Присутствие

Константин знал, что лифт не будет работать, поскольку он имел дело с Людмилой Петровной. Константин специально поинтересовался у консьержки, как часто не работает лифт.

– Всегда прекрасно работал! Это кто-то полчаса назад нажал кнопку, она запала…

«Можно не слушать. На поверхности всегда найдутся „реальные“ причины материалистического характера. Бог создал материалистов совершенно случайно, и поэтому они так любят слово „случайность“, – рассуждал Константин. – Я думаю, лифт не смог выдержать надвигающейся трагедии в лице Людмилы Петровны – впал в глубокую депрессию! Но какую роль играю я в этом спектакле?»

Константин шёл с чемоданами позади Людмилы Петровны. О его ноги тёрлась маленькая чёрная кошка, почти котёнок, которую приходилось отгонять время от времени. Кошечка, конечно, симпатичная, но её нахальство перевешивало всё положительное, что отражалось на её мордочке.

«Неужели я когда-нибудь буду старым, немощным и бессмысленным? Постоянно делать вид, что этот день для тебя чего-то стоит. Жить для того, чтобы вспомнить, как пахнут старые опавшие листья, чтобы ещё раз посмотреть, как выпал снег, как идёт пар из чайника, ещё раз поздороваться с продавщицей в магазине, ещё раз лично изготовить какое-нибудь своё фирменное блюдо, просмотреть свежую газету… Растительная жизнь на окраинах разума! Тому, кто придумал старость, следует башку оторвать за такое кощунственное отношение к людям! Почему они выглядят такими заброшенными? Они напрягались и хотели бы теперь от своего разума отдохнуть. Вот и забросили на антресоли свои желания и разум, туда, где пылятся старые чемоданы без ручек».

Теперь настало время панически искать ключи.

– Не волнуйтесь так, Людмила Петровна! Скорее всего, они у вас в большой сумке!

– Ой! Вот они! Что-то я сегодня совсем не своя, как, впрочем, всегда! Она зачем-то позвонила в дверь пустой квартиры, и Константин открыл дверь. Как только они вошли, Людмила Петровна села на пуфик отдышаться.

– Я схожу за оставшимися вещами!

– Костик! – окликнула она Константина, когда он уже открыл входную дверь и собирался отогнать наглую кошку.

– Да, Людмила Петровна!

– У меня к вам есть одна просьба! – Константин снова закрыл входную дверь. – Здесь висит зеркало под мешковиной. Не могли бы вы увезти его куда-нибудь за город и закопать в землю, лучше всего вообще его не разворачивая?!

Видимо, у Константина было очень недоумённое выражение лица.

– Не сочтите это бредом выжившей из ума старухи – это зеркало испортило мне всю жизнь!

– Зеркало испортило вашу жизнь?

– Это зеркало приносит несчастья!

– Ну хорошо, могу и закопать!

Константин принёс оставшиеся вещи. Входная дверь была слегка приоткрыта. Людмила Петровна с кем-то разговаривала на кухне. Зеркало на сей раз не было задёрнуто. Мешковина лежала на полу.

«Моя жизнь, надеюсь, не испортится от кратковременного пользования этим зеркалом».

Константин подошёл к зеркалу и невольно вздрогнул.

«Здесь кто-то есть!» – сразу мелькнула мысль, как только он взглянул на себя в это зеркало.

Однажды Константин, стоя в дверях комнаты, наблюдал за играющим котёнком. Увлекательное наблюдение! Что там котёнок себе воображал? Это была явно игра воображения. Но вот котёнок обратил внимание на шнурки в ботинках Константина и стал к ним подкрадываться.

Константин пошевелился. Котёнок от неожиданности подпрыгнул и страшно зашипел. Его спина изогнулась, и шерсть на ней встала дыбом. Это он обнаружил присутствие Константина!

«Наверно, человек сошёл бы с ума, если бы обнаружил присутствие Бога, – подумал тогда Константин. – Одно только присутствие!»

Сейчас у него возникло ощущение – это не он, а кто-то другой смотрит прямо на него! Похожий! И от этого стало не по себе. Он чувствовал, что над этим отражением поработал гениальный художник, обладающий разумом не человеческим, а каким-то другим. Своей необычностью отражение поглощало всё внимание.

«Я как будто впервые вижу себя в зеркале. Это скорее не фотография, а фотопортрет. Всё отлажено до мельчайших деталей, нет ни одного неприятного отблеска, убраны лишние тени, проработаны полутона. А лицо! Слишком всё красиво! У живых людей таких лиц не бывает! А когда двигаешься, кажется, что работает целая армия художников-мультипликаторов. Явно не моё отражение! И вообще, это никакое не отражение, а подделка! Я похож на какую-то куклу!»

Мастер кукольных дел

Константин никогда толком не умел рисовать и никогда этому не учился, но в душе всегда считал себя художником, без всяких на то оснований. Считал и всё! Это приятно! Зачем же отказывать себе в таком удовольствии?!

Несколько раз Константин начинал рисовать, но каждый раз это заканчивалось ничем. Это огорчало, но ненадолго. Зоркий глаз художника повсюду замечал величайшие творения неведомых мастеров: фрагменты картин природы, сцены городской жизни, душевные движения в людях – те подлинные картины жизни, которые появляются прямо перед нами. Их можно мысленно преобразовывать в каком-либо стиле, в зависимости от настроения, а можно ничего не делать, только вдохнуть в себя аромат творения, проникнуться его духом и подумать: «Хорошо!» Может быть, Великий художник создал и зрителей, способных оценить его творения? Но вряд ли!

«Благодарю, Маэстро! – мысленно произносил Константин с лёгким кивком головы. – Картина восхитительна! К ней нечего добавить, и в ней нет ничего бессмысленного, случайного и постороннего. Ваша картина совершенна!»

Однажды поздно вечером Константин ехал в метро, пересаживаясь с одной линии на другую. Поезда долго не было, он стоял и устало разглядывал одиноких пассажиров. Среди них была рыжая смешная женщина лет тридцати. Одета она была своеобразно – строго в соответствии с её взбалмошным характером. Выражение лица, настроение, фигура, манера двигаться – всё это было настолько гармонично и так замечательно сочеталось с её фантастическими представлениями о самой себе, что это зрелище захватывало дух.

«Это же просто произведение искусства!» – осенило Константина. Человек – произведение искусства! Какое смехотворное озарение!

«Кто же создал эту потрясающую куклу с мозгами? Живая! Говорит! Думает! Что-то творит сама из себя! И всё-таки это чьё-то творение, почти механическая кукла!»

Войдя в вагон вместе с рыжей женщиной, Константин стал смотреть и на других пассажиров. Какие типажи! Каждый в своём роде уникален! Было ощущение, что кто-то всё это специально подстроил, собрал их вместе в одном вагоне и теперь наблюдает за реакцией Константина, едва сдерживая свой титанический смех. Глядя на ничего не подозревавших пассажиров, занятых… Каждый из них чем-то по-своему занимал свои мозги, чтобы ничего не видеть дальше своего носа… Константин едва сдерживал в себе бурлящий смех, на следующей станции выскочил из вагона, чтобы посмеяться от всей души.

«Человек – это произведение искусства! Боги развлекаются!»

С этого времени началось новое захватывающее увлечение Константина – разглядывание лиц, вернее, самой предполагаемой сущности данного человека. Если рассматривать человека в рамках одной его жизни, то в этом нет ничего захватывающего и смешного. Человек в рамках одной жизни – это трагедия, вне зависимости от того, как складывается его жизнь. Весело он живёт или скучно, насыщена его жизнь или нет, успешен или так себе, доволен или разочарован – всё это не важно, это быстро пройдёт. Не интересно!

Но в каждом человеке можно узреть божественную сущность. Она скрывается за чертами лица, за глубиной глаз, за ограниченностью разума. У некоторых она близка; у других – неимоверно далека. И если её увидеть, то становится ясен замысел черт лица сегодняшнего мимолётного человека.

«Взгляните на себя в зеркало! То, что вы видите, – это лишь пародия на вашу божественную сущность. Когда-нибудь вам от этого будет смешно! Впрочем, посмеяться можно и сейчас, если не ограничиваться примитивными представлениями о себе».

О чём говорят на кухне

«Взгляните на себя в зеркало! Только не в это!» – Константин приходил в себя.

Из зеркала на него смотрела глянцевая красивая, но безжизненная кукла. Духовная жизнь человека – то, что на самом деле делает человека либо прекрасным, либо отвратительным,– в этом зеркале никак не проявлялась.

Константин поднял вверх указательный палец левой руки. Это одно из его прикольных движений. В зеркале – это было скованное механическое движение робота.

– Здесь что-то не так! – чётко произнёс он, и скованность слетела. – Это точно не я. Фу! Какая дрянь! Я не знаю, что это такое, но лучше в него не смотреть.

Константин задёрнул зеркало холстом и отправился на кухню. Он услышал мужской голос:

– Лютик! Решайся! Ты идёшь?

И голос Людмилы Петровны:

– С тобой – ни за что!

Константин уже готов был поздороваться с человеком, с которым разговаривала Людмила Петровна, но на кухне, кроме неё, никого не было.

– А, Костик! – повернулась к нему Людмила Петровна.

– А мне казалось, что вы с кем-то разговариваете!

– Теперь уже нет. Слава богу, всё кончилось!

В этот момент из коридора послышался тот же мужской голос:

– Фу! Ну и образина! Приснится же такое!

Константин быстро выглянул в коридор, а за ним и Людмила Петровна, но там никого не было. Под зеркалом лежал холст, который Константин только что повесил на зеркало.

– Костя, вы закрыли дверь? Хотя, что я спрашиваю?! Это был Георгий, я с ним разговаривала или с его духом. Не знаю! Я ведь материалистка и сама ни во что подобное не верю!

– Людмила Петровна! Но я тоже слышал, как вы с ним разговаривали! И сейчас, когда он в коридоре сказал: «Ну и образина!», мы с вами вместе это слышали!

– Всё это очень субъективно и мало изучено.

– Хорошо! А если бы это всё было записано на десяток магнитофонов – это бы вас убедило? Я думаю, что есть физическая реальность и есть психическая реальность…

– Костя! Давайте выпьем чаю! Я что-то очень устала! Вы красную сумку с продуктами уже принесли?

– Да, конечно! Простите, Людмила Петровна, я даже не спросил, как вы себя чувствуете! Она в коридоре, сейчас принесу! На меня этот разговор тоже произвёл впечатление.

– Вот видите! Вы такой же впечатлительный, как и я!

«И может быть, – идя за сумкой, думал Константин, – весь этот мир предназначен лишь для того, чтобы каждый из нас смог убедиться в существовании своей души. Может быть, никакой не Бог, а сила нашего сомнения создала эту реальность?»

Они пили чай на кухне, наскоро стерев пыль со стола и стульев.

«Вот, тот самый взгляд Людмилы Петровны! – вздрогнул Константин. – Она как будто сомневается, что всё реально происходит, опасается, что весь мир в любой момент может раствориться и куда-то исчезнуть, и потом уж его точно не найти никакими судьбами. Старается убедиться в том, что я вижу то же самое, что и она. От этого становится как-то не по себе. Я тоже начинаю слегка во всём сомневаться».

– Самое печальное в жизни то, что наши ожидания никогда не оправдываются. Мы ждём от жизни чего-то гораздо большего, чем она может дать. Жизнь примитивнее наших ожиданий. Ждём от неё чего-то сказочного, а жизнь безжалостно убога. Мы можем её немножко скрашивать нашими фантазиями, и каждый раз думаем, что это и есть жизнь, но потом всякий раз приходит разочарование, остаётся один серый цвет, без фантазий! Это не только у меня так, я сначала думала, что это только я такая – немножко чокнутая, всё чего-то хочу необыкновенного. Это у всех так, с кем я близко знакома. Разочарование испытали все, каждый по-своему. Вам ещё чаю?

– Да, пожалуйста!

– Одно время я думала, что всё в жизни имеет смысл, который нужно постичь, и мне казалось, что с каждым шагом я его раскрываю и от этого становлюсь сильной и несгибаемой. Я видела в своей жизни какую-то последовательность, и это давало мне силы. Смысл всегда даёт силу!

– Как же вы растеряли силы, Людмила Петровна? – заинтересовался Константин.

– Я решила, что во мне столько сил, что я смогу плыть по течению, как все, не задумываясь ни о каком смысле. И поплыла. Очень скоро я потеряла ниточку своей жизни. Смысл, который я раньше видела, наверно, тоже был иллюзорным.

«Как же может быть иллюзорным смысл, если он даёт нам силы?» – подумал Константин, но не стал перебивать.

– После разочарований нам нужны новые иллюзии – без них мы погибнем. Некоторых устраивают примитивные вещи. Мне говорили: «Пиши докторскую! Не будет времени на дурные мысли!» Написала. Пока этим всем занималась, голову некогда было поднять. А для чего? Мне это радости не принесло, только яснее стало, что делать в жизни больше нечего и ничего хорошего уже не будет. И нет уже энтузиазма создавать себе новые иллюзии, хотя бы как моя приятельница, верившая в загробный мир и прочие бредни.

– Но в отношении загробного мира… вы же разговаривали с Георгием!

И я тоже его слышал!

– Он всегда был экстравагантным человеком! На грани безумия! – махнула рукой Людмила Петровна. – Его в расчёт принимать не следует! Скольких трудов мне стоило удерживать его в рамках приличия! Сколько моих сил ушло на это! И то, что он сейчас появился здесь, – это вполне в его духе! Как я от него устала! Кстати, он не сказал, что есть жизнь после смерти, сообщил, что это он во сне видит меня, а больше ничего не помнит.

– Ничего не помнит?! – изумился Константин. – Как интересно! Вот бы узнать, что он видел сегодня в зеркале!

– Об этом лучше не узнавать!

– Да, я согласен! Я понимаю, почему вы хотите, чтобы я закопал зеркало. У меня такое впечатление, что это не зеркало, а монитор какого-то сверхмощного компьютера, снятый с летающей тарелки, и мы видим в нём не своё отражение в чистом виде, а изображение, переработанное по тамошним инопланетным представлениям о красоте. Ну, в общем, мне непонятно, что оно делает, но впечатление, конечно, жуткое!

– Какой вы проницательный! А я лет десять смотрела в это зеркало и думала: «Вот так люди сходят с ума!» Понимаете, что я пережила?!

– Понимаю! – засмеялся Константин. – А Георгий? Что он говорил? И откуда оно взялось?

– Костя, я не могу повторять все эти бредни! Они меня просто выводили из себя!

Звонок в дверь прервал беседу. Пришла соседка, которая не видела Людмилу Петровну «сто лет». Константин, поблагодарив за чай, отправился в кабинет Георгия, а Людмила Петровна продолжила чаепитие.

– Костя! Не стесняйтесь, берите все книги, которые вам только понравятся! Я всё равно все их раздам, а остальное выброшу. Здесь не останется ничего!

Константин выбирал книги. Он чувствовал себя варваром, разрушающим храм. Две стопки книг лежали на полу, когда он вдруг решил:

«Не буду я брать отсюда ни одной книги! Пусть это всё разрушают, но без меня!»

В это время прозвучал звонок в дверь. Прозвучал как напоминание о том, что там, за пределами библиотеки-кабинета, время имеет место.

– Кто бы это мог быть? – спросила себя Людмила Петровна.

– Здравствуйте, любезная Людмила Петровна! – услышал Константин весьма любопытный голос из коридора. – Я, как всегда, некстати! Но боюсь, что другого времени у вас для меня не найдётся!

– Мне с вами не о чем разговаривать!

– Я пришёл, чтобы забрать некоторые свои вещи, а также те вещи, которые ваш покойный супруг хотел мне подарить на прощание. Я не собираюсь утомлять вас разговорами, прелестная Людмила Петровна!

– Забирайте всё, что вам нужно, и уходите!

– Я знал, что мы прекрасно поладим!

Людмила Петровна удалилась на кухню.

– Кто там, Люда?

– Ужасный человек… – дверь на кухню закрылась.

Константин никогда ещё не слышал, чтобы Людмила Петровна разговаривала с кем-нибудь в таком пренебрежительном тоне, и очень удивился. Он повернул голову к двери. В дверях стоял тот самый «ужасный».

Явление херувима

Делая вид, что просматривает книгу, Константин с интересом смотрел на «ужасного». Среднего роста, небрежно элегантный. Нельзя сказать, что хрупкого телосложения, скорее всего, такое впечатление создаётся тем, что перед нами тот редкий тип тела, которое очень чувствительно к душевным состояниям его владельца, человека безусловно артистичного, привыкшего быть в центре внимания и манипулировать впечатлением окружающих.

В его лице было что-то врождённо интеллигентное, слегка спрятанное под кривую усмешку: нечто среднее между грустью и цинизмом. Его губы были чуть крупнее, чем положено для лица южно-европейского типа, чисто выбритого и пахнущего южными ветрами.

Он был в изящном лёгком и, судя по тому, как складывалась ткань, весьма дорогом костюме, который вместе с не в меру ослабленным галстуком и смятым декоративным платком, торчащим из нагрудного кармана, подчёркивал респектабельность и развязность.

«И это „ужасный человек“! – мысленно рассмеялся Константин. – Он больше походит на комика, чем на „ужасного“.

– Надеюсь, я не помешаю вам в ваших изысканиях, – сказал «ужасный», – я здесь ненадолго.

– И очень печально, – ответил Константин, – что этому никто не может помешать!

«Ужасный» внимательно посмотрел на Константина.

– Уничтожается пиратский фрегат, – пояснил Константин, – фрегат свободной мысли, и некому его защитить от разграбления. Наверно, у пиратов защитников не бывает.

«Ужасный» подошёл к письменному столу и задумчиво стряхнул пепел мимо пепельницы.

– А вы, наверно, почитатель таланта? Хотите устроить здесь музей? И какие же труды автора вы сочли столь выдающимися?

– С трудами я незнаком…

– Вы знакомы с Людмилой Петровной! Милейшая женщина!

Говорил бы это кто-то другой, Константин наверняка рассердился бы или обиделся, но в этом человеке не было ничего, на что можно было рассердиться, в нём было нечто располагавшее к изысканной беседе и авантюрам, как-то он это провоцировал.

– Я имею в виду сам кабинет! Я вижу, насколько здесь всё гениально продумано! Здесь нет ни одной случайной книги, каждая на своём месте, здесь энциклопедия философской мысли, и если мы посмотрим от дверей к окну – это развитие человеческого мировоззрения! Сам кабинет – это, можно сказать, прикладная философия, это неплохая работа! Это я могу оценить! К тому же здесь чувствуется дух свободы!

– Дух свободы, – повторил «ужасный», и по его кривой усмешке невозможно было понять, что он имел в виду.

– А вы были знакомы с Георгием?

– Мы были друзьями. – Он затушил сигарету. – А ты не изменился, Громила! Так и остался мальчиком в коротких штанишках!

Это был «гром среди ясного неба»! Вопрос: «А мы разве знакомы?» застрял у Константина в горле, и он его не произнёс – Громилой Константина называл когда-то только один человек.

– Пойду навещу нашу милую хозяйку, – сказал «ужасный человек», небрежно протянул Константину визитную карточку и вышел из кабинета.

На визитной карточке было написано: «Антонио Херувимов»! Как молнией осветилась в памяти одна из забытых страниц жизни!

– Ба! Да ведь это же Хер!

И чего только мы не забываем!

После окончания девятого класса мать купила Константину туристическую путёвку. Это была ознакомительная поездка по городам Алтайского края и многодневный пеший поход по горам.

Все старшеклассники были из разных городов и школ, как и воспитатели. Воспитателями были в основном не учителя, а студенты, завхозы и просто любители проводить время в походах. По вечерам они собирались у костра и устраивали долгожданный «сабантуй». Они жили своей жизнью, школьники – своей.

Вокруг одного верзилы с татуировками на руках быстро скооперировалась шпана. Они втихомолку отбирали деньги у самых тихих ребят, везде проходили без очереди и чувствовали себя королями. Воспитатели смотрели на это сквозь пальцы, делая вид, что ничего не замечают.

Константин по этому поводу негодовал: «Их немного, нужно только объединиться и проучить этих хамов как следует». Но объединяться было не с кем, кругом были «благоразумные», которые между собой потихоньку возмущались, и всё. «Мир делится на грабителей и благоразумных», – подумал Константин с сожалением. Такое деление было ему не по душе.

Но был ещё один человек, которого было невозможно представить ни грабителем, ни тем более благоразумным – это был Хер, то есть Херувимов Антон, которого все называли Антонио или Херувимом.

Самоуверенный и ехидный Антонио, не признававший никаких дистанций, хотя и был сверстником Константину, казался всем абсолютно взрослым, и вряд ли только из-за того, что он уже брился. Он был своим в коллективе воспитателей, а на сверстников смотрел как на «детский сад». И теперь Константина не удивляли его слова: «Мы были друзьями», сказанные по отношению к Георгию; Антонио, возможно, уже тогда достиг какого-то предельного возраста.

Антонио с удовольствием ставил на место верзилу и его «банду» при каждом удобном случае. А случаев было много. Верзила утирался и говорил: «Он дождётся!», и «банда» верила, что «дождётся».

Константин уже не помнил, из-за чего они все решили избить Антонио, поводов для этого было предостаточно. На этот раз он, видимо, всем очень насолил, «хищники» и «благоразумные» объединились. Те, с кем Константин хотел объединяться против «банды», сейчас поддакивали Верзиле и чувствовали себя почти что принятыми в его компанию. Нужно было только проучить Хера.

Верзила своими корявыми мозгами понимал, что если его команда побьёт Антонио, то им за это придётся отвечать, а когда «все»!.. «Все» никогда ни за что не отвечают.

«Все» – самая безответственная общность людей на земле, им всё позволено, они могут творить всё что угодно – со всех не спросится! В истории бывали времена, когда «все» поступали как безумный маньяк-садист, и горе тому индивидуалисту, кто выпадал из этой общности! Историки потом разводили руками: «Такие были времена». А кто отвечает за времена?!

Это сборище «всех» проходило в летнем деревянном сооружении, представлявшем собой большую террасу с непрерывными окнами по периметру, заставленную внутри рядами кроватей и тумбочками между ними.

Константин мрачно ходил вокруг, оценивая ситуацию. Верзила милостиво дал согласие двум подонкам на то, что они спровоцируют драку, просто равнодушно пожал плечами, вроде как «делайте что хотите, я-то здесь при чём!», и те чувствовали себя орлами. Двое вызвались встать у дверей и отрезать путь к отступлению.

Константин понял, что сам Верзила и не собирается участвовать в этом избиении. Он потом скажет: «Хватит! Хватит! Заканчивайте драку!» и даже будет всех разнимать. У него железное алиби! Он ни в чём не участвовал, а, наоборот, прекратил драку! Так появляются миротворцы!

Не все принимали в этом участие, некоторые сидели на кроватях и читали книги или играли в шахматы, демонстрируя свою непричастность ко всему. Их было немного, и они сейчас были не воины.

По гнетущей обстановке чувствовалось, что готовится не просто «тёмная», а что-то более серьёзное. А у некоторых придурков были ещё и ножи, которые они время от времени демонстрировали как бы просто так.

Константин всегда с симпатией относился к Антонио, и тот, кажется, замечал это и всегда здоровался с Константином, хотя как-то по-клоунски, но всегда с подчёркнутым уважением.

«Они изобьют Антонио, а я буду стоять в стороне, и он будет смотреть на всех как на стадо трусов и шакалов, и на меня в том числе! – Константина взбесила эта его собственная мысль. – Почему это в стороне!!! Как такая предательская мысль вообще могла прийти мне в голову?! Почему?»

В этот момент кто-то закричал:

– Вон он! Идёт сюда!

– Все по местам! Тихо!

Константин увидел Антонио, идущего через пионерский плац своей быстрой небрежной походкой, и решительно направился к двери.

– Куда идёшь, болван? Ты его вспугнёшь! – крикнул кто-то в спину.

Открыв дверь, Константин повернулся назад и, подняв указательный палец левой руки, с холодной ненавистью произнёс:

– Его никто не тронет!

– Чё! Чё это он сказал?! – воинственно вскрикнул вслед Константину кто-то из компании Верзилы.

– Жаловаться пошёл! – услышал также Константин.

Он с силой хлопнул дверью и пошёл навстречу Антонио. Это «жаловаться» взбесило его ещё сильней.

– Они все хотят тебя избить! Если будешь драться, то я с тобой!

– Пойдём! – охотно отозвался Антонио, и они пошли.

Константина восхищало то, с какой лёгкостью Антонио принимает решения – всё происходило как само собой разумеющееся. И если случалось что-то неожиданное – оказывалось, что это именно то, чего и хотел Антонио.

Слева от входа висел большой пожарный щит: вёдра, багры, лопаты, а главное, топор с длинной рукояткой, окрашенной в красный цвет. Константин сорвал топор и вошёл вслед за Антонио.

Не задумываясь, Константин ударил рукоятью топора того, кто должен был отрезать путь к отступлению, и тот, вскрикнув от боли, полетел на пол и, поднявшись, бросился бежать.

– Ну, кто хотел бить Антонио? – в бешеной злобе орал Константин.

Топор обладал магическим действием – все в панике шарахались в стороны. Второй член «банды», попавшийся под руку, в страхе присел на кровать. Константин пнул его ногой и ударил кулаком по физиономии.

Антонио в тот момент, подойдя к Верзиле, ловким ударом ладони снизу превратил нос главаря «банды» в кровавое мочало со словами:

– Я тебя, кажется, предупреждал! Кого ты опять ограбил?

– Вы трое, сесть сюда на кровать! – прохрипел или прорычал Константин тоном, которому разум возразить не может.

Трое «бандитов», на которых указал пожарный топор, вмиг из «отчаянных парней» превратились в «благоразумных».

– Кто кричал: «Жаловаться пошёл»? – вспомнил Константин.

– Он!!! – несколько рук сразу указали на толстяка – правую руку Верзилы.

Тот в страхе бросился было бежать, но был сбит с ног.

– Ты, гад, забрал у меня пять рублей! – набросился на него с кулаками щуплый парнишка в очках. – Ну-ка! Давай обратно!

– Бей его!

– Пусть вернёт деньги!

Тут наконец-то проснулся «народный гнев». Все «благоразумные», как один, набросились на «банду», вспоминая все грабежи и обиды. Суды и следствия проходили одновременно.

– У него ты сегодня взял два рубля? Какая ж ты гнида! – допросом Верзилы занимался лично Антонио. – Где деньги?

– Я всё потратил, можете меня абсматреть! – вздрагивая от новых возможных ударов, гнусавил Верзила, теряя остатки своего авторитета.

Константин всё ещё держал в руках топор. Теперь, когда его гнев прошёл, топор уже был не нужен. Всё шло своим чередом, и топора больше никто не боялся, и «банды» больше никто не боялся.

«Если бы „банда“ не нагнетала страх, то и меня с топором никто бы не испугался, – подумал Константин, – страх к ним и вернулся».

Он повесил топор на место и, войдя в корпус, привычно взглянул на часы.

«Этого не может быть! Прошло всего десять минут с того момента, как кто-то крикнул: „Вон он! Идёт сюда!“ Я не мог ошибиться! Я точно взглянул на часы! Десять минут! А „благоразумные“ уже забыли, что вместе с „бандой“ хотели бить Антонио. Забыли! Теперь Антонио главный герой и верховный судья, и никто не называет его Хером, все с уважением говорят: Антонио».

Оставалась неделя до конца туристической поездки, Антонио и Константин теперь проводили время вместе. И Константин был поражён тем, что на мир можно смотреть как-то иначе, а не так, как он к этому привык. Антонио на других не походил ни в чём.

Если сказать любые, самые правильные слова и представить, как их с кривой усмешкой произносит Антонио, то сразу же становилось ясно, какая всё это чушь! С ним невозможно было не соглашаться. Внутренне все чувствовали – Антонио имеет право на свою кривую усмешку.

И Константину вдруг открылось несовершенство мира, несовершенство, которое не исправить, ничем и никогда. Потом, через годы, ему пришла в голову мысль: «Он подорвал во мне веру!» И задумался: «Но во что же я верил?» Размышляя об этом, Константин пришёл к выводу, что он верил в существование умных людей на земле и в то, что эти умные люди управляют обществом и к чему-то это общество ведут.