Прощай, любимый город!
      Уходим завтра в море...
      В общежитие вернулись поздно вечером. Николая Шуянова у подъезда ждала жена. Она немного посидела у нас и заторопилась домой.
      - Клава, ты не забыла поздравить мужа с наградой? - спросил ее Журин.
      - Как же, поздравила, - ответила Шуянова. - У меня тоже есть награда медаль "За оборону Ленинграда".
      - Вот этого не знал! - удивился Ж урин. - От души поздравляю! Хотя, по правде сказать, ты не медаль, а орден заслужила.
      - Эта медаль мне дороже любого ордена. Я получила ее за оборону родного города в самый тяжелый период блокады.
      ...В эту ночь мы легли спать поздно. А теперь всем хотелось "добрать", поскольку в ближайшие часы боевого вылета не предвиделось. Усенко улегся на нарах в землянке, Губанов пристроился в оружейной палатке, Журин - на ящике под крылом самолета. Мы с Николаеней вышли из накуренной землянки. На пригорке сидел в глубокой задумчивости Сохиев. Легкий ветерок доносил запах сена, от которого приятно кружилась голова.
      - Что, Харитоша, нездоровится? - присев рядом, спросил я его. - Есть папироска?
      - Да нет, здоровье в порядке, - ответил он, протягивая портсигар.
      - А что грустный такой? - допытывался Николаеня. Мы закурили.
      - Понимаешь, Серега, тоскливо щемит сердце по родным местам. Давно я не был в родной Осетии.
      - Понимаю, дружище. Велико желание побывать дома, но... одним словом, война.
      - А вы знаете, други, как хорошо в наших предгорных степях! размечтался Сохиев.
      Никто из нас тогда еще в Осетии не был. А он, Харитон Сохиев, с детства впитал в себя степные ароматы.
      - Степь у нас хороша в любое время года. Идешь весенним утром по росистой траве и всем существом ощущаешь живое дыхание природы. Солнце щедро заливает землю ярким светом. Высоко в небе звенят жаворонки. А какой воздух! Осенью степь иная: легкий ветерок теребит сухие травы, разнося по степи нежные ароматы. Земля отдала свои соки растениям и, как бы отдыхая, снова дожидается своей поры.
      Сохиев замолчал. Я вспомнил свою Харьковщину, милые сердцу родные края, где прошло мое детство и куда теперь так тянуло. Всего несколько дней тому назад наши войска освободили Харьков, и я еще не знал, что случилось с моими родителями, живы ли они. В душе кипела ненависть к немецко-фашистским мерзавцам, напавшим на нас и оккупировавшим родную землю.
      Вскоре мы получили задание - уничтожить батарею осадной артиллерии, обстреливающую Ленинград из района Беззаботное.
      - Снова батареи, - со вздохом сказал Николаеня. Ему явно не нравилась эта цель, так сильно прикрытая зенитным огнем и хорошо замаскированная.
      Четверку "Петляковых" вел Юрий Косенко. Я шел с ним в паре, справа Сохиев с Николаеней. Плотные слоистые облака, словно купол парашюта, закрывали небо. На их фоне четко вырисовывались силуэты самолетов. Только мы пересекли линию фронта, как вражеские зенитки открыли огонь. Мы оказались у них на виду, как на ладони. Надо бы увеличить высоту, но сверху, подобно огромному прессу, давили свинцовые тучи, прижимая нас к земле. Десятки снарядов рвались вокруг. Маневрировать приходилось только по горизонтали.
      Лавируя среди разрывов, пара Сохиева отошла чуть вправо. Однако снаряды следующего залпа стали снова рваться рядом. Сохиев и Николаеня взяли еще правее. Но дальше отворачивать было уже нельзя - начинался боевой курс. Где же цель? Батарея осадной артиллерии зарыта в землю и сверху замаскирована ветками деревьев. Ее можно распознать по вспышкам огня. Вот она! Так держать! В последний момент я увидел, как Сохиев бросил свой самолет в отвесное пике. Николаеня последовал за Н1?м, но в тот же миг зенитный снаряд раздробил хвостовое оперение его самолета. Неуправляемая машина, груженная бомбами, начала падать. А через несколько секунд я увидел на земле огромный столб черного дыма.
      Выйдя из пикирования, Сохиев спросил штурмана и стрелка-радиста:
      - Ищите Сергея, где он.
      Сохиев не знал, что летчика Николаени, штурмана Зеленкова и стрелка-радиста Талалакина уже нет в живых.
      - Пока не видим, - ответили Мельников и Бут.
      В действительности они видели гибель экипажа Николаени, но опасались сразу сказать об этом командиру. Они знали, что Сохиев, желая отомстить за гибель друга, способен на любое безумство.
      - Сергей, где ты?
      До самой посадки Сохиев запрашивал по радио Николаеню. Только на аэродроме, когда зарулил самолет на свое место и увидел рядом пустую рейфугу, все понял. Медленно он вылез из кабины и, пытаясь отстегнуть непослушные лямки парашюта, молча сделал несколько шагов. Я поспешил к Сохиеву. Мы крепко обнялись, и оба не сдержали горьких мужских слез...
      Подошел Косенко. Губы его дрожали, в глазах застыла глубокая печаль. Он сказал:
      - Уметь переносить горе - это тоже мужество. Не расстраивайтесь... Они погибли за живых, за нас, за народ... Так зачем же плакать? Будем бороться. Будем бить оккупантов.
      В тот вечер мы возвращались с аэродрома молча, будто с похорон. Каждый погрузился в свои невеселые думы, и никто не пытался нарушить эту тишину. Я вспомнил, как вчера Сергей Николаеня весь вечер тревожился, грустил и уединялся. Всегда веселый и энергичный, Валерий Зеленков тоже ходил подавленный и раньше всех лег в кровать. Мы старались его развеселить, шутили, смеялись. И вдруг Зеленков неожиданно для всех сказал:
      - А хотите, ребята, я румбу станцую?
      Он рывком сбросил одеяло, вскочил на стол и начал отплясывать. Мы хлопали в ладоши, отсчитывая такты танца. Зеленков недолго плясал. Улыбка слетела с его лица, глаза снова посерьезнели. "Что с ним?" - подумал я. Но кто из нас мог знать тогда, что это его последний танец...
      И Сергей, и Валерий перед уходом на задание выглядели утомленными. Видимо, дали знать о себе частые вылеты и большие нервные перегрузки. А усталость, как известно, порождает у человека неуверенность в себе. Летчик начинает допускать гораздо больше ошибок в воздухе, из которых некоторые могут привести даже к гибели. .
      Прошло несколько дней, но мы все еще не теряли надежды на возвращение экипажа Николаени. Всякое бывает на войне. Уже упакованы его личные вещи для отправки родителям, составлено извещение. И все же мы ждем - авось вернется.
      Все эти дни Сохиев ходил мрачнее тучи. Обычно его ничто не угнетало: ни опасности, подстерегавшие в каждом боевом полете, ни трудности неустроенного фронтового быта, ни постоянное недосыпание. Однако теперь гибель друга буквально потрясла его и вывела из строя.
      В чемодане Сергея нашли письмо от матери.
      "Милый сыночек! - писала она. - Где-то ты сейчас и что с тобой? По ночам я не сплю, вспоминаю тебя и плачу. Сереженька, кончай скорей войну и приезжай. Как мне хочется видеть тебя!"
      Не успел Сергей ответить матери. Что же станет с бедной женщиной, когда она узнает о гибели сына? Проклятая война, сколько горя она сеяла на нашей земле!
      Однажды после боевых полетов Сохиев сказал мне:
      - Сергей уже не вернется. Пойдем в город, навестим жену его брата и все расскажем. Сергей иногда бывал у нее.
      Уже давно стемнело, когда старенький трамвай привез нас на Петроградскую сторону. Миновав несколько затемненных улиц, мы подошли к подъезду большого дома. Сердце учащенно забилось.
      - Пошли, - тихо сказал Сохиев.
      Постучали. Дверь открыла молодая женщина, на исхудалом лице которой были заметны преждевременные морщины. Узнав, кто мы, она быстро спросила:
      - А Сережа почему не пришел?
      Холодный пот выступил у меня на лбу. Как ей сказать правду?
      - Он больше не придет... - сдавленным голосом сказал Сохиев.
      Женщина смотрела прямо в глаза Сохиеву. Взгляд ее моментально помрачнел.
      - Неужели это правда?
      - Да. Правда, - виновато ответил я.
      Она медленно опустила глаза. Отвернулась.
      - Будь она проклята, такая правда!
      Женщина не плакала. Она была из тех ленинградок, которые пережили самые трудные годы блокады, голод и лишения, смерть родных и близких людей. Ее решимость была непоколебима, ненависть к врагу - безмерна.
      - Извещение родителям отправлено, - овладев собой, сказал Сохиев. - Это орден Отечественной войны первой степени, которым был награжден Сергей. Возьмите на вечное хранение.
      Дрожащими руками женщина взяла награду, задумчичво посмотрела на нее и положила на стол.
      Мы постояли в нерешительности и собрались уходить.
      - Мстите, дорогие мои, бейте фашистских гадов так, чтобы ни один из них не ушел с нашей земли, - сказала она на прощание...
      Трамвай медленно полз по разбитым путям от остановки к остановке. Из окна вагона я смотрел на затемненные улицы Ленинграда и думал о Сергее. Он отдал жизнь, защищая этот славный город. Да, героический и славный. На его мостовые за двести сорок лет ни разу не ступала нога чужеземца. Это первый город в Европе, остановивший гитлеровцев у своих стен.
      Ленинград спал. Только шум вагина нарушал тишину. Окраинные улицы смотрели на нас окнами деревянных домиков...
      Завтра снова начнется обычная фронтовая жизнь: дежурства на аэродроме в боевой готовности, вылеты по тревоге, опасные задания, радости возвращения. Ну что ж, такая работа у летчиков!
      Днем Сохиева вызвал Раков.
      - Вероятно, назначит мне нового ведомого вместо Николаеня, - бросил на ходу Харитоша и спустился в командирскую землянку.
      - Товарищ младший лейтенант, нам придется расстаться, - сдержанно сказал командир эскадрильи, пожав летчику руку. - Вас переводят инструктором в запасной полк.
      Сохиев побледнел от неожиданности. Не думал он, что вот так, вдруг, придется уезжать из родного полка.
      - Не смогу я инструктором, товарищ майор, - пробовал отказаться Сохиев.
      Ракову и самому не хотелось отпускать Сохиева. Он воспитал, научил воевать и всем сердцем полюбил этого лихого, решительного и думающего летчика. Но командир уже ничего не мог сделать.
      - Я боевой летчик и должен воевать...
      - Приказ уже подписан, надо его выполнять, - перебил Сохиева Раков. Это касается нас обоих. - А потом тепло, по-отечески добавил: - Для пользы дела необходимо поработать инструктором. Подготовка летчиков для фронта тоже важная задача.
      Потом такой же разговор у Сохиева состоялся с командиром полка. Но Курочкин был неумолим.
      Надо понять, как трудно было Сохиеву сменить фронтовую жизнь на тыловую работу, покинуть родной полк, любимых друзей. Да разве можно забыть боевые дела? Каждый полет останется в памяти, как едва затянувшиеся раны на теле. Его не сотрут ни времена, ни новые заботы. Возвращаясь с боевого задания, Сохиев гордился не только самой победой, но и трудностями, с какими она доставалась. Вот почему фронтовая дружба - самая крепкая, самая дорогая.
      Салют на Неве
      В любую погоду
      День выдался морозный и туманный. Необычная тишина воцарилась на фронтовом аэродроме. Готовые к выплету самолеты стояли в замаскированных рейфугах. Покрытые тонким слоем инея, они отливали всеми цветами радуги под скупыми лучами декабрьского солнца. Казалось, это не боевые машины, а огромные сказочные птицы со сверкающими перьями.
      Летчики, штурманы и воздушные стрелки-радисты, техники, механики и младшие специалисты собрались возле командного пункта полка. Настроение у всех было приподнятое: ждали своих шефов из далекого Казахстана. Мы долгое время переписывались с ними, а теперь нам предстояло встретиться здесь, на аэродроме. Такое событие раньше казалось нам просто несбыточным.
      Но вот к командному пункту подъехал грузовик, крытый брезентом. Из него вышли женщины и мужчины. Многие делегаты были одеты не по-зимнему, легко, а мы стояли в меховых комбинезонах, мохнатых унтах и кожаных шлемофонах. Поначалу стало как-то неловко.
      - Не слишком ли сурова для вас ленинградская погода? - спросил замполит Шабанов, встречая гостей и пожимая им руки.
      - Ваши теплые встречи и радостные улыбки согрели наши сердца, мы не замечаем холод и снег, - ответил глава делегации секретарь Алма-Атинского обкома Шарипов.
      Все засмеялись. Шутка как-то сразу сблизила, сроднила нас с посланцами казахского народа. Постепенно завязалась непринужденная беседа.
      - Раньше мы из газет и журналов узнавали о ваших боевых делах, сказала девушка, поправляя на голове белый пуховый платок. - А теперь расскажите сами, как вы топите вражеские корабли.
      Вопрос показался нам несколько странным. Как на него ответить? Летаем над морем, сбрасываем бомбы - вот и все. Девушка, видимо, поняла наше замешательство и, улыбаясь, добавила:
      - Ну кто больше всех потопил кораблей?
      Мы переглянулись. Все-таки удивление наше не проходило. Да и как ответить одним словом на такой вопрос. Выручил, как всегда, подполковник Шабанов:
      - У нас много мастеров бомбовых ударов, - сказал он, обводя нас взглядом. - Например, экипажи Голубева, Пасынкова, Косенко...
      - Трудно это? - не унималась девушка, в упор глядя на Пасынкова. Летчик понял, что вопрос относится лично к нему.
      - Не легко. Но я делаю это не один, а вместе с друзьями, - ответил Пасынков. - Летаем мы обычно группами по восемь - двенадцать самолетов. Штурманы как можно точнее наводят самолеты на плывущий корабль. Кто лучше прицелится, тот и попадает. Дружба у нас крепкая. Иначе на войне нельзя.
      Начальник штаба полка майор Смирнов принес фотоснимки.
      - Вот результаты нашей работы. - Он протянул гостям фотографии. Делегаты с интересом рассматривали снимки, передавая их из рук в руки.
      - Мы понимаем, что вы летаете на бомбардировщиках, - сказал Шарипов, обращаясь к Голубеву. - А приходилось ли вам сбивать вражеские самолеты?
      - Приходилось. Сбивали и "мессершмиттов", и "фокке-вульфов", и "фиатов", - ответил старший лейтенант.
      - Воздушные бои, конечно оборонительные, нам приходилось вести почти в каждом боевом полете, - пояснил Курочкин. - Вот стоит старшина Спаривак. На его счету уже три уничтоженных самолета противника. Правда, и его самого сбивали.
      Гости обступили старшего сержанта П. Г. Спаривака и засыпали его вопросами:
      - Расскажите, как это было?
      И Спаривак рассказал, как в январе 1943 года, при прорыве блокады Ленинграда его самолет был подбит над полем боя и загорелся. Летчик старшин лейтенант Ф. Д. Болдырев бросил Пе-2 в пике, надеясь сбить пламя, но высота была слишком мала. Тогда, выровняв машину, он приказал штурману М. А. Калинину и стрелку-радисту покинуть самолет. Но из-за повреждения фонаря штурман никак не мог его открыть. Высота быстро уменьшалась. По переговорному устройству Спаривак хорошо слышал приказы командира и доклады штурмана и до последней секунды надеялся на спасение боевых друзей. Но когда уже не осталось никакого запаса высоты, воздушный стрелок-радист выпрыгнул из самолета и дернул за кольцо парашюта. В этот момент он увидел, как горящий самолет вместе с Болдыревым и Калининым ударился о землю и взорвался. Когда старший сержант приземлился, то увидел, что у него нет одного унта. Его сорвало с ноги в момент раскрытия парашюта. Кругом застрочили автоматы. Спаривак прижался к земле, быстро осмотрелся и понял, что опустился на нейтральную полосу. Завязалась перестрелка. Над головой свистели пули. По глубокому снегу старший сержант быстро пополз к своим... Через несколько минут наши бойцы уже отогревали его в землянке горячим чаем.
      Шефы очень внимательно слушали непосредственного участника боевых событий. Каждый старался до мелочей запомнить все, о чем говорилось, чтобы потом, вернувшись домой, подробно рассказать землякам о славных делах балтийских летчиков.
      - Сейчас мы летаем на уничтожение вражеских кораблей в Финском заливе и осадной артиллерии, обстреливающей Ленинград, - заявил гостям Курочкин. Самолеты-пикировщики являются универсальными боевыми машинами.
      - А можно их посмотреть? - спросили делегаты.
      - Пожалуйста, - ответил подполковник. - Пройдемте на стоянку.
      Там разговор продолжался. Мы рассказали шефам о боевых возможностях Пе-2, показали, куда подвешиваются бомбы, где стоят пулеметы. Гости садились в кабину самолета, рассматривали приборы, двигали рычагами управления, беседовали с летчиками, механиками и вооруженцами.
      К собравшимся авиаторам с большой речью обратился глава делегации Шарипов. Он сказал, что Казахская ССР перевыполнила годовой план производства военной продукции и завоевала Переходящее знамя Государственного Комитета Обороны. Трудящиеся республики стараются как можно больше и лучше помочь фронту.
      - Только в этом году мы отправили воинам тысячу пятьсот вагонов с подарками, - сказал Шарипов. - Каждый из нас уверен, что вы еще сильнее будете бить фашистов.
      Мы хорошо понимали смысл обращенных к нам слов. Наши чувства выразил в ответной речи замполит Шабанов:
      - В подшефном вам полку, - сказал он, - собрались люди разных национальностей. И все мы связаны узами нерушимой дружбы. Заверяем вас, дорогие шефы, что оправдаем ваше доверие. Будем воевать, не щадя своих жизней.
      Шефы привезли подарки - свежие фрукты, теплые вещи. Наш паек был тогда скудным, поэтому алма-атинские - яблоки показались нам особенно вкусными.
      После продолжительных задушевных бесед мы сфотографировались вместе с гостями. Я невольно подумал тогда, что люди нашей необъятной многонациональной страны навеки спаяны между собой большим чувством любви к Родине, к ленинской Коммунистической партии. Эта нерушимая дружба удесятеряет силы воинов Красной Армии в разгроме врага.
      В те дни произошло еще одно событие, навсегда оставшееся в памяти. Как-то подошел ко мне секретарь партийной организации техник-лейтенант Б. М. Любимов и сказал:
      - Сегодня собрание. Будем принимать тебя в партию.
      У меня екнуло сердце. Давно готовился к этому дню, но все равно сильно разволновался.
      Коммунисты эскадрильи собрались в тесной землянке. Люди, одетые в летные комбинезоны и технические молюскины, сидели на нарах и скамейках, а то и просто на полу.
      Собрание вел майор Бородавка. Он объявил, что в партийную организацию поступило мое заявление с просьбой принять кандидатом в члены партии, и тут же зачитал его.
      - Пусть расскажет биографию, - раздался чей-то голос.
      Я встал и коротко рассказал, где родился, как жил и учился до прибытия в полк. В заключение поклялся оправдать высокое звание коммуниста, бить врага, не жалея сил и не щадя жизни.
      - Ясно, - послышались реплики.
      - Хороший товарищ.
      - Достоин!
      Слово взял Усенко.
      - Я рекомендую принять товарища Калиниченко кандидатом в члены ВКП(б). Но хочу и ему сказать и другим напомнить: не жалеть своей жизни на войне дело не хитрое. Труднее воевать так, чтобы побеждать врага, оставаясь самому невредимым. Враг очень силен. Он неудержимо рвется в Ленинград, пытается захватить его во что бы то ни стало. - Окинув взглядом сидящих, Усенко продолжал: - Так что погибать нам сейчас никак нельзя. Во время любого боевого вылета мы должны максимально проявлять свое мастерство, добиваться наилучших результатов. Интересы победы требуют вкладывать в каждый удар все свое старание, всю силу ненависти к врагу. Так действовать призывает нас родная партия.
      В землянке наступила тишина. Коммунисты обдумывали обращенные к ним слова Усенко.
      - Ставлю на голосование, - нарушил молчание Бородавка.
      Все подняли руки "за".
      Я почувствовал вдруг особый прилив сил, желание сделать что-нибудь самое трудное, самое опасное.
      После собрания замполит Шабанов поздравил меня и сказал:
      - Тебе оказано высокое доверие. Теперь ты не только в долгу перед народом, но и в ответе перед партией. - И по-отечески добавил: - Никогда не горячись, больше думай, совершенствуй свое летное мастерство. Все будет хорошо.
      Партийное собрание, советы и замечания старших товарищей явились для меня хорошей школой. Особенно сильно врезались в память слова подполковника А. С. Шабанова. Вскоре мне пришлось воспользоваться на практике его указаниями.
      Ночью разведка донесла о прибытии в порт Котка большой группы вражеских транспортов. Пока летный состав отдыхал, на командном пункте полка шла уже подготовительная работа.
      - Никуда эти транспорты за ночь не уйдут, - докладывал Курочкину начальник разведки капитан В. Ф. Ремизов. - Разгружаться они начнут только утром. Тут мы их и накроем.
      - Так и сделаем, - согласился командир полка.
      А утром короткая, как выстрел, команда подняла нас с постелей. "Тревога!" Сколько раз за годы войны звучало это особенное, многообязывающее слово. К нему нельзя привыкнуть. Иногда оно звало в укрытие, когда начинался артиллерийский обстрел аэродрома, иногда означало немедленный вылет на боевое задание, иногда извещало о налете авиации противника. И каждый раз это слово заставляло наши сердца учащенно биться.
      - Всем на аэродром! - объявил дежурный.
      На улице была слякоть. Временами на землю сыпался мокрый снег с дождем. В темноте неподвижно стояли самолеты, словно большие сонные птицы. Но появились люди, и аэродром сразу ожил. Зазвучали голоса, зарычали моторы бомбардировщики готовились к вылету. Быстро проработав задание, мы бросились к машинам. Небо с шипением прочертила зеленая ракета.
      - Запуск! - скомандовал Курочкин.
      Многоголосым эхом повторилась эта команда в эскадрильях. А через несколько минут мы двумя группами вместе с истребителями прикрытия ушли курсом на Котку. Небо прояснилось. Набирая высоту, я вдруг заметил, что стрелка указателя скорости замерла на отметке "320" и ни на какие изменения режима полета не реагирует. Что делать? Держаться в строю без контроля скорости не составляло особого труда. А если отстану от строя? "Не надо торопиться, нужно подумать", - вспомнил я слова Шабанова. Посоветовавшись со штурманом и стрелком-радистом, решил продолжать полет.
      Разведка нас не обманула. В Котке действительно находилось около двадцати транспортов. Мы подоспели вовремя.
      Одно за другим звенья пошли в атаку. На транспорты посыпались десятки бомб. Вражеские зенитки вели огонь непрерывно, но меткость стрельбы была невелика. Видимо, гитлеровцы Не ожидали нашего появления в такую раннюю пору.
      На пикировании стрелка указателя скорости прыгнула на отметку "540". И снова пришлось думать, как садиться без указателя скорости на ограниченном аэродроме. Не прыгать же с парашютом! Я вообще, как и все летчики, не любил такого выхода из положения. Возможно, потому, что психологически трудно было расстаться с самолетом, даже если он поврежден. Вот когда возникает крайняя необходимость в этом, тогда другое дело... Решил садиться. Скорость полета пришлось определять на глаз. Осторожно снижаясь, я поддерживал обороты моторов, пока шасси не коснулись посадочной полосы. Все обошлось благополучно. Как потом выяснилось, неисправность прибора заключалась в том, что в трубку Пито попала вода и замерзла на высоте.
      В этом полете зенитки подбили самолет лейтенанта Н. Д. Колесникова. Николай был опытным летчиком и не раз попадал в такие условия. Вот и теперь он спокойно вел самолет к родным берегам. Сначала все шло хорошо, но при подходе к аэродрому моторы вдруг стали давать перебои. Летчик открыл кран кольцевания, поставил шасси на "выпуск" и решил садиться с ходу. Но шасси до конца не вышли. Колесников дал газ и пошел на второй круг. Моторы заработали неустойчиво, попеременно захлебываясь. Вдруг оба они сбавили обороты, и машина ринулась вниз. Николай успел подвернуть ее к заснеженному пустырю на окраине аэродрома и приземлить на мотогондолы. Летчик лейтенант Н. Д. Колесников, штурман лейтенант М. А. Суханов и воздушный стрелок-радист старший сержант И. Ф. Алейников остались невредимыми. Бензобаки оказались пустыми.
      Боевой вылет завершился успешно. Мы потопили большой транспорт и сильно разрушили портовые сооружения.
      Это был последний наш полет на боевое задание в канун нового, 1944 года. Наступивший январь принес плохую погоду. Дули западные ветры, завывала метель. Летать на задание стало невозможно.
      Используя передышку в боевой работе, командование и партийная организация нацелили наше внимание на теоретическую подготовку. В полку имелся один учебный самолет. УТ-2. Василий Иванович Раков как-то позвонил Курочкину и сказал:
      - Балтийская зима не принесет хорошей погоды, а воевать придется. Дайте на время нам УТ-2, будем тренировать летчиков полетам в облаках.
      Так мы начали "слепую" подготовку. Вывозные полеты давал нам старший лейтенант К. С. Усенко. Летчики менялись в кабине, а инструктор покидал самолет лишь на минуту-две, чтобы размять ноги или покурить. Водить самолет вслепую и обучать этому летчиков он умел лучше других.
      Однажды, пилотируя самолет в облаках, я попал в опасное положение. Машина начала падать и беспорядочно вращаться. Меня прижимало то к одному борту, то к другому. Усенко не вмешивался в управление и ничего не подсказывал. Он ждал, пока я сам не найду правильный выход. И мне удалось-таки выровнять самолет.
      После посадки Усенко сказал:
      - Лучше рискнуть сейчас, когда мы вдвоем, чтобы ты научился выводить машину. А то попадешь один в талую ситуацию, а навыков нет.
      "Слепой" подготовкой занимались почти ежедневно. Учились пилотировать самолет в облаках, ориентироваться на местности в снегопад, выполнять простые фигуры пилотажа. Эти навыки нам очень пригодились потом.
      На рассвете 14 января мы услышали гул артиллерийской канонады. Он был настолько мощным, что люди вышли из домиков и землянок, прислушиваясь к нарастающему грохоту. Стало ясно: это не немцы стреляли по городу, а уже наши громили врага. Войска Ленинградского, а затем Волховского фронтов перешли в наступление.
      Наступление! Для нас это слово приобрело особый смысл, понятный только человеку, пробывшему многие месяцы в блокадном городе. В нем звучало что-то радостное и горькое, волнующее и страшное.
      Погода в те дни стояла пасмурная, временами валил густой снег. Потому и явился для нас несколько неожиданным грохот артиллерийской канонады. Давно предчувствуя близость наступления, мы никак не предполагали, что оно начнется в плохую погоду без участия авиации. Но оно вот началось. Первыми обрушились на врага с ораниенбаумского плацдарма войска 2-й ударной армии. Вслед за ними со стороны Пулково пошла вперед 42-я армия. Это явилось полной неожиданностью для немцев. Наш плацдарм был отрезан не только от страны, но и от Ленинграда. Он находился западнее города, в тылу врага, как бы в двойной блокаде. Сообщение с ним велось только по Финскому заливу, на виду у немцев. И все-таки войскам Ленинградского фронта удалось скрытно создать ударный кулак. Большую помощь им оказал Краснознаменный Балтийский флот. Используя темные ночи и соблюдая величайшую осторожность, моряки сумели перебросить на ораниенбаумский пятачок пять стрелковых и две артиллерийские дивизии, две танковые и две артиллерийские бригады, семнадцать артиллерийских полков и много боеприпасов.
      14, 15 и 16 января, как назло, стояла нелетная погода. Над землянкой завывал ветер, в ее маленькое оконце швыряла пригоршни снега пурга. Гулко хлопали чехлы на самолетах, неумолчно тарахтел трактор, таскавший по взлетно-посадочной полосе аэродрома огромный деревянный каток.
      Мы ожидали улучшения погоды, жалуясь на свою судьбу. Особенно сокрушался лейтенант Ю. X. Косенко:
      - Вопиющая несправедливость! Сухопутные войска дерутся, а мы отсиживаемся. В кавалерию, что ли, податься.
      - Пусть разрешат нам летать на малых высотах, вжарим с бреющего, загорелся младший лейтенант Аносов.
      - Бомбардировщик тебе не штурмовик, - высказал сомнение лейтенант Белоусов.
      - А ведь Саша дело говорит, - поддержал идею Аносова Косенко. - В пасмурную погоду лучше летать на бреющем, чем на двух тысячах метров. На фоне облаков фрицы видят нас как на ладони и стреляют из любого оружия - от винтовки до крупнокалиберной зенитки. Куда деться от такого огня? Другое дело на бреющем. Выскочил внезапно на цель, сбросил бомбы, шарахнул из пулеметов, штурвал на себя - и в облака. Не успеет немец и глазом моргнуть, как ты после разворота снова ринешься на штурмовку.
      Но это были только разговоры. В полет нас не пускали, приходилось ждать. Лишь 17 января погода несколько улучшилась. Ветер утих, снегопад прекратился, сквозь облака стали прорываться лучи солнца. Наша эскадрилья перебазировалась на более свободный аэродром. Здесь она получила задание уничтожить командный пункт немецкой пехотной дивизии СС в районе поселка Ропща.
      В назначенное время эскадрилья, ведомая Раковым, поднялась о воздух и на маршруте встретилась с шестеркой истребителей прикрытия.
      Полет к цели проходил спокойно. По сторонам изредка проносились серые облака, а внизу медленно проплывали лесные заросли, из которых, как часовые, вставали высокие ели в снеговых шапках. Но нам было не до любования красотами природы.
      Показалась Ропша, начали бить вражеские зенитки. Где же цель? Фашисты, конечно, замаскировали свой КП. К тому же выпавший ночью "снег ровным слоем покрывал землю и затруднял распознавание военных объектов. "Петляковы" ведущей группы уже начали бомбить с пикирования. С самолетов, ведомых Барским, Карагодиным, Арансоном, падали на головы фашистов все новые и новые бомбы.
      Майор Раков подал команду приготовиться к атаке. Перед самым боевым курсом он вдруг повернул вправо. "Что, он не видит КП?" - подумал я и еще пристальнее посмотрел на землю: от хорошо наезженной широкой дороги отходила более узкая и обрывалась в месте скопления автомашин. Там, должно быть, и находится командный путь. Однако Раков уже спикировал и сбросил свои бомбы несколько правее автомашин. Теперь должно атаковать наше звено, но наплывшее облако закрыло землю, и Усенко проскочил цель. "Какая досада! Что же делать?" - нервничал я, плотнее прижимаясь к ведущему.
      Усенко начал разворачиваться.
      - Делаем повторный заход; - раздался его голос в наушниках шлемофона.
      Самолеты первого и второго звена отбомбились и отошли от цели, а мы только заходили на боевой курс. Теперь весь зенитный огонь фашисты направили на наше звено. Кругом рвались снаряды, молниями сверкали трассы зенитных автоматов. Я не отставал от ведущего. Усенко направил свой самолет в то место, где упали бомбы Ракова. Пикируя рядом с ним, я только теперь, заметил узкую тропинку под маскировочными сетями, отходящую вправо от стоянки автомашин. Клубы черного и белого дыма вместе с фонтанами мерзлой земли взметнулись над этой тропинкой.