В дверь постучали. Подумав, что это Абу пришел за подносом, она крикнула: «Да, да, пожалуйста!»

На пороге появился полковник Моци. Глядя гордо и заносчиво, он прошел к столу и решительно обратился к ней:

— Надо полагать, мое присутствие не очень-то приветствуется в этой комнате.

— Это мягко сказано, — заметила Мэрион.

— Возможно. Но я бы хотел, чтобы мы все-таки до конца поняли друг друга… — Он сделал резкий жест рукой, заметив, что Мэрион собирается прервать его. — Нет, нет, дайте мне закончить. Я должен извиниться за то, что произошло сегодня ночью. Я вел себя грубо и неумно. Долгие годы мы с вами были соратниками, и, полагаю, вы питали ко мне все это время уважение и преданность.

— Уже не питаю.

— Понимаю. Что прошло, то прошло, и тут я ничего не могу поделать. С моей стороны было бы еще большей глупостью пытаться получить у вас прощение или вернуть то, что навсегда утрачено.

— Тогда что привело вас сюда?

— Желание убедиться, что мы все-таки понимаем друг друга. Я хотел быть уверенным, что из-за моей глупости вы не допустите еще большую, подвергнув опасности себя и дорогих вам людей.

Мэрион медленно встала:

— Думаю, вам лучше выражаться яснее. И что же, по-вашему, я собираюсь сделать?

— Вы можете пойти к майору Ричмонду и рассказать ему правду о Хадиде, а также о нашем плане. Но это было бы с вашей стороны непростительной глупостью. Хотя так скорее всего поступила бы на вашем месте любая другая женщина.

— Ну а если я все-таки сделаю это?

Ссутулившись, Моци опустил руки в карманы и нахмурился, так что лоб его покрылся густой сетью морщин.

— В таком случае вы не прожили бы долго и не успели бы насладиться плодами вашего предательства. Куда бы вас ни увезли, где бы ни прятали, мы все равно нашли бы вас. Вы ведь знаете, у нас длинные руки и мы не прощаем предательство. Даже по прошествии и десятка лет, когда предавшему кажется, что он в безопасности, мы находим его. Вспомните, вы ведь сами помогали нам отыскивать таких людей. Да, и я и Хадид можем умереть, но всегда найдутся другие, они продолжат поиск, и вас так или иначе ждет смерть.

— Когда тебе не для чего жить, умирать не страшно, — проговорила Мэрион, хотя больше так не считала.

— Да, это верно. Но ведь есть еще и другие, и они совсем не хотят умирать. В Англии у вас остались мать, отец…

— Нет!

Сверкнувшая улыбка Моци напоминала блеск стального клинка.

— Да, да, мать и отец. А еще сестра и брат, у которого есть жена и дети. Если предателю удается ускользнуть от нас, всегда остается его семья. Или вы не верите, что мы способны на это?

— Почему же, верю, — спокойно проговорила Мэрион и внезапно со всей отчетливостью представила себе картину будущего. Она вдруг вспомнила мать, которая, мурлыча себе под нос какую-то песенку, по локоть белыми от муки руками раскатывает тесто на кухонном столе, и отца, погожим ранним утром читающего в саду «Санди экспресс» перед тем, как приступить к обрезке молодых побегов на своих любимых хризантемах. Вспомнила брата, ведущего за ручку крохотного сыночка, пытающегося сделать свои первые шаги… О Господи, только не это!

Мэрион отвернулась, а Моци проговорил:

— Я вижу, вы все поняли. Ну, вот и отлично! Только не думайте, что я поверю вам даже после того, что здесь было сказано. Если сегодня ночью наш план сорвется, если что-нибудь пойдет не так, как задумано, я буду считать, что в этом виноваты вы. Но если все пойдет по плану, то уже завтра вы будете вместе с нами на пути в Кирению и оттуда можете ехать куда угодно. Даю вам слово.

Дверь открылась и закрылась снова, и Мэрион поняла, что он ушел. Подойдя к окну, она облокотилась о серый каменный подоконник и выглянула наружу. Склоны Ла-Кальдеры заливал солнечный свет. Подножие хребта, с зарослями пуансетии, сплошь покрывали красные цветы, яркими огоньками горевшие среди сочной зелени. Выше, на фоне синего неба, словно гигантские нелепые карикатуры на людей, беспорядочно громоздились огромные грушевые деревья. Мэрион часто любовалась этим видом, и теперь каждая веточка, каждый кустик, каждый камень стали знакомы ей до боли.

Слова Моци заставили ее осмыслить сказанное. Значит, и он проснулся сегодня, полный сил и решимости действовать, и поспешил уведомить ее об этом. Теперь, если она пойдет к Джону Ричмонду и расскажет ему правду, новых смертей уже не миновать… Мэрион закрыла рукой глаза, представив себе картины ужасающей жестокости. Далеко отсюда, в Англии, однажды днем или ночью… У них есть масса способов совершить это. Визг тормозов на дороге…, изуродованное тельце ребенка… Или…, лежащая на берегу под ивой удочка ее отца, корзинка с бутербродами, а чуть подальше, ниже по течению…

О Господи, только не это! Нет, только не это!

С восходом солнца ветер усилился, и корма «Дануна», стоявшего на якоре у причала, отчаянно вздымалась на волнах.

Солоноватый тошнотворный запах вяленой трески сделался совсем невыносимым. Стоявший на вахте лейтенант Имрей, завидев над вершиной Крепостного холма длинное облако, очертаниями напоминавшее кобылий хвост, отметил про себя, что ветер будет дуть еще не больше часа. Не оборачиваясь, он обратился к матросу, стоявшему позади него на мостике:

— Поглядывай за губернаторским домом. Как покажется машина, доложишь.

— Слушаюсь, сэр.

Имрей прокашлялся, безуспешно пытаясь как-то избавиться от этого тошнотворного запаха, стоявшего в воздухе. Вот чертова вонь!… Он посмотрел на часы — семь. В далеком Херефордшире его Делия сейчас, должно быть, возвращается с утренней верховой прогулки… Яичница с беконом и три спаниеля, молча и послушно рассевшиеся вокруг кухонного стола на маленькой ферме. Сердце Имрея защемило от ностальгии. Он представил себе, как несется в машине по Оксфордскому шоссе по направлению к Глостерширу. Эта картина возникла в его воображении столь отчетливо, что ему даже показалось, будто он слышит рев мотора и визг тормозящих шин… Из дома навстречу ему выбегает она… Имрей тяжело вздохнул.

А внизу, в своей каюте, перед небольшим квадратным зеркальцем Эндрюс разглядывал расплывшийся под глазом синяк.

Заметив, что глаз уже почти заплыл, он скорчил недовольную гримасу.

— Если спросят, скажу, конъюнктивит. Вполне похоже.

— Сырого мяса бы приложить или печенки, — посоветовал старшина Гроган, допивая чашку чаю и покуривая.

Эндрюс сел за стол и тоже закурил сигарету.

— Вот ублюдок! — гневно выдохнул он. — Я бы убил его, да ведь нет же, ей нужно было обязательно вмешаться! И такое, знаешь ли, коварство…

— Что?

— Да коварство, говорю. Знаешь, есть такие бабы… Я…, как дурак, лечу к ней на крыльях любви… Платочек ей купил, прихватил бутылочку винца…

— А вылетел с подбитым глазом.

— Все из-за нее, черт бы ее побрал! Представляешь, прихожу я, а там сидит этот ее хахаль. Поверишь? Эдакая огромная обезьяна. Папаша с мамашей вокруг него крутятся, обхаживают, и она мурлычет, что твоя кошечка… Он, видите ли, недавно заделался совладельцем какого-то ржавого корыта, что возит бананы, и вот, — посмотрите, уже лапает своими граблями мою девчонку. Альберто его зовут. Только что вернулся из плаванья, чтоб ему перевернуться! И представляешь, они, оказывается, помолвлены. И все это время она ни словечком не обмолвилась!

— Ладно, брось переживать. Другую найдешь. Только на этот раз, уж пожалуйста, такую, чтоб не работала на рыбной сушильне. Мы все тебе только спасибо скажем.

— Э-эх! Вот только друзья и утешат в трудную минуту, — с горечью проговорил Эндрюс. — Я бы отделал его, если б не она.

Начала меня за руки хватать… В общем, убрался я оттуда ни с чем. Если на Море получим увольнительную, обязательно напьюсь. Это единственное, что может подлечить мое разбитое сердце.

— Хочешь, составлю тебе компанию.

Эндрюс пристально посмотрел на Грогана:

— А у тебя-то что стряслось?

— Ну, с сердцем-то у меня все в порядке. В конце концов, его можно, как ты говоришь, подлечить в любом порту. Да вот какая новость: сестрица моей хозяюшки с ребятишками опять переехала к нам. Ее-то амбал снова ушел в плаванье, а хозяюшка моя, добрая душа, пригласила ее и племянников пожить у нас. В прошлый раз его не было два года, и я тебе доложу, отпуск у меня тогда получился веселый. Она ведь, знаешь, из этих, из слезливых, вечно глаза на мокром месте. Как только вспомнит о нем, тут же начинается рев. Так поливала слезами, что линолеум на кухне вздулся. И боже меня упаси хоть слово пикнуть, чтоб остановить этот поток…

— Вот и отлично, Гроги. Надо будет выпить за мое разбитое сердце и за твой вздувшийся линолеум…

Тем временем в своем кабинете в губернаторской резиденции Нил Грейсон складывал в портфель бумаги, которые намеревался взять с собой на Мору. У подъезда тарахтел заведенный мотор губернаторского автомобиля. Дверь тихонько отворилась и снова закрылась, и даже не оборачиваясь, Нил уже знал, что это Дафни. Звук ее приближающихся шагов привел его в сладкий трепет. Шелест шелкового платья привел в трепет сердце, и в его воображении возникла легкая, изящная фигурка. Чтобы немного поддразнить Дафни, он не стал оборачиваться и через мгновение почувствовал, как она взяла его за локти.

— Нил!

Он медленно повернулся и привлек ее к себе. Господи, как же она хороша! И ой влюбился, как мальчишка, чувствуя в себе настоящую, упрямую мужскую силу; ему было совершенно безразлично, что будут говорить о них остальные. Они любят друг друга, и никто на свете ему больше не нужен. Он нежно поцеловал ее в губы.

— Как я буду жить без тебя целых три дня? — воскликнула Дафни.

Он снова поцеловал ее:

— Время пролетит быстро. И потом, я буду звонить тебе оттуда.

— Милый, я так люблю тебя, что начинаю чувствовать себя виноватой. Нет, не из-за того, что происходит с нами, а из-за…

Господи, ну разве это не ужасно — так сильно любить и даже не иметь возможности сказать об этом?! — Она смущенно рассмеялась и сердито прибавила:

— Поцелуй меня. Только по-настоящему.

— Нас легко застукать. Сэр Джордж может войти сюда в любую минуту. — Он улыбнулся.

— Плевать на всех! Поцелуй меня!

Он страстно привлек ее к себе, и когда снова отпустил, она, улыбаясь, отступила и проговорила:

— А теперь у меня для тебя маленький сюрприз.

— Надеюсь, приятный?

— Я вовсе не намерена скучать без тебя целых три дня и еду на Мору вместе с вами.

— Ах ты маленькая плутовка! Ты обманом выманила у меня этот поцелуй! Значит, ты уговорила отца?

— Да. И буду ночевать на «Дануне». В крепости не хватает комнат, и к тому же она считает, что это было бы не совсем удобно. Зато днем, мой любимый, мы сможем видеться.

— А Тедди?

— Ворчал, конечно. Терпеть не может женщин на борту.

Только ему все равно пришлось уступить.

Нил взял ее за руку:

— Тебе лучше поторопиться. Я слышу шаги сэра Джорджа.

Через пять минут вместе с сэром Джорджем Кейтором они уже ехали в машине. Сэр Джордж был в превосходном настроении. Ему нравилось совершать путешествия, а Мора была таким местом, где ему всегда хотелось остаться подольше. Он чувствовал, что этот остров представляет собою неизведанное поле для исследований флоры и фауны с точки зрения связи между материками. И на этот раз он надеялся раздобыть несколько образцов для своей коллекции, к примеру, редкой бесхвостой ящерицы, обитающей на Море. Такие же ящерицы, по его предположению, должны были водиться в Вест-Индии. Кроме того, на склонах Ла-Кальдеры встречается интересная разновидность фризии, имеющая более мощную корневую систему, чем ее европейские собратья.

— Ты положил мой фотоаппарат, Нил?

— Да, сэр.

— Вот и отлично.

Надо будет пофотографировать. А может быть, он даже напишет статью для журнала, издаваемого Королевским садоводческим обществом. Он с удовольствием вдыхал теплый утренний воздух, в котором по-прежнему стоял неистребимый запах трески. Дафни выглядит превосходно, у нее на редкость цветущий вид. Давно он не видел ее такой. Вчера они играли в гольф, и Дафни была как никогда подвижна… А эта зелень… Сэр Джордж обвел взглядом склоны Крепостного холма — растения давно истосковались по влаге. Надо бы, конечно, установить резервуар для полива. Правда, дороговато обойдется…

— А что репортеры? — поинтересовался сэр Джордж.

— Ждут на борту судна, сэр.

— Придется разрешить им осмотреть крепость. Правда, я получил строгие директивы не позволять им брать интервью у наших подопечных… Надо полагать, больше всех их визиту обрадуется Ричмонд. Кстати, его подкрепление прибывает завтра, насколько я понял?

— Да, сэр.

— Хорошо бы, если бы прислали лейтенанта. Ричмонду там явно недостает второго офицера.

И сэр Джордж замурлыкал себе под нос какую-то песенку.

Нил улыбнулся. Старик явно пребывает в прекрасном расположений духа. Нил попытался представить себе его реакцию, когда он узнает, что вслед за Нилом в Англию поедет и Дафни, чтобы добиться развода с Берроузом…, чтобы потом выйти замуж за него, Нила. Скорее всего он бы взвился до потолка. Нил нахмурился. Да, Дафни нужно будет как следует постараться все уладить со стариком. Господи, хоть бы все прошло удачно! Разумеется, они с Дафни полны решимости и ничто не сможет остановить их, но сэр Джордж мог бы при желании основательно подпортить ему политическую карьеру. Если Дафни не удастся все уладить, сэр Джордж может разрушить все его планы.

И что тогда? Любопытно, однако, как за последнее время сместились акценты. Сейчас больше всего на свете ему нужна эта женщина… Э-э, Грейсон, старина, да ты меняешься на глазах.

Кто бы мог подумать, что ты все способен отдать за любовь женщины? Тебя не узнать, старина Грейсон… Он откинулся на сиденье и бросил взгляд на Дафни. Она поймала его и украдкой улыбнулась ему… Дафни…, милая Дафни…

С капитанского мостика Тедди Берроуз наблюдал за машиной губернатора, подъехавшей к причалу. Он действительно ворчал, узнав, что Дафни удалось уговорить отца взять ее с собой. Правда, ворчал он просто так, скорее для порядка.

От былой уверенности, пришедшей к нему вчера во время игры, не осталось и следа. Утром вернулись все его сомнения, теперь возросшие с новой силой после внезапного решения Дафни ехать на Мору. Почему она приняла такое решение? Не может расстаться с Грейсоном или это очередной ее каприз?

Кто знает? Тут можно предполагать все, что угодно. Он до посинения будет уговаривать себя сохранять здравый смысл, но разве от этого становится легче?

Будучи человеком честным и прямолинейным, Берроуз чувствовал, что не обретет покоя, пока не доберется до сути и не поставит Дафни перед фактом, посвятив ее в свои сомнения. Но как? Как сделать это, располагая всего лишь каким-то грязным, лживым письмом? И как она должна будет к нему отнестись?

Поверить? И все же, пока он так или иначе не узнает правды, в душе его не будет покоя и он так и будет метаться из стороны в сторону.

Спустившись на шканцы встречать сэра Джорджа, Тедди бросил взгляд на Грейсона, почувствовав прилив ревности и злости. Если это правда… О Господи, если только это окажется правдой!…

Нежный голосок Дафни заставил его вернуться на землю.

— Перестань хмуриться, Тедди. Ты не рад видеть меня здесь?

Если не перестанешь сердиться, я поцелую тебя прямо на глазах у всей команды.

— Дафни, не дразни Тедди, — вмешался сэр Джордж. — Нил, отведите ее вниз и закуйте в цепи.

«Ну вот, что тут скажешь? Как угадаешь?» — думал Берроуз, стараясь выдавить улыбку в ответ на шутку сэра Джорджа.

Извинившись, он вернулся на капитанский мостик, твердо решив до конца предстоящей поездки узнать правду. Машинально отдавая приказы, он не переставал думать о Дафни. Если это правда, и она любит Грейсона, и…, он буквально заставил себя сказать это — если она попросит развода, что он тогда будет делать? Господи, он не перенесет! Но если она действительно хочет этого?… Значит, так и должно быть. Он любит ее глубоко, сильно, хотя и не показывает… И все, что она хочет, все, что может сделать ее счастливой… Но, черт возьми, если это так, то он не в состоянии удержаться от того, чтобы не разобраться с Грейсоном. Всего один раз… И никто…, никто не вправе упрекнуть его за это. И все-таки подобное не должно случиться. Этого просто не может быть. Он не представляет себе жизни без Дафни. Даже если это окажется не правдой, то все равно пойдет ему на пользу, заставит призадуматься. Впредь он постарается смотреть на жизнь ее глазами… Да, да, постарается.

«Данун» отошел от причала, мерно качаясь на волнах, и Берроузу сделалось легче. Да что он, в самом деле? Чепуха все это… Какое-то грязное письмо, написанное неизвестно кем и явно в отместку… А он чуть ли не рвал себя на части из-за такой ерунды.

Тем временем майор Джон Ричмонд совершал утренний заплыв под стенами Форт-Себастьяна. С первых дней после приезда в крепость он делал это каждое утро.

Плывя на спине, он время от времени поглядывал на стены крепости, темно-серой лентой извивавшиеся над берегом, но так и не заметил на галерее никакого движения. На фоне ландшафта острова, игравшего живыми красками, крепость выглядела мрачным, обособленным, неестественным пятном. Такое впечатление, что проказливый ребенок, взяв яркий, красочный плакат, нарисовал на нем углем это мрачное сооружение. Высоко в небе над Ла-Кальдерой, широко расправив крылья, лениво парили два коршуна, а по дороге на Ардино ползло клубящееся облако пыли, поднимаемой грузовиком.

Ричмонд давно имел обыкновение мысленно обозначать на перспективу нерешенные проблемы, подвергать их тщательной, всесторонней оценке и только потом принимать взвешенное решение. И это было не что иное, как давняя армейская привычка освобождать голову от всякой побочной чепухи. Докопаться до сути — вот что было для него главным. Ему вспомнились строки, которыми обычно начинаются все методические пособия по пользованию стрелковым оружием, с которыми знаком каждый офицер: «Основной задачей стрельб является обучение личного состава обращению с боевым оружием, имеющее целью уничтожение противника». Разве можно выразиться яснее?

В этой фразе все предельно просто, ничего лишнего. И в жизни, был убежден Ричмонд, не бывает ситуаций, к которым нельзя было бы подобрать подходящие строки из командирского устава. По крайней мере, хотелось бы думать, что не бывает… Джон усмехнулся, перевернулся на живот и нырнул, погружаясь все глубже и глубже, пока уши не начало ломить от давления. Джону хотелось плыть и плыть под водой и не выныривать на поверхность, чтобы не возвращаться в этот обыденный мир, где нужно отдавать приказы и…

Однако пришлось вынырнуть. Он тряхнул головой, освободив уши от воды, и медленно поплыл к берегу. И, растираясь полотенцем, не переставал думать, придя вскоре к выводу, что пора бы наконец расставить все по своим местам, определить, где черное и где белое Чтобы облегчить задачу, он начал мысленно задавать себе вопросы.

Ты любишь Мэрион Шебир? 

Да. 

Ты уверен в этом?

Так же, как в том, что солнце восходит по утрам. Я люблю ее и знаю это совершенно точно, так же как знаю разницу между хорошей и плохой живописью.

А она любит тебя? 

Да. 

Ты уверен в этом?

Да. 

И что ты собираешься предпринять?

Джон расстелил полотенце и лег. Вот он, без сомнения, самый трудный вопрос из всех. Что он намеревается предпринять?

Вернувшись в форт, он может пойти к ней, признаться в своей любви и попросить ее руки. Но тем самым он даст ей понять, что обнаружил подлог. Интересно, где же настоящий Хадид?

Жив он или мертв? Скорее всего мертв, иначе у них не возникла бы необходимость в подмене. Конечно, он мертв… Джон с яростью ударил кулаком по горячему песку. Но разве можно сказать уверенно? Здесь начинались его сомнения, сводившие на нет любую попытку придумать точный план действий.

Джон встал, накинул халат и обул сандалии. И все равно факт оставался фактом — ему нужно что-то делать. Он начал медленно взбираться по скалистой тропинке к форту. Скоро все трое выйдут на утреннюю прогулку. Если Мэрион будет одна, он сможет поговорить с ней. Только Джон пока понятия не имел, что скажет.

Приняв душ, он переоделся в чистую форму и вышел на галерею. Полковник Моци сидел под тентом, откинувшись в плетеном кресле, сложив руки на затылке, и смотрел вдаль, на извилистый берег. Хадид Шебир, заложив руки за спину, нервно вышагивал вдоль парапета. Он поздоровался с Джоном и отвернулся. Джон заметил, что пальцы его, сложенные замочком, энергично шевелятся. Сегодня это уже другой человек, бодрый, полный жизненных сил и энергии, готовой выплеснуться наружу. Сейчас он напоминал пантеру, мечущуюся по клетке и сжигаемую лишь одним желанием — вырваться на свободу. Какой бы наркотик он ни принимал, подумал Джон, он, без сомнения, придает ему уверенности, делая его совершенно другим человеком.

Мэрион сидела в своем кресле возле Флаговой башни и читала. Завидев Джона, она подняла голову и улыбнулась. Джон заметил, что лицо ее мрачно.

Вынув из кармана ключ, он протянул его Мэрион.

— Думаю, вам лучше иметь его, — проговорил он.

Она взяла ключ и, повертев в руках, вопросительно посмотрела на Джона.

— Это ключ от вашей комнаты. Ночью можете запираться и спать спокойно.

Мэрион хотела ответить, но в этот момент к ним приблизился Хадид. Развернувшись в другую сторону, он вдруг остановился.

— Когда ожидается приезд губернатора, майор? — спросил он сухо, почти требовательно.

— Он будет здесь к одиннадцати, может быть, и раньше.

Хадид коротко кивнул и зашагал обратно.

— Благодарю вас. Вы очень добры, — сказала Мэрион.

За спиной Джон слышал шаги Хадида, гулко отдающиеся по каменным плитам галереи, поэтому быстро проговорил:

— Пока губернатор будет здесь, я почти не смогу видеться с вами. А мне бы хотелось. Вы, наверное, уже догадались почему…

— Пожалуйста…

Отчаяние, промелькнувшее в ее глазах, насторожило и смутило Джона, заставив его почувствовать еще большую нежность и беспокойство за нее.

— Я понимаю, — продолжал он, — это не лучшее место для объяснения, но факт остается фактом: мы с вами любим друг друга. Вот и все. Остальное не имеет значения. Мы освободимся от всего этого, и я увезу вас отсюда. Сейчас главное одно: я люблю вас, а вы меня… Я не ошибся? Вы ведь любите меня? Скажите.

Она сидела неподвижно, не сводя с него глаз, потом вдруг плечи ее передернулись, словно от сквозняка.

— Что-то случилось? Скажите — что? — спросил он обеспокоенно, снова слыша за спиной приближающиеся шаги Хадида.

— Ничего, — ответила она и встала. Сейчас она стояла совсем близко, не отводя от него глаз, и Джон заметил в них навернувшиеся слезы. — Да, я люблю вас, — прошептала она и пошла прочь.

— Майор, — вновь послышался голос Хадида.

— Слушаю вас, — ответил Джон, провожая взглядом Мэрион, направлявшуюся к тенту.

— Скажите, с губернатором приедут журналисты?

— Полагаю, да.

— Тогда я хотел бы сделать заявление для прессы.

Джон повернулся к нему:

— Сначала вам придется получить разрешение губернатора.

Вы можете попросить его об этом при личной встрече.

— Думаете, он откажет?

— Думаю, да. — Джон говорил очень вежливо. — Вас для того и заключили сюда, чтобы вы не могли произносить речи, делать заявления и заниматься подобного рода деятельностью, способной ухудшить положение дел в Кирении.

Уловив в голосе Джона враждебность, Хадид слегка наклонил голову, и на его худом лице промелькнула улыбка. Издав жиденький смешок, он проговорил:

— О, я вижу, наш майор Ричмонд сегодня не в духе. — Он еще раз улыбнулся и зашагал вдоль парапета.

Чтобы не встречаться с ними снова, Джон прошел мимо Флаговой башни и спустился по небольшой лесенке в дальней части галереи.

Когда Мэрион приблизилась к тенту, полковник Моци убрал руки с затылка, обратившись к ней со словами:

— Кажется, вы только что имели интересную беседу с майором Ричмондом?

Мэрион показала ему ключ:

— Он дал мне ключ.

— От вашей двери, разумеется?

— Да.

Моци ответил не сразу:

— От меня вам запираться не придется. Каждый мужчина однажды делает глупость. Я свою уже сделал.

К ним подошел Хадид.

— Завтра в это же время мы будем свободны, — заметил он. — До чего же все-таки трудно сохранять терпение.

— Да, завтра в это время вы будете свободны, — согласился Моци и, снова заложив руки за голову и не обращая больше внимания на своих собеседников, принялся смотреть вдаль.

А внизу во дворе повар Дженкинс и Абу после уборки на кухне и десятиминутного перерыва, вооружившись кистями и ведрами с известью, белили камни, которыми была обнесена лужайка. На горячих камнях известка сохла быстро.

— Показуха — вот как это называется, — ворчал Дженкинс. — Наводят лоск к приезду губернатора.

— Показуха, — повторил Абу с идиотской улыбкой.

— Вот именно, Абби. И губернатор, и высшее армейское начальство дураки, если думают, будто у нас всегда так: каждый камешек выкрашен побелкой, каждая складочка на брюках отутюжена, каждый ствол прочищен, а кастрюли и сковородки на кухне блестят как зеркало. Британская армия всегда славилась показухой. Ручаюсь, что древние британские воины прикладывали к щекам вайду, украшали лошадям хвосты ленточками и до блеска начищали копья, узнав, что в лагерь едет королева… Эй, Хардкасл! — вдруг крикнул он.

Хардкасл, который теперь стал капралом вместо Марча, проходя через двор, бросил в кусты пустую пачку от сигарет.

— Чего тебе, повар?

— А ну подними коробку.

Усмехнувшись, Хардкасл подобрал.

— На верхушке осталось еще несколько листиков, которые ты недостаточно хорошо начистил, — съязвил он, задрав голову и глядя на макушку драконова дерева.

— Я сейчас тебе одно место начищу!

Улыбнувшись и сделав неопределенный жест рукой, Хардкасл удалился в казармы.

— Проклятый ублюдок? — спросил Абу у повара, провожая Хардкасла взглядом.

— Вот именно, Абби. Ты, я вижу, быстро схватываешь. Все они такие. Случайные люди в армии. Так, сброд всякий…, шелуха человеческая. Работать не умеют и не хотят, вот и идут в армию. А то еще от полиции скрываются или обрюхатят девчонку и дают деру. Где же скрыться, как не в армии? Настоящей войны отродясь не видывали. Так…, отбывают воинскую повинность, да еще ноют, ножки им, видите ли, сапогами натирает.

Во двор спустился сержант Бенсон:

— Майор хочет знать, что сегодня на обед.

Дженкинс распрямился и потер под носом испачканным в побелке пальцем.

— Да что вы говорите? Прямо так и " — хочет? — Настроение у Дженкинса было игривое и задиристое. — Картошка с тушенкой и пудинг с инжиром. По-моему, очень сытно. Для такой жары в самый раз.

— Только не очень подходит для приема губернатора. Разве сам не понимаешь?

— Хм… Интересно, солдаты же едят, и ничего…

— Нет, ты уж давай придумай что-нибудь другое — Ну хорошо… А что, если ромштекс, цветная капуста с сырной корочкой, картошечка фри и немного спаржи в масляном соусе? Пойдет? Или быть может, холодный лобстер на закуску, а потом…

— Ну вот что, я спешу… — сказал Бенсон.

— Интересно куда? На этом острове спешить некуда.

— Ладно, повар, кончай препираться.

— Хорошо, хорошо! Пусть будет омлет по-испански, жаркое из телятины и гарнир из бобов и сладкого картофеля. Это все, что я могу предложить. И было бы неплохо знать, на сколько человек готовить.

— Об этом я скажу тебе позже.

— А, понятно… За пять минут до подачи на стол. И при этом все будут стоять у меня над душой и смотреть, как я творю чудеса…

— Именно так, — весело согласился сержант и пошел прочь.

Дженкинс сердито прокашлялся.

— Тоже проклятый ублюдок? — спросил Абу.

— Точно. Хотя и неплохой малый. Хоть и сержант. Видишь ли, Абби, в британской армии есть два вида проклятых ублюдков. С одними ты можешь держаться запросто, сержант Бенсон как раз из таких. Ты можешь разговаривать с ним на равных и быть при этом уверенным, что после вашей беседы тебе не понадобятся носилки. Зато другой вид…

Абу шлепал белой кистью по камням и слушал болтовню Дженкинса. Что-то он понимал, что-то не очень, но одно, вне всякого сомнения, было ему ясно как Божий день. Он любил Дженкинса, знал, что у этого человека чистая душа, но знал он также и другое — что, если будет необходимо, он убьет этого человека, хотя его смерть будет для него горькой утратой, о которой он не забудет никогда.