Потом рассказал о том, как уже после случившегося зашел к Моци и заглянул к спящему Хадиду.

— Тут я должен кое-что пояснить, — сказал Джон. — Дело в том, что я учился в Оксфорде вместе с Хадидом и был немного знаком с ним. Когда я заглянул к нему в комнату прошлой ночью, он лежал на постели почти голый и, я вынужден сказать, под воздействием наркотика…

— Наркотика?

— Да, сэр. У меня есть подозрение, что он принимает наркотики. Откуда он их берет, я понятия не имею. Должно быть, провез вместе с багажом…

— Но вы же просматривали его вещи?!

— Да, сэр.

— Губернатор нахмурился:

— Только не очень тщательно. Так ведь?

— Боюсь, что так, сэр.

— Ладно, не берите в голову, — успокоил его сэр Джордж, махнув рукой. — Это не главное, я правильно понял?

— Да, сэр. В Оксфорде я много раз видел Хадида под душем и очень хорошо запомнил родимое пятно причудливой формы, расположенное у него чуть левее пупка. Я помню это пятно очень хорошо.

— И что из этого? — спросил сэр Джордж, сделав глоток хереса.

— У Хадида, заключенного в этой крепости, такого пятна нет. Иными словами, этот человек не Хадид Шебир.

— Бог ты мой! — Сэр Джордж всплеснул руками и снова пригубил бокал. — Вы в этом уверены?

— Абсолютно уверен. Этот человек не Хадид Шебир. Он никогда не купается, и теперь я понимаю почему. Им известно о том, что я учился вместе с Хадидом, и они опасаются, что я могу заметить отсутствие родинки. А судя по отношениям между этим человеком и Мэрион Шебир, я могу сказать, что они не муж и жена. Моци никогда бы не осмелился так вести себя с ней, если бы этот Хадид был настоящим Хадидом. Никто никогда не сомневался, что их брак был заключен по любви, и она целиком посвятила себя мужу… — Сейчас, говоря об этом, Джон испытал уколы ревности.

Сэр Джордж поставил бокал на стол и вытер перепачканную красным вином руку носовым платком. Нахмурив кустистые седые брови, он перевел взгляд на Грейсона, потом снова на Джона, подошел к камину и, потирая подбородок, принялся разглядывать портрет генерала Катса.

Грейсон закурил. Присутствие при таком сногсшибательном открытии как нельзя лучше вписывалось в его планы. В Уайтхолле займутся этим делом, начнется разбирательство, которое вскоре станет достоянием прессы, и там, без сомнения, будет упомянуто его имя. Когда он вернется в Англию, многие захотят встретиться и поговорить с ним лично как с очевидцем…, а позже, годы спустя, он сможет написать автобиографию, права на издание которой купит «Санди Таймс». Да, такая известность не повредила бы его карьере… Совсем не повредила бы.

Сэр Джордж медленно повернулся к ним:

— Скажите, Джон, этот Хадид когда-нибудь упоминал тот факт, что вы вместе учились в Оксфорде?

— Да, сэр. Но только в общих чертах. И ясно дал понять, что не желает говорить об этом. Не сомневаюсь, что его хорошо информировали о прошлой жизни настоящего Хадида и научили, что нужно говорить в том или ином случае.

— Но где же настоящий Хадид и зачем понадобилась подмена? Вы думали об этом, Ричмонд?

— Да, сэр Джордж, думал. Перед отправкой сюда я был проинструктирован Бэнстедом…

— Бэнстедом?

— Из отдела военной разведки, сэр, — коротко пояснил Грейсон.

— А-а, вот оно что…

— Он сказал мне, что в военном министерстве не очень-то довольны этим киренийским делом, — продолжал Джон. — Они там никак не могут избавиться от чувства, что что-то здесь не то. Но что именно, не могут понять. Они так и не дали мне в руки ни одной ниточки.

— Мне ничего об этом не известно, — сдержанно проговорил сэр Джордж.

— И это понятно, сэр. Все настолько неопределенно.

