На этот раз я не торопился. Мне очень хотелось вместе с адъютантом эскадрильи потопить сторожевик. Изо всех сил старался прицелиться получше. Ставили же мне пятерки по бомбометанию! Вражеский сторожевик, описывая дугу, пытался лечь в циркуляцию и уклониться от бомб, но я взял нужное упреждение и нажал кнопку. Бомбы с нарастающей скоростью пошли к воде. Я потянул штурвал, помогая самолету выйти из пике. Меня крепче и крепче вдавливало в сиденье. Еще туже поджал живот. Сильно натянулась на лице кожа. Ощущение знакомое, но все равно неприятное. Перед глазами начали медленно кружиться циферблаты приборов. На какой-то момент я вдруг перестал физически чувствовать перегрузку. При таком "облегчении" мысль работала вяло, неохотно. Видимо, это для меня предел, и я чуть отпустил штурвал от себя. Завертевшиеся было циферблаты на приборной доске снова замерли на своих местах. Рядом из пике выходили другие самолеты.
      А внизу столбы воды и дыма от десятков разорвавшихся бомб окутали два корабля.
      - Один горит, другой тонет, - радостным голосом доложил Степанов.
      Опустив нос и высоко подняв корму, сторожевой корабль, медленно погружался в воду.
      - Туда ему и дорога, - сказал Бородавка.
      - Есть что писать в донесении, - подмигнул я адъютанту.
      Мы уходили от цели. Слабел зенитный огонь. На душе теплело от сознания удачной работы. Теперь скорее домой.
      И вдруг стрелок-радист доложил:
      - Командир, в звене Пасынкова горит правый ведомый!
      Я оглянулся. Языки пламени вырывались из крыла "Петлякова". Горела машина молодого летчика Казакова, недавно прибывшего из училища.
      - От чего загорелся? - спросил я у Степанова.
      - Истребителей противника в воздухе нет. Видимо, подбили зенитки, ответил стрелок-радист.
      Как же так? Огонь был настолько слабым, что от него легко было уклониться. Но Казаков, видимо, допустил ученическую ошибку - он не маневрировал, надеялся на авось. И вот теперь расплачивается.
      Два "яка" подошли вплотную к горящему "Петлякову", как бы пытаясь поддержать его на своих крыльях. Но Пе-2 продолжал снижаться, затем перешел в крутую спираль и упал в воду. Никто не выпрыгнул с парашютом. Летчик Казаков, штурман Терещенко и стрелок-радист Тыщук разбились вместе с самолетом.
      Остаток пути летели молча. Вскоре показался выступ берега - это мыс Кургальский (вражья земля), то самое место, где нас часто встречали фашистские истребители.
      Раков повел группу со снижением, затем перешел на бреющий полет. Теперь с берега нас не смогут заметить, а истребители тем более не успеют перехватить. Мы без бомб, и высота нам ни к чему. Идем настолько низко, что от воздушного потока за хвостами машин остаются следы возмущенной воды.
      Мне по душе бреющие полеты над морем. Да и как их не любить! Одно дело - полеты на высоте. Там порой вообще теряешь связь с морем, с горизонтом, попадаешь во власть приборов и как будто висишь неподвижно в пространстве.
      Иное ощущение испытываешь на бреющем. Здесь ты уже во власти стремительного движения, словно через себя пропускаешь встречный бег причудливых волн. Такой полет требует от летчика предельного внимания, быстроты ориентации и зрительного восприятия, позволяет лучше почувствовать послушность машины.
      Небо впереди потемнело, стеной подступили облака с бахромой дождевых полос. Майор Раков сделал горку. Мы последовали за ним. Высота триста метров, выше - сплошная облачность. Над Ленинградом шел дождь. Подана команда "Разойдись", и самолеты один за другим стали отваливать от строя. Сквозь мокрое стекло кабины почти не видно посадочной полосы.
      - Командир, стартовая радиостанция передала приказание садиться в Кронштадте, - сообщил Степанов.
      Дождь усиливался, видимость ухудшалась. Уже не различаешь самолета, идущего в ста метрах впереди. Недалеко и до столкновения.
      - Как, товарищ майор? Пойдем в Кронштадт? - спросил я Бородавку.
      - Пойдем, - согласился штурман.
      Восемь минут полета, и мы - над Кронштадтом. На кругу замечаю несколько наших "пешек". Видимость улучшилась, дождь уже прошел, и мы без труда сели на аэродроме, где базировались истребители соседней дивизии. Шесть "Петляковых" выстроились в ряд. Экипажи собрались возле самолета старшего лейтенанта Усенко.
      - Ну как самочувствие? - спросил он у меня.
      - Все в порядке, товарищ старший лейтенант, - бодро ответил я, скрывая свою усталость.
      Длительное пребывание над морем, полет в плотном строю на бреющем, пилотирование под проливным дождем и посадка на незнакомом аэродроме - все это не прошло бесследно. Я действительно был сильно утомлен.
      Майор Бородавка уже составлял список приземлившихся здесь экипажей, чтобы сообщить о них на свой аэродром. Размахивая листком бумаги, он подошел к Усенко и сказал:
      - Вот кто здесь сел, читай.
      - Усенко, Косенко, Калиниченко, Бедненко, Туренко, Быченко, - громко прочитал Усенко.
      Оказывается, радиограммы в полете приняли только украинцы.
      Все засмеялись.
      - Национальная эскадрилья посетила древний Кронштадт, - весело шутил Бородавка. - А вот и хозяева, - сказал он, указывая на газик, мчавшийся через летное поле.
      - Кто у вас старший, товарищи бомберы? - спросил подъехавший капитан.
      Усенко подошел к капитану. Поздоровались. Узнав, кто мы, почему сели, нет ли раненых, капитан сказал:
      - Сейчас за вами придет машина.
      Нас отвезли в столовую и накормили. После обеда собрались в курилке. Подошел высокий и стройный лейтенант в армейской форме; Его грудь украшала медаль "За оборону Ленинграда".
      - Не найдется ли закурить, братцы-морячки? - обратился лейтенант.
      - Кури, браток, - несколько рук с портсигарами и кисетами одновременно протянулись к летчику. - Откуда взялась здесь пехота?
      - Я, как и вы, здесь гость, - ответил лейтенант. - Перед вами сел, мотор забарахлил.
      Закурили.
      - Давно воюешь? - спросил Усенко.
      - Пять месяцев, - ответил летчик, сделав глубокую затяжку. Штурмовиков прикрывал над полем боя, да вот не дотянул до своего аэродрома. А вы над морем работаете?
      - Точно! - с гордостью заявил Константин Усенко.
      - А скажи, браток, почему над морем моторы хуже работают?
      - Ничуть не хуже. Так только кажется, когда нет уверенности, - возразил Усенко.
      - Все наши летчики утверждают это, - настаивал лейтенант.
      - Ну и что же? Они летят над морем и все время посматривают на берег, упрекнул Усенко.
      - А трудно бомбить корабли? - допытывался лейтенант.
      - Слетай, узнаешь, - сказал Усенко. - Посуди сам: на земле можно наметить ориентир, заранее рассчитать прицельные данные, а затем выдержать элементы полета и сбросить бомбы. А над морем? Там ориентиров нет. Цель движется, силу ветра не знаешь. И вот кажется, все учел, перешел в пике, а корабль лег в циркуляцию, и бомбы рвутся рядом с его бортом. Так-то, браток.
      Подошел Бородавка.
      - Пока улучшится погода, можно посмотреть кинофильм, - предложил он. Прямо здесь, в столовой. Все уже готово.
      - Хорошо, - согласился Усенко. - Желающие, заходите.
      Мы вошли в столовую. Окна были занавешены, на стене висело белое полотнище. Свет погас, на экране замелькали первые кадры фильма. Душно стало в тесной столовой. Фильм смотреть не хотелось. Я подошел к Усенко и шепнул на ухо:
      - Пойду на стоянку, к самолетам. Усенко согласно кивнул головой. Я вышел.
      Прямая улица с невысокими кирпичными зданиями, тенистыми аллеями выходила к аэродрому. Шум прибоя напоминал о близости моря.
      Извивающаяся среди кустарников тропинка вывела меня к летному полю. У самолетов трудились два стрелка-радиста, оставленные здесь по распоряжению Усенко. Им помогал дежурный по стоянке техник. Они заправляли самолеты бензином, маслом, воздухом.
      В небе появились голубые окна, сквозь которые пробивались скупые вечерние лучи солнца. Вскоре на аэродром прибыли экипажи. Получив "добро" на перелет, мы поднялись в воздух и через десять минут приземлились на своем летном поле.
      Щит пикировщиков
      Над аэродромом сгустились сумерки. Наступившую тишину нарушал иногда лишь надрывный гул мотора на дальней самолетной стоянке. Через узкое оконце землянки пробивался тусклый свет керосиновой лампы. За столом, склонившись над картами, сидели офицеры штаба.
      Подводили итоги минувшего дня, определяли порядок выполнения новой задачи.
      - Ширченко, уточните боевой состав и принимайтесь за донесение, распорядился начальник штаба полка майор Б. М. Смирнов.
      Бывшему штурману Ширченко после аварии врачи запретили летать. Смирнов приметил этого исполнительного офицера и приобщил его к штабной работе.
      За другим столом трудился начальник разведки полка Владимир Ремизов. Имея большой опыт работы, он всегда своевременно обеспечивал командование необходимыми данными о противнике. Ремизов был общительным и веселым человеком.
      - Ну как? - спросил его подошедший Смирнов и заглянул в бумаги.
      - Восемь, товарищ майор, - выпалил тот.
      - Что "восемь"?
      - А что "ну как"?
      Поняв шутку, оба улыбнулись.
      - Лучше восемь, чем нуль, - весело ответил Смирнов. А потом весьма серьезно и ответственно Ремизов доложил начальнику штаба:
      - У нас маловато сведений об этом районе моря.
      Смирнов прошелся по комнате, задумался. Его интересовал именно данный квадрат на карте. Завтра здесь предстояло действовать нашим пикировщикам.
      - Запросите штаб дивизии, - сказал Смирнов. - Если нужных сведений не будет, готовьте к рассвету экипаж для разведки.
      Часто звонили телефоны, поступали запросы, шли приказания. И так каждую ночь. Люди не уходили из землянки, тут же и спали, когда выдавался часок-другой для отдыха.
      Не прекращалась работа и на стоянках самолетов. Трудяги-техники и механики "лечили" свои машины. Сегодня днем мы бомбили корабли в порту, сильно прикрытом зенитной артиллерией. Многие самолеты возвратились с задания с серьезными повреждениями. Летчик Пасынков произвел посадку с бомбой, которая зависла в поврежденном люке. У самолета Косенко оказались погнутыми оба винта. На машине Голубева вышла из строя маслосистема, и он едва дотянул до аэродрома на одном моторе. Словом, ремонтные работы предстояли большие. Приказ командира гласил: "Все самолеты утром должны быть готовы к боевым вылетам". Инженер полка инженер-майор Бражкин с виду медлительный, а на деле энергичный, расчетливый и грамотный специалист, осмотрев неисправные машины, спросил у инженера эскадрильи Балашова:
      - С чего начнем, Павел Павлович?
      - С планирования, товарищ майор, - не задумываясь, ответил тот.
      Вместе наметили план, определили, сколько понадобится запчастей и ремонтных материалов, расставили людей.
      - Теперь все. Вот только состав этой бригады мне не нравится, усомнился Балашов. - Шевченко не подходит к Золотову. Не сработались они. Да и техническая подготовка у Шевченко слабовата.
      Балашов считал весьма важным комплектование ремонтных бригад, старался учитывать не только уровень подготовки, но и характеры людей.
      - К Золотову пошлем Панченко. Это будет замечательная пара, даже по натуре они под стать друг другу.
      - Хорошо, - согласился Бражкин. - А кто возглавит бригады?
      - Покровский, Степанов и Чуканов.
      Закипела работа. Быстро и уверенно действовали механики. Металлический лязг инструмента смешивался с людскими голосами. С шутками, прибаутками работали авиационные специалисты.
      - Раз-два, взяли!
      - Три-четыре, зажали!
      - Пять-шесть, сломали! - раздавались шутливые голоса.
      - Саша, ставь главную деталь.
      Главной деталью в авиации механики называли обыкновенный шплинт, постановка которого предусмотрена каждой инструкцией.
      Зафыркал, затрещал мотор на дальней стоянке. Набирая обороты, через несколько секунд он уже издавал оглушительный рев. Потом снова завыл сухим металлическим голосом и стих. Закончилась последняя проверка.
      И в дождь, и в холод, при нехватке запасных частей и инструментов, а порой и под артиллерийским обстрелом работали у самолетов наши верные друзья и помощники, устраняя повреждения. А утром, когда мы, отдохнув, прибывали на аэродром, механики рапортовали нам: "Товарищ командир, самолет готов к боевому вылету!"
      Неутомимым тружеником зарекомендовал себя техник звена Виктор Покровский. Он, казалось, способен был сутками работать без отдыха. В полку говорили, что он знает тысячу один способ, как быстро отыскать и устранить неисправность самолета. Смуглолицый, с приветливыми голубыми глазами Покровский обладал какой-то особой добротой и душевной щедростью. За это его в полку любовно называли батей.
      Как-то, уходя с самолетной стоянки, я увидел Покровского. Укрывшись от ветра, он сидел с подветренной стороны рейфуги и смотрел вдаль, где виднелся край города. Мне показалось, что он чем-то взволнован. Я присел рядом.
      - Один? Что ты тут делаешь? - спросил я. Покровский поднял голову. Его глаза были полны тоски и печали.
      - Что с тобой? О чем задумался?
      - Да так, о разном.
      - А все-таки?
      - Как-нибудь в другой раз, - уклончиво ответил Покровский. - Пойдем, у вас скоро занятия начнутся.
      Мы шли рядом, не спеша, оба молчали. Покровский оставался задумчивым. Я больше не тревожил его вопросами, просто ждал. И он заговорил сам, медленно, словно размышляя вслух.
      - Понимаешь, Андрей, перед войной я жил в Ленинграде. Работал, имел семью и хорошую квартиру. Жили счастливо. Жена и дети были обеспечены всем. И вдруг война... Все оборвалось... Фашисты блокировали город, снарядом разбили мой дом. Потом умер мой любимый сын... от голода... - Нахмурившись и крепко сжав губы, он сломал прутик, который все время вертел в руках, и бросил в сторону.
      Комок подкатил к моему горлу. Я стянул с головы шлемофон, расстегнул ворот комбинезона. Хотелось сказать ему что-нибудь хорошее, но я не находил нужных слов.
      - Теперь свою месть я вкладываю в бомбы, подвешенные под наши самолеты. - Покровский рассек воздух крепко сжатым кулаком.
      Я подумал, на что только не способен человек, если он отстаивает правое дело. Можно быть уверенным, что такой техник не подведет. Я не помню ни одного случая, чтобы самолет Покровского по техническим причинам вернулся из боевого задания. Каждый раз, провожая машину в полет, Покровский писал мелом на стабилизаторах бомб: "За сына!", "За Ленинград!", "Смерть вам, фашистские выродки!"
      Подошли к землянке, где на занятия собирался летный состав эскадрильи.
      - И кому нужна эта учеба, - ворчал недовольный летчик Смирнов. - Кончим войну, тогда и будем учиться.
      Некоторые молодые летчики без интереса занимались теорией, считали, что им достаточно знаний, полученных в училище, а здесь, на фронте, они, мол, должны только летать и бомбить. Что греха таить, некоторая самоуверенность всегда присуща молодости.
      Конечно, только в полете закаляется воля летчика, вырабатывается быстрота реакции на изменения воздушной обстановки, обретаются летное мастерство и уверенность в своих силах, столь необходимые для достижения победы в бою. И все же успех действий экипажа в воздухе во многом зависит от его подготовки на земле.
      Руководитель занятий штурман звена Губанов не согласен был с таким суждением Смирнова.
      - Нет, друзья, - возразил он. - Как раз на фронте и надо учиться, непрерывно, каждый день. Есть такая старая пословица: "Учиться - все равно что грести против течения: только перестанешь - и тебя гонит назад". Небо не любит неучей.
      К словам другого штурмана мы бы отнеслись равнодушно, но к Губанову прислушивались. Он много летал на пикировщике, имел большой опыт воздушных боев и охотно делился им с товарищами.
      - Сегодня мы поговорим о взаимодействии и слетанности экипажей, - начал Губанов. - Воздушный бой - это сочетание огня и маневра. На истребителе то и другое сосредоточено в одних руках. У нас же огонь ведут штурман и стрелок-радист, а маневрирует летчик. Поэтому главное в воздушном бою - это четкое взаимодействие всех членов экипажа.
      Тема казалась не новой, но заинтересовала всех. В оживленной беседе высказывались разные суждения о важности летных профессий. Какое же мнение поддержит Губанов? Поскольку он затронул такой вопрос, то наверняка заранее его обдумал.
      - Ну кажется, все высказались, - начал Губанов. - А я так считаю... Летчик водит самолет, пикирует на цель, сбрасывает бомбы. Как командир, он должен уметь в любой сложной обстановке быстро принимать грамотные решения и отдавать нужные распоряжения. Он отвечает за все и за всех.
      Штурман определяет курс, находит цель, готовит данные для бомбометания, выполняет первое прицеливание, охраняет верхнюю полусферу от атак истребителей противника.
      Стрелку-радисту отводится особая роль в полете. Он держит постоянную радиосвязь с аэродромом и с ведущим самолетом. На боевом курсе, пока летчик и штурман заняты прицеливанием и сбрасыванием бомб, стрелок-радист является стражем экипажа. Он - полный хозяин задней полусферы, откуда большей частью и атакуют вражеские истребители. Стрелок-радист и штурман огнем своих пулеметов как бы ткут невидимое защитное покрывало вокруг самолетов своих товарищей, создавая прочный щит вокруг пикировщиков.
      - Запомните, летает не летчик, а экипаж, - сказал в заключение Губанов. - На самолете все одинаково важны и должны действовать четко, слаженно.
      Полет на боевое задание - это целый комплекс действий большого количества людей. Тут нужно полное взаимопонимание не только между членами одного экипажа, но и между остальными товарищами, идущими в едином строю. Очень важен тесный контакт и с истребителями прикрытия. Им тоже приходится в воздухе нелегко. Одно дело - полет на свободную охоту, когда можно вести воздушный бой, применяя любой маневр и используя все пространство неба. Другое дело - охранять пикировщиков. Нужны большое мужество и высокая выучка, чтобы отразить атаки вражеских истребителей, не отрываясь от строя бомбардировщиков. И наши друзья, летчики 21-го истребительного авиационного полка, отлично справлялись с этим нелегким делом.
      Однажды на бомбометание вражеских кораблей в районе острова Большой Тютерс пятерку "Петляковых" повел старший лейтенант В. С. Голубев. Нас прикрывали четверка "яков" под командованием старшего лейтенанта А. Г. Ломакина и шестерка Ла-5, ведомая капитаном Г. Д. Костылевым. Только отошли мы от Кронштадта, как в воздухе прозвучал голос флагманского радиста:
      - Маленькие, маленькие, сверху справа "фиаты"!
      - Спокойно, друзья, мы все видим, - ответил Ломакин. - Держитесь плотнее.
      Мы прижались поближе к ведущему - так будет легче обороняться штурманам и стрелкам-радистам и взаимодействовать с истребителями прикрытия.
      Вражеские самолеты шли высоко над нами справа. Первыми к ним ринулись Ла-5. Короткая схватка - и два "фиата" упали в воду. Остальные отвернули к финскому берегу.
      Мы продолжали полет к намеченной цели. Вот и вражеские корабли. Их было пять. Голубев повел нас в атаку на флагмана. Через минуту от прямого попадания бомб на нем произошел взрыв. Клубы черного дыма поднимались высоко в небо. Мы взяли курс к родным берегам.
      И тут внезапно снизу нас атаковали четыре ФВ-190. "Лавочкины" в это время были значительно выше и не могли заметить тупоносых, как называли мы "фокке-вульфов". Дело плохо: прозевали. Применяя испытанный оборонительный маневр - "ножницы", "яки" старались не отрываться от нас. Вскоре на помощь подошли "лавочкины" Костылева. Завязался ожесточенный бой. "Фокке-вульфы" дрались куда нахальнее, чем "фиаты". Ревели моторы, мимо нас проносились то немецкие, то наши истребители. Огненные трассы пуль и снарядов чертили небо.
      Сверху, со стороны солнца, последовала новая атака немцев. Резким маневром я ушел под строй пикировщиков и сразу почувствовал, как левый мотор начал работать с перебоями. Самолет отстал от группы. Чувство одиночества перерастало в тревогу. "Фокке-вульф" снова мчался на нашу машину. Удастся ли теперь уйти из-под удара? Нервы напряглись до предела. Главное - не прозевать момента для маневра. И вдруг, не закончив атаки, "фоккер" взорвался. Горящие его обломки полетели в залив. Тут же мимо пронесся "як" с бортовым номером двадцать шесть. "Выручил", - внезапная радость вернула силы. Появились уверенность и легкость в управлении самолетом. Я прибавил газу, догнал "Петляковых" и занял свое место в строю.
      Воздушный бой продолжался. Один "фокке-вульф" ринулся на нашего ведущего. "Як" тут же бросился ему наперерез и отразил атаку. Вскоре по радио чуть слышно, с паузами прозвучал голос:
      - Самолет подбит, больше не могу... ранен... Нет сил... Это был Владимир Кафоев.
      - Володя, дружище, скорее уходи домой! Не можешь лететь, тяни к берегу, - передал Ломакин.
      Кафоев со снижением пошел в сторону маяка Толбухина, но не дотянул до него... "Як" задел крылом воду, разломался и потонул. Не оставалось надежды и на спасение раненого Кафоева.
      На родной пятачок блокадного Ленинграда пикировщики вернулись строем. Мы потопили вражеский корабль, сбили три самолета противника, но никто не радовался успеху. Среди нас не стало верного товарища, зрелого летчика лейтенанта В. Ж. Кафоева. Мы сочувствовали Арсену, потерявшему родного брата.
      - Что случилось у тебя над целью? - спросил меня Сохиев.
      - Мотор чуть не скис. Трубку перебило.
      - Жарко было, когда "вульфы" насели. Но мы показали им кузькину мать. Пусть знают наших! Вот, видишь, какая моя судьба. - Сохиев держал в руке осколок величиной с фасолину. - Застрял в моей куртке, едят его мухи, шутя, пояснил он.
      Всего полчаса тому назад смерть прошла в сантиметре от сердца, а Сохиев шутил как ни в чем не бывало. Такой уж характер у нашего Харитоши!
      Мы подошли к землянке. Здесь уже были летчики-истребители, прикрывавшие нас в полете. Обсуждались эпизоды воздушного боя. Ломакин задорно рассказывал Голубеву:
      - Одного "фоккера" я так зажал, что он, наверное, рехнулся с перепугу. Метался без разбору, потом лег в спираль. Тут я его и подловил. - Он рубанул ладонью воздух.
      - Жаль Володю Кафоева, - тихо сказал Голубев. - Жизнью своей ему обязан. Меня спас, а сам погиб.
      - Володя поступил, как настоящий герой.
      - Ребята, кто летал на двадцать шестом? - спросил я.
      - Толя Ломакин! - ответили мне.
      Я подошел к Ломакину и крепко пожал ему руку.
      - Спасибо, друг, за выручку. Прямо из могилы нас вынул, век будем помнить.
      Солнце медленно клонилось к закату, наступала вечерняя прохлада. Затих привычный гул авиационных моторов. Лишь истребители, взлетевшие с соседнего аэродрома для защиты города, парами кружились над утопающим в дымке Ленинградом. Но даже в эту тихую, спокойную минуту была заметна особая настороженность великого города, готового в любое мгновение защитить себя от врага.
      Мы собрались на прогретой сентябрьским солнцем крыше землянки, считая ее самым подходящим местом для отдыха. Как только не называли ребята наше жилье: гостиница, ресторан, генштаб. И в летний зной, и в осеннее ненастье, и в зимнюю стужу находили мы здесь покой, уют. Здесь обедали, отдыхали, пели песни, разгоняя короткую солдатскую тоску. Здесь получали боевые задания, провожали друзей в полет, поздравляли вернувшихся с победой, грустили о тех, кто погиб. В землянке мы прислушивались к гулу моторов и, узнавая своих, выбегали встречать.
      Вот и сейчас в небе раздался шум. На этот раз над аэродромом внезапно появился У-2. Он развернулся и сел словно бабочка. А вскоре в эскадрильях прозвучала команда: "Всем на построение!"
      К командному пункту полка сходились люди.
      - Важное задание привез, - высказал предположение Косенко, кивая в сторону У-2.
      - Неплохо бы получить солидную цель в море, только бы не эти батареи, поддержал его Кабанов.
      Но У-2 привез не задание, а боевые награды, которые должны были вручать летчикам, отличившимся в боях.
      Полк построился. На правом фланге - офицеры управления полка, затем личный состав первой, второй и третьей эскадрилий. Все стоящие впереди - в шлемофонах, с планшетками через плечо. Это - летные экипажи. За ними механики, мотористы, оружейники и мастера спецоборудования.
      В торжественной тишине громко и четко раздается команда: "Под знамя смирно!" Полковую святыню перед строем проносит наш ветеран Василий Голубев в сопровождении двух ассистентов. Они останавливаются на правом фланге. Легкий ветерок развевает над нашими головами широкое алое полотнище. А вокруг, гордо распластав серебристые крылья, стоят красавцы-бомбардировщики. Редкая и необычная картина фронтовых будней впервые предстала передо мной с такой торжественностью. В строю стояли и бывалые авиаторы, убеленные сединами, и мы, двадцатилетние парни.
      В полк прибыли командующий военно-воздушными силами Краснознаменного Балтийского флота генерал-лейтенант авиации М. И. Самохин и представители Свердловского райкома партии города Ленина.
      Ленинградцы любили своих защитников. Они высоко ценили тяжелый труд авиаторов и с особой гордостью отзывались о наших боевых делах на митингах, собраниях, в печати. О героических подвигах пикировщиков слагались стихи и песни, горожане приглашали летчиков к себе, устраивая торжественные встречи, бывали и у них в гостях.
      М. И. Самохин первое слово предоставил секретарю райкома партии, который, обращаясь к нам, сказал:
      - Экипажи пикировщиков в жестоких боях за Ленинград преумножили боевые традиции советской авиации. Благодаря напряженному труду летчиков, штурманов, техников и воздушных стрелков-радистов ваш полк стал лучшим на Балтике. Ваша отвага и героизм снискали себе неувядаемую славу, любовь и уважение ленинградцев. За боевые успехи при защите Ленинграда вам вручается Переходящее знамя Свердловского РКП (б) города Ленина.
      Алое полотнище на древке, окантованное золотистой бахромой, с изображением В. И. Ленина передается в руки подполковника М. А. Курочкина. Приняв знамя, командир полка поблагодарил представителей райкома партии за высокую оценку нашей работы и заверил, что в жестоких схватках с врагом летчики оправдают оказанное им доверие. Затем майор Смирнов зачитал приказ о награждении отличившихся в боях орденами и медалями.
      К столу, покрытому красной скатертью, первым подходит стройный лейтенант Г. В. Пасынков. Он молод, но в летном искусстве, в умении бить врага Григорий не уступит и старшим по возрасту. Об этом убедительно говорят ордена Красного Знамени, Красной Звезды и медаль "За оборону Ленинграда", которых он удостоен. Подполковник Курочкин вручает ему второй орден Красного Знамени.
      Вслед за Пасынковым орден Отечественной войны 1-й степени получает его штурман старший лейтенант М. Г. Губанов. Это их экипаж в памятные дни прорыва блокады Ленинграда участвовал в уничтожении сильно укрепленного узла вражеской обороны в здании 8-й ГЭС и командного пункта немецкой дивизии СС. Это они точным попаданием бомб разрушили нарвский железнодорожный мост в тылу врага. Много славных дел на счету этого экипажа.
      Один за другим к столу подходили авиаторы и получали награды. Оружейник сержант О. П. Деревщиков, приняв от командира полка медаль "За оборону Ленинграда", повернулся лицом к строю и произнес:
      - Николай Браун. "Медаль".
      Пройдя сквозь долгий грохот боя,
      На слиток бронзовый легла,
      Как символ города-героя,
      Адмиралтейская игла.
      Вся бронза дышит, как живая,
      В граните плещется река,
      И ветер ленты развевает
      На бескозырке моряка.
      И даль пылает золотая,
      И синью светят небеса,
      И вдруг, до слуха долетая,
      Встают из бронзы голоса:
      "Мы так за город наш стояли,
      Так эту землю берегли,
      Что нынче музыкою стали,
      Из боя в песню перешли..."
      Мы аплодировали и нашему оружейнику, и ленинградскому поэту Н. Брауну, написавшему прекрасное стихотворение.
      В тот день многие из нас получили награды. Младшие лейтенанты X. С. Сохиев, С. В. Николаеня, Н. О. Шуянов были награждены орденами Отечественной войны 1-й степени. Я получил первый орден Красной Звезды.
      Заместитель командира полка по политчасти А. С. Шабанов от имени командования поздравил нас с награждением и пожелал дальнейших боевых успехов. Слушая комиссара, мы испытывали особое чувство любви к нашей Родине. Воспитанные родной Коммунистической партией, мы сознавали личную ответственность за судьбу любимого Ленинграда. В груди кипела ненависть к врагу. Мы ощутили прилив новых сил и желание драться с врагом до полного разгрома немецко-фашистских оккупантов.
      - Дежурному звену принять готовность номер два! - объявил майор Б. М. Смирнов. - Остальным - отдыхать. Разойдись!
      Мы кинулись поздравлять друг друга. Сохиев крепко обнял меня и долго не выпускал из рук. К нам прилепились Александр Аносов, Сергей Николаеня, Анатолий Журин, затем, как птицы, налетели наши штурманы, стрелки-радисты, наращивая ком живых людей. А когда страсти улеглись, все принялись внимательно рассматривать полученные ордена и медали.
      Каждый по-своему воспринял награду. Пасынков гордился своим орденом, Губанов удивлялся его получению, Шуянов считал себя пока недостойным. Что же такое награда? Видимо, это не только праздник для самого отмеченного, но и напоминание всем остальным о том, что нужно еще лучше выполнять боевые задания.
      - Ну, мушкетеры, поздравляю, - улыбаясь, пожал нам руки подошедший майор Д. Д. Бородавка.
      Веселые и возбужденные, покидали мы аэродром и уезжали на ужин. Столовая служила не только местом приема пищи. Вечером здесь встречались мы после напряженной боевой работы.
      Возле столовой собралось много людей. Ждали командира полка. Вскоре подъехала эмка. Из машины вышли М. А. Курочкин и его замполит М. А. Шабанов.
      - Всем к столу! - пригласил комиссар.
      Шумной гурьбой заполнили столовую. Столы были сдвинуты в два ряда и заранее накрыты. Мы заняли свои места, начался ужин.
      Появился полковой баянист сержант А. Ф. Сандраков. Кудрявый, невысокого роста, он растянул меха баяна и полилась мелодия знакомой всем песни "Вечер на рейде", Мы дружно подхватили припев: