Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Отблески Этерны (№1) - Красное на красном

ModernLib.Net / Фэнтези / Камша Вера Викторовна / Красное на красном - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор: Камша Вера Викторовна
Жанр: Фэнтези
Серия: Отблески Этерны

 

 


– И пусть Создатель будет к тебе милосердней, чем к нему, – серьезно и грустно сказал Эйвон Ларак, поднимая свой кубок, – мы тебе не сможем помочь, мой мальчик, но наши сердца будут с тобой.

– Так и будет![15] – Кансилльер осушил свой бокал и повернулся к Эйвону: – Вы слишком мрачно смотрите на жизнь.

– Потому что в ней мало радости и совсем нет справедливости, – опустил седую голову Эйвон. – Эгмонт мертв, сын старика Эпинэ и трое его внуков мертвы, Гвидо фок Килеан-ур-Ломбах мертв, а я, который не стоит их мизинца, живу!

– Дядя Эйвон, – подался вперед Дикон, – вы не виноваты, ведь никто не знал…

– Можно было и догадаться, – с горечью произнес Ларак.

– Догадаться, что сделает Рокэ Алва, нельзя, – резко сказал кансилльер, – маршал – законченный негодяй, но подобного полководца Золотые земли еще не рождали. Я готов поверить, что ему и впрямь помогает Чужой[16]. Упаси тебя Создатель, Дикон, иметь дело с этим человеком. Его можно убить, по крайней мере, я на это очень надеюсь, но не победить…

– Вы правы, Август, – вздохнул старый рыцарь, – человек не может так драться, и человек не может быть таким подлым.

– Насчет подлости, Эйвон, вы заблуждаетесь, – вздохнул Штанцлер. – Рокэ Алва – чудовище, это так. Для него чужие жизни не значат ничего, возможно, он безумен, но маршал – гремучая змея, а не подколодная. Он знает, что равных ему нет, ему нравится доводить людей до исступления, играть со смертью и с чужой гордостью, именно поэтому в спину он не бьет. Алва – враг и враг страшный, но за один стол с ним я сяду, а вот с кардиналом или Манриками я никогда не обедаю и не советую это делать своим друзьям.

Два крыла Зла! Так назвал отец Маттео в тайной проповеди маршала Алву и Квентина Дорака, присвоившего себе имя святого Сильвестра[17]… Именно от этих двоих нужно избавить Талигойю в первую очередь.

– У нас не выходит веселого застолья, мои эры, – усмехнулся Штанцлер, – мы, как лесник из притчи, можем говорить только о медведе.

– Слишком дурные времена, – пробормотал Эйвон.

– Будем надеяться, худшее уже случилось пять лет тому назад. Мы поторопились и не рассчитали.

– Десять лет назад мы тоже поторопились и не рассчитали. – Ларак безнадежно махнул рукой.

– И поэтому торопиться мы больше не будем, – почти выкрикнул кансилльер, – мы будем ждать год, два, десять, но мы дождемся своего часа! Мы поступали глупо, нападая. Теперь пусть играет Дорак, рано или поздно он зарвется и совершит ошибку. Но, Дикон, мы этого тебе не говорили, а ты не слышал.

Мне пора, друзья мои, и последний кубок я хочу поднять за всех Людей Чести, за Талигойю и за ее истинного короля. – Кансилльер тяжело поднялся, и Эйвон и Дикон последовали его примеру. – Над Олларией, нет, над Кабитэлой еще взовьется знамя Раканов. Ночь, какой бы длинной она ни была, кончится. За победу, мои эры! За победу!

– Так и будет, – прошептал Дикон. В этот миг он не сомневался, что они победят, ведь правда на их стороне!

Глава 2

Агарис

«Le Chevalier des Coupes»[18]

1

Старуха под окном продавала лимоны. Визгливый голос вызывал у Робера Эпинэ маркиза Эр-При[19] настойчивое желание то ли придушить старую ведьму, то ли купить у нее всю корзину – авось заткнется. К несчастью, талигойский аристократ был беднее орущей торговки. Кров и пищу беглецу давал Его Святейшество, но с наличностью было вовсе худо. Робер в который раз с ненавистью оглядел голые, неровные стены, кровать с линялым пологом, рассохшийся стол. Говорят, лучше быть живым и бедным, чем мертвым и богатым, и все равно, разве это жизнь?!

Эпинэ тошнило от Агариса и эсператистского гостеприимства, но в Талиге он был вне закона. Ему еще повезло – братья и отец мертвы, дед уцелел, лишь разыграв старческое безумие, владения Эпинэ переданы в управление дальнему родичу. Альбин – полное ничтожество, а его жена заживо заест кого угодно. Амалия – урожденная Колиньяр, потому-то Эпинэ и досталось Альбину. Бедная матушка вынуждена сидеть с этой тлей за одним столом и слушать его нытье и поучения корчащей из себя хозяйку Амалии. Колиньяры своего не упустят… Проклятые «навозники»![20]

Дверь, гаденько скрипнув, распахнулась. Еще бы, прислужники в приюте Эсперадора не утруждали себя стуком. Принесли ужин, вернее то, что здесь так называлось. Заканчивался очередной из шестнадцати нестрогих постов, и повар кормил постояльцев вареными овощами и пресными лепешками. Рыбы, и той не было. Робер с отвращением взглянул на поднос, есть он хотел и еще как, но это?! Хотя куда денешься – все, что можно продать, он давно продал, а гоганы[21] в долг изгнаннику не дают и правильно делают – Оллары сидят крепко, а родственничек удавится, но ничего не пришлет.

Конечно, можно наступить на гордость и податься в наемники или посвататься к богатой горожанке, но тогда роду Эпинэ конец! Наследники Великих Домов[22] женятся лишь на ровне. Он не Рамиро-предатель, чтоб плевать на тысячелетние законы только потому, что его воротит от сваренных на воде овощей. Ограбить кого, что ли? А что, это мысль! Дождаться ночи, надеть маску, остановить какого-нибудь горожанина потолще и потребовать кошелек.

Робер Эпинэ усмехнулся, представляя себя в роли ночного грабителя, и с видом мученика принялся за трапезу, оказавшуюся еще более мерзкой, чем он ожидал. Баба за окном продолжала выхвалять свою кислятину, и в довершение всего в комнату залетела здоровенная муха и с траурным гудением принялась нарезать круги над самой головой. Богоугодная пища не привлекала даже ее.

Будущий герцог дожевал морковину и оттолкнул миску – лучше честный голод, чем такая еда. Будь он и впрямь лошадиной породы, он бы с наслаждением хрумкал кочерыжками, но последний из братьев Эпинэ, хоть его и прозвали Иноходцем, предпочитал мясо. Хороший кусок мяса со специями и пару бутылок кэналлийского… Пусть Алва были, есть и будут мерзавцами, но вино в их владениях делают отменное. Лучшие виноградники Золотых и Багряных земель и лучшие полководцы, побери их Зеленоглазый! Если б не Ворон, братья и отец были бы живы, а в Олларии, то есть в Кабитэле, сидел не ничтожный Фердинанд, а Альдо Ракан.

Неужели Альдо, как и его отец, дед, прадед, умрет в Агарисе?! Парень рожден королем, а не приживальщиком. То, что его родители воспринимали как данность, для него – пытка. И вообще, сколько можно тухнуть в святом болоте?! Штанцлер пишет, что нужно ждать. Они ждут, но от такой жизни впору рехнуться или запить. Лучше, конечно, запить, но на вино нет денег, даже на самое паршивое.

Вновь открылась дверь, прислужник, поджав губы, гордо унес расковырянные овощи. Тля бледная, ни в жизни ничего не понимает, ни в еде, а туда же! Судит с высоты своего благочестия. Да с такой рожей не захочешь – будешь праведником! И еще эта торговка…

Иноходец Эпинэ вскочил с колченогого стула и, фальшиво насвистывая фривольную песенку о черных кудряшках некой красотки, встал у окна, стараясь не глядеть в сторону лимонницы. Скорей бы протрубили Вечер[23], иначе он за себя не ручается!

– Робер, я и не надеялся, что ты дома!

Иноходец оглянулся – Альдо Ракан стоял в дверном проеме и улыбался. Рожденный в изгнании принц был моложе Робера на пять лет, но дружбе между ними это не мешало.

– Где же мне еще быть?! – возмутился Эпинэ. – Денег ни суана!

– Ты ужинал?

– Святоши полагают, что да, – в голосе Иноходца звучала неподдельная горечь, – но я с ними не согласен.

В серо-голубых глазах Альдо мелькнула смешинка.

– Прав ты, а не они. Нам пора поужинать, и мы, побери меня Четверо, сделаем это! У меня есть деньги, Робер.

– И много?

– Ну, не так, чтоб очень, но на ужин хватит. Я продал свой янтарь.

– С ума сошел!

– Я сошел бы с ума, если б позволил тебе помереть от несварения. Ты – мой маршал, а не коза и не корова, чтобы лопать капусту, и потом на кой ляд мне четки? Терпеть их не могу… Короче, пошли.

Нахлобучивая шляпу с изрядно потрепанным пером, Эпинэ попытался воззвать к здравому смыслу друга, но тот лишь расхохотался.

– Робер, дорогой, здесь у меня есть Матильда, а в Кабитэле – Штанцлер. Уверяю тебя, все, что нужно, они мне скажут и напишут, но я хочу жить, Эпинэ! Жить, а не побираться! Я – наследный принц Талигойи, и я буду жить, как король. Или, если не выйдет, умру, но по-королевски. И ты, между прочим, – Альдо ударил друга по плечу, – такой же. Просто ты уже все продал, а я еще нет! Мы еще победим, вот увидишь!

– Обязательно победим, – подтвердил Иноходец и подкрутил усы. Эпинэ не имел обыкновения мешкать, куда б ни собирался – на войну, пирушку или любовное свидание, каковых у красавца Робера в былые времена было великое множество. Увы, талигоец придерживался родового принципа – мужчина дает и дарит, а не берет и тянет.

Оставшись без гроша в кармане, Иноходец впал в целомудрие, так как не мог иметь дело с дамами, не забрасывая их если не бриллиантами, то хотя бы розами. Впрочем, долго унывать Робер не умел. В его роду всегда надеялись на лучшее, а беды встречали улыбкой и обнаженной шпагой. Эпинэ накинул плащ и подмигнул сюзерену.

– Вперед, Ваше Высочество!

– Нас ждут великие подвиги, – провозгласил Альдо, – а сейчас поищем трактир понечестивей[24].

– А чего его искать? У старого Жаймиоля такие куры…

Куры Жаймиоля и впрямь славились на весь Агарис, и не только куры. Хитрый гоган владел чуть ли не половиной «нечестивых трактиров», в которых во время самых строгих постов можно было разжиться и глотком вина, и поцелуем. Предполагалось, что запретные радости предназначены исключительно для иноземных моряков, хотя большинство завсегдатаев Жаймиоля принадлежали к эсператистской церкви. Робер и Альдо немного подумали и направились на улицу Сгоревшей Таможни в трактир «Оранжевая луна», где, несмотря на пост, а может, именно поэтому угощалось множество народа.

Эпинэ с осени не бывал в подобных местах и почувствовал себя провинциалом, приехавшим в столицу, – нарядные люди, подобострастные слуги, дорогая посуда… Когда-то он жил среди всего этого и не замечал. Закатные твари! Робер Эпинэ никогда не жрал за чужой счет! Пирушки с друзьями не в счет: сегодня угощает один, завтра – другой, и никто никому не должен, но чтоб вот так…

Альдо понял, почему обычно веселый Иноходец непривычно молчалив, и с нарочитой значительностью возгласил:

– Король обязан должным образом кормить своего маршала. Как ты думаешь, во сколько обходится Оллару Алва?

– В том-то и дело, что ни во сколько, – буркнул справедливый Иноходец, – Ворон швыряется собственным золотом.

– Вассал не должен быть богаче сюзерена, – нахмурился Альдо.

– Настоящий хозяин Талига – не Оллар, а Дорак, – махнул рукой Робер. – ЕГО Алва не богаче, а Фердинанд – тряпка, к тому же грязная.

2

– Блистательные господа, – пухлый гоганский юноша, не похожий на обычного слугу, склонился в учтивейшем из поклонов, – покорнейше прошу вас омыть руки и проследовать за мной. С вами желают говорить.

– И кто же? – поинтересовался Альдо, поднимая голову от истекающего жиром каплуна.

– Блистательные увидят сами. Это важные люди. Такие важные, что можно умереть.

– Умирать не надо. – Альдо с некоторым сомнением посмотрел на заставленный снедью стол.

– Блистательные господа, в комнате встреч накрыт такой стол, что против этого он, как роза против лебеды и тучный телец против весеннего ежа. – Гоган поцеловал собственные растопыренные пальцы. – Сам достославный Жаймиоль, узнав, кто почтит его кров, четырежды и один раз воздел руки к небесам и встал к жаровням…

Альдо не понимал ничего, Робер – тоже, но не принять приглашение становилось невозможным. Талигойцы из вежливости помочили руки в чашах с пахнущей розами водой, отерли их тонким неподрубленным полотном[25] и, предшествуемые толстяком, проследовали за плотный занавес, отделявший «Оранжевую луну» от обиталища достославного Жаймиоля. В нос пахнуло странным, ни на что не похожим запахом, исходящим от выставленных в ряд четырехглавых бронзовых курильниц, и Эпинэ едва удержался от того, чтоб присвистнуть – толстощекий гоган не преувеличивал – происходило что-то очень важное и очень странное.

Даже в дни относительного благополучия Робер никогда не бывал на защищенной половине гоганского дома[26]. Единственными негоганами, проникавшими в святая святых богатейших купцов и ростовщиков Багряных и Золотых земель, были воры, да и то самые отчаянные. Про то, как гоганы находят своих обидчиков, ходили рассказы столь страшные и нелепые, что приходилось верить в их достоверность – придумать подобное было невозможно. Альдо и Робер славились своей смелостью, но даже им стало не по себе. От них явно чего-то хотели, и отказаться от предложенной чести будет, мягко говоря, трудно.

Вымощенный желтыми и черными плитками коридор вел вверх – гоганы не признают лестниц, а внутренние двери запирают лишь в какие-то там особенные ночи. Курильницы исчезли, значит, они уже в сердце дома.

Коридор уткнулся в очередной занавес, и сопровождающий остановился.

– Блистательных ждут здесь. Не мне, ничтожному, переступать этот порог. Да пребудет над могучими и мудрыми длань Кабиоха[27].

Эпинэ, несколько невежливо отстранив принца, вошел первым. На всякий случай. В Агарисе поговаривали, что первый чужак, вошедший в гоганское обиталище, умрет раньше, чем второй. Кто бы ни сидел за занавеской, маршал не позволит ему причинить вред Альдо! Только вот там никто не сидел.

Комната, в которой оказался Робер, была совершенно круглой. В нее вели четыре двери, но привычных талигойцу окон не было. Днем свет проникал через отверстия в потолке, но сейчас на улице было темно, и гоганы зажгли массивные масляные лампы.

Вновь повеяло благовониями, но запах был слабее и не столь резок, как в первом из коридоров. Посредине комнаты тускло мерцала металлическая пирамида, что подтверждало правдивость агарисских воров. Неужели золото?! Или все же позолоченная медь или бронза?

Занавес на одной из дверей был раздвинут, и Робер счел это приглашением. Если первый зал не имел углов, то во втором их было в избытке, а место пирамиды занимал огромный заставленный яствами стол, за которым расположились пятеро пожилых гоганов в желто-черных балахонах[28] и один в желтом. Это зрелище окончательно лишило Робера аппетита – Святейшего Эсперадора и магнусов[29] будущий герцог Эпинэ видел, хоть и издали, а старейшину гоганов Золотых земель – нет, хотя слышал про достославного[30] Енниоля Гавионна немало. Этот человек считался слишком умным, хитрым и безжалостным даже для гогана. Что Енниоль делает в доме Жаймиоля, стоящего в гоганской иерархии на несколько ступеней ниже достославного из достославных?![31] Что здесь делают они с Альдо?!

– Моя радость безмерна. – Енниоль говорил негромко и четко. Так говорят люди, привыкшие к безоговорочному повиновению. – Да расточатся горести наших гостей и приумножатся радости. Нижайше прошу блистательных и великолепных присоединиться к нашей трапезе. Лишь удовлетворив тело, можно подняться к высотам мысли.

Светочи эсператизма утверждали, что, ограничивая тело, укрепляют дух и радуют Создателя, но наголодавшийся Робер был полностью согласен с гоганом. Тем не менее накинуться на еду, не узнав главного, было невозможно. Иноходец собрал волю в кулак и постарался не глядеть на лучший из столов Агариса.

– Благодарю достославного Енниоля и его соплеменников за любезное приглашение, – принц придерживался тех же взглядов, что и его маршал, – но мы хотим знать, чем изгнанники могут быть полезны вашей общине.

– Я слышу то, что ожидал услышать, – все так же негромко произнес Енниоль. – Могут ли изгнанники быть полезны правнукам Кабиоха, и могут ли правнуки Кабиоховы облегчить участь изгнанников? Если блистательные согласны, мы узнаем ответ до конца этой ночи, но я – старый человек и не привык смотреть на юношу снизу вверх. Я прошу гостей этого дома опуститься в кресла и отведать четыре раза по четыре блюда, дабы показать, что они доверяют хозяину. Люди Чести чтят свои обычаи, мы, правнуки Кабиоховы, – свои, и в этом – наша сила и наше спасение.

Хозяевам Робер не доверял. Да и кто в здравом уме и трезвой памяти станет доверять гоганам, но почему не поесть, если предлагают, да еще столь настойчиво? Самолично встав у жаровен, достославный Жаймиоль доказал свое право называться лучшим поваром Агариса и всей Кэртианы. Конечно, общество гоганских старшин несколько портило удовольствие, да и выказывать застарелый голод не хотелось, но Эпинэ и Ракан отдали должное угощению. Енниоль рассказывал о достоинствах предлагаемых яств, Альдо время от времени отвечал, остальные молчали.

Трапеза закончилась уже знакомыми чашами для омовения рук. Слуги вынесли стол и зажгли неизбежные курильницы. Робер Эпинэ видел напряженное лицо своего сюзерена – Альдо понимал, что они вступают на шаткую лестницу, которая может вести как в рай, так и в преисподнюю.

– Прежде чем предложить блистательным то, что мы хотим предложить, – начал достославный, – я хочу спросить, что знает великолепный Альдо из дома Раканов о нашей вере и о прошлом своей семьи?

– Почти ничего, – покачал головой Ракан, – вы не любите быть на виду, а я, правду сказать, в эсператизме не силен. Клирики говорят (надеюсь, достославный меня простит), вы молитесь демонам, которых изгнал Создатель.

– Слова блистательного не являются оскорблением, – негромко проговорил Енниоль, – так думают многие, и мы, правнуки Кабиоховы, не спешим развеять мрак, в коем блуждают непосвященные. Те, кто забыл родство свое, недостойны его. Только мы храним в своей памяти то, что храним, и, когда солнце взойдет на Западе, станем теми, кем станем, но ты, блистательный, принадлежишь к избранному роду, и мы откроем тебе истину…

Робер Эпинэ стиснул зубы – проповедь после обеда, что может быть гаже, но проклятый гоган не перейдет к делу, пока не нагородит тыщу ведер вяленых кобелей[32]. Придется слушать. Иноходец украдкой глянул на Альдо – в глазах принца пряталась обреченность, но на лице был написан вежливый интерес – от природы порывистый, чтобы не сказать неистовый, Ракан научился держать себя в руках еще в детстве. Изгнание и бедность – хорошие наставники, даже слишком хорошие.

– Я не стану называть блистательным все колена Кабиоховы, – похоже, Енниоль понимал, какому испытанию подвергает своих гостей, – и не стану призывать их принять нашу веру. Быть может, потом блистательным откроется истина, и они сделают шаг от величия земного к величию горнему. Пока я скажу лишь то, что скажу. Мы, как и вы, верим, что мир сей создан в шестнадцать дней, и создавший его, имя коему Кабиох, ушел по звездной Нити, но далее наше знание и ваши заблуждения расходятся, как расходится торная дорога и след ослепшего осла.

Гоган остановился и пристально посмотрел на гостей. Видимо, достославный ждал, что они с Альдо возмутятся, но принц смолчал, а маршал тем более. Робер Эпинэ слишком ненавидел пареную морковь и постные рожи, чтобы вступаться за эсператистов. Надо полагать, родившемуся в Агарисе Альдо хозяева насолили еще больше. Эпинэ показалось, что Енниоль подавил улыбку.

– Постараюсь не злоупотреблять вниманием блистательных. Вы верите, что мир наш захватили демоны, правившие семь тысяч лет и изгнанные вернувшимся Создателем, но Создатель превыше всех в Мудрости и Силе, все идет по воле Его. Мог ли Он уйти, оставив сотворенное ничтожным? Могли ли демоны осмелеть настолько, что захватили принадлежащее Ему?

Вопросы ответов не требовали, но Роберу стало интересно. В самом деле, если Создателю известно будущее, как вещают клирики, значит, про демонов он тоже знал? Знал и не остановил?

– Вижу в глазах блистательных тень сомнений, и я рассею ее. Четверо не были демонами, но первыми из детей Кабиоховых, сильнейшими, мудрейшими и справедливейшими.

Енниоль замолк, строго и требовательно глядя на Альдо. Ракан вежливо улыбнулся.

– Теперь я знаю смысл вашей веры, но я по-прежнему не…

– Блистательный гость – последний в роду Раканов, правителей земных, в чьих жилах течет кровь всех сынов Кабиоховых. Раканы – внуки Кабиоховы, гоганы лишь правнуки. Откажется ли Альдо Ракан от того, что принадлежит ему по праву рождения, в обмен на трон Талига?

Роберу показалось, что он ослышался, и Альдо, судя по его лицу, тоже. Талигойский трон для родившегося в Агарисе наследника Раканов был чем-то вроде миражей Багряных земель. Иноходец Эпинэ попробовал на зуб гражданскую войну и уверился в том, что их дело обречено, и вдруг…

– Блистательные гости удивлены? – подал голос старейшина гоганов. Говорил он один, остальные лишь согласно наклоняли головы, словно свидетельствуя слова Енниоля.

– Признаться, да, – не стал ходить вокруг да около Альдо. – От чего именно я должен отказаться и каким образом вы можете нам помочь? Ссудить деньгами?

– Золото может многое, но мы сильны не только золотом, но и знаниями, и многим иным, о чем блистательным гостям знать необязательно. Когда Альдо Ракан наденет корону, он вспомнит этот разговор, а он ее наденет, если согласится.

– Достославный, – изгнанник взглянул в лицо старому гогану, – до сего дня я не знал о вашей вере, но я знаю, что вы ничего не даете даром и всегда остаетесь в выгоде.

– Потомки Гоха желают принять на свои плечи ношу, брошенную нерадивыми, – сверкнул глазами Енниоль, – то, чего мы хотим, отринуто прародителями блистательных много веков назад. Альдо из дома Раканов обретет то, что видит во снах, взамен того, о чем его сердце никогда не тосковало.

Пусть блистательный поклянется, что, став властителем Талига, отдаст в руки правнуков Кабиоховых старую Гальтару и реликвии, созданные в те поры, когда Раканы не знали эсператизма. И он сядет на трон.

– Гальтару? Но в ней же никто не живет.

– Сын моего отца говорит внуку твоего деда, что то, что просим мы, не имеет ценности в глазах забывших родство свое.

– Если мы и так все забыли и ничего не знаем, зачем вам мой отказ? – Альдо словно прочитал мысли Робера. – За свое золото вы купите и развалины Гальтары, и старые вещи.

– Мы чтим Закон Кабиохов и не хотим уподобляться скупщикам краденого. Лишь законный обладатель прав и имущества может от них отказаться.

– А если ничего не выйдет? Скинуть Олларов не так-то просто.

– Если ничего не выйдет, значит, правнуки Кабиоховы не исполнили своих обязательств и заплатят неустойку. Каково слово блистательного?

Робер смотрел на Альдо, ожидая его решения. С одной стороны, предложение было выгодным, с другой – оно казалось… слишком выгодным, хотя Чужой разберет этих фанатиков. Может, для них и впрямь нет ничего важнее этого самого первородства и старых цацек…

– Я согласен, – раздельно сказал Альдо, – в день моей коронации вы получаете Гальтару и те старинные вещи, которые пожелаете.

– Я прошу блистательного подтвердить свое слово в Чертоге Одного и Четверых, и я прошу блистательного гостя спросить свою кровь о минувшем.

– Но, достославные, я эсператист.

– Кабиоху и правнукам его важна кровь блистательного гостя, но не мысли его.

– То есть я должен поклясться на крови?

– Таков обычай. Но и правнуки Кабиоховы принесут свою клятву и внесут свой залог.

– Хорошо, – Альдо поднялся, – пусть будет так, как вам нравится, хотя кровь дворянина не дороже его слова. Мой друг должен сделать то же, что и я?

– О нет! Пусть блистательный Робер из рода Флоха даст слово молчать об увиденном, этого довольно.

– Я не разбрасываюсь тайнами моего короля, – отрезал Иноходец, ошалевший от своего новоявленного родства с каким-то Флохом.

– Да проследуют блистательные впереди меня в чертог Кабиохов.

3

Больше сомнений в том, из чего сделана эта штука, не было. Золото! Червонное золото, не изгаженное никакими примесями. Робер никогда не был жадным, но при мыслях о том, сколько вуарских[33] слитков пошло на одну-единственную гоганскую игрушку, становилось страшно.

Енниоль поднял руку, один из занавесов раздвинулся, пропуская двух то ли беременных, то ли очень полных молодых женщин, разодетых в разноцветные шелка и увешанных драгоценностями. Толстухи вели под руки третью, невысокую и тоненькую, закутанную в легкое белое покрывало. Равнодушный ко всяческим обрядам, но не к женщинам, Иноходец, стараясь не нарушать приличий, постарался разглядеть вошедших дам. Гоганы прятали своих жен и дочерей от чужих глаз, а тут к ним пожаловали аж три.

Говорили, что гоганы женятся на родственницах, даже на сестрах и дочерях. Говорили, что правнучки Кабиоховы прекрасны, что у них темно-рыжие кудри и белая кожа. Говорили, что гоганы уродуют своих жен, откармливая их, как гусынь, и вставляя им в нос кольца. Говорили, что гоганские женщины сплошь ведьмы, что отец вправе жить с женами сыновей, а старший брат с женой младшего, но иноплеменника, увидевшего гоганни[34] без покрывала, ждет смерть. Сколько в этих слухах чуши, а сколько правды, Эпинэ не знал, но толстухи стали бы настоящими красавицами, если б кто-то догадался продержать их месяц на пареной морковке. Темно-рыжие и белокожие, с соболиными бровями и крупными, чувственными ртами, они могли сойти за сестер, а может, таковыми и являлись.

Истосковавшийся по женскому обществу Иноходец простил дамам тройные подбородки и тяжелые животы за лучистые светло-карие глаза и яркие губы. Конечно, в талигойских платьях гоганни показались бы бочками, но многослойные переливчатые накидки, из-под которых виднелись узкие ножки в изящных сафьяновых туфельках без каблуков, исправляли положение. Так беременные они все-таки или нет?

– Иноверец не может коснуться ары[35], – пояснил Енниоль, – но залог блистательного примет правнучка Кабиохова, вступающая в пору расцвета и до сего дня не видевшая мужчины, кроме отца своего.

Толстушки остановились и сняли со своей спутницы белое покрывало. Третья гоганни отличалась от сестер или подруг, как породистый жеребенок отличается от дойных коров. Одетая в белое девушка казалась совсем юной. Невысокая, чтобы не сказать маленькая, гоганни была темно-рыжей, ее густые, слегка волнистые волосы были подняты на затылке в подобие конского хвоста и все равно достигали колен. Белоснежная кожа, нежный, крупный рот, большие глаза, более светлые, чем у соплеменниц, испуганные, но решительные… Сказать, что девушка была красива, значило не сказать ничего! Такую хочется подхватить на руки и унести по заросшему цветами лугу туда, где нет ни боли, ни грязи, ни осени.

– Юная Мэллит, младшая дочь достославного Жаймиоля, донесет слово и кровь блистательного до зеркала Кабиохова.

Альдо грациозно поклонился женщинам. Робер знал своего сюзерена – до Кабиоха ему дела нет, но пролить кровь ради красавицы в белом он готов. И не только он… Увы, Мэллит покинет дом отца ради какого-нибудь менялы или трактирщика. Мужем гоганни может стать лишь гоган, а женой герцога Эпинэ – каменная статуя с длиннющей родословной. Вот уж точно нет в жизни счастья!

Под восхищенными взглядами чужаков красавица вспыхнула и опустила ресницы. В отличие от своих жирных родственниц Мэллит не носила многослойных балахонов, на ней были лишь белые, стянутые у щиколоток шароварчики и белая же короткая блузка, завязанная под грудью. И все. Ни золота, ни драгоценностей, да они бы ей и не пошли. Зачем ландышу золото? Он хорош сам по себе.

Девушка преклонила колени перед Енниолем, и тот властным жестом взял ее за волосы, приподнимая лицо. Это было не жестокостью, а началом ритуала. Слов, произнесенных достославным, Робер, разумеется, не понял. Старейшина говорил, Мэллит слушала, слегка приоткрыв яркие губы. Одна из толстух принесла оправленную в золото створку раковины, другая – четырехгранный стилет.

– Согласен ли блистательный Альдо из рода Раканов нанести себе рану этим ножом и позволить Мэллит отереть выступившую кровь?

– Ради глаз прелестной Мэллит я готов на все, – галантно ответил талигоец, но вовремя спохватился и добавил: – Если таков обычай, я согласен. Куда и как колоть?

– Туда и так, как это сделаю я. Да убедится наш гость, что лезвие чисто от скверны, и да будет кровь правнучки Кабиоховой нашим залогом, а кровь блистательного Альдо – его ответом.

Робер вздрогнул, когда Енниоль, все еще держа Мэллит за волосы, взял в другую руку стилет и кольнул девушку в ложбинку меж грудями. Брызнула кровь. Алое на белом! Ранка была неглубокой, но крови вытекло достаточно. Гоган положил окровавленный клинок на блюдо-раковину и выпустил Мэллит. Девушка поднялась с колен, даже не пытаясь унять струящуюся кровь, приняла поднос с ножом и, часто моргая, подошла к Альдо, торопливо расстегнувшему колет и рубаху. Наследник Раканов нежно улыбнулся окровавленной красавице, уверенно взял стилет и нанес себе рану.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7