— Но зачем, зачем эта подмена?! И где сейчас находится настоящий Хадид? — Сэр Джордж вернулся к столу и взял бокал.

Джон с минуту колебался, потом сказал:

— Не знаю, сэр, но я склоняюсь к версии, что он мертв.

Это единственное, чем я могу объяснить эту подмену. Думаю, погиб в какой-нибудь перестрелке в одной из киренийских операций. Скорее всего это случилось в самый неподходящий момент, когда его смерть могла вызвать колебания в рядах соратников. Поэтому Моци утаил от всех его смерть и вместо Хадида поставил этого человека.

— Но как им удалось найти человека, так похожего на настоящего Хадида? Особенно если учесть, что все держалось в строжайшем секрете?

— Полагаю, это не представляло особой сложности. У отца Хадида, как известно, было множество детей, и все от разных женщин. Они могли найти его родного или сводного брата, внешне очень похожего на Хадида. Кстати, он был очень похож на своего отца, и, должен заметить, фамильное сходство в их семье присуще не одному поколению. Но остальные дети всегда оставались в тени, так как продолжателем дела отца стал именно Хадид. Если военная разведка займется расследованием, то, возможно, обнаружит, что Хадид имел братьев и что все они получили европейское образование…

— Но эта женщина, его жена, Мэрион… Почему она согласилась принять участие в этом спектакле?

— Здесь нет ничего непонятного, сэр. Она любила Хадида. Он дал ей все, многому научил. Она посвятила себя его делу и собиралась продолжить его после гибели мужа… В этом она видела свой долг. По крайней мере, так она начинала, правда, мне показалось, что теперь пыла у нее поубавилось, и вообще, на мой взгляд, сейчас все трое пленников не ладят друг с другом.

— Ну что ж, выглядит весьма правдоподобно, — заметил сэр Джордж. — Весьма правдоподобно. Когда эта новость станет достоянием общественности, для многих киренийцев это будет настоящим шоком. Что ты думаешь по этому поводу, Нил?

— Если не вдаваться в подробности, сэр, я склонен поддержать версию майора Ричмонда. Не вижу причины для подмены, если бы настоящий Хадид был жив. Кроме того, насколько я помню, пару лет назад мы порядком прижали киренийскую армию. Она тогда была окружена плотным кольцом, а Моци и Хадид некоторое время скрывались в подполье. Должно быть, все случилось именно тогда, и они вышли из подполья, когда решили, что новый Хадид в достаточной степени подготовлен к своей роли.

— Да, наверное, ты прав. Ну хорошо, и что же нам теперь делать? Поставить в известность Уайтхолл и ждать реакции?

Грейсон кивнул:

— Я отправляюсь на «Данун», сэр. Нужно послать шифровку в адмиралтейство. Я самолично отправлю донесение. Думаю, можно сказать только Тедди Берроузу…

— Да, да… Это должно остаться между нами. — Сэр Джордж налил себе еще хереса. — Вот черт, вечно что-нибудь случается! Но как бы там ни было, мы не можем ничего предпринять, пока не узнаем, какова реакция Лондона. А пока кошечка будет сторожить своих голубков. — Он рассмеялся и лукаво посмотрел на Джона. — Ну что ж, мой мальчик, похоже, это будет перо для вашей шляпы. Ладно, Нил, отправляй шифровку и привези сюда Берроуза и Дафни.

Когда Грейсон ушел, сэр Джордж сказал:

— Да-а, жизнь полна загадок, не так ли? Жаль только, что у нас не всегда есть время заняться наиболее интересными из них…

Хотя, возможно, я и не прав, и то, что в мои годы казалось мне интересным, не вызывает любопытства у вашего поколения. Не принимайте близко к сердцу это киренийское дело. Все, что нами предпринимается, вряд ли способно принести реальную пользу.

Так, только для проформы. Думаю, время все расставит по своим местам. Так что не стоит переживать, настоящий это Хадид или нет. Все они хороши, от них одни лишь неприятности. А что касается загадок, далеко ходить не надо, вот взять хотя бы это драконово дерево, что растет у вас во дворе. Насколько мне известно, оно встречается еще только на Канарах и больше нигде.

А почему? Вы не найдете его ни в Европе, ни в Африке, ни в Америке. Так почему? Пару лет назад я взял с собою в Порт-Карлос немного семян этого дерева. И что вы думаете? Они так и не проросли. Я даже послал несколько семян в Кью, но им тоже не повезло… Странно, правда?

Слушая губернатора, Джон вдруг почувствовал, что ему начинает изменять терпение. Конечно, нет ничего удивительного в том, что каждый, как может, тешит свое самолюбие. Так уж устроено в жизни. Но как же можно оставаться таким равнодушным к этому киренийскому делу? Во всяком случае, оно представляет собою куда более сложную проблему, нежели проращивание семян драконова дерева. С названием Кирении связаны судьбы и надежды тысяч людей, и одна большая проблема в конечном счете сводится к бесчисленному множеству маленьких… Крестьяне, которые только и хотят, что возделывать собственную землю, мелкие служащие, боящиеся потерять работу, торговцы, которые хотят продавать свой товар в законно отведенных местах, солдаты, желающие что-то иметь за тот риск, которому подвергаются каждый день… Все эти простые человеческие нужды сплелись в один тугой узел, и Джон с трудом представлял, как время расставит все на свои места. Время способно разве что лишь поменять проблемы местами. И все, что здесь можно сделать, это постараться сохранить ситуацию, не впадая в крайности. Вот почему Хадид Шебир и Моци находятся здесь. Вернувшись в Кирению, они наверняка поднимут кровавый мятеж. Чтобы не допустить этого, нужно твердой рукой держать за ошейник бешеного пса…

Только не всегда это можно делать в перчатках… Безусловно, нужно принимать какое-то решение. Моци и Хадида или других, которые окажутся на их месте, невозможно держать здесь в заключении вечно.

Поддавшись ходу своих мыслей и не удержавшись от желания как-то подтолкнуть губернатора к решению насущной проблемы, Джон проговорил:

— Как вы думаете, сэр Джордж, что правительство намерено сделать с нашими подопечными?

— Э-э… Что вы говорите? — Серые глаза на обезьяньем лице сэра Джорджа заморгали, и он глубоко вздохнул, вынужденный вернуться из такой приятной далекой прогулки по королевскому парку Кью. — Понятия не имею. Да и что оно, собственно, может сделать? Некоторые вопросы, как вам известно, не имеют решения. Может быть, вы еще слишком молоды, чтобы поверить в это. Но это так, поверьте. Люди заблуждаются, полагая, что на эти вопросы есть ответы. А их попросту не существует.

Да и почему они должны существовать? И пусть вас не вводят в заблуждение все эти разговоры на тему морали, политики и экономического прогресса. Единственное, что я понял в свои шестьдесят с лишним лет, это то, что жизнь такая непростая штука!… И, согласитесь, очень быстротечная… А сейчас, если вы покажете, где моя комната, я бы хотел принять душ перед ленчем. Скоро вернется Нил с Тедди Берроузом.

Место, куда они перебрались из пещеры, представляло собой расщелину в скале шириною примерно в двенадцать футов, расположенную на полпути вниз от кратера и сокрытую от постороннего глаза зарослями акации. В полдень Роупер отнес Плевски еды и питья. Когда он вернулся, Миетус принялся расспрашивать его о девушке. Роупер пожал плечами:

— У нее болит нога и, кажется, жар. Временами приходит в себя. Зачем ты решил ее оставить?

— Хочу сверить с нею план крепости и удостовериться, что переданное сигналами Моци и то, что я рассмотрел в бинокль, не имеет расхождений. А эти местные знают крепость как свои пять пальцев.

— Думаешь, она захочет помочь нам?

Миетус, занятый чисткой автомата, поднял голову и кивнул.

Роупер уселся на глинистом пятачке возле расщелины, прислонившись спиною к скале. Вытащив пачку сигарет, он бросил одну Миетусу. Какое-то время они молчали. В глубине расщелины спал Сифаль, Лоренцен лежал на боку, подперев рукою голову и уставившись вдаль, словно пытаясь что-то рассмотреть сквозь зеленый заслон акаций. Все четверо отдыхали.

Наконец Роупер нарушил молчание:

— Этот ублюдок чуть не отправил нас ко всем чертям. Хотел бы я знать почему.

Миетус, продолжавший возиться с автоматом, ответил:

— Думаю, он ее брат. А она девушка того солдата, которого мы убили.

— Их могут хватиться.

— До полуночи не хватятся, а потом это уже не будет иметь значения. — Миетус собрал автомат и отложил его в сторону.

— Знаешь, — сказал Роупер, — когда-то я был знаком с девчонкой, которая немного похожа на эту. Такая же скуластая и губастая.

Миетус улыбнулся:

— Все вы одинаковые — и ты, и Плевски, и Лоренцен. Все девушки кажутся вам похожими друг на дружку, особенно если у вас вообще давно не было никакой девушки… — Улыбка вдруг сползла с его лица, отчего оно сделалось словно деревянным.

Роупер знал, о чем подумал Миетус, и хотя не пылал к нему особой любовью, уважение его к этому человеку заставило его сменить тему:

— У тебя уже есть план действий на сегодняшнюю ночь?

— Да, я изложу его вам, когда придет Плевски. — Он медленно поднялся, заслонив своей тенью Роупера.

— Ты куда?

— Пройдусь. — Миетус наклонился и поднял с земли пистолет и бинокль.

Роупер провожал его взглядом, пока тот не скрылся из виду.

Ничего он не боится, подумал Роупер, и все ему безразлично, а все потому, что ему нечего терять. И ему вспомнился недавний разговор с Плевски, когда он поднимался к нему в пещеру, чтобы отнести еды.

— Какая необходимость убивать девчонку? Она почти все время бредит и с такой больной ногой далеко не убежит. Лучше оставить ее здесь, когда будем уходить, а кто-нибудь потом найдет ее. Но убивать? Зачем?

— Она желала нам смерти.

— Ну и что? Ведь все обошлось.

— Пусть Миетус решает.

Ну что ж, пусть решает Миетус. А это означает, что ее ждет смерть. Для Миетуса любая женщина — пустое место. Просто даже смешно, что он вспомнил при нем про какую-то девчонку.

Он и сам-то ее толком не помнит И Роупер принялся тихонько насвистывать «Дублинские девушки, как вы хороши…». Эх, Дублин!… Это ж надо, в какую даль его занесло и какая пропасть его отделяет от ближайшей кружечки настоящего «Гинесса». Потом взгляд его упал на автомат, оставленный на земле Миетусом, и он почти явственно ощутил отдачу, от которой содрогается тело, когда стреляешь от бедра. Губы его перестали насвистывать песенку, а рот наполнился слюной, когда он представил себе отвратительный треск, с которым вылетают из ствола четырехсот пятидесятидюймовые пули… А моя мать хотела, чтобы я стал приходским священником… И отец был таким законопослушным… И что из этого получилось? Лежу тут, как гадюка на солнце.

Рядом вдруг раздался голос Лоренцена. Он лежал неподвижно, уставившись вдаль сквозь акации, и говорил так, словно продолжал давно начатый разговор:

— Как ты думаешь, животные чувствуют?

— Чувствуют — что? — Роупер уже давно привык к странностям Лоренцена.

— Когда люди их недолюбливают. Стоит мне, например, подойти к собаке, как она сразу бросается наутек. И все собаки так. А вот лошади другое дело…

Роупер улыбнулся:

— Животные ничем не лучше людей. Лично я всегда подозревал, что собаки могут ошибаться в людях. Они судят по внешности, а внешность обманчива.

— Что верно, то верно. — Лоренцен тихонько рассмеялся. — Вот, например, моя внешность… Голова как яйцо, сам тощий как жердь… — Он вздохнул и улегся поудобнее. — Как здесь тихо! Хорошо отдыхается. К ночи буду как огурчик.

Поднявшись на вершину, Миетус нашел место, откуда была хорошо видна Мора и Форт-Себастьян. Приставив к глазам бинокль, он некоторое время наблюдал за «Дануном», вокруг которого сгрудилось несколько местных лодок. От миноносца к берегу двигалась гребная шлюпка, белые шапки матросов казались издалека таблетками аспирина… Должно быть, отпустили в увольнительную, подумал Миетус. Он направил бинокль левее и обвел взглядом горные склоны до самого форта. Во дворе крепости царило оживление, там же он заметил грузовик и джип. На галерее возле тента стояли полковник Моци и Хадид Шебир.

Мэрион он не увидел, предположив, что она, должно быть, сидит под тентом. Из-за жаркого марева, сползавшего со склонов Ла-Кальдеры, ему трудно было разглядеть мелочи. Далеко-далеко слева виднелась деревенская площадь Ардино и сверкавший на солнце шпиль местной церквушки. На площади он не заметил никакого движения.

Завтра, подумал Миетус, они будут на берегу в Ардино, куда прибудет Макс Дондон на самолете-амфибии… Они доберутся до него на рыбацкой лодке (надо будет уточнить у девушки, где ее взять), потом улетят, и с этим делом будет покончено…

Пройдут месяцы, и появятся другие задания и проблемы, а потом еще и еще, и так всю жизнь. Когда не трясешься за свою шкуру, подумалось Миетусу, тогда все получается отлично. Вот и за сегодняшнюю ночь он не боится. Да и чего бояться? Все тщательно обдумано, спланировано. Кроме того, у них преимущество неожиданного нападения, и никаких неприятностей случиться не должно. Иногда, когда он старался быть откровенным с самим собой, ему даже хотелось, чтобы что-нибудь случилось. Может, это положило бы конец всему… Но пока этого не произошло, он должен продолжать начатое. Миетус не принадлежал к тем людям, которые способны покончить со всем сами. Ничто на свете не могло заставить его достать из кармана пистолет и приставить его к виску. Но он был уверен, что когда-нибудь, не в пылу сражения и не в перестрелке, пуля все же настигнет его и покончит с тем одиночеством, которое началось много лет назад под наехавшими на него гусеницами танка.

Он долго лежал, наблюдая за Морой и за крепостью. Солнце начало клониться к морю, и длинная тень, отбрасываемая парапетом, теперь пересекала двор форта. В Море возле берега купались матросы, до Миетуса доносились их крики и смех.

Когда он наконец решил подняться, то почувствовал, что нога его затекла, и ему пришлось растереть ее, пока он спускался на дно кратера.

Плевски сидел в глубине пещеры, прячась от солнца. Над мешками, наброшенными на мертвое тело, роились мухи. В дальней части пещеры, прислонившись спиною к груде обломков, полулежала девушка Она уже пришла в сознание и теперь следила глазами за Миетусом.

Присев на корточки рядом с Плевски, Миетус вынул из кармана лист бумаги.

— Давно она очнулась? — спросил он по-немецки.

— Час назад.

— Что-нибудь говорила?

— Нет Я не знаю испанского. Попробовал поговорить с ней по-английски, она не ответила. Думаю, это обычная глупая деревенская девка И притом напуганная до смерти.

— До того глупая, что надеялась получить удовольствие, глядя на то, как мы взлетим ко всем чертям?

— Но ведь мы убили ее парня. Разве нет?

— А что мы могли поделать?

Миетус приблизился к Арианне. Перепачканное лицо девушки было изрезано острыми осколками, волосы растрепались.

Немного наклонившись вперед, она правой рукой держалась за щиколотку. Нога была покрыта синяками и ушибами и, судя по всему, болела. Миетус посмотрел ей в глаза и встретил в них выражение испуга и враждебности.

Обращаясь к ней на испанском, он небрежно проговорил:

— Слушай меня внимательно. Кто мы такие и что здесь делаем — не твоего ума дело. Сейчас важно другое. Ты хочешь жить?

Арианна молчала.

— Я спрашиваю: ты хочешь жить? — спокойно повторил он вопрос, не выходя из себя.

Арианна перевела взгляд на тело под мешками, лежавшее у входа в пещеру, и когда она снова встретилась глазами с Миетусом, они горели еще большей ненавистью.

Миетус с размаху ударил ее по щеке.

— Поняла, что тебе говорят? А ну, отвечай! Хочешь жить?

Слезы навернулись на глаза девушки.

— Хочу, — сказала она.

— Будешь жить, если ответишь на мои вопросы. Только не пытайся обмануть меня. На некоторые из них я знаю ответы, так что тебе не удастся меня провести. Говоришь, что хочешь жить Тогда отвечай. Сколько лодок будет завтра в десять утра на берегу в Ардино?

— Четыре.

— Среди них есть такая, которая вместила бы десятерых человек?

— Да.

Она отвечала так тихо, что Плевски ее почти не слышал.

Миетус сунул ей на колени листок бумаги:

— Знаешь Форт-Себастьян?

— Да.

— Вот план крепости. Я буду отмечать расположение комнат, а ты подтвердишь. Потом расскажешь про лестницы и коридоры.

Миетус подсел к ней поближе и достал из нагрудного кармана карандаш — Я не все знаю в крепости, — сказала Арианна.

— Расскажешь, что знаешь.

— Как я узнаю, что останусь жива?

— Я же сказал, что останешься. А теперь смотри… — Он принялся водить острием карандаша по бумаге. — Вот главные ворота. В них есть железная дверь? Так?

— Так.

— Сразу за воротами сторожевая будка. Она справа или слева?

— Слева; Справа маленькая, там у них телефон.

Плевски слушал их разговор и знал, что девушка обречена.

Это вполне в стиле Миетуса. Ведь эти двое тоже хотели убить их.

Парень мертв. И девушка тоже должна была умереть, если бы Миетус не промахнулся. Теперь он постарается извлечь пользу даже из того, что ему не удалось попасть в цель. Миетус из всего старался извлечь пользу. Он как машина…, надежный, бесперебойный механизм. А девушку жаль. Много часов он наблюдал за ней и за это время не раз вспоминал ту молодую польку, с которой был знаком когда-то… Его удивляло, что память его сохранила множество мелких подробностей. Он, например, помнил, как она держала сигарету, зажав ее между пальцами правой руки, или как безошибочно определяла петушков и курочек среди цыплят-однодневок, переворачивая их вниз головой и смешно раздувая им перышки…

— Миетус продолжал расспрашивать Арианну, и ее еле слышный голосок отзывался словно речной тростник на ветру. Время от времени Миетус делал пометки на бумаге, потом убрал ее вместе с карандашом в нагрудный карман и подошел к Плевеки. Тот спросил:

— Ну что, помогла она?

— Да.

— Вот и отлично. А что теперь?

— Идти вдвоем небезопасно. Я пойду первым, а ты минут через десять. Перед уходом прикончи ее. Прямо здесь.

Он протянул Плевски пистолет с глушителем, а тот отдал ему свой.

Из глубины пещеры он смотрел вслед Миетусу, бесшумно скрывшемуся в кустарнике. Плевски посмотрел на часы. За спиной у него тихо плакала девушка. Он обернулся. Уткнувшись лицом в ладони, она судорожно всхлипывала. Плевски был озадачен. Почему она плачет? Потому что знает, что умрет, или потому что думает, что будет жить? Зря она плачет, подумал он, ведь это ей не поможет, да и его раздражает.

Сжимая в руках пистолет, он приблизился к девушке. Лицо ее по-прежнему было закрыто ладонями. Плевски наклонился и отработанным движением ударил ее рукояткой пистолета в висок. Девушка безвольно откинулась на груду камней. Ее обмякшее тело неловко наклонилось набок, под вырезом блузки он увидел грудь.

Плевски снова посмотрел на часы. Сейчас он не думал ни о чем, кроме подергивания секундной стрелки на циферблате. Когда время истекло, он поднял пистолет и дважды выстрелил в пятачок мягкой земли в глубине пещеры.

После обеда сэр Джордж Кейтор удалился в свою комнату; писать рапорт о посещении Форт-Себастьяна. Джон и Нил Грейсон поднялись на галерею и уселись в плетеные кресла. В тихом ночном воздухе разносились отдаленные голоса и смех матросов, проводящих увольнительную в Море. Время от времени до их слуха долетали и другие звуки: то вдруг где-то в деревушке начинал тарахтеть заведенный мотор грузовика, то раздавался плеск весел рыбацкой лодки, то на склонах Ла-Кальдеры бренчал козий колокольчик.

Джон и Грейсон сидели молча, наслаждаясь сигарами. Немного погодя Джон проговорил:

— Как вы думаете, Нил, что они сделают с Хадидом Шебиром?

— Вы имеете в виду правительство?

— Да.

— Думаю, завтра утром мы получим из Лондона донесение с просьбой прислать подробный рапорт, а до этого времени ничего не предпринимать. Полагаю, в конечном счете новость станет известна прессе и дойдет до Кирении. Думаю, это порядком навредит Моци. Кому приятно, когда его обманывав ют? Если настоящий Хадид действительно мертв…, тогда всеобщее настроение может обернуться против Моци за то, что он скрывал этот факт. Люди предпочитают узнавать о подобных вещах сразу…

— А все-таки здорово он это придумал!

— У него бы ничего не вышло, если бы жена Шебира не дала согласия… — Нил вздохнул и вытянул ноги, наблюдая, как улетучивается в темноте облачко табачного дыма. — Скажите, вы никогда не думали заняться политикой? — спросил он вдруг.

— Нет, никогда.

— А могли бы.

— Возможно. Только это не совсем то, чего мне хочется.

— А чего вы хотите?

Джон улыбнулся:

— Не знаю. Заняться хозяйством, покупать картины… Даже не знаю. Кажется, я из тех, кого называют домоседами.

Нил рассмеялся:

— А знаете, после всей этой истории вы наверняка получите награду или титул, сэр Джон Ричмонд. А? Как вам, нравится?

Вот любопытная вещь — все это легко достается вам, а вам до этого нет и дела.

— А это как раз то, чего хотелось бы вам? Признайтесь?

Нил удивленно посмотрел на Джона:

— Да, вы угадали. Но неужели это так заметно?

— Ну, в общем заметно. И знаете, я даже в некотором роде завидую вам. Завидую, потому что вы знаете, чего хотите. Должно быть, чувствуешь себя так спокойно, когда знаешь, чего хочешь и каковы цели, к которым стремишься. На мой взгляд, иметь честолюбие — это все равно что обладать музыкальным слухом. Либо он у тебя есть, либо нет. И, должен вам сказать, вы добьетесь, чего хотите.

— Во всяком случае, попробую. После этой поездки я собираюсь покинуть сэра Джорджа. Возвращаюсь в Лондон… — Он замолчал, вспомнив про Дафни, и ему вдруг захотелось говорить о ней. Это любовь сделала меня таким, подумал он. Любовь требует излить душу, и я стараюсь найти любой повод, чтобы произнести ее имя вслух. Дафни… Но у него хватило благоразумия не посвящать в свою тайну Ричмонда. Нил представил себе, как изменится непринужденный тон Ричмонда, когда он услышит его признание. Он даже может не сдержаться и высказать ему в лицо все, что думает. Ведь у него свои представления о морали и порядочности — тихая жизнь в родовом имении, правильный выбор и все такое прочее…

— Когда-нибудь вам это удастся, — проговорил Джон. — Сделаетесь премьер-министром, ваши фотографии напечатают в газетах. А я буду смотреть на них и улыбаться… — Но, произнеся эти слова, Джон подумал, что его собственное будущее подернуто туманом. Где будет он сам, когда раскроет эту газету? Вряд ли где-то очень далеко. Он может находиться где угодно — в Ницце, Танжере, Балтиморе или в Сорби-Плейс, — но важно не это, а другое: с кем? Будет ли она с ним? Джон не обладал честолюбием в том смысле слова, в каком понимал его Грейсон, но сейчас оно у него появилось.

Сейчас он понял, чего хочет… Он посмотрел туда, где в черном бархате южной ночи вырисовывался силуэт Колокольной башни с четко очерченным желтым квадратом светящегося окна. Она сейчас там, и ему так хочется быть рядом. Это щемящее желание пронзило его столь сильно, что он едва удержался, чтобы не вскочить… Ему сделалось любопытно, что сказал бы Грейсон, вздумай он поведать ему о своей любви к Мэрион Шебир. Должно быть, это признание ошеломило бы его, может быть даже повергло в шок. Он догадывался, что тот скажет. Почему непременно она? Разве не существует множество других, способных дать тебе все, что ты хочешь, и гораздо более точно вписывающихся в твой мир?

Внизу во дворе кто-то из солдат заиграл на губной гармошке.

Из своей комнаты Мэрион слышала этот незатейливый наигрыш. Стоя у окна, она вдруг почувствовала, как волна этих простых звуков придала ее мыслям неожиданную ясность и решимость. В течение всего дня туманные мысли громоздились в ее мозгу и теперь вдруг сделались предельно ясными. Решение, которое она приняла, не принесло ей облегчения, так как оставляло ей свободу воображения, рисовавшего страшные картины будущего. Но по крайней мере теперь она знала, что делать. Там внизу сидит человек, прижимая ко рту губную гармошку, а вокруг него другие…, и все они вдруг сделались так близки ей. Но, помимо них, есть еще майор Ричмонд, человек, которого она любит и ради которого готова признать, что любовь — это высочайшее из проявлений эгоизма, требующее абсолютного повиновения. Она знала это и прежде, когда была с Хадидом, но снова придя к этому теперь, поняла, что рано или поздно наступает время, когда человек дает волю сокрушительной силе любви. Для нее это время наступило сейчас. Весь день она спорила сама с собой, хотя в глубине души уже знала, что этот момент обязательно придет. Он был сродни хирургической операции, призванной спасти саму ее жизнь. Этот момент был истинной смертью Хадида. Теперь и он сам, и все, что осталось от ее любви к нему, перестало существовать, как перестала существовать ее преданность всему, что их некогда связывало.

Она намеревалась предать Моци и фальшивого Хадида, хотя знала, что тем самым предает и себя, рискуя потерять то, что хочет спасти… И все же она должна пойти на этот риск. Она не может положить на весы человеческую жизнь. Единственное логическое решение заключается в том, чтобы предотвратить катастрофу. А потом…, потом можно лишь молиться о чуде.

Мэрион отошла от окна. Все, что ей сейчас нужно сделать, это отпереть дверь, подойти к часовому и попросить его сходить за майором Ричмондом. Когда он придет в ее комнату и начнет говорить, все, что она хочет сказать ему, само вырвется наружу.

Она подошла к двери, нащупав в кармане громоздкий ключ, потом открыла дверь, и сноп света, проникнув через порог, осветил темную лестницу. Из темноты, вступив в полосу света, показалась чья-то фигура. Это был полковник Моци. Он не проронил ни слова, и в тишине на нижних ступеньках она услышала слабое шарканье. Вслед за ним, словно сказочный джинн, из темноты возник Абу и, слегка склонив голову, остановился, стараясь не смотреть ей в глаза. Мэрион поняла, что все это время один из них, а может быть, и оба караулили под дверью.

Полковник Моци взял ее за руку.

— Сегодня нас ждет беспокойная ночь, — мягко проговорил он, — поэтому будет лучше, если мы проведем ее вместе.

Продолжая держать ее за руку, Моци повел ее по лестнице, Мэрион оцепенело повиновалась.

— Погаси свет, Абу, — сказал Моци.

Мэрион услышала за спиной щелчок выключателя и тихое шарканье босых пяток Абу.

Хадид лежал на постели в своей комнате, полностью одетый.

Завидев их на пороге, с почти детской радостью он воскликнул: