гитлеровцы поняли, какой корабль стоит без движения в Лужской губе. Оставаться у стенки нам теперь нельзя. "Полярная звезда" запустила машины и выбралась в залив. Здесь в случае нападения можно маневрировать.
      17 августа, 20 часов. Над нами появились бомбардировщики. Они ходили по кругу. Я насчитал двенадцать самолетов и почувствовал дрожь в ногах.
      Такой скорострельной пальбы наши зенитки еще никогда не открывали. Снаряд посылался за снарядом. Вокруг стоял невообразимый грохот - невозможно было разобрать отрывистых команд и докладов. Люди понимали друг друга по жестам.
      Темные и рыжеватые комки густо испятнали небо перед самолетами. Не решаясь на пикирование в лоб, гитлеровские летчики разошлись по звеньям и начали заходить для атак с разных сторон.
      Посыпались бомбы с большой высоты. Их отвратительный вой, казалось, проникал в мозг и кровь, сверлил кости. Невольно охватывал страх, появилось желание сжаться в комок, втиснуться в любую щель. Но где спрячешься на корабле? Остается только одно: отбиваться, не обращая внимания ни на что.
      Я напряженно следил за тем, как бомбы отделялись от самолетов, и по их полету старался угадать, куда они упадут. Если стабилизаторы были выше головок - недолет, если ниже - перелет. Но когда бомбы летели и я стабилизаторов не видел - замирало сердце. Сейчас сверкнет и...
      Хорошо, что мы обрели маневренность. "Полярная звезда" то двигалась вперед, то отрабатывала задний ход, то разворачивалась.
      Бомбы падали так близко, что обдавали палубы грязью и осколками. Корабль вздрагивал от взрывов, стонал и скрипел. И мы невольно думали: только бы не сдетонировали торпедные взрыватели!
      Стволы наших пушек раскалились. Снарядов уже осталось мало. Надо было подготовить новые и подать из погреба наверх.
      Мне приказали оставить кормовой пулемет и создать живой конвейер от погреба до носовой палубы для передачи снарядов.
      Я заглянул в кают - компанию. Там сидели с носилками восемь музыкантов в белых халатах. По боевому расписанию они превратились в санитаров. В закрытом помещении, когда ничего не делаешь, страшней, чем наверху: вслушиваешься в шум боя и ждешь гибели. В эту минуту послышался вой падающих бомб. Он нарастал, заглушал грохот боя. Музыканты втянули головы в плечи и невольно закрыли глаза...
      Взрывы встряхнули корабль. Висевший на переборке репродуктор сорвался с крюка и упал на голову кларнетисту. Тот повалился на палубу и, не открывая глаз, завопил:
      - Убит... я убит!
      Перепуганный кларнетист был столь комичен, что, несмотря на драматизм нашего положения, вызвал дружный смех. Нервам полезна разрядка.
      Я растолковал музыкантам, что нужно делать, и мы создали живую цепь от погреба до носовой палубы.
      Вскоре послышался отбой воздушной тревоги. Когда я, мокрый от пота, вышел наверх, то увидел на берегу два больших костра. Это догорали сбитые нашими комендорами "юнкерсы".
      Прилетят ли сегодня еще раз?
      Мы наспех поужинали и принялись набивать пулеметные ленты, подготовлять снаряды в ожидании нового налета. Настроение у всех возбужденное: люди больше обычного разговаривают, много курят, беспричинно смеются.
      Многие понимают, что "Полярная звезда" спаслась чудом. Следующий налет может стать последним.
      17 августа, 21 час. К "Полярной звезде" подошел катер. На нем командир дивизиона подводных лодок - круглолицый капитан третьего ранга Владимир Алексеевич Егоров, воевавший добровольцем в Испании. Он обеспокоен налетом авиации. По тревоге его "щуки" успели погрузиться под воду. Но беспорядочно сброшенные гитлеровскими летчиками бомбы чуть не погубили одну из них. Близким взрывом "щуку" так подбросило, что она едва не опрокинулась.
      - Нужно ждать худшего, - сказал комдив. - Не сегодня, так завтра они здесь разбомбят все, что увидят. Надо связаться со штабом и покинуть бухту ночью. Утром будет поздно.
      Радисты базы немедленно связались со штабом флота, но определенного ответа не получили. Видимо, на месте не было того, кто мог распоряжаться.
      - Я слетаю туда на мотоцикле, - решил Егоров.
      Решительный комдив, погрузив мотоцикл на катер, переправил его на берег и укатил по приморскому шоссе. Мы остались ждать.
      18 августа, 9 часов. "Добро" получено. Приказано быть готовым к отходу в 24 часа. За нами придут тральщики.
      Молодец Егоров, быстро добился нужного приказа!
      В полночь тральщики не пришли. В Лужскую губу примчался морской охотник и предупредил, что к отходу нужно быть готовыми в 2 часа.
      Когда подошли тральщики, выяснилось, что нам без лоцмана не выйти из Лужской губы, так как она закрыта противолодочными сетями. А когда и где будешь искать лоцмана? Пришлось выходить без него. Не зная прохода, мы, конечно, днищем зацепили сеть и потащили ее за собой.
      Пока освобождались от стеклянных шаров сети, начало светать. В путь за тральщиками "Полярная звезда" двинулась только в шестом часу. Но на этом наши злоключения не кончились. Минут через двадцать на быстроходном катере нас нагнал вернувшийся из Кронштадта Егоров. Он был рассержен.
      - Что же вы не дождались меня? Думаете, для вас одних хлопотал? Поворачивайте! - потребовал он. - Без тральщиков подводные лодки не поведу. Тут могут быть мины.
      И всем кораблям пришлось поворачивать назад. Настроение было препаршивое. Казалось, что мы уже вырвались из смертельно опасной бухты, и вот вновь надо возвращаться к Усть-Луге. Уже рассвело, сейчас над Лужской губой появятся бомбардировщики. Они увидят нас и, конечно, не отвяжутся...
      Стоя на своих постах, мы с волнением всматривались в розоватое безоблачное небо. Нервы были напряжены до предела.
      Самолет появился не с той стороны, с которой мы ждали. Его заметили зенитчики тральщика и сразу же открыли заградительный огонь. Гитлеровский разведчик сделал круг на недосягаемом для снарядов расстоянии и скрылся за черневшей на берегу кромкой леса.
      Он, конечно, приведет за собой бомбардировщиков.
      Но вот показались черные рубки трех подводных лодок. Под охраной катеров они двигались навстречу.
      "Полярная звезда" и тральщики вновь развернулись на сто восемьдесят градусов. Наконец все корабли каравана, построясь в походный ордер, легли курсом на Ленинград. Если бы не бестолковщина, мы бы ушли
      из Лужской губы в темное время. Теперь же нам достанется в пути...
      Когда я делал в кают - компании эту запись, раздался грохот носовых пушек и звонки громкого боя. Захлопнув тетрадь, я бегом кинулся к трапу... Послышался свист падающих бомб.
      От нескольких взрывов корабль закачался, дрожа мелкой дрожью.
      "Не попали, мимо", - отметил я про себя.
      Оказывается, самолет ринулся на нас из - под солнца. Его не сразу заметили. Но огонь открыли своевременно. Он не сумел прицельно сбросить бомбы.
      Больше я не спущусь в кают - компанию. В конце концов, можно делать записки и здесь - у кормового пулемета.
      Сейчас мы проходим Копорскую губу и не видим погони.
      18 августа, 17 часов. Благополучно прошли Шепелевский маяк, оставив его справа.
      У Толбухинского маяка, который виднелся слева, все наблюдатели радостно вздохнули: "Живем! Теперь никто не решится нагнать нас". Здесь гитлеровцев встретят наши истребители и зенитные снаряды фортов.
      Пройдя Кронштадт, мы узнали, что утром был большой налет авиации на Усть-Лугу. Более сорока самолетов сбрасывали бомбы и обстреливали дома и причалы. Пикирующие бомбардировщики утопили землечерпалку, плавучую мастерскую, водолазный бот и несколько баркасов - в общем, все, что было на воде.
      Нам повезло. Мы ушли своевременно.
      За двое суток непрестанных тревог многие люди так похудели, обросли бородами и потемнели, что стали неузнаваемы.
      Сейчас мы стоим в "ковше" невдалеке от Морского канала, вместе с недостроенными коробками кораблей и минзагом. В городе уже дважды объявлялась воздушная тревога, но нас она мало волнует. Тут, на окраине Ленинграда, сверху нас не сразу разыщешь. ЛЕНИНГРАДСКИЕ ВСТРЕЧИ
      19 августа. "Матка" подводных лодок "Полярная звезда" стоит у парапета в Неве. Над нами, словно туши голубовато - серых слонов, висят аэростаты. Их много, целое стадо. Аэростаты должны помешать пикирующим бомбардировщикам снижаться над целью.
      Воздушные тревоги объявляются по радио довольно часто, но ни одна бомба еще не упала на улицы города. В небе по утрам появляются едва приметные одинокие разведчики. Они летят на большой высоте, поблескивая на солнце серебристыми плоскостями. Зенитки поднимают бессмысленную пальбу. Видно, как снаряды взрываются, не долетев до цели. Создается впечатление, что кто - то швыряет в самолеты снежками.
      Не прошло и двух месяцев войны, а в нашей жизни многое переменилось. Гитлеровцы уже захватили Латвию, Литву, окружили столицу Эстонии, подходят к Ленинграду. Балтийскому флоту больше отступать некуда.
      Ко мне в каюту зашел комиссар дивизиона "малюток" и, смутясь, сказал:
      - Слушай, будь друг, тут - у нас трудное дело... нужно известить жену погибшего штурмана. Пока мы здесь, пусть хлопочет пенсию, поможем.
      - Н - да - а, невеселое поручение! Она хоть что-нибудь знает?
      - В том - то и дело - ничего! Думает, подводная лодка в автономном плавании, поэтому от мужа письма не идут. Пойдем вместе, а? Помоги. Ты ведь писатель, знаешь, что в таких случаях говорят.
      - Почему решил, что я знаю? Наоборот - абсолютно непригоден.
      - Все - таки тонкости души по твоей специальности.... Скорей уловишь, в каком она состоянии. А я ведь и жениться не успел. Какая - то робость перед женщинами, И смерть слез боюсь.
      Честно говоря, и меня женские слезы всегда обескураживали, никогда я не знал, какие слова нужно говорить в таких случаях, но комиссар так упрашивал, что пришлось дать согласие.
      Положив в небольшой брезентовый чемодан несколько банок фруктового экстракта и сгущенного молока, головку сыра, немного печенья и шоколаду, которые остались от походных пайков, мы в трамвае поехали в другой конец города.
      Улицы всюду были людными, словно не убавилось, а прибавилось населения в городе. Почти у каждого ленинградца, будь то мужчина или женщина, сбоку висела на лямке сумка противогаза.
      День выдался теплый и солнечный. В садиках было полно играющих детишек.
      - Почему их не вывезли? - недоумевал я. - Нельзя таких малышей оставлять в городе. Натерпятся они страха.
      - А что сделаешь? Мамаши противятся, - ответил комиссар. - "Одних ребят не отпустим", - говорят, а сами не хотят эвакуироваться. Надоело уговаривать.
      Прежде чем пойти в дом к жене штурмана, мы решили сперва заглянуть в садик. И правильно сделали. Комиссар издали узнал молодую мамашу.
      - Здесь она, - сказал он. - Вон за девочкой бежит... белая кофточка на ней.
      Я увидел худенькую блондинку с растрепанными волосами. На вид ей было не более двадцати двух лет. Топоча белыми теннисными туфлями, она гналась по дорожке за крошечной девочкой в короткой юбчонке, а та, восторженно взвизгивая, убегала от нее...
      Но вот раскрасневшаяся мамаша настигла малышку, подхватила на руки и закружилась... Они обе весело смеялись.
      И тут я понял, как трудно будет сказать им горькую правду. Прямо так не подойдешь, не огорошишь недоброй вестью.
      - Смотри, сколько народу вокруг, - в тревоге сказал комиссар. - Надо бы увести домой. Если заплачет, толпа соберется, а это ни к чему.
      - Ты подойди и скажи, что надо аттестат заполнить, понадобятся ее документы, - посоветовал я. - На улице-де неудобно.
      - Хорошо. Бери чемодан, я поговорю с ней. Мы прошли в садик, он впереди, а я на некотором расстоянии от него.
      Поздоровавшись с женой штурмана, комиссар как бы между прочим сказал:
      - А у меня к вам небольшое дело. Надо переписать денежный аттестат. Он у вас с собой?
      - Нет, - растерялась женщина, - я документов не ношу. Придется сбегать домой. На кого бы девочку оставить?
      И она глазами стала искать знакомых.
      - Возьмите девочку с собой, - посоветовал комиссар. - Мы тут ей гостинцев принесли...
      Он повернулся ко мне, собираясь нас познакомить. Но жена штурмана, взглянув на меня, вдруг все поняла. Она не закричала, нет, а лишь сдавленно сказала: "Ой, что - то с Борей случилось!" - и опустилась на бровку дорожки.
      От недоброго предчувствия у нее отнялись ноги. Они ей не подчинялись. Она с трудом поднялась только с нашей помощью.
      Взяв под руки, мы повели ее домой. Девочка уцепилась за руку комиссара, жалостливо смотрела на мать и спрашивала:
      - Ты ножку ушибла, да? Тебе больно?...
      А та, в несколько минут постарев, шла стиснув зубы.
      Только дома, узнав подробности о гибели мужа, она дала волю слезам. А мы стояли истуканами, не зная, как быть, какие слова говорить в утешение. Хорошо, что в квартире оказалась соседка. Сердобольная женщина принесла валерьянки и накапала в стакан с водой. Жена штурмана выпила ее судорожными глотками. Мы слышали, как стучали ее зубы о стекло стакана.
      Валерьянка, конечно, не успокоила. Соседка движением головы указала, чтобы мы удалились. Минуты через две она вышла в коридор и шепнула:
      - Пусть выплачется. А вы идите. Я присмотрю за девочкой.
      Комиссар объяснил ей, какие справки нужно добыть для получения пенсии, и, отдав принесенные продукты, пообещал зайти на следующий день.
      На улице он с укором взглянул на меня и сказал:
      - Эх, писатель, совсем ты не годишься для этих дел!
      20 августа. В Ленинграде строгое затемнение. На улицах больше не горят фонари. Окна домов не отражаются в каналах золотистыми бликами: они наглухо задрапированы шторами из плотной бумаги.
      Трамваи, в которых светятся синие лампочки, ползут по улицам, как видения подводного царства. Пассажиры с синими лицами похожи на утопленников.
      Автомобили имеют только два рыбьих глаза, тускло освещающих асфальт перед колесами.
      В облачные вечера город погружается в непроницаемую мглу. В первые минуты, когда глаза еще не привыкли ко тьме, идешь как слепой с вытянутыми вперед руками. Чтобы пешеходы не сталкивались, выпущены специальные обработанные фосфором значки, которые едва приметно мерцают.
      Во время воздушных тревог даже курить на улице воспрещается. Обязательно окликнет дежурный.
      В городе введен комендантский час. Если хочешь куда-нибудь пойти после двенадцати, нужно знать пароль.
      По ночам улицы пусты. Только у ворот домов, под синими лампочками, сидят дежурные, обычно женщины или подростки. Они следят, чтобы из окон даже в щелочки не проникал свет.