Эстель Оскора

Я сама не очень понимала, что мне было нужно от правителя эльфов. Однажды мы с ним разговаривали, но тогда я слишком была поглощена новыми впечатлениями и попытками осмыслить происшедшее со мной, чтобы обращать внимание на кого бы то ни было, хотя бы и на эльфийского владыку. От нашей первой встречи у меня осталось лишь удивительно неприятное чувство, что я когда-то видела кого-то очень похожего, но не могу вспомнить где и когда. Это был абсурд. Роман, единственный знакомый мне эльф, конечно же, походил на брата своего отца, но это было совсем иное. То же, что тревожило меня, заключалось не в схожести утонченных черт, не в очертании головы, не в изяществе фигуры. Это был какой-то смутный намек, который тем не менее меня беспокоил несколько дней кряду. И еще мне хотелось откровенности. Я должна была понять, кем или чем меня здесь считают и чего они от меня ждут.

Проще всего было поговорить об этом с Астеном, который мне очень понравился с первого взгляда, но отец Романа (эти эльфы хоть кого могут свести с ума, ведь на человеческий взгляд Астен казался не отцом, а братом своего сына, и притом младшим!) мог из лучших побуждений не сказать всей правды. Эмзар же, похоже, был пожестче. Впрочем, король, даже если он предпочитает называться иначе, таковым и должен являться.

Вход в Лебединый Чертог я отыскала сразу же. Дворец правителя главным фасадом выходил на замощенную белыми восьмиугольными плитами площадку со стройным обелиском посредине, увенчанным расправляющим крылья лебедем, сзади же к Чертогу примыкал сад, окаймленный изгородью из серебристого можжевельника, в проход в которой я и вошла. Видимо, у хозяина Убежища тоже было ко мне определенного рода любопытство – так как меня пропустили, я лишь почувствовала легкое прикосновение к щеке… Так могла бы коснуться в начале осени летучая паутинка, но это были какие-то охранные заклятья. Что ж, раз мне разрешили войти, я не преминула этим воспользоваться.

Не знаю, как выглядят райские кущи, про которые вечно разоряются клирики, но не думаю, что парадиз, в котором блаженствуют после смерти праведники, прекраснее Лебединого сада. Может быть, больше, роскошнее, ярче, но не прекраснее.

Вся моя решимость немедленно прояснить свое положение отступила, когда я выбралась на берег небольшого озера, обсаженного серебряными ивами. Длинные гибкие ветви полоскались в черной и вместе с тем абсолютно прозрачной воде, на поверхности которой кружили в медленном танце узкие листочки, – со дна озера били ключи, заставляя воду медленно вращаться. Там, где ветви сплетались всего гуще, белела статуя, представлявшая собой выходящую из воды девушку, поправлявшую заколотые на затылке волосы. Я невольно залюбовалась изяществом и благородством позы, гордым и вместе с тем удивительно просветленным, сияющим от радости лицом. Мне почему-то показалось, что мраморная красавица, выходя из озера, встретила восхищенный взгляд единственного дорогого ей создания…

– Что хочет найти госпожа у Темного Пруда? – голос, вырвавший меня из грез о чем-то несбыточном, был приятным и дружелюбным. Я оглянулась. Сероглазый эльф с очень серьезным лицом возник словно из ниоткуда. Наверное, я его уже видела в Зале Первых Фиалок, куда собрались все значительные лица клана, дабы выслушать Рамиэрля (рассказавшего соотечественникам намного меньше, чем отцу и дяде) и посмотреть на чужеземную диковину, каковой являлась я. Больше я с эльфами до сегодняшнего дня дела не имела. Разумеется, за исключением самого Романа и его отца, но незнакомец сразу же вызвал у меня симпатию, бывшую, похоже, взаимной.

– Клэр Утренний Ветер из Дома Журавля, к услугам госпожи, – гость слегка улыбнулся, отчего его и без того юное и прекрасное лицо стало еще красивее и моложе.

– Меня зовут Мария Герика Ямбора, урожденная Годойя, – но это имя вряд ли вам что-то скажет. Ро… Рамиэрль из Дома Розы называет меня просто Геро.

– Тогда меня можно называть просто Клэр. Госпоже нравится у нас?

– Я еще не знаю. Может ли нравиться сон?

– Да, наш народ все больше становится сном, – серьезно кивнул головой мой собеседник, – что поделать, ведь мы сами в известном смысле спим тысячи ваших лет, и, значит, все меньше и меньше остается от нас в истинной жизни… Хотя это слишком грустная тема для первого разговора. Когда я вас окликнул, вы любовались ивами…

– Не только, – тут я могла позволить себе полную откровенность, – я не видела ничего чудеснее этого озера. Черная вода, черные стволы, серебряные листья и эта статуя… Женщины счастливей и прекраснее, наверное, не может быть…

Мой собеседник вновь улыбнулся радостно и смущенно.

– Эту статую… Это моя работа. Я ее начинал, когда мне было очень грустно, а заканчивал счастливейшим из живущих на этой земле. Я рад, если госпоже она понравилась.

У меня не было слов, чтобы выразить свое восхищение, но мне они и не понадобились, так как наш разговор был прерван. По обсаженной бледно-золотыми кустами тропинке к нам быстро шли двое. Клэр смущенно отступил назад и склонился в изящном поклоне. Я узнала обоих пришедших – золотоволосого Астена и его брата. Вновь мелькнула мысль, что повелитель Лебедей на кого-то похож, но на сей раз думать об этом было некогда.

Клэр собрался нас покинуть, но Эмзар его остановил:

– Клэр Утренний Ветер, ты глава Дома Журавля и ты, смею надеяться, друг.

Скульптор очень серьезно посмотрел в голубые глаза правителя.

– Я друг ваш и вашего брата, но…

– Именно поэтому я и хочу, чтоб ты присутствовал при нашем разговоре. Кто-то, кроме мужчин Дома Розы, должен знать все, и я хочу, чтоб этим «кем-то» стал ты. Я думаю, нам лучше беседовать в Чертоге…

По лицам Клэра и Астена я поняла, что это что-то серьезное. Что ж, Чертог для тех, кто называет себя Лебедями, должен быть священным. Я с готовностью пошла за тремя красавцами, про себя прикидывая, какой переполох вызвали бы у таянских дам подобные кавалеры. Впрочем, чего гадать. Достаточно вспомнить Рамиэрля, слава о победах которого гремела по всей Арции. Что-то мне подсказывало, что даже бессмертный не мог одновременно соблазнить такое количество женщин, к тому же находящихся в самых разных государствах. Видимо, бедные дуры выдавали желаемое за действительное, а ревность, зависть и болтливость их менее предприимчивых подруг на кожистых крыльях разносили вести о похождениях Романа Ясного по всем Благодатным землям. Сами же эльфы, как я поняла, относились к любви очень серьезно и к тому же никуда не спешили. Да и зачем спешить жить бессмертным?

И все равно, смогу ли я устоять перед банальнейшей женской потребностью нравиться и любить, оказавшись среди Дивного Народа? Наверное, смогу, ведь здесь у меня никаких шансов нет и быть не может. Кто, имея белый фарфор из земли Канг-Хаон, обратит внимание на глиняную тарелку… И, странная вещь, мне почему-то стало очень обидно.

2228 год от В.И.

29-й день месяца Зеркала.

Таяна. Гелань

– С сегодняшнего дня велено тушить огни на две оры раньше, – вздохнув, объявил Симон, распаковывая свою объемистую сумку. Дотошный лекарь не позволял себе, как многие его коллеги, перебирать ее содержимое только тогда, когда запас снадобий кончался. Симон приводил в порядок свой медицинский скарб каждый день и с превеликим тщанием, полагая, что от этого может зависеть жизнь пациентов.

– Нам-то что, – откликнулась, не поднимая головы от шитья, Лупе, – лекарь имеет право жечь огни всю ночь.

– Нам ничего, – согласился Симон, в последнее время говорить с Лупе стало очень трудно. После известий о гибели Шандера женщина так и не пришла в себя. Уж лучше бы кричала, плакала, проклинала Годоя и Ланку… Тогда можно было бы отпаивать ее травами, запирать в погребе, чтоб соседи не слышали крамольных криков, и за этими повседневными тревогами не думать о главном. Лупе же несла горе молча, раз и навсегда дала понять, что имени Шандера Гардани в ее присутствии лучше не произносить. Она ходила на рынок, сушила травы, возилась с Герикой, пока та жила в их доме, подносила вино свалившемуся на ее голову два дня спустя после отъезда Романа и Герики мужу… Все попытки Симона утешить ее терпели поражение. Когда же лекарь предложил покинуть Гелань и уйти во Фронтеру и затем в Эланд или Кантиску, Лупе ответила решительным отказом, так и не объяснив причины.

Маленькая колдунья отложила шитье, задернула аккуратные, пахнущие лавандой занавески, зажгла масляную лампу и повязала вышитый еловыми веточками фартук.

– Сегодня я приготовила бобы с бараниной.

– Спасибо, – Симон даже не пытался скрыть радость – бобы с бараниной были его любимым блюдом, а покушать кругленький медикус любил. Какие бы душевные терзания ни испытывал милейший Симон, они отступали на второй план при виде сдобренной пряностями подливки. Лупе знала это свойство своего деверя и, в меру своих сил, скрашивала ему жизнь.

Лисья улица^[31] объясняла их отношения по-своему. Пьяница-поэт ни у кого симпатий не вызывал в отличие от его тихой приветливой жены, помогавшей Симону и по хозяйству, и в лекарском деле. Наиболее дальновидные кумушки пришли к выводу, что между Леопиной и Симоном что-то есть, но отнеслись к этому с пониманием и сочувствием. А старая Прокла, жившая возле самой Гелены Снежной, пошла еще дальше, прилюдно желая пьяному дурню потонуть в луже и не портить жизнь двум хорошим людям. Узнав об этом, Симон и Лупе долго смеялись. Тогда они еще могли смеяться, теперь же их домик походил на кладбищенский иглеций – чисто, грустно и тихо. Но отказать себе в последнем оставшемся ему удовольствии Симон не мог, а Лупе была рада хоть чем-то порадовать хорошего человека, оказавшегося рядом с ней в тяжелую минуту. Они как раз сидели за столом, когда в дверь замолотили сапогами и ввалился тарскийский патруль.

Симон остановился, не донеся ложку до рта, впрочем, лекарь быстро пришел в себя и, профессиональным жестом подтянув к себе сумку, деловито осведомился:

– В чем дело, господа?

– Вы медикус Симон Вайцки?

– Да, это я, – у Лупе оборвалось сердце, но толстенький лекарь не проявлял никакой тревоги, – так в чем же дело?

Ему объяснили. Дело было не в нем. Просто дан регент решили, что отныне все медикусы должны проживать в Высоком Замке, пользуя больных в отведенном для этого помещении в отведенное время. Объяснялось сие нововведение, что в условии Святого Похода все, кто может быть полезен в армии, должны перейти на казарменное положение.

Симон, поняв, что лично к нему у стражников претензий нет, принялся спокойно собираться, словно бы уезжал по каким-то семейным делам. Покончив со сборами, он чмокнул Лупе в щеку, велел ей быть умницей и вышел в сопровождении топающих стражников.

Лупе выглянула в окно – им не солгали. Все обитатели Лисьей улицы, имеющие бляху гильдии медикусов, понуро брели к ожидавшим в конце улицы повозкам. Женщина покачала головой и задернула занавески. Ей оставалось лишь надеяться, что Симон, как и все прочие, в относительной безопасности. Она смутно понимала, что дело уж точно не в походе – даже последний безумец не рискнул бы сунуться через Гремихинский перевал зимой. Скорее уж дело в том, что все медикусы в той или иной степени знакомы с волшбой, а многие из них могут отслеживать чужие заклинания. Эти знания входили в обязательный курс Разрешенной магии, ибо бывали весьма полезны, когда на кого-то пытались навести порчу. Как бы то ни было, обитатели Лисьей улицы могли определить, что поблизости творится что-то нехорошее, и разнести об этом по городу. Других причин, по которым лекарей следовало бы согнать под присмотр стражников, Лупе не видела.

2228 год от В.И.

1-й день месяца Волка.

Пантана. Убежище

– Тут я тебе не помощница. Мне эта особа нравится не больше твоего, но то, что ты затеяла, неблагоразумно, – Нанниэль Водяная Лилия с тревогой взглянула на Эанке. – «Он» (мать и дочь уже давно по молчаливому уговору не называли Астена по имени) сразу же догадается, что это сделали мы. Тебе только кажется, что ты овладела всеми тонкостями магии, но мужчины Дома Розы всегда превосходили женщин в этом искусстве. К тому же никто не знает, на что способна эта девица. Вряд ли Рамиэрль привел бы ее сюда, если б с ней не была связана какая-то тайна.

– Она теперь неразлучна с Тиной, – в мелодичном голосе Эанке зазвучали стальные нотки, – а Клэр взялся ее лепить. Ее, на которую и с закрытыми глазами смотреть неприятно.

– Ты все еще ненавидишь Журавлей? – Нанниэль осуждающе покачала головой. – Это по меньшей мере неразумно.

– Клэр оскорбил меня, – прелестно очерченный подбородок вскинулся вверх.

– Клэр всего-навсего тебя разлюбил, как и многие другие. Дочь моя, я никогда не вмешивалась в твои дела, но ты совершенно не умеешь обращаться с мужчинами. Они не любят женщин, столь явно демонстрирующих свое превосходство.

– Мама, не думаю, что вы можете считаться благим примером в деле любви. Он вас бросил, а другие, как я вижу, не спешат воспользоваться этим обстоятельством…

– Какая же ты жестокая, – Нанниэль рассматривала Эанке так, словно видела ее впервые, – и все же ты моя дочь, и я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Постарайся быть осторожной.

– Если я буду осторожной, я сгнию в этом отвратительном болоте. Мы тут только что не квакаем. Нет, или я найду дорогу туда, где можно жить настоящей жизнью, или меня похоронят.

Эанке вышла из комнаты, даже не придержав дверь. Нанниэль вздохнула и вновь склонилась над шитьем. Еще не так поздно, и до вечера на серебристом шелке засверкают крылья двух или трех летних бабочек. Супруга Астена любила вышивать, когда она брала в руки иглу, все ее недовольство жизнью куда-то отступало. Исчезала даже досада на мужа и его брата. Некогда пренебрегший ее красотой, но продолжающий волновать душу Нанниэли Эмзар так и не женился, хотя свободных женщин в Убежище было довольно много. Нанниэль это печальное обстоятельство иногда раздражало, иногда обнадеживало. Если Эмзар свободен, то, возможно, когда-нибудь… Когда-нибудь, но не сейчас, – Водяная Лилия тихонько вздохнула и вернулась к своему шитью, пытаясь вытеснить из памяти неприятный разговор с дочерью…

2228 год от В.И.

1-й день месяца Волка.

Святой город Кантиска

Орган издал последний, ликующий возглас, и носатый брат Кантидий откинулся на спинку стула с чувством хорошо выполненного долга. Рассветная служба, которую служил сам Архипастырь, закончилась, и теперь до заката можно было отдыхать. Клирики и прихожане, равно уставшие после долгого стояния на ногах в переполненном здании, откровенно или скрыто вздыхали с облегчением.

Феликс беззлобно улыбнулся, увидев, как молоденький монашек старается незаметно размять одеревеневшие мышцы, – он и сам бы с удовольствием потянулся и скинул торжественное облачение, но Архипастырь ни на мгновение не может забыть о своем сане. Феликс важно прошествовал в свои покои, отпустил сопровождавших его клириков и только после этого позволил себе перевести дух. Свалившаяся на плечи огромная власть не радовала. Он с радостью прозакладывал бы душу Антиподу^[32], только б вернуть Филиппа, который в мутной воде политики чувствовал себя уверенно и спокойно. Феликс же не знал и половины того, что должен знать Архипастырь, да еще в столь неспокойные времена. Он всегда был хорошим солдатом – смелым и быстрым, мог при необходимости принять быстрое решение, но вряд ли бы выбился в полководцы, а уж тем более в политики, где из всех возможных добродетелей смелость нужна менее всего. Но долг есть долг, и Филипп старался, тащил ненавистное бремя в меру своих сил и возможностей.

Хорошо хоть старый Иоахиммиус согласился принять сан кардинала Кантиски и настоятеля монастыря святого Эрасти. Без его советов Феликс совсем бы затосковал. Да, вояка Добори и клирик Иоахиммиус оказались надежной опорой. И еще есть Рене Аррой, странные таланты эльфа Рамиэрля, и ученые занятия Парамона, просиживавшего ночами в библиотеке в надежде выискать что-то полезное. На Творца Архипастырь не надеялся – тот молчал, какая бы несправедливость ни творилась в сотворенном им мире. В божественном равнодушии этом Феликс убедился на собственной шкуре, он и в монастыре-то оказался потому, что идти ему, калеке, было больше некуда – не жить же в приживалах в собственном доме!

Архипастырь непроизвольно сжал и разжал кулак – после чудесного исцеления прошло несколько месяцев, а он все еще просыпался в холодном поту от страха, что опять стал одноруким. Бывший рыцарь вздохнул полной грудью, подошел к окну и залюбовался осенней Кантиской, разукрашенной во все тона алого и золотого. Было странно думать, что в Эланде сейчас льют ледяные дожди, а Гремиху заметает снегом. В Кантиску зима придет лишь в месяце Звездного Вихря, а сейчас можно наслаждаться последним теплом и роскошью южной осени. Вернее, можно было бы наслаждаться, если б не странные и страшные новости из Гелани, в которой творится что-то несусветное.

Архипастырь склонился над картой, в который раз прикидывая, чего ждать от Михая, чем ему ответит Рене и что делать ему, Архипастырю Феликсу, объявившему Святой Поход против узурпатора.

Карта была хорошей, подробной. Видимо, монах, который ее некогда составил, знал языки и историю, потому что рядом с каждым арцийским названием было одно, а то и несколько старых с примерным переводом. Феликс впился глазами в ставшие уже привычными слова: Фронтера, Гверганда, Гремихинский перевал, Каючка, Адена, Олецька…

Когда-то, помышляя о военной карьере, молодой рыцарь жадно впитывал в себя все связанное с войной, походами, сражениями. Затем, уйдя в монастырь, он не мог отказать себе в единственной слабости – выискивать во владениях брата Парамона книги, посвященные воинскому искусству, и про себя проигрывать когда-то отшумевшие великие сражения, пытаясь переменить их исход. Кто тогда мог предположить, что столь тщательно скрываемая мирская забава сможет оказаться делом первостатейной важности?

Феликс который день копался в картах Эланда, Тарски и Таяны, разбирал донесения – Церковь, хоть и была Единой и Единственной, никогда не удовлетворялась только одним источником сведений, – и с каждым таким донесением ситуация казалась все более мрачной и безнадежной.

2228 год от В.И.

1-й день месяца Волка.

Пантана. Убежище

Я с интересом рассматривала свой портрет. Молодая женщина с серьезными глазами и слегка саркастической улыбкой крупного чувственного рта казалась незнакомой и странно привлекательной. Нет, Клэр не льстил мне, он абсолютно точно перевел в глину каждую черточку моего не самого красивого лица, но результат оказался неожиданным. По крайней мере, для меня.

Незнакомка, созданная руками скульптора, интриговала и притягивала взгляд. И, Проклятый меня побери, она мне очень нравилась, хотя я не могла понять, чем именно. Тина и Астен в один голос утверждали, что я такая и есть. Я лицемерно улыбалась и махала на них руками, но в глубине души мне было приятно.

Человеческое сердце устроено очень глупо, оно обязательно должно к кому-то прилепиться. До моей болезни я души не чаяла в Стефане, потом вроде бы избавилась от излишних эмоций. И на тебе! Не прошло и нескольких месяцев, как я умудрилась привязаться сразу к троим эльфам! Кстати, именно нежелание огорчать новых друзей отказом и вынудило меня просидеть несколько дней кряду на пригорке, заросшем вереском, под пристальным взглядом Клэра.

Когда он впервые объявил о своем решении вылепить меня, мне стало просто смешно. Лучший художник Дивного Народа берет за образец заурядную смертную! Но Клэр и Тина настаивали, и я сдалась. Не хотела им отказывать, они мне необыкновенно нравились. Оба.

Тина отличалась от большинства эльфиек удивительной скромностью в одежде. Она предпочитала серые и серебристые тона, что в сочетании с пепельными волосами и огромными, очень светлыми глазами делало ее почти бесплотной, как ускользающий утренний сон. Последняя Незабудка была на редкость застенчива, предпочитая блестящей стайке здешних аристократок общество Клэра и Астена. И еще мне казалось, что она чего-то опасается. Зато ко мне эта необычная эльфийка отнеслась на удивление дружелюбно. Более того, она первой предложила мне свою дружбу.

В один прекрасный день к Астену пришел Клэр и привел жену, которая мне сразу же призналась, что настояла на их визите. Тине нравилось расспрашивать меня о людях, о том, что происходит за стенами Убежища. Слушала она, слегка склонив голову и широко раскрыв огромные глаза. Так смотрит ребенок, которому рассказывают волшебную сказку. Впрочем, так оно и было. Для запертого на зачарованном острове создания наш мир казался огромным, волнующим и непонятным, сама же Тина жила среди грез и фантазий. Они с Клэром удивительно подходили друг другу. Их любовь была чистой, праздничной и необыкновенно трогательной. Мне казалось, остальные эльфы им немножко завидуют, кто – беззлобно, а кто, как прекрасная сестра Романа, не пытаясь скрыть свою ненависть.

Чем больше я узнавала красавицу Эанке, тем гаже становилось у меня на душе. Конечно, жизнь эльфов не имела ко мне никакого отношения, но было совершенно очевидно, что злобность этой женщины рано или поздно принесет беду. Взгляды, которыми она награждала меня, Клэра, Тину, даже собственного отца, говорили о том, что змея вот-вот кого-то укусит, и укусит сильно. К сожалению, я держала свои мысли при себе, надеясь на то, что до возвращения Романа ничего не произойдет. За что и поплатилась, и если б только одна я…

По-моему, надежда – самое глупое и вредное чувство из всех имеющихся у мыслящих тварей. Именно надежда заставляет нас думать, что «пронесет», закрывать глаза на очевидное, обманывать себя и других, и в конечном счете превращает любовь в ненависть, толкает на дикие ошибки, заставляет медлить там, где это смертельно опасно. Так и я. Понадеялась на то, что «обойдется»! Ну что, в самом деле, могла сделать дочь Астена, когда все были друг у друга на виду? Она даже гадость сказать не могла, так как самолично приковала себя к допотопному эльфийскому этикету. А взгляды… Что ж, тогда я наивно полагала, что взглядом убить нельзя.

2228 год от В.И.

Вечер 12-го дня месяца Волка.

Таяна. Высокий Замок

Иногда Ланка Годойя ненавидела себя и всех, и сегодня как раз был день ненависти. Все не заладилось с самого утра, когда ее разбудил муж, потребовав исполнения супружеских обязанностей, становившихся для принцессы с каждым разом все более невыносимыми. Она терпела, давая про себя страшные клятвы уничтожить Михая собственными руками, как только придет время, но ждать, судя по всему, нужно было еще долго.

Михай и то ли служившие ему, то ли помыкающие им – она так и не поняла – бледные^[33] были слишком сильны, и супруга регента не собиралась вступать в безнадежную схватку и ломать себе шею. К тому же втравивший ее в политику господин Бо сложил свою гнусную голову в Эланде, чему Илана в глубине души радовалась, хоть и понимала, что ее личным честолюбивым планам это изрядно повредило. Четверо оставшихся «советников» Михая то ли не знали о ее с господином Бо уговоре, то ли умело делали вид, что не знают. Что ж, сейчас не ее время. Ланка не сомневалась, что рано или поздно удача ей улыбнется. А пока… Пока супруга регента выжидала, не забывая о маленьких радостях, которые жизнь дарит красивым, молодым и сильным. Тем не менее в двенадцатый день месяца Волка самообладание ей изменило.

Анна-Илана чувствовала, что малейший толчок вызовет взрыв, чего допускать не следовало ни в коем случае. Ее будущая победа, а может быть, и сама жизнь, зависели от умения молчать. Раньше, когда принцессу одолевали приступы ярости, она седлала коня и уносилась в окрестные поля, где бешеная скачка и ветер, бьющий в лицо, заставляли забыть обиду и почувствовать вкус к жизни. Сейчас этот проверенный способ не годился – разбухшая от постоянных дождей земля не позволяла пустить коня в галоп, да и выбраться из Высокого Замка она не могла. Жену регента то ли охраняли от покушений, то ли держали за пленницу. Как бы то ни было, ее мир сузился до размеров Высокого Замка. Ланка в бешенстве схватила блюдо кангхаонского фарфора и запустила им об стену. Бесценная вещица разлетелась на сотни кусков. Легче не стало. Женщина топнула ножкой в отороченной темно-рыжим мехом домашней туфельке и задумалась. Что ж, если ей нельзя ни взять лошадей, ни даже запереться в своих покоях (ибо, вернувшись однажды из своей ночной отлучки в совершенно жалком состоянии, Михай распорядился выставить у всех дверей стражу и снять внутренние засовы, словно опасался, что кто-то его застанет врасплох в запертой спальне), то можно на какое-то время исчезнуть другим способом. Конечно, гоблины были прекрасными стражами, но ни они, ни Годой не родились здесь и не догадывались о тайниках, с детства известных Илане и ее покойным братьям.

Лучше всех замок знали Стефан с Зеноном, но и Ланка владела двумя-тремя секретами, среди которых был не только выход, через который она однажды вывела из Замка Уррика, но и не видимая постороннему глазу дверца в Каминном зале. За дверцей находилась лестница, спиралью обвивавшая широкую каминную трубу и заканчивающаяся небольшой комнаткой без окон в самом верху Рассветной башни. В детстве принцесса частенько укрывалась там от докучливых наставниц, мать не раз делала ей на сей счет строгое внушение, но убежища не раскрывала – женщины семейства Ямборов традиционно блюли ведомые лишь им секреты.

Теперь жена регента по ночам принимала в тайной комнате любовника-гоблина, днем же она этим убежищем еще не пользовалась. Желание укрыться от чужих глаз перевесило благоразумие, и Илана решительно направилась в Каминный зал. Несмотря на то что Михай не отпустил от себя никого из таянских придворных (за исключением казненных за государственную измену и покушение на жизнь регента и его супруги), в личных покоях не было никого. Времена, когда любой принятый в Замке нобиль^[34] чуть ли не запросто мог пройти к королю либо принцам, канули в вечность. Нынче во внутренних комнатах, кроме самого регента, обитали лишь бледные да иногда Годой приглашал кого-то для тайной беседы.

Илана решила, что, если ее хватятся, она отговорится молитвой в часовне святой Циалы, к каковой и ее супруг, и его приспешники испытывали прямо-таки отвращение и вряд ли стали бы туда заходить. Илана нажала и одновременно повернула в разные стороны две розетки на каминной доске, и одна из панелей повернулась вокруг своей оси, открыв узкий проход. Женщина скользнула туда. Ее никто не заметил.

Обычно Ланка прямо-таки взлетала по лестнице вверх, сейчас же поднималась медленно, размышляя о том, какой мерзкой иногда может быть жизнь. Именно поэтому она и услышала приглушенные голоса, один из которых заставил ее вздрогнуть от отвращения. Говорил Михай. Второй казался незнакомым, но Илане хватило и первого. Еще полгода назад гордая таянка пошла бы своей дорогой, сейчас же она не могла пропустить открывшуюся ей возможность! И как она раньше не догадалась, что ее дорогая лесенка примыкает к кабинету Михая! Уж теперь-то она будет знать о его замыслах все и придумает, как использовать эти знания!

Женщина приникла к шершавой стенке. Оказалось, что лучше всего слышно, если присесть на корточки и еще чуть-чуть пригнуться. Это было страшно неудобно, но игра стоила свеч – вслушавшись, она узнала и второй голос, принадлежавший господину Улло, заменившему убиенного господина Бо.

Собеседники явно были друг другом недовольны, чего и не пытались скрывать, однако понять, о чем они говорят, Ланка оказалась не в состоянии – оба несли какую-то тарабарщину, разобраться в которой, не зная подоплеки дела, было чертовски трудно. Тем не менее женщина старалась запоминать все дословно. Рано или поздно, но она поймет, в чем дело.

– Прикажете спросить у Стражей? – в голосе Михая чувствовались раздражение и сарказм. – Не сомневаюсь, они с радостью вам ответят!

– Прекратите, – холодный пришепетывающий голос Улло стал еще холоднее, – если бы вы оказались более разумным и оставили в покое эту кухонную девку, Он уже был бы среди нас. Так что не вам нас укорять в том, что псы Горды одолели Отражение Великого и укрыли проклятого эльфа и вашу дочь.

– Но след потеряли вы, – Годой не скрывал злости, – хотя кто-то заверял меня, что от глаз Ройгу даже кошка не укроется, не то что существо, отмеченное Печатью.

– Мы не приняли в расчет Всадников. Не представляю, что их разбудило. Но, раз уж это случилось, они должны были не помогать беглецам, а уничтожить эльфа.

– Но не уничтожили, – зло хохотнул Михай, – если и другие ваши обещания будут столь же правдивы, я, пожалуй, обойдусь без вашей помощи. По крайней мере, с Эландом я управлюсь к осени в любом случае…

– Ой ли? – господин Улло также зашелся неприятным кудахтающим смехом. – Нужно нечто большее, чем толпа гоблинов и горные стрелки, чтобы совладать с Рене Арроем. Один раз вы уже попробовали это сделать.

– Вы тоже, – отпарировал Михай.

– Отнюдь нет – мы не ожидали, что он объявится в Идаконе после встречи с ВАШИМИ людьми. Но нет худа без добра. Теперь ясно, что за эландцем стоит магия. Я не знаю, как он заставил себе помогать эльфов, но без них вряд ли обошлось. Впрочем, Аррой рано или поздно свое получит. Сейчас главное воплощение Его, а для этого нужна ваша дочь. Живая или мертвая.

– И где вы собираетесь ее искать?

– Везде. Она может оставаться с Всадниками или прятаться в Кантиске, но всего вернее, ее дружок-эльф потащил ее в их проклятое гнездо.

– Вам, я полагаю, хода туда нет?

– Нет, – скрипнул зубами бледный. И добавил: – Пока…

Ноги Ланки затекли, но она продолжала слушать…

Эстель Оскора

Тина зашла за мной, и мы, недолго думая, отправились на прогулку к некогда зачарованному матерью Эмзара и Астена пруду, у которого жили Преступившие. Я давно хотела взглянуть на это место, и, кроме того, стоило проверить, не даст ли там знать о себе сила, каковой, если верить Пророчеству, я должна была обладать. Сила упрямо молчала, а я не могла сказать, рада этому или наоборот. Лужа же, порожденная эльфийской магией и долгое время связанная с магией Преступивших, могла (теоретически) эту Силу расшевелить. Не расшевелила, а застывший на месте водного зеркала уродливый каменный горб мне ужасно не понравился. Даже не знай я, как и почему Примеро все это устроил, один вид этого бугра вызвал бы у меня неприязнь к магу, учудившему подобное. На мой взгляд это колдовство криком кричало о мелочности и пошлой злобе его сотворившего.