– Рокэ, – засмеялся артиллерист, – неужто вы признаете, что в Талиге есть боец, лучший, чем вы?

– Увы, – пожал плечами Алва. – По крайней мере, за обеденным столом. Кстати, сударь, можете вложить вертел в ножны и отправляться к месту службы короне и отечеству.

4

Всю дорогу до Лаик Арамона представлял, как своими руками сворачивает голову Сузе-Музе, отчего-то весьма похожему на Первого маршала в нежном унарском возрасте. К несчастью, мечты эти были неисполнимы – во-первых, капитан не знал, кто скрывается под личиной графа Медузы, а во-вторых, до него дошло, что конфуз нужно во что бы то ни стало скрыть. Если он, вернувшись с приема, станет злиться, все поймут, что у него неприятности. Арамона подозревал, что кое-кто из менторов целит на его место, нельзя позволить им усомниться в позициях начальства. Арнольд решил молчать и даже разорился на шпагу, очень похожую на испоганенную.

Поместье встретило его унылыми вороньими криками, скрипом дверей, гулким холодом коридоров. Ужин уже закончился; Арамона, приказав накрывать у себя в кабинете, прошелся по вверенному ему зданию, как никогда сильно отдававшему монастырем, и постучался к священнику. Этого задаваку, сменившего любезного и понятливого отца Эразма, капитан терпеть не мог, но священник был вхож к кардиналу, и Арамона изо всех сил старался быть с ним любезным.

Олларианец поднял голову от старинного фолианта – он писал историю фабианского братства и поэтому не переходил на службу в канцелярию Его Высокопреосвященства.

– Вы уже вернулись, капитан? Как прошло Представление?

– Великолепно, сударь, просто великолепно. Маршал был весьма любезен и всем напомнил о моих заслугах. Он ведь был моим унаром, знаете ли… Хотя тогда вас в Лаик еще не было.

– Никогда не слышал, чтоб Алва испытывал добрые чувства хоть к кому-то, – равнодушно сказал священник. – Вижу, у вас новая шпага?

– Да, знаете ли, решил сменить.

– Бывает, – согласился отец Герман. – Вы, видимо, решили отметить Представление?

– Да, – уцепился за предложенное объяснение Арамона, – захотелось сделать себе подарок!

– А что может доставить бо?льшую радость солдату, чем оружие? Арнольд, я завтра вас покину на два дня. Мне нужно съездить к Его Высокопреосвященству.

А вот это некстати, аспид^[65] может узнать про вертел.

– Боюсь, завтра будет дурная погода, а дороги после зимы в ужасном состоянии.

– Вы же знаете, я предпочитаю путешествовать верхом, – улыбнулся отец Герман, – а отложить свой визит я не могу. Прошу меня простить, но мне нужно просмотреть еще несколько документов.

– Спокойной ночи, сударь, – буркнул Арамона.

Аспид его выставил, даже вина не предложил… И шпагу заметил. Гадина! За стол Арамона уселся в преотвратном расположении духа, но ужин и вино его успокоили. В кастрюлях и супницах не оказалось ничего предосудительного, мясо было прожаренным, с перцем и солью повар тоже угадал, в комнатах было тепло и уютно, и давешние неприятности не то чтобы вовсе забылись, но как-то померкли. Арамона немного посидел у огня с кружкой горячего вина и направился в спальню вкушать заслуженный отдых.

Господин капитан разложил на ночном столике нужные мелочи, подумал и принес бутылку вина, не спеша разделся и с наслаждением полез под одеяло. Неожиданно капитанские ноги во что-то уткнулись. Арнольд поднажал – препятствие не поддавалось. До Арамоны дошло, что он глупейшим образом «сел в мешок»!

Школярская шутка, старая как мир! Верхнюю простыню складывают вдвое и нижней частью подворачивают под тюфяк так, что не запутаться в ней невозможно. Арамона грязно выругался и потянулся за ночной рубахой, предвидя, что его ждет новая пакость. Так и оказалось.

Суза-Муза был человеком обстоятельным, он не мог не позаботиться о ночной рубахе и хорошенько завязал рукава и тесемки у воротника, на которых теперь красовалась восковая блямба-печать с гербом таинственного графа – свинья на блюде с воткнутым в пузо ножом.

Усилием воли сдержав рвущийся из груди вопль, Арнольд вскочил и замер посреди спальни, лихорадочно размышляя о том, что еще натворил его враг. Комнаты пустовали целый день – времени у Сузы-Музы было достаточно. Капитан вздохнул и принялся обшаривать спальню. Делал это он весьма тщательно – погубил дело всей жизни обитавшего за гардеробом паука, отыскал пропавшее пять лет назад письмо, несколько монеток, какой-то ключ, два свечных огарка, петушиное перо и высохшее яблоко. Никаких следов проклятущего Медузы обнаружить не удалось.

Арамона почти хотел отыскать ловушку, избежав которой почувствовал бы себя победителем. Без толку! Суза-Муза ограничился «мешком» и изгаженной рубашкой. В четвертом часу ночи Арамона медленно и осторожно выдвинул самый дальний ящик комода, где его ожидал привет от зловредного графа. Поверх залитых чернилами простынь лежало письмо, запечатанное «свинской» печатью. Суза-Муза-Лаперуза в изысканных выражениях желал доблестному капитану Арамоне покойной ночи и выражал восхищение произведенной им в собственной спальне уборкой.

Капитан испустил нечто среднее между рычанием и стоном, накрепко запер дверь и окна, кое-как привел в порядок постель, погасил свет и лег. Усталость взяла свое, и Арнольд погрузился в предшествующее сну блаженное и бездумное состояние, из которого его вырвал мерзкий вопль, за которым немедленно последовал другой.

Коты! Коты, побери их Чужой! Твари орали во всю глотку о любви и приближающейся весне, и Арамоне захотелось их передушить. Несчастный распахнул окно, намереваясь швырнуть в зверюг пустой бутылкой, и в нос ударил острый, неприятный запах.

Кошачья настойка! Арамона ненавидел ее из-за Луизы. Супруга, полагая себя дамой утонченной, жаловалась на бессонницу, и втершийся к ней в доверие коновал пичкал пациентку экстрактом кошачьего корня, но капитан никогда не задумывался, чему проклятая трава обязана своим названием. И совершенно справедливо обязана.

Открывшаяся Арамонову взору картина впечатляла. С дюжину котов и кошек с воплями катались по освещенной луной крыше трапезной, летом исполнявшей обязанности террасы. Обычно осторожные твари не обратили ни малейшего внимания ни на стук открываемого окна, ни на полетевшую в них бутылку. Кошки изгибались в сладострастных конвульсиях, подскакивали, переворачивались на другой бок, трясли лапами, сгибались в дугу, распрямлялись с силой сжатых пружин и орали, орали, орали…

Спешно поднятые слуги притащили воды, твари немного отступили, но орать и клубиться не прекратили. Море им было явно по колено.

– Господин капитан, – доложил камердинер, – под окнами вашей светлости кто-то разлил кошачью настойку. Теперь, пока дождь не смоет, они не уйдут.

Кто-то?! Ясное дело кто! Подождал, когда он закончит с обыском и погасит свет, вылез на крышу и разлил эту дрянь.

– Сударь, – не отставал слуга, – осмелюсь предположить, что злоумышленник сам пропах этим снадобьем!

Надежда вспыхнула и угасла. Суза-Муза был хитер, как Леворукий. «Кошачьим корнем» благоухали трапезная, унарские спальни и ведущие к ним лестницы. Отыскать злоумышленника в захлестнувших Лаик волнах аромата было невозможно. Арамона с тоской взглянул на светлеющее небо. Коты продолжали выть, голова раскалывалась, а впереди был длинный день, наполненный дурацкими разговорами, отвратительными физиономиями, звоном шпаг, грохотом отодвигающихся стульев и ожиданием новых неприятностей.

Спускаясь к завтраку, капитан ненавидел кошачий корень, котов, слуг, унаров, отца Германа, маршала, короля, Создателя всего сущего и само сущее, и ненависть эта требовала выхода.

5

Занятия по словесности, истории и землеописанию Дик почти любил, а младший ментор, магистр описательных наук^[66] Жерар Шабли ему просто нравился. Господин Жерар не цедил сквозь зубы, не снисходил до унаров с высоты своего величия, у него не было любимчиков, и он рассказывал много интересного. Именно Шабли открыл для Дика мир высокой поэзии, и юноша совершенно заболел сонетами Самуэля Веннена и трагедиями великого Вальтера Дидериха.

День, когда на кафедру поднялся тщедушный бледный человек, и, поздоровавшись с унарами неожиданно низким голосом, без всякого вступления прочел сонет о голубе и канцону о влюбленном рыцаре, стал для Ричарда Окделла днем величайшего из откровений. Новые миры манили, обдавали острым, неведомым счастьем, обещали другую жизнь, яркую и волнующую. Надо ли говорить, что юноша втихаря пытался сочинять, но то, что выходило из-под его пера, немедля подвергалось уничтожению. Дик был с собой предельно честен, и гений Веннена мешал ему признать собственные творения стихами.

Уроки землеописания Ричард тоже любил, хуже было с историей. Как бы ни был хорош магистр Шабли, говорил он вещи, оскорблявшие Ричарда до глубины души. Восхваление марагонского бастарда и предателя Рамиро были юноше, как нож острый. Хорошо хоть господин Жерар никогда не заставлял Дика отвечать урок. Юноша подозревал, что в глубине души ментор отнюдь не восхищается Франциском Олларом, а так же, как и большинство талигойцев, склоняется перед силой, не видя надежды на избавление. Ричард его не осуждал – Шабли не принадлежал к Людям Чести и к тому же был серьезно болен. Дик знал, что с ним такое – та же беда была у его младшей сестры. Бедная Айрис, стоит ей хоть немного поволноваться, и она начинает задыхаться… И все-таки господин Жерар не был сломлен до конца, иначе он не читал бы унарам стихи о вольности и чести.

Вот и сегодня ментор начал со старинной баллады. Дик упивался чеканными строфами, повествующими о том, как талигойский рыцарь принял вызов марагонского бастарда и одолел его в честном бою. Правда, олларианцы исхитрились и дописали, что сам победитель при этом был сражен отвагой и благородством противника и принял его сторону, но в это Ричард не верил. К несчастью, история не сохранила имени смельчака, который, несомненно, погиб при осаде Кабитэлы…

Из исполненного благородства и доблести прошлого Дика вырвал нагрянувший в аудиторию Арамона. С первого же взгляда было ясно, что настроение у Свина хуже не придумаешь. Лицо Жерара окаменело. Ментор отложил фолиант и сдержанно поклонился.

– Я желаю проверить, что они знают по истории, – сообщил Арамона.

– Сейчас у нас лекция по истории словесности.

– А я буду спрашивать их просто по истории, – капитан плюхнулся в кресло рядом с кафедрой и заложил ногу за ногу.

– Извольте, сударь, последняя затронутая мною тема относится к царствованию Франциска Третьего.

Лицо Арамоны приняло озадаченное выражение – имя Франциска Третьего ему явно ничего не говорило, но сдаваться капитан не собирался.

– Они мне расскажут о надорском мятеже.

– Господин капитан, – запротестовал ментор, – о столь недавних событиях мы с унарами еще не беседовали.

– Ну, так это сделаю я, – рявкнул Арамона, – они не вчера родились, должны помнить, что пять лет назад творилось, это даже кони знают. Унар Ричард, – капитанские буркалы злобненько сверкнули. – Что вы знаете о надорском мятеже? Кто из дворян предал Его Величество? Какие державы подстрекали их к бунту?

Ричард молчал. Он слишком хорошо знал ответы, чтобы произнести их вслух. Лгать и порочить имя отца, братьев Эпинэ, Кэвэндиша он тоже не мог.

– Так, – пропел Арамона, – отменно! Унар Ричард рос в лесу и ничего не знает. Выйдите сюда и станьте перед товарищами. Сейчас мы вас научим. Господа унары, кто ответит на мои вопросы?

Желающих хватало. Северин, Эстебан, Константин, Франсуа, Альберто, Анатоль… «Навозники» проклятые!

– Унар Эстебан! – поощрил капитан своего любимчика.

Эстебан изящно поднялся и пошел к кафедре. Он не торопился, не заискивал, а словно бы делал одолжение всем – Дику, ментору, капитану.

– Итак, унар Эстебан, что вы можете сказать о последнем бунте?

– Его поднял герцог Эгмонт Окделл, – едва заметно скосив глаза в сторону Дика, сообщил «навозник», – и несколько его вассалов. Затем к мятежникам примкнули граф Гвидо Килеан-ур-Ломбах, граф Кэвэндиш, сын и наследник герцога Эпинэ и четверо его внуков. Их целью было убить Его Величество, истребить августейшее семейство и защитников короны, в угоду Агарисским еретикам уничтожить олларианскую церковь и ввести в Талиг чужеземные войска. После этого мятежники хотели разделить Талиг на несколько государств, расплатиться за военную помощь приграничными землями, разоружить армию, а флот передать в распоряжение Гайифы и ее сателлитов.

– Унар Ричард, вы поняли, что сказал унар Эстебан?

Собрав все силы, Дик кивнул. Он и вправду все понял и все запомнил. Когда-нибудь он спросит и за эту ложь.

– Унар Альберто, кто стоял за мятежниками?

– За мятежниками, господин капитан, – безмятежно произнес со своего места кэналлиец, – стояло несколько сил. Их поддерживал и подстрекал Эсперадор и эсператистские ордена, о чем свидетельствует то, что уцелевшие вожаки бежали в Агарис. Мятеж был на руку ряду сопредельным Талигу государствам, имеющим к нам территориальные претензии. В первую очередь речь идет о Гаунау, Дриксен и Кадане. Свои цели преследовала и Гайифа, оспаривающая у Талига первенство в Золотых землях и потерпевшая неудачу в продвижении на морисский восток.

Не имея возможности победить нас военным путем, эти силы сделали ставку на внутреннюю смуту. Известно, что в Гаунау и Кадане были собраны армии, оплаченные гайифийским золотом. Предполагалось, что они вторгнутся в Талиг и соединятся с войском мятежников, но решение герцога Алвы оставить Северную и Западную армию на границах и во главе Восточной через топи Ренквахи выйти мятежникам в тыл, сорвало замысел врагов Талига. Они были вынуждены распустить наемников и отречься от своих связей с мятежниками. Окделл и его сторонники остались одни против лучшего полководца Золотых земель и были разбиты…

– Унар Ричард, вы слушаете объяснения своих товарищей?

– Слушаю, господин Арамона.

Сколько можно об этом слушать? Святой Алан, сколько?! «Лучший полководец»… Преступник, убийца, предатель, которому по милости Леворукого все удается. Только безумец мог сунуться в Ренкваху весной, в пору дождей. Все книги по землеописанию кричат о непроходимости этих болот, но что для Ворона книги?! Он пошел и прошел. И погубил отца и Талиг… К вящей радости «навозников», удержавшихся у власти.

– …и в честном поединке убил Эгмонта Окделла, – пискнул сменивший Альберто Анатоль.

Они это называют честным поединком! Ворон – первая шпага Талига, а отец после торской кампании сильно хромал…

– Унар Ричард, вы все поняли?

– Да, господин Арамона.

– Повторите, – приказал капитан, смерив Ричарда нехорошим взглядом.

Кулаки Дика сжались, мир сузился до размеров волосатой Арамоновой пасти. Здравый смысл, предупреждения, честное слово – все летело в тартарары. Дик знал, что сейчас ударит капитана, и будь, что будет!

Дикий грохот заставил всех вздрогнуть. Стоявший рядом с кафедрой бюст величайшего поэта и мыслителя древности Иссэрциала рухнул с обрубка колонны, на которой покоился несколько веков, и разлетелся на множество осколков. В воздухе повисло облако пыли, магистр Шабли закашлялся, глотая широко раскрытым ртом воздух и судорожно цепляясь за полированное дерево. Дик, бывший к кафедре ближе других, едва успел его подхватить.

– Унар… Ричард, – прохрипел Шабли. – Пыль… Проводите меня на воздух…

Норберт уже стоял на подоконнике, остервенело тряся разбухшую за зиму раму. Та не выдержала богатырского напора барона из Торки и поддалась – в комнату хлынул влажный, холодный воздух. Дикон дотащил вцепившегося в него ментора до окна и огляделся в поисках чего-нибудь теплого.

– Благодарю вас, унар, – тихо сказал Жерар, – все в порядке.

6

Вечером пришедшие в трапезную унары увидели привешенные к оставшемуся с давних времен потолочному крюку Арамоновы панталоны вместе с рингравами. Чем-то набитые, они важно и медленно кружились на Арамоновой же золотой цепи, продернутой сквозь разрезы. К той стороне, которую простолюдины именуют задом, было прилажено подобие свинячьего хвостика, украшенного пышным алым бантом. Зрелище было потрясающим. Двадцать один человек, как по команде, задрали головы, не в силах оторваться от проявившей самовольство части туалета своего капитана.

– Разрубленный Змей, – благоговейно прошептал Валентин, – кто же это?

– Это есть большой здорово, – выдохнул Йоганн, – та-та, я хотел жать руку, вешавшую этот хроссе потекс!^[67]

Норберт резко оборвал братца, и Ричард, немного освоивший язык торских бергеров, понял – умный близнец почитает за благо не знать, кто надругался над капитанскими панталонами. Шутка вышла отменной, но ее конец мог оказаться далеко не столь веселым. Ричард не сомневался, что это выходка Паоло. В этом никто не сомневался. Унары растерянно глядели друг на друга – до них начало доходить, что их приятель заигрался. Анатоль, глянув вверх, испуганно шепнул:

– Это не я!

– И не я, – прогудел Карл.

– Еще бы, – скривился Северин, – ты и на стул-то не влезешь, куда уж на потолок. Тут орудовал отменный гимнаст.

– И, похоже, не один, – заметил Эстебан, – любопытно, что предпримет господин капитан?

– Наденет другие панталоны, – пожал плечами Альберто, – полагаю, они у него имеются.

Кэналлиец не ошибся – ворвавшийся минуту спустя в трапезную капитан был вполне одет. Как и положено свинье, он и не подумал взглянуть вверх, а взбесившейся бочкой, подкатившись к примолкшим унарам, проревел:

– У меня завелся вор! Сегодня после обеда он меня обокрал! Здесь! Но я выведу его на чистую воду! Кража орденской цепи – это измена! Никто отсюда не выйдет, слышите вы! Никто! Я лично обыщу ваши комнаты… Я знаю, кто тут ненавидит меня и короля. Дурная кровь! Я поймаю вора, не будь я капитан Арамона!

Суза-Муза мог быть горд – удивительное капитаново долготерпение лопнуло с громким треском. Арнольд топал ногами, брызгал слюной и вопил, как резаный, изрыгая заковыристые угрозы и проклятия. Краснорожий беснующийся толстяк прямо-таки просился на вывеску лекаря, пробавляющегося кровопусканиями, или торговца пиявками, но застывшим в строю «жеребятам» было не до смеха. Арамону можно было сколь угодно презирать, но сейчас он был не только смешон, но и страшен.

Все понимали, что на этот раз начальник просто так не уймется, тем более, отец Герман куда-то запропастился, а в отсутствие олларианца Арамона всегда расцветал пышным цветом.

Наоравшись вволю и несколько осипнув, Арамона в последний раз пригрозил виновнику Занхой^[68] и иссяк. Стало тихо и мертво, всеобщему оцепенению не поддались лишь огонь в камине, часы с маятником и Арамоновы штаны, продолжавшие неторопливое кружение над головой ничего не подозревающего хозяина. Капитан шумно дышал, свирепо вращал налитыми кровью глазами и только что не рыл ногами каменный пол. Наконец он решился и ткнул пальцем в сторону несчастного Луитджи:

– Вы! Отвечайте, что вам известно о краже?

Маленький унар захлопал длинными ресницами, закатил глаза кверху и пискнул:

– Там!

– Прекратить! – Хриплый капитанский бас перешел в какое-то кукареканье, а испепеленный взглядом начальства Луитджи сжался и стал еще меньше: – Это ересь! Вы посягнули не только на меня и короля, но и на Создателя, и вы поплатитесь за это! Унар Арно, что ВЫ знаете о преступнике?

– О преступнике, господин Арамона, я не знаю ничего, – Арно говорил спокойно, хотя губы у него побелели, – но унар Луитджи прав. Пропавшие вещи находятся наверху. Пусть господин капитан посмотрит на крюк от лампы…

Господин капитан посмотрел, и в этот миг унары поняли, на что способно их начальство. Все предыдущие вопли не шли ни в какое сравнение с тем, что исторглось из капитанской пасти при виде утраченного имущества. Забыв, что выше головы не прыгнешь, Арамона совершил невероятный для подобной туши бросок, но цель оказалась недостижимой, а сам Арнольд, приземляясь, проделал столь потрясающий пируэт, что толстый Карл не выдержал и расхохотался. Бедняга в ужасе зажал себе рот ладошкой – не помогло. Страх и напряжение выплеснулись в диком хохоте, который оказался заразным. Второй жертвой пал Йоганн, затем – Паоло, не прошло и минуты, как смеялись, вернее, ржали все «жеребята». Окончательно потерявший голову Арамона выхватил шпагу и замахал ей, но как-то по-бабьи. Именно так его супруга, заставшая мужа в объятиях кухарки, размахивала схваченной на месте преступления скалкой, но Арнольд в этот миг не думал о своем сходстве с кривоногой Луизой.

Кто-то из унаров засвистел, кто-то хрюкнул, кто-то заорал. Строй смешался в визжащий и орущий ком, но потерявшему остатки разума Арамоне было не до «жеребят». Не отрывая остекленевшего взгляда от издевательски кружащихся панталон, господин капитан под улюлюканье унаров и собственные хриплые вопли отплясывал какой-то безумный танец, остервенело размахивая шпагой и совершая уж вовсе странные движения, вроде полупоклонов, притопываний и резких поворотов.

– У-лю-лю, – взвыл кто-то из унаров, – ату его!

– Вперед, они не уйдут!

– Брать живым!

– На штурм!

– За Талиг и кровь Олларов!

– Руби!

– Бей!

– Коли!

Охватившее трапезную безумие прервали служители, притащившие лестницу. Арамона, шумно дыша, вбросил шпагу в ножны и плюхнулся в кресло. Унары торопливо заняли место в строю. Капитан сосредоточенно разглядывал свои сапоги, его лицо медленно меняло цвет с красного на белый. Между начальником и «жеребятами» суетились служители с лестницей. Увы, танкредианцы любили высокие потолки. Снять злополучные панталоны могли лишь два очень высоких человека, один из которых встал бы на верхнюю ступеньку, а второй забрался на плечи первому. Пришлось громоздить друг на друга два стола побольше и поменьше. На верхний поставили здоровенный, окованный железом сундук, а на него водрузили лестницу.

Видимо, высшие силы приняли сторону Арамоны, потому что сооружение выдержало. Злополучный предмет капитанского гардероба был снят и с поклоном передан законному владельцу, каковой с рычанием, показавшимся жалким эхом предыдущих воплей, отшвырнул от себя набитые какой-то дрянью панталоны. Те, скользнув по гладкому полу, отлетели к камину, где и остались, производя жуткое впечатление – в багровых отсветах казалось, что у огня в луже крови лежит нижняя часть человеческого тела.

Слуги разобрали пирамиду и тихо, по-мышиному, исчезли. Арамона сидел, унары стояли. Безумие сменилось леденящей неподвижностью, стрелки часов и те, казалось, примерзли к циферблату. В трапезной повисла такая тишина, что стук маятника бил по ушам, как конский топот в ночи.

Дверь отворилась, когда молчание и неподвижность стали невыносимыми. Один из слуг, опустив глаза, просеменил к господину капитану и что-то прошептал. Господин капитан вздрогнул и склонил ухо ко рту слуги, в круглых глазах мелькнуло подобие мысли. Более того, эта мысль была весьма приятной, так как угрожающий оскал сменился улыбочкой, сулившей куда бо?льшие неприятности, чем самая зверская из имевшихся в арсенале Арамоны рож.

Пока капитан молчал, но изучившие свое начальство «жеребята» не сомневались – он упивается будущей победой.

На душе у Дика стало тоскливо, пусть Паоло трижды кэналлиец, но у него хватило пороха объявить войну мерзавцу. Они все раз за разом глотали Арамоновы оскорбления, а Паоло, как мог, воевал за себя и за других. И попался… Ричард поклялся проводить Паоло, и гори все закатным пламенем! На прощание он назовет кэналлийцу свое имя и титул и пригласит в Окделл, матушка и Эйвон поймут.

Ричарду мучительно захотелось оказаться в Надоре, подальше от Лаик и того, что сейчас произойдет. Вот бы вернуться в старый замок и забыть обо всех этих арамонах и германах. Неужели нашлись доказательства? Похоже на то, «мышь» не просто так прибегал, а Паоло всегда был разгильдяем. Теперь жди самого худшего.

Начальник, словно прочитав мысли Дика, кончил думать, медленно и с удовольствием подкрутил усы, упер руки в боки и, наслаждаясь своей властью, пошел вдоль строя воспитанников. Поравнявшись с Диком и Паоло, он остановился, многозначительно втягивая воздух.

– У меня есть основания полагать, – изрек Арамона, – что все преступления так называемого графа Медузы – дело рук унара Ричарда, и ему придется ответить как за свою дерзость, так и за свою ложь и попытку спрятаться за спины товарищей.

Дику показалось, что он ослышался. Он ненавидел Арамону, это так, но к Сузе-Музе не имел ни малейшего отношения. Да он и не смог бы все это натворить.

– Унар Ричард, – протрубил Арамона, – выйдите вперед и взгляните в лицо своим товарищам, которые из-за вас подвергались наказанию.

Ричард подчинился, вернее, подчинилось его тело, сделавшее положенные два шага и повернувшееся кругом. Оказывается, можно быть еще более одиноким, чем он был раньше. Двадцать человек стояли плечом к плечу, а он был отрезанным ломтем. По тому, как Жюльен и Анатоль опустили глаза, Дик понял – его и впрямь обвинили в чужих проделках. Толстый капитан нашел-таки способ угодить Дораку и избавиться от сына Эгмонта.

– Унар Ричард, признаете ли вы себя виновным?

– Нет.

– Тогда как вы объясните, что в вашей комнате найдена печать так называемого графа Медузы, уголь для рисования, рыбий клей и… – Арамона отчего-то раздумал перечислять улики и заключил, – прочие доказательства? Все свободны и могут идти. Унар Ричард остается.

Вот и все… Пожалел кэналлийца, а тот понял, что зарвался, и подвел под удар другого.

– Все свободны, – повторил Арамона.

– Это не есть правильно, – раскатившийся по трапезной рык Йоганна заставил Дика вздрогнуть, – хроссе потекс вешаль я.

– Мы, – поправил братца Норберт, сбиваясь на чудовищный акцент, – это есть наш глюпый шутка в традиция дикая Торка…

– В Торке так не шутят, – вышел вперед Альберто. – Это сделал я.

– Не ты, а я, – перебил Паоло. – А потом испугался и спрятал все в комнате Дика.

Сердце Дикона подскочило к горлу – трое из четверых заведомо лгали, спасая его. Трое, если не четверо! Дик повернулся к Арамоне.

– Господин капитан совершенно прав, это сделал я!

– Врешь, – перебил Паоло, – ты со своей дурацкой Честью и слова-то «штаны» не скажешь, не то что…

– Это сделал я, – выкрикнул Дик

– Не говорить глюпость – это сделаль мы.

– Нет, я…

– Я и никто другой!

– Прошу простить, – подал голос Арно, – но это сделал я.

– Хватит! – заорал Арамона. – Вы, шестеро! В Старую галерею! До утра! Остальные – спааааать!

Глава 6

Поместье Лаик

«Le Huite des ?p?es^[69]

1

Шестеро претендентов на титул Сузы-Музы по очереди протиснулись в узкую дверцу, и та с противным скрежетом захлопнулась. На первый взгляд ничего страшного в Старой галерее не было – просто длинный сводчатый коридор с камином посредине и нишами, в которых раньше стояли статуи эсператистских святых. Небольшие окна под самым потолком летом и то вряд ли давали достаточно света, а в зимние сумерки галерея и вовсе тонула во мраке, вдобавок холодно и сыро здесь было ужасно. Дикон и представить не мог, что чувствуют южане, если даже у него сразу же застучали зубы.

Паоло думал недолго. Передернув плечами и заведя руки за спину, кэналлиец принялся выстукивать сапогами бешеную дробь по каменному полу.

– Эй, вы, – выкрикнул он, – в круг, живо, а то замерзнете.

Спустя мгновение Арамоновы узники отплясывали кто во что горазд. Танец помог – сначала стало тепло, а затем и жарко.

– Теперь нам надо сидеть вместе спина до спины, – пропыхтел Йоганн, – так мы долго храним наше тепло.

– «Истинно изрек», – улыбнулся Арно.

– Давайте сядем, как предложил мой брат, это разумно, и обсудим наше небольшое дело. Мы тут все друг другу доверяем. Я считаю, Ричард не имеет отношения к дерзкой шутке.

– Еще бы, – согласился Альберто, – просто Свин его ненавидит. Но, будь я трижды проклят, если штаны украл кто-то из нас. Шутник оказался трусоватым, надо отдать ему справедливость.

– Ричард, – прогудел Йоганн, – ты сам думал, кто мог это устраивать?

Ричард думал, только толку-то… Норберт и Йоганн ни при чем. Для Арно выходка со штанами слишком груба. Кэналлийцы вместе или кто-то один могли быть Сузой-Музой, но они не подкинули бы ему улики, а если б подкинули, не сознались. Похоже, Сузы-Музы среди них нет.

– На всякий случай, – поднял руку Арно, – если кто из нас сделал это, сейчас самое время признаться еще раз.

– Никто, – шумно вздохнул Йоганн, – но Карл и Луитджи это тоже не могли натворить. Карл – толстый, Луитджи – мелкий.

– Бласко тоже ни при чем – выпалил Дикон, – и Анатоль…

– Тут нужен умный, чтоб думать, ловкий, чтоб делать, и подлый, чтоб принести это Ричарду, – встрял Йоганн. – Норберт мог сочинить, мы могли делать вдвоем, но мы не делали.

– Мы говорим о тех, кто не делал, – заметил Альберто, – а надо о тех, кто делал. Я ставлю на Эстебана или Валентина.

– Валентин нет! – выкрикнул Дикон. – Он же…

– Человек Чести и наследник Приддов, – хмыкнул Паоло, – тоже мне, секрет Леворукого! Если он такой замечательный, почему его тут нет?

– Потому что… Он не вправе… Мы обещали. – Дикон осекся на полуслове.

– Вы обещали не прикрывать друг другу спину? – поднял бровь Альберто. – Тогда чего удивляться, что Людей Чести четвертый век колотят. Проклятие, темнотища-то какая!

– А ты думал, Свин пришлет нам свечей и ужин со своего стола, – зло бросил Паоло, – погоди, сейчас совсем стемнеет.

– Альберто, – раздельно повторил Ричард, – что ты имел в виду, говоря о Людях Чести?

– То, что, будь они такие замечательные, Оллар не дошел бы до столицы. Да и после победы тихо было – ни бунтов тебе, ни казней. Так ли уж народ любил Раканов?

– Не больше, чем сейчас Олларов, – вздохнул Паоло.

– Это нельзя сравнивать!

– Почему, Ричард? – грустно переспросил Арно. – Сравнивать можно все, а времена и впрямь похожи, только вот Франциска нового нет. К сожалению.

– Сильвестр – умный человек, – заметил Альберто, – не важно, на ком корона, важно, у кого голова.