Михаил Калинин
      Горящий в капле зеркал
      Шелестело лето. Как на палитре неумелого художника, растущие вдоль шоссе деревья смешались в невообразимой гамме зеленых оттенков.
      Автомобиль набирал скорость. Двигатель работал уверенно и равномерно, практически неслышно за ревом врывавшегося в открытые окна ветра.
      Широкая полоса уставшего, размякшего от жара асфальта, растворяясь в зыбком трепещущем воздухе, упиралась в небо.
      День был практически в разгаре. Солнце нещадно палило, прожигая своими лучами лакированную блестящую поверхность крыши, превращая кабину в настоящую парилку. Двое парней внутри небрежно смахивали напряженно повисшие перед глазами капельки пота. Застывший как желе воздух сжигал своим горячим дыханием легкие. Одежда противно прилипла к мокрому утомленному высокой температурой телу. В пепельнице дымилась сигарета, но курить ее ни у кого просто не было ни сил, ни желания. Минеральная вода в большой пластмассовой бутылке бесстыдно нагрелась и уже не могла спасать от жажды, служа путешественникам лишь жалким подобием душа, смывающего с лица и волос летящую от обочины пыль.
      Начинался подъем и водитель практически до упора утопил в полу педаль газа. Завороженный толи пьянящим ароматом быстроменяющихся пейзажей, толи отупляющей разум жарой, пассажир пребывал в блаженной и сладостной истоме.
      Непритязательная тихая музыка вырывалась из раскалившихся динамиков. Обычная рабочая поездка, в обычный рабочий ,-только чересчур летний день. Ничто не предвещало беду, все шло своим чередом и все было как всегда, но вдруг, откуда ни возьмись появился многотонный груженный бензовоз. Едкий запах солярки, черная гарь, вырывавшаяся из толстых никелированных выхлопных труб и застилающая мрачным туманом лобовое стекло, заставили насторожиться. Цистерна еле двигалась, и , догоняемая, неумолимо приближалась не желая уступить дорогу. Из под ее колес вылетали комья мокрой, непонятно откуда взявшейся в такую сухую погоду, жирной грязи, противно звякала подвешенная сзади к бамперу цепь. Водитель моргнул фарами, просигналил, бесполезно грузовик не пропускал.
      Тогда он решил обойти его справа, так как слева стояли разделительные ограждения, он приготовился к маневру, но тут бензовоз резко вильнул, и, освободив проезд, прижался к обочине. Как раз в этот самый момент, вместо него, на той же полосе вырос огромный бетонный блок, судя по всему забытый строителями после ремонта дороги. Раздался скрип тормозов, водитель тщетно попытался справиться с рулем, но тот упрямо не захотел выворачивать. Уже через миг сильнейший удар практически вмял машину в камень и отбросил в сторону. Еще удар, звон бьющегося стекла, скрежет железа, невообразимые человеческие вопли, искры волшебным фейерверком вырвались из-под кузова перевернувшегося набок и летящего в бесконечность автомобиля и тут же рассыпались кровавыми звездами по земле.
      Он проснулся.
      Бесконечный сотовый сон. Он преследует его, как опытный охотник преследует свою добычу, играет с ней, заманивает, вроде отступает и вновь, появляясь откуда ни возьмись, с новыми силами набрасывается. Изматывая ее, он всегда знает, что последнее слово, последний выстрел, останется за ним. Неважно сколько продлится действие, скверный театр одного актера и одного зрителя, его интересует сам процесс , и только потом результат. Так и здесь: редкая ночь проходит без безумно летящей машины, разбивающейся за доли секунды вдребезги, внутри которой сидит он, Алексей. И в миллионный раз он задает себе вопрос, даже не себе, и не вопрос, он просто кричит в пустую, дышащую видениями тишину: "Но ведь мы же вырулили ?!!" .
      И в шуршании занавесок пытается разгадать ответ, ответ сна. Грохнет ли выстрел? А может осечка? Может и нет никакой охоты... Может просто бред, глубоко затаившийся страх, пытающийся свести его с ума.
      Он опять с головой окунается в тот день, окунается, как в ледяную прорубь, так, что судорогой сводит все тело, сводит мозг, вытаскивающий из пелены воспоминаний трагические события.
      Вспоминает, как замер он в кресле, уперевшись ногами в торпеду, как долго не мог прийти в себя после аварии, как потом до ночи сидели они с Шуриком, водилой , в каком-то кабаке и пили, практически не закусывая, напивались, чтобы не слышать застывший в ушах звон, хрустальный, космический звон падающих метеоритов , бьющихся зеркал, и как, бросив в чужом дворе машину, пошли домой пешком, потому что боялись даже взять такси.
      А потом несколько лет счастливой, вполне сносной жизни, радость и переживания которой практически не запомнились, растаяли в быту, стерлись. Но тот случай так и тянул за душу, не уставая петь свою страшную глухую песню. Проходил через все стальною нитью ночных кошмаров. Та же машина, то же место, и, самое ужасное - тот же конец. Ни врачи, ни целители не смогли ничего сделать. Гипноз не принес никаких результатов. Жена, уставшая от его бесконечных криков, будящих ее на рассвете, спала теперь в соседней комнате, она не перестает любить его, но вынести этого уже не может . Он не обижается на нее. Ведь даже недавно погибший музыкант, одно время приходивший в его сны, исчез куда-то, не в силах разделить с ним смертельной гонки. А ведь бывало так подолгу, так интересно они общались. Разговаривали об искусстве, о жизни. Спорили о смысле, смысле всего происходящего вокруг, не соглашались, разгоряченные, вспыхивали, ругались, но всегда мирились. Мирились, потому что Алексей поним!
      !
      !
      ал своего гостя , чувствовал, чувствовал так, как чувствуют только близких друзей.
      Порой по утрам он мог подолгу осмысливать ночные беседы, наслаждаясь полнотой общения, откровенностью их отношений. Ему казалось, что он разгадал загадку его характера. В некоторые моменты он сам не верил, что это лишь сон и музыкант умер, и они никогда не были представлены друг другу, настолько волшебными были эти фантастически реалистичные видения.
      То они вместе сидели в студии, бренча на гитарах всякую ерунду, то бегали по коридорам, пытаясь найти выход из мифического лабиринта. Болтали, ходили друг к другу в гости. Алеша очень хорошо представлял себе его квартиру, хотя ни разу в ней не был. Представлял, или придумывал до мельчайших подробностей: фарфоровые вазочки с искусственными цветами, фотографии родственников в позолоченных рамках, висящие рядом с дверью , буфет с толстыми дубовыми створками и запыленными стеклами, какие-то куски пола, -лакированный, устланный ромбиками паркет , ковер с мягким шерстяным ворсом и следами от ножек обеденного стола, пятно на обоях в гостиной, сами обои не бумажные, а какие-то клеенчатые с необычной фактурой; коллекция копакт-дисков, разбросанные по полкам медиаторы, треснувший пульт от телевизора, лопнувшие струны, и множество других занятных вещей, из тех, которые составляли быт никогда незнакомого ему человека, он видел так четко, что поражаясь реальности своих ощущений, ощущен!
      !
      !
      ий не свойственных простому человеческому сну, просыпался и пытался по маленьким кусочкам, быстрее, пока не улетучилась специфическая атмосфера духовности царившая все время их встречи, запомнить, что бы потом в этом мире, в общении с друзьями воссоздать все в полном объеме и подарить им, друзьям, то окрыляющее чувство открытости и доброты которое испытывал сам...
      И вот он ушел. Растворился в эфире всепожирающего страха, оставив парня наедине с самим собой. Не остановил обреченную машину. Конечно он и сам умер слишком рано, столького не успев, не найдя себе места на этом свете он поспешил "туда", подгоняемый бесконечной жаждой, жаждой жизни. Но это не умаляло страданий Алексея. Невыносимо больно было осознавать себя оставшимся в одиночку перед кошмаром сна, ему была нужна, просто необходима какая-то отдушина, чтобы избежать сумасшествия. И скоро он сумел найти замену, замену всем вольно или невольно предавшим его.
      Зеркало. В последнее время только зеркало своей безликой прозрачностью делило с ним эту муку. Вот и сейчас, вскочив с кровати, он закурил и подошел к нему. Страшная картина. Истощенное лицо, мешки под горящими безумным блеском глазами, подрагивающая скула, искажающая рот злобной ухмылкой.
      Алеша потрогал свое отражение рукой. Холодная поверхность стекла казалось отторгала тепло его прикосновения. Молчаливая безысходность. "Мы же смогли?!". Тишина. "Мы ведь вырулили?!",- крик, остервенелый вопль разрезающий гранит удушливого летнего воздуха. И слезы: "Я ведь жив",всхлипывания, стон прозрения, как будто он о чем-то догадывается, но боится себе в этом признаться. Соленые капли, падая в пепельницу , тушат красный уголек. Безучастное отражение, напоминающее надгробие, бессильное уничтожить боль, мрачно взирает со стены на своего хозяина и поглощает его фобию. Он так и уснет здесь, возле зеркала, не доползя до постели, боясь остаться один на один со своим сном и увидеть в его продолжении мигание милицейских маячков, услышать вой сирены "скорой помощи", которая стоит возле искореженного автомобиля из которого на половину вываливаются растерзанные окровавленные тела, а вокруг лица , бесконечное множество лиц, поддельно соболезнующих , ужасающихся и абсолютно!
      !
      !
      безразличных, не хранящих в себе ничего кроме презрения к погибшим. Кто-то скажет: "Пьянь", кто-то : "Нечего гонять", но это ничего не изменит. Точка поставлена, жирная рубиновая точка на всем, что касалось двух молодых ребят, распластанных посреди дороги в неимоверных позах, и безразличие зрителей не разозлит покойников и они это знают и потому так безразличны. Но только зеркальный блеск отшлифованного бетонного блока исказится скорбью. Черная траурная пелена подернет его безупречную поверхность e iaiiiнит о предначертанном, в высшем значении этого слова, каждому в толпе обывателей; вот этого не забудут, именно этого они будут бояться отойдя от места аварии во времени и пространстве. Не разбившиеся парни, а серая печаль неотступной обреченности всего в этом мире засядет в их мозгах навечно.
      Утром Леша проснется, начав очередную гонку, гонку каждого живого дня, гонку за деньгами , карьерой - гонку от себя. И все чаще по ночам, стоя голыми коленями на могильно холодном паркете, начнет замечать, что отражение не столь отрешенно, не столь зависимо, как хочет казаться.
      Да, конечно, это будет он, но он другой, не такой. И движения его, и мимика будут повторяться недостаточно синхронно. Тот парень, за бритвой стекла, начнет существовать сам по себе, отказывая ему во власти над собой. И уже не совсем ясно кто хозяин, а кто дублер, кто из них живет в реальном мире, ну а кто - лишь игра света. Когда бреясь в ванной ты вдруг внезапно порежешься, зайдешься руганью, начнешь кричать на жену , чтобы она тебя не отвлекала и в этот миг невольно взглянешь в зеркало и увидишь улыбающегося, да что там улыбающегося, смеющегося себя, то не сможешь списать это на нервное расстройство. И продолжив бриться, ты не увидишь ранку на подбородке отражения потому что ... потому что отражение не порезалось. Его рука тверже твоей, он не измотан ночными кошмарами, ему неведомо похмелье. Вот так. Сначала это пугает, пугало и Алексея, но потом он привык. Человек ко всему привыкает. И подходя к зеркалу, чтобы причесаться, он уже не ждал, что там, в хрустальном безмолв!
      !
      !
      ии, мгновенно появится он , собственно персоной. Через секунду, две- и то неплохо, один раз пришлось ждать пять минут. Как же по идиотски наверное смотрелся он со стороны, когда вглядываясь внутрь, пытался найти там себя. И ничего нельзя было сделать. На людях отражение вело себя паинькой: не пряталось, не замедлялось и не ускорялось. Это бесило. Непостоянство всегда доводило Лешу. Пьяный, он кричал на зеркало, обзывал, требовал ответов, но оно молчало. Молчала и жена. Склонив голову, она смущенно уходила в свою комнату и там плакала. Алексей догадывался, что она плачет. Слишком часто он видел ее воспаленные красные глаза. Слишком часто они садились за стол и ни о чем не говорили.
      Просто ели. Только вилки цокали о поверхность тарелок и телевизор приглушенно шептал о событиях в мире. Потом мыли посуду и, разойдясь в разные части квартиры, ложились спать. А ночью - кошмар и откровения у зеркала в ответ на пристальный взгляд с другой стороны. Взгляд все больше и больше оживающий и не принадлежащий парню. И эти глаза уже не были столь испуганы, это были уже не его глаза.
      Они смотрели с болью, но болью вызванной сочувствием, а не страхом.
      И горечь, и печаль в них были чужими, они принадлежали отражению, это были чувства отражения. Оно как бы изучало, сверлило его разум и сочувствовало ему, своему хозяину, как собака, слизывающая кровь с пореза, медленно слизывало его ужас, и не просто глотало, а смаковало ,наслаждаясь возможностью делать это, наслаждаясь внезапно появившейся властью над ним.
      А эта комната, холодная, как горная пещера с висящим сталактитом люстры, с солевыми наслоениями мусора, прежде такая нежная и уютная , согретая теплом их семьи, теперь представлялась чужой, грязной и немой. Вырванным языком валялось на кровати скомканное одеяло, выбитыми зубами разбросаны повсюду непонятные вещи, потерявшие в темноте свое назначение и очертания, как куски омертвевшей кожи свисали со стен отклеившиеся обои. Мир отказался от него, выблевал всю его душу вместе с содержимым в другую, неизвестную реальность . Жадной хваткой пытался уцепиться он за то, что у него оставалось, но ничего не выходило, он летел все дальше и дальше от друзей и знакомых, от весенних улиц, залитых ароматом зацветающей сирени, от бегущих в сутолоке деловой жизни коллег, от несбывшихся мечтаний, от неисполненных обещаний, от самых дорогих и волнующих воспоминаний, он со всего размаху лбом врезался в мертвый, холодный океан зеркала, как в тот злополучный день или сон врезался в стр!
      !
      !
      оительный блок и осколки, рассыпаясь острыми снежинками крошили его плоть, его судьбу, создавая новую. Даже в гостях в отражении парень видел свою берлогу и себя, опустошенного, бестелесного, чуточку треснувшего, как старая фамильная чашка.
      Измученный неведением, он истязал себя, истязал жену. Напряженный и злой, он не мог уже ни с кем найти общего языка. Он не знал главного- кто он.
      Попытки определиться, -почему же это все происходит, - ни к чему не приводили, наоборот возникали новые, все новые и новые вопросы, которые отбрасывали в глубочайшую бездну неопределенности, стискивали сознание еще большим панцирем неизвестности. Единственное, что почему-то было совершенно ясно, так это то, что в зеркале протекает своя, отличная от этой, жизнь. Жизнь, полная своих хитросплетений, жизнь нормальная, идущая по человеческим правилам, подчиненная тем же химическим и физическим законам, но жизнь не его, и , самое ужасное, что основным ее персонажем являлась точная его копия, двойник, которому он отдал свое Я, (но когда?), и который начал своим миром выдавливать , как из тюбика выдавливают зубную пасту, реальный мир, мир Алексея. Хотя какой мир был теперь более реален?
      Подобные мысли мучали.Сумасшествие уже не было чем -то далеким и неведомым. Лешка сам был готов признать себя больным, лишь бы все это оказалось воспаленным бредом, фантазией, вызванной переутомлением на работе.
      Конечно, непременно надо позвонить Шурке, может с ним происходит то же самое? Но он знал, что набрав знакомый номер, номер, горящий в памяти тысячеваттными свечами, услышит в трубке лишь пустые гудки, потому что Шурки уже нет и никогда больше не будет. Через год после случившегося с ними он уволился с их фирмы, ушел гонщиком в какой-то непрестижный заштатный клуб, и вскоре вывел его чуть ли не в чемпионы. Дикторы спортивных программ, упиваясь описывали его подвиги, журналисты наперебой пророчили скорую славу. Никто не мог повторить тех кульбитов, тех рискованных маневров, которые он вытворял на трассе, буквально вырывая победу у своих конкурентов в последние секунды состязаний. Его звезда уже практически взошла, когда во время тренировочного заезда произошла трагедия -он разбился. Водитель внезапно отключился и, потеряв управление, не вписался в поворот. Его смерть была практически мгновенной. Взрыв... И Шурку зеркальными каплями разметало по стадиону, собирать в гроб бы!
      !
      !
      ло нечего.
      Алексей не смог присутствовать на похоронах, придумав какие-то дела, он трусливо сбежал в командировку, где, ничего не делая, валялся целыми днями в гостинице на постели, борясь с ощущением предопределенности, предчувствуя что-то подобное для себя, как до этого он предчувствовал гибель друга. Тогда он вспоминал их последнюю встречу...
      Лучи приглушенного света вырывали из темноты, царившей в ресторане, куски стен, обитых в китайском стиле, с фрагментами шелковых гобеленов, на незанятых столиках стояли чистые приборы, убаюкивающие мелодии вкупе с легкими ароматами благовоний, витавшими в воздухе, наводили тоску и легкую умиротворенность. Ребята закончили трапезу, и раскинувшись в кресле, неспеша пили коньяк.
      - Может еще чего-нибудь закажем?, - спросил Шурка, ища взглядом официанта.
      - Я чего-то больше ничего не хочу, -ответил Алексей, рассматривая свой стакан. Казалось, вопрос оторвал его от каких-то размышлений.
      - Ну, тогда расскажи мне, наконец, что же с тобой происходит и зачем мы здесь?
      - Здесь никто не мешает.
      - Валяй, рассказывай.
      Алексей задумался.
      - Ты не чувствуешь, что после того случая на кольцевой, что-то изменилось в нашей жизни, - начал он, медленно выговаривая слова, - Все как будто рушится, жизнь не идет, она остановилась... Конечно, происходят какие-то события, но они... как это сказать... несущественные, что ли, они не задевают: что были -что нет. Сон, спячка, вот как здесь, мрак и пустота, только мы вдвоем, как там, в машине, так навсегда и остались вместе. Меня почему-то совершенно ничего не интересует. Апатия, к работе, ко всему; безразлично, что будет завтра, что было вчера. Дни пролетают, не оставив о себе никаких воспоминаний, а ночью сны, кошмары, вернее один и тот же кошмар: мы летим и врезаемся в тот чертов блок. Слушай, сколько раз мы бились, ты же помнишь, сколько всяких случаев было: и на встречную выносило, и тормоза отказывали, а вот тот так и запомнился: мы летим, удар, мы погибаем, я просыпаюсь и кричу. Все так реально, как- будто сон и явь поменялись местами. И зеркало в котором не я...
      -А кто?
      -Черт его знает. Но мне кажется, у него есть ответ на то, что с нами произошло...
      -А, не забивай себе голову, -Шурик откинулся на спинку стула, -Привык-нешь, - мне снится тот же кошмар, но я не кричу, то ли я разучился кричать, то ли бояться. Он не трогает меня, хотя поначалу, да, я орал как резаный, ты правду сказал- очень реально, но потом, веришь, проснусь и ничего, конечно, пот холодный по всему телу, но рот на замке. Мне сейчас каждый день так напрягаться приходится: тренировки, соревнования, буду я еще из-за какого-то сна переживать... А по поводу апатии вот что скажу: закрутился ты, всех денег все равно не заработаешь, а вот здоровье угробишь. Возьми отпуск, отдохни, съезди к морю- девочки, вино, - Шурка засмеялся, - я пока у вас работал после того случая тоже чуть не сдох от всех этих снов, галлюцинаций...
      -Галлюцинаций , - Алексей вдруг заметил как его друг после этого слова изменился в лице и страх, животный страх, вдруг появился в его взгляде, - ты говоришь галлюцинаций, каких галлюцинаций?
      -Ну, ты знаешь, - замямлил парень, - ты же сам что-то говорил про зеркало, отражение...
      - Что, отражение?
      - То появляется, то исчезает куда-то, брось не хочу я про это рассказывать.
      - Нет уж расскажи, - настаивал Алеша.
      - Да что там рассказывать, бред это все. Вот теперь, когда у меня нет отражения, все в порядке.
      - Как нет?
      - Сегодня исчезло куда-то. В принципе оно мне и не нужно...
      Они разговаривали в последний раз, за день до Шуркиной гибели. Память застыла, ее стрелки остановились на одной цифре. И снова забытье, больное забытье у стены, мокрой стены гнилой пещеры. И утро. Он проснулся. Депрессия, отсутствие желания вставать. Душ. Холодный кофе. В зеркале пусто. Ни его , ни его комнаты, серая пустота, амальгамма без стекла. Ну и пусть. Покой, внезапный оглушающий покой. Ни малейшего беспокойства, ни каких чувств.
      - И что же теперь?
      - Да ничего. Я говорю: все это бред. Я пока работал даже любовью не мог нормально заняться. Представляешь. Прихожу домой и часами сижу у телевизора и смотрю порнуху и никакого возбуждения. Абсолютно ничего, они там трахаются , трахаются, а я смотрю на них, и так мне их жалко, чего надрываются , все ведь хлам. Все не стоит ничего. Смерть забудет их имена. Как забудет наши, если еще не забыла, -Шурка закурил, было видно как трясется сигарета в его руке, - была у меня и апатия, и равнодушие, теперь -ничего нет, теперь я сам машина и я сам лечу на тот блок, я сам колеса, сам движок, захочу заторможу, сверну, захочу -нет. Ты думаешь, легко мне было бросить все и пойти в гонщики. Нет? Вот именно. Столько всего было, я только сейчас потихоньку начинаю чувствовать себя человеком, но чувствую, не знаю почему, мало мне осталось и почему-то, извини конечно, мне кажется и ты не жилец.
      Холодной бритвой поразила эта фраза Алексея , он сам хотел сказать то же самое, только не мог подобрать слова.
      - Почему?
      - Зеркало, все дело в нем. Оно сторожит нас. Мне кажется , не мы смотрим в него, а оно в нас, мы отражения и реальная жизнь там , в глубине, а здесь только шанс, шанс подаренный нам, погибшим, но достойным попытаться сделать в жизни чего-нибудь еще. Мы постепенно меняемся местами. Здесь -только заменитель и только для нас. Ты думаешь, я сумасшедший?, - он хихикнул, - но готов поклясться, ты сам не раз об этом думал.
      - Думал.
      - И что?
      - Не может этого быть...
      Сейчас это уже не казалось таким не реальным.
      День закончился. Вечер. Зеркало не отражает огни проезжающих за окном машин. Что там было сегодня? Упрямая память не хочет восстанавливать прожитые часы. В квартире пусто, или как- будто пусто; он пришел слишком поздно, все наверное уже спят. Как все надоело. Жизнь ночью. Все переживания, все чувства остаются в ночи. Важнейшим из которых является одиночество, именно оно определяет быт, усердия по его созданию и его давящее очерствляющее душу безразличие. Бестолковые глупые лица, окружавшие его, вызывают тошноту. Дух и разум как - будто готовят себя к смерти. Любовь, не дающая ничего, кроме ощущения выполненного долга, выжигает разум каленым железом равнодушия. Как расквитаться с прошлым, как заставить его исчезнуть и никогда не появляться? Не возвращаться в искромсанный страданиями сон. Восковая фигурка попугайчика в клетке, как настоящая, ведь еще с утра он чирикал, лопотал о чем-то на своем птичьем языке.
      Алексей прошел в гостиную. Жена застыла в нелепой позе, сидя за столом с кружкой в руке. Желтое, с обостренными чертами, ничего не выражающее лицо. Пустой взгляд обращен в сторону телевизора., в котором замер кадр из какого-то фильма. Рука, чуть согнутая в локте, тянется к телефону. Только сейчас Алеша ощутил вокруг себя непонятный свистящий звук. Это звонок телефона расплылся во времени. Мрак, сгущающийся мрак и тяжелый воздух вытолкнули его обратно в коридор.
      Пора, - подумал он, - наверное так и должно быть. Неживые вещи, как экспонаты старого музея, давно не реставрировавшиеся. Мебель покрылась липкой пленкой пыли, ее линии изогнулись, как хитрые ветви экзотических лиан. Стены сделались выпуклыми, пол убегал под кривым изощренным наклоном в звездную бездну. Тишина, внезапная глухая тишина застыла в ушах. Предметы сжались. Пространство давило, надвигаясь со всех сторон., лопались привычные формы, геометрия нарушалась раз и навсегда, растекалась в бесконечность, и только зеркало, одно - единственное зеркало не изменилось. Ясно светясь в темноте искаженной комнаты оно манило к себе, там опять кто-то был.
      И этот кто-то заговорил первым, даже не заговорил- рот его не открывался, веселый, как несколько лет назад до проклятой аварии, довольный Алексей взывал к нему - скрюченному, постаревшему и безумному:
      - Прощай, ты сослужил мне добрую службу, будучи моим отражением. Возвращайся туда, откуда пришел, откуда все мы приходим в этот мир, застывая в капле зеркал образцом послушания и неуверенности. Ты долго мучался, не желая совершить переход...
      - Какой переход?
      - Переход оттуда -сюда, вернее уже отсюда- туда. У Шурки это прошло проще. Если тебя это волнует, мы с ним так и остались друзьями.
      - Но почему это случилось?, - закричал Алексей упав на колени и закрыв уши руками.
      - У тебя, как у отражения не было ни малейшего шанса, засмеялся, бешено захохотал двойник.
      - Я не отражение!, - кричал парень , не обращая внимания на его смех, я не отражение!
      - Уже нет, - громогласные раскаты хохота слиплись в безграничную, всепожирающую какофонию, - я найду себе новое, ты мне больше не нужен, прощай.
      Все исчезло, и пространство смялось в точку, в одну из миллиардов, триллионов точек, составляющих Вселенную.