— Так может, вырвать ему язык? — засмеялся бек. Умар закрыл лицо руками и зарыдал. Обадия безразлично взглянул на него:

— Ай-валяй, овцы ищут сочной травы, люди — сытой жизни, ничто не меняется в этом мире. — Он задумчиво покачал головой. — Да, да... ничто не меняется. Бедняк хочет стать богачом, безродный — сыном халифа. Но разве змее уготована судьба птицы? Разве ящерица уподобится быстроногому скакуну?

— Верь мне! — подвывал Умар. — Клянусь, я сделаю все, что ты прикажешь, только дай войско!..

— Отчего я должен верить тебе? Разве не может так же, как ты, объявить себя сыном халифа любой погонщик ослов?

— Я не погонщик ослов, — застонал Умар, — я наследник омейадского престола...

Силкер-тархан вновь что-то зашептал беку. Тот благосклонно кивал.

— Ты, верно, дурак, если думал обмануть меня, — бросил Обадия. — Здесь ты находишься лишь потому, что стражники, схватившие тебя на базарной площади, когда ты смущал народ глупыми речами, увидели на твоем пальце перстень с моей печатью. Этот перстень открывал тебе все дороги моей благословенной страны, этