Хроники Арции (№2) - Несравненное право

– Гость, – Рэннок, как и все гоблины, в решающую минуту был склонен к патетике, – то, что ты говорить, есть беда для вся земля. Я знать, как глупый старый жрец хотеть беда. Те, кто пришла вниз, такая же, – Рэннок покачал седой головой. – Они не понимать, что играть для Смерть. Их надо держать.

– Ты прав, Антилэ^[54], – эльф даже не заметил, что говорит с гоблином уважительнее, чем с магом Примеро, – я прошу тебя объяснить мне дорогу через ваши горы. Для того чтобы помочь тем, кто сейчас сражается, я должен найти одно место… – он запнулся, не зная, как объяснить, что он ищет, но этого было и не нужно.

– Древний место, да, – кивнул гоблин, – такие есть. Есть хороший место. Есть очень плохой, если ходить туда, – он махнул рукой на северо-запад. – Там много Зло. Ты ищешь там, где Зло прекратить. Надо идить вверх. Затем вниз, – Рэннок задумался, затем черные глаза радостно блеснули. – Я понимать, что мы делать! Криза! – чернокосая девушка, сидевшая в углу и что-то торопливо плетущая из кожаных ремешков, вскинула гладко причесанную головку.

– Эгхо, куэрх?^[55]

Старик что-то принялся неторопливо ей объяснять, и с каждым его словом смуглое скуластое лицо словно бы расцветало. Рамиэрль заметил, что начинает привыкать к специфической внешности воплощений зла и находит, что среди них можно жить, не закрывая глаз. К разговору, бурно жестикулируя, присоединился и парнишка. Что-то тихо и ласково сказала женщина. О нем, казалось, забыли. И вот тут-то Роману и стало плохо.

– Прости, Антилэ, – он сам удивился, с каким трудом ему дались эти простые слова, – и попроси простить хозяйку. Я прибавил ей работы.

– Что с ты быть? – резко и требовательно спросил вогораж. – Ты не походить ты сам! Сказать я!

– Не знаю, – через силу улыбнулся Роман, – что-то сжало вот тут, – он показал на сердце. – Затем темнота. И какие-то огни перед глазами. А потом все прошло. Осталась лишь пустота.

– Очень пустота? Да? – участливо переспросил старик и что-то быстро сказал своим, которые обменялись понимающими грустными взглядами, а женщина неслышно подошла к эльфу и обняла его за плечи, что-то тихо-тихо приговаривая по-горски. Странное дело, но Роману от этого стало немного легче.

– Я думать так, – седой гоблин выговаривал чужие человеческие слова еще более старательно, чем раньше, – я очень думать так. Ты сейчас терять близкий или родной. Он умирать и думать о ты. Это плохо, но лучше надо знать. Такая жизнь. Вам она все равно лучшая, чем нам.

– Лучше? – Рамиэрль с удивлением поднял глаза. – Смерть всегда смерть.

– Да, но вы… У вас есть не знать, как вы звать… То, что есть всегда, даже если тело умирать или убивать?

– Душа?

– Душа? Да. Душа! У вас есть. Вы потом новая жизнь. Встретить всех опять. Мы, орки, нет. У нас нет душа. Только одна жизнь. Мы умирать. Исчезать навсегда. Только память оставаться. Песня. И еще есть эта… Честь? Да, честь. Ты не плакать. Ты идить и делать, что должный. Криза… ее зовут Криза, да… Она знать горы так, как я. Она смелый девочка. Она идить с тобой. Грэддок больной, да. Он лежать до весна и не мочь идить. Я должный быть с ним и Грэдда. А Криза идить. Весна Грэддок ходит. И я, и он ходи Ночная Обитель и смотреть и слушать много орки. А потом мы встречаться и говорить, что видеть и находить. А ты и Криза идить утро. Времени не хватать. Скоро снег. Зима. Плохо. Высоко. Лошадь оставлять тут. Им не идти гора. Они не олень. Падать. Боять.

– Спасибо, – Роман вновь заставил себя улыбнуться. – Криза, красивое имя… Нам надо научиться понимать друг друга.

Что ж, кого бы он ни потерял, это уже случилось, а ему нужно идти вперед. Это счастье, что судьба ему послала спутницу и что он может не беспокоиться о Топазе и Перле. Теперь он не сомневается, что перейдет горы и найдет Проклятого…

Эстель Оскора

Я увидела, как Астен упал лицом вперед, уткнувшись в снег. Что это конец, я поняла сразу. То, что произошло потом, я не смогу забыть до конца дней своих, сколько бы их, этих дней, ни было мне отпущено. Время замедлило свой бег, словно прозрачная быстрая река внезапно превратилась в поток тяжелой вязкой магмы. Я ясно видела божественно прекрасное лицо Эанке, на котором появилась торжествующая улыбка, видела ее изящные руки с длинными, унизанными кольцами пальцами, которые медленно-медленно вздымались в повелительном жесте, видела развевающиеся дымно-черные волосы и сверкающие сапфирами серьги… Спутники Эанке медленно появлялись из-за деревьев, медленно оправляли одежды, медленно поворачивали головы в мою сторону…

Я, видимо, вышла из своего укрытия, но как я это сделала, не помню. Эанке увидела меня и засмеялась. Для нее я была уже мертва – досадная и необъяснимая помеха на пути триумфального возвращения в прекрасные миры, заселенные бессмертными; миры, согретые божественным присутствием. Но меня мнение Детей Звезд не заботило. Единственное, что имело значение, это Астен, погибший от руки подлой твари, по несчастью являвшейся его дочерью. Поднимавшаяся во мне холодная, тяжелая ненависть, казалось, становилась осязаемой, превращалась в смертоносное оружие.

Преданный, замерший рядом со мной, внезапно отпрянул – его звериное нутро первым почуяло происходящее. Я стремительно переставала быть собой – неуклюжей и беспомощной женщиной, оказавшейся волею судеб в центре магической круговерти. Эанке Аутондиэль не успела понять, что жертва превратилась в палача. Затопившая меня ненависть внезапно стала мною, а я стала ею. Неистовое желание уничтожить, смести с лица земли убийцу Астена породило чудовищный вихрь, подхвативший эльфов, как осенняя буря подхватывает облетевшие листья. Самым диким было то, что в лесу стояла тишина – даже самые тонкие ветви, и те были спокойны, поднятый мною смерч старательно обходил деревья, кусты, старое птичье гнездо… Ему были нужны лишь те, кого я ненавидела.

Вихрь бесновался посредине поляны, корежа, уродуя, уничтожая, а я стояла, тупо глядя, как прекрасные существа превращаются в окровавленные ошметки. Я смотрела, и в моей окаменевшей душе ничто не дрогнуло. И это была я, которая не могла заставить себя даже взглянуть на чужую кровь, хотя бы это была простая царапина, я, в нежном детском возрасте возроптавшая на Творца за то, что тот позволил утопить котят. Я с напряженным восторгом следила за пляской Смерти и не пыталась ее остановить.

Все кончилось само собой. Пятеро мужчин отныне пребывали в иных мирах, где с них, возможно, уже спрашивали за то, что они свершили. И не мне было знать, сочли ли их жертвами или же убийцами, но Эанке, хоть и чудовищно изуродованная, еще жила и прожила почти ору.

Я склонилась над ней, поймав ее взгляд, полный ненависти и удивления, и ничего не почувствовала. Даже удовлетворения. Я отвернулась от тех, кого убила, словно это были растоптанные черви. В этот миг для меня существовало только одно – Астени! Я грохнулась на снег рядом с ним. Его щека была еще теплой, но он был уже далеко. И ничто больше не имело значения.

Не помню, сколько я просидела с ним рядом. Останься эта тварь жива, она получила бы еще одно наглядное подтверждение того, что я – чудовище, нелюдь, порождение Тьмы и так далее. Я была без плаща, но я пережила эту ночь, несмотря на такой холод, что даже звезды казались ледяными. Впрочем, звезды я стала различать только к утру, когда застывшее небо стало зеленым.

Надо было вставать и идти на северо-запад. В Эланд, где я никогда не была, к человеку, с которым мы когда-то были близки, но о котором я почти ничего не могла вспомнить…

Преданный, молча пролежавший всю ночь у моих ног, неожиданно подал голос. Я вздрогнула и взглянула на своего уцелевшего спутника. Рысь уже разгребла снег и сосредоточенно разбрасывала смерзшуюся буковую листву. Зверь вновь оказался умнее меня – Астени была нужна могила. К счастью, шуба из листьев оказалась теплой – до земли мороз не добрался, и мы вдвоем к полудню вырыли достаточно глубокую яму, в которой и было суждено упокоиться сыну эльфийских властителей. То, что я сотворила потом, не свидетельствовало о моем благоразумии, но я не могла иначе – черная дыра была такой темной и холодной… Велев Преданному оставаться возле тела, я пошла назад к зарослям бересклета и шиповника, на которые мы вчера любовались.

Я ломала руками, кромсала ножом гибкие темно-зеленые ветви, покрытые раскрывшимися плодами, так смахивающими на весенние цветы. Остановила меня резкая боль – я таки умудрилась порезаться… Нарванных веток хватало, чтоб достойно проводить всех погибших, но до всех мне не было никакого дела – пусть их лежат… Они считали меня опасным животным, что ж, я таковой и стала. По их милости и для них…

Я выложила дно могилы ветками, на которые расстелила белый плащ Астени, затем кое-как спустила его самого, накрыв до подбородка своим плащом – мне не хотелось, чтоб его касались тряпки тех, кто вышел на охоту за нами… Конечно, мне придется взять плащ Эанке, но зато убитого Лебедя не затронет никакая грязь. Себе же я оставила кинжал, с которого не стала стирать его кровь. Пусть будет со мной, пока ее не смоет чья-то еще или же моя…

Я обошла убитых и собрала оружие – кинжалы, луки, мечи – эльфы не признавали шпаг, хотя те были куда легче и удобнее в обращении. Где-то из глубины памяти всплыло, что оружие врагов – подходящее украшение для могилы воина. А Астени был воином, защищавшим до последнего вздоха эту землю и… меня. Женщину, навязанную ему судьбой в спутники и ставшую причиной его гибели. То, что я так легко смогла отомстить, делало его смерть еще более жестокой и ненужной. Я в последний раз расправила золотистые волосы, коснулась ледяной руки. Больше всего мне хотелось остаться здесь же навсегда, но тогда я была бы не чудовищем, я была бы предательницей, подсадной уткой, приманкой, из-за которой погибают лучшие из живущих на этой земле. Я не могла предать друга, стремительно становившегося для меня единственным светом в этой пакостной жизни.

Я забросала Астена ветками, сверху положила собранные трофеи и с помощью Преданного зарыла яму. Можно и нужно было идти, но я медлила. Камней здесь не было, а вот всяческие лесные твари водились в изобилии. Если не грянут совсем уж лютые морозы, то лисы и волки разгребут рыхлую землю в два счета. Сделать с этим было ничего нельзя, но мои ноги, казалось, приросли к этому месту, а в душу словно вогнали чудовищный кол… Проклятое воображение услужливо рисовало, как острые лисьи зубы рвут тело эльфийского принца, как к весне только несколько выбеленных снегом костей останется от того, кого я начинала любить.

Я не могла ни смириться с этой мыслью, ни отогнать ее, а потому тупо таращилась на разворошенную землю. Смотрела, но не видела, во всяком случае, не сразу заметила то, что стало твориться под моим взглядом. Земля начала плавиться. Текучие медленные ручейки, от которых веяло нестерпимым жаром, лениво сползали с небольшого холмика, сливались друг с другом. Могила на глазах покрывалась блестящей глазурью, словно какой-нибудь сахарный пирог. Я лихорадочно оглянулась в поисках какого-то волшебника, пришедшего на помощь. Лес был пуст, даже птицы, напуганные вчерашней схваткой и нашим с Преданным присутствием, улетели.

Мы были одни, а это означало, что я сотворила еще одну волшбу. Не представляю, как я это сделала, но мое неистовое желание защитить мертвого друга от лесных жителей каким-то образом расплавило почву. И не только расплавило, но и превратило ее в сверкающий лиловый камень с белыми и сиреневатыми прожилками. Могила была надежно защищена аметистовой броней, а белые пятна в камне напоминали печальных лебедей. Мимолетная эта мысль нашла немедленный отклик. Внутри лилового монолита замерцали, перемещаясь, светлые огни, и в центре отчетливо проступил силуэт прекрасной птицы.

Овладевшая мной сила меня покинула почти сразу после того, как мерцающий лебедь застыл, печально склонив гордую голову. Сразу дала знать о себе боль в изодранных руках и стало очень, очень холодно. Тот, кто в меня вселился, видимо, устал и махнул на все рукой. Вот тут бы и лечь у свежей могилы да заснуть навеки, но сидящее во мне упрямство, как всегда неожиданно, вскинулось на дыбы. Я должна была выжить и добраться до Рене Арроя! Иначе Астен погиб зря, а уж этого-то я допустить никак не могла.

Я решительно обыскала всех покойников еще раз и собрала то, что мне могло пригодиться и что я могла унести с собой. Белый плащ Аутондиэли, отороченный каким-то странным серебристым мехом, пришелся мне впору, и я, не дрогнув, тотчас его надела. Отыскалась и пара фляжек странноватого эльфийского напитка, отгоняющего усталость, и куча всякой мелочи типа колец, медальонов и амулетов. Некоторые из них наверняка имели какую-то силу, и я прихватила их с собой – если мне доведется увидеть Романа (а я должна дожить до этой встречи хотя бы для того, чтоб рассказать ему правду о том, что произошло сегодня), я отдам ему весь этот скарб. Пусть он сам разбирается с ним в меру своих знаний и понятий, а мне надо было идти.

К счастью, я достаточно хорошо знала звездное небо, по крайней мере, достаточно, чтобы идти к морю, никуда особо не сворачивая. Первые люди, к которым я могу обратиться, должны быть эландцами. Так решил Астен, и мне оставалось только следовать его решению. Я в последний раз оглянулась на сверкающий холмик в чаще леса и зашагала на северо-запад. Впереди у нас с Преданным была целая зима…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТАЛАЯ ВОДА

Словно вся прапамять в сознание

Раскаленной лавой текла,

Словно я свои же рыдания

Из чужих ладоней пила.

А.Ахматова

Глава 6

2229 год от В.И.

1-й день месяца Агнца.

Святой город Кантиска

Почерк у кардинала Таянского и Эландского был под стать ему самому – крупный и красивый. Во всяком случае, много красивее быстрых летящих каракулей Его Преосвященства, которые тот и сам не всегда мог сразу разобрать, особенно по прошествии времени. Читать письма Максимилиана было бы сплошным удовольствием, если б не новости, которые тот сообщал. Кардинал писал образно и емко, опуская присущую большинству клириков витиеватость и ссылки на Книгу Книг^[56]. Разумеется, в своем официальном послании Конклаву Максимилиан соблюдал все каноны, но в личном, глубоко секретном послании Архипастырю был предельно откровенен, за что Феликс, не терпевший велеречивости и хождения вокруг да около, был своему единомышленнику и соратнику глубоко признателен. Вообще-то, говоря по чести, обаятельный, глубоко начитанный Максимилиан, с детства готовившийся к церковной карьере, был бы на месте Архипастыря уместнее резковатого, замкнутого Феликса; судьбе же было угодно вручить Посох^[57] бывшему воину; и будь тот настроен более мистически, непременно углядел бы в этом волю провидения. Ибо приближалась война.

Феликс машинально поправил свечу в атэвском подсвечнике, изображавшем готового вспорхнуть голубя. Занятно, но у атэвов эта птица символизировала плотскую любовь, а Церковь Единая и Единственная видела в ней символ целомудрия и одно из воплощений Духа. Рассеянно улыбнувшись и погладив правую руку – привычка, возникшая от постоянного желания убедиться, что он больше не калека, Архипастырь склонился над письмом.

«Дела, дорогой друг, – писал Максимилиан, – оставляют желать много лучшего, хотя назвать их безнадежными я бы тоже не торопился. Когда я согласился приехать в Эланд, то полагал, что вы преувеличиваете достоинства герцога Рене и его влияние на жителей государства, но оказалось, что вы их недооценили. Рене Аррой – истинный вождь, которого обожают все его подданные (хотя это слово к жителям Полуострова вряд ли подходит) от мала до велика. Причем Аррой ничего не делает, чтоб завоевать эту любовь и поклонение.

Каюсь, мой дорогой друг, и я сам попал под обаяние этой неординарной личности и теперь вполне представляю, каким мог быть император Анхель^[58] в лучшие свои годы. Не скрою, если бы не это обстоятельство, я бы счел положение Гнезда Альбатроса совершенно безнадежным, но все равно без помощи нам (видите, любезный Феликс, я уже не отделяю себя от своей строптивой паствы) долго не продержаться. Вести из Таяны самые тревожные.

Не знаю, сохранились ли те источники информации, которыми располагала Церковь в Гелани, очень бы хотелось, чтобы это было так, но самозванец Тиберий находится полностью под влиянием самозваного же регента и, видимо, сообщил тому все известные ему как клирику высокого ранга тайны Церкви. Остается надеяться, что покойный Иннокентий делился со своим окружением далеко не всеми секретами. Тем не менее вред Тиберий и последовавшие за ним уже принесли и еще принесут немало. Когда настанет день расплаты, я сам буду свидетельствовать перед Конклавом против них и с чистой совестью передам эту клику в руки Скорбящих Братьев^[59]. Но вернемся к делам нашим.

Если я передаю сведения, уже известные в ваших южных краях, просто пропустите эти строки, хотя я почти уверен, что то, что я расскажу, станет для вас столь же неприятной новостью, как и для меня.

Начну с того, что у нас появился некий таинственный друг, присылающий голубиной почтой послания, подписанные «Эмико», в которых содержатся сведения исключительной важности. Кроме того, совершенно очевидно, что Рене имеет в Таяне своих прознатчиков, имена которых держатся в строжайшей тайне, за что я его не виню. Люди, помогающие нам из логова зверя, заслуживают того, чтобы об их безопасности заботились.

Итак, нам достоверно известно, что в Гелани скапливаются войска, причем их численность явно превышает возможности Тарски и Альвии вместе взятых в несколько раз. Михай называет их горским ополчением, но, судя по всему, это прекрасно обученные воины, подчиняющиеся железной дисциплине и фанатично преданные делу, о котором я расскажу ниже. Рене утверждает (и у меня нет оснований ему не верить), что эти воины принадлежат к расе гоблинов, каковых мы многие годы почитали вымышленными существами. Тем не менее наш вездесущий герцог в юные годы предпринял путешествие в Последние горы и имел сомнительное удовольствие познакомиться с этими существами достаточно близко. Не столь давно последовало нападение, свидетелем которого стал брат Парамон, а теперь одного из гоблинов видел собственными глазами и я. Он принес на себе (я не преувеличиваю!) в Эланд больного графа Гардани, выполняя клятву, данную известному вам Роману Ясному. Как барду удалось вынудить гоблина это сделать, я не знаю, но мог лично убедиться в том, что Ночной Народ, как их еще называют (само название этих созданий – орки), обладает нам непонятным, но очень строгим кодексом чести.

Статью эти существа не сильно отличаются от людей, но лица их (если подобные физиономии можно назвать лицами) способны даже самого храброго человека лишить сна на несколько дней! Гоблины довольно высоки ростом, широки в плечах, их руки несколько длиннее человеческих, а сами они обладают огромной силой. Одеваются в основном в кожу и домотканое сукно, предпочитая мрачные, темные тона в одежде, что как нельзя лучше сочетаются с их отталкивающими физиономиями. У них жесткие черные волосы, начинающие расти почти от сросшихся бровей, низкие, выступающие лбы, воистину волчий оскал, узкие рысьи глаза черного или желтого цвета. Они носят длинные висячие усы, а волосы или стригут в кружок, или же стягивают сзади в некое подобие конского хвоста. Это неутомимые и свирепые бойцы, исстари предпочитавшие в качестве оружия усиленные луки, дротики, пращи, кривые ятаганы и кинжалы. Копья у них были не в почете, видимо, потому, что, обладая руками такой длины, они могут достать любого врага саблей или кинжалом. До последнего времени гоблины предпочитали биться по старинке, «один на один», не имея практически никакого понятия о тактике, не говоря уж о стратегии, и презирая современное оружие, кроме арбалетов, к которым их приучили тарскийцы.

Но в этой области, к сожалению, в последнее время ситуация изменилась. По приказу и при личном участии Годоя гоблины осваивают длинные пики и алебарды, одновременно обучаясь атаковать или обороняться большими колоннами и действовать совместно с тарскийскими мушкетерами. Учитывая их огромную силу, ни в Эланде, ни в Арции противопоставить пехоте, организованной подобным образом, нечего.

Рене полагал, что численность гоблинов невелика, но, видимо, он ошибался. Вероятно, в юго-западной области Последних гор, которую он посещал, гоблины действительно живут в небольших деревнях, занимаясь скотоводством и охотой, а также рубят лес и сплавляют его по горным рекам в Тарску. Кстати, они тоньше в кости и более человекоподобны, чем их северо-восточные родичи.

Те же, видимо, живут большими поселениями и подчиняются своим вождям, которые присягнули на верность Михаю. Как нам стало известно, сделали они это по доброй воле, так как регент открыл им, что намерен вернуть в мир их богов. Мы с герцогом Арроем и Шандером Гардани провели несколько вечеров, пытаясь из полудетских воспоминаний первого и разговоров бедного Шандера с его невольным спасителем (кстати, Гардани вспоминает «своего» гоблина по имени Уррик весьма тепло, он искренне возмутился, когда я назвал того нелюдем!) составить единую картину верований этого племени и на основании этого понять, чем же их мог завлечь Михай Годой. Впрочем, я полагаю, что сам герцог Рене придает этим легендам куда большее значение, чем пытается показать. Надеюсь, что со временем он будет со мной более откровенным.

Пока же возвращаюсь к нашим неприятелям. Эти существа уверены, что были созданы (надеюсь, эта ересь не дойдет до ушей Скорбящих Братьев, иначе я рискую окончить свои дни, приняв Агва Закта, чего не хотелось бы) не Творцом, но некими Истинными Созидателями, сотворившими когда-то этот мир и населившими его сначала неразумными тварями, затем существами, сочетающими в себе животное и разумное начало – троллями, и ныне вымершими полулюдьми-полуконями, и, наконец, людьми и гномами, обладающими бессмертной душой. Последнее с точки зрения гоблинов является признаком ущербности, ибо дает право на ошибку, которую могут исправить или искупить в следующей жизни. Себя же гоблины почитают венцом творения, так как не имеют души и рождаются, чтобы выполнять свое предназначение, которое за них никто не исполнит, а затем исчезнуть навсегда, покрыв себя либо позором (если долг не исполнен), либо славой.

Шандер пытался доказать своему спасителю, что тот, как и всякая дышащая тварь, обладает бессмертной душой, но не преуспел в этом. Зато его спаситель рассказал ему весьма забавное гоблинское предание. Согласно ему, Истинные Созидатели были уничтожены вторгшимися в наш мир чужаками, которые привели с собой своих прихвостней, что как две капли воды похожи на действующих в наших сказках бессмертных эльфов. Кстати, этот гоблин не придумал ничего лучшего, чем принять победившего его барда Романа за эльфа. Видимо, чтобы оправдать этим свое поражение, ведь некогда предки гоблинов, по их утверждениям, потерпели поражение именно от эльфов.

Уничтожив Истинных Созидателей, узурпаторы установили свое господство, которое длилось семь тысяч лет, после чего вместе с эльфами внезапно покинули сей мир. Гоблины во времена владычества эльфов отступили в Последние горы, где и жили в ожидании знамения возвращения Истинных Созидателей, которых, оказывается, можно вернуть. Как это сделать, «друг» Шандера, естественно, не знает, но именно при помощи этой нехитрой приманки Михай заставил Ночной Народ выползти из своих нор и встать под свои знамена.

Как и следовало ожидать, регент внушил своим звероподобным союзникам, что начинать следует с захвата Эланда. Разумеется, никаких Созидателей они там не найдут, но беду могут причинить немалую. Я с трудом представляю, как потом наш бесподобный Годой станет объясняться с приведенной им ордой, когда гоблины поймут, что их обманули… Впрочем, боюсь, что поймут они это еще не скоро.

Рене полагает, что Годой предназначил гоблинов для того, чтобы взломать оборону Эланда, чтобы по их трупам прошли тарскийцы. Таянцы, по мнению Адмирала, вряд ли горят желанием воевать, им слишком памятна дружба Альбатроса и Рыси, к тому же они запуганы и растерянны, а страх и растерянность не то чувство, которое делает человека хорошим воином.

Видите, дорогой друг, я начинаю рассуждать о некоторых вещах как заправский воин. Однако не гоблины и не тарскийские стрелки более всего беспокоят герцога Арроя. Дело в том, что в Таяне творятся вещи, непонятные человеческому разумению. То, что Михай довольно далеко продвинулся по дороге Запретной магии, очевидно, и никто не может представить, какие страшные тайны открылись ему на путях, благоразумно запрещенных равноапостольной Циалой. Мы точно знаем, что он как-то научился подчинять тело другого человека своей недоброй воле, правда, делать это, судя по всему, весьма трудно и результат непредсказуем. Во всяком случае, принц Стефан Ямбор и герцог Шандер Гардани устояли перед этим колдовством, но ценой тяжкой болезни.

Состояние Шандера лично мне представляется безнадежным – он медленно слабеет, и помочь ему не может никто. Возможно, если бы в Идаконе находился Роман Ясный, сумевший излечить Стефана, он спас бы и графа Гардани, но где находится бард, не известно никому. Мне искренне жаль графа, который переносит свои страдания с необыкновенной стойкостью, и я полагаю, что одно это преступление делает возможным применение против Михая Годоя ЛЮБЫХ мер.

Пока же мы готовимся к войне и считаем дни, которые нам для этого отпустила великодушная зима. Не скрою, то, что весна в Эланд приходит на месяц позже, чем в Южную Фронтеру, вызывает определенную надежду. Если бы Святое воинство нанесло упреждающий удар через Гремиху, планы Михая были бы серьезным образом нарушены, ибо ему пришлось бы дробить свои силы. Без этого наше положение будет очень тяжелым, но я все же надеюсь на вашу решительность.

Остаюсь искренне ваш

Максимилиан Эландский.

Писано в двадцать шестой день месяца Вепря».

– В двадцать шестой день месяца Вепря, – пробормотал вслух Феликс. – Проклятье!!! Можно подумать, я не понимаю, что все это значит… Но я ничего не могу сделать с этими мунтскими ублюдками!

Его Святейшество еще раз пробежал глазами послание. Если он все правильно помнит, не сегодня-завтра дороги в Таяне и Фронтере просохнут. Вот тут бы и дать по рукам зарвавшемуся выскочке! Вряд ли Михай рискнет сунуться в междуречье Ганы и Фанта раньше месяца Медведя. Но время все равно упущено, и упущено безнадежно! Архипастырь нервно погладил руку, затем решительно дернул шнур звонка. Брат Парамон, уже вполне освоившийся с должностью секретаря Его Святейшества, но все еще робеющий блистательного брата Фиделиуса, возник на пороге, моргая близорукими глазами.

– Мне нужен Рафал, – отрывисто сказал Феликс, – и побыстрее.

Брат Парамон кивнул и торопливо вышел. Архипастырь откинулся в кресле, глядя в расписанный звездами потолок. То, что он собирался сделать, счел бы безумием сам Филипп, но другого выхода не было. По крайней мере он, Феликс, его не нашел за два месяца, прошедших с того злосчастного дня, как в его кабинет провели смущенного графа Нурнига, посла Его Императорского Величества Базилека.

Длиннейшее велеречивое послание, без сомнения сочиненное всемогущим канцлером Бернаром, оказавшимся достаточно дальновидным, чтобы жениться на дочери стремительно выживающего из ума Базилека, сводилось к тому, что провозглашенный Церковью Святой поход был весьма неугоден Мунту.

Феликс, как и Рене, терпеть не мог политику, но вынужден был в ней разбираться. Реакция империи его не удивила, более того, не знай он подробностей происходившего в Таяне, он бы счел ее обоснованной. В самом деле, Арция давно одряхлела и держалась лишь потому, что никому не приходило в голову ее хорошенько потрясти. Когда-то присоединенные королевства и герцогства, ныне ставшие провинциями империи, все еще оставались в ее составе, так как местные нобили были слишком сыты и ленивы, чтобы оспаривать право на независимость. И тем не менее Феликс отчетливо понимал, что рано или поздно кто-то из них решится из герцога или графа превратиться в короля и, если ему улыбнется удача (а она улыбнется, если тот будет достаточно смел и предприимчив), то и другие, молодые и честолюбивые, поспешат отложиться от тихо умирающей метрополии.

Базилек и его окружение предпочитали не замечать очевидное, предполагая, что на их век хватит. Они опасались другого – союза Таяны и Тарски, которые все увереннее заявляли о себе. Правда, пока они не покушались на империю, раздвигая свои границы в основном за счет северных и восточных земель, примыкающих к Запретной черте, но вот многие фронтерские нобили начинали поглядывать на Рене и Марко как на возможных сюзеренов, от которых куда больше толку, чем от мунтских вырожденцев. Отставка же, данная Стефаном беспутной императорской племяннице, заставила забыть об идее объединения старого и нового центров путем династического брака. Бернар, в отличие от Базилека пекущийся о своем будущем, понимал, что усиление Таяны означает неизбежный распад Арции. В этих условиях ссора Рыси с Альбатросом представлялась чудесным спасением.

Базилек без колебания признал все права Михая Годоя и спешно отправил в Гелань с деликатной дипломатической миссией графа Фредерика Койлу, сделавшего все возможное и невозможное, чтоб укрепить регента в его желании захватить Эланд и свернуть голову Рене. Михай принял графа по-королевски, завалив его подарками и введя в круг своих избранных друзей. В этих условиях непреклонная позиция Церкви, не признававшей притязаний Годоя, не могла вызвать у мунтского двора ничего, кроме отторжения.

В своем письме Бернар указывал, что не намерен вмешиваться в дела Его Святейшества, но не может позволить Святому воинству пройти через имперские владения и воспрепятствует присоединению к Святому походу своих вассалов. Более того, Базилек был осведомлен о том, что далеко не все члены Конклава разделяют мнение Архипастыря, и намекал, что империя готова поспособствовать расколу Церкви и предоставить мятежным клирикам лежащую недалеко от Мунта Фей Вэйю, чье имя тесно связано с именем Циалы Благословенной. Были и другие угрозы и намеки, но в сравнении с первыми двумя они выглядели как мыши рядом с котами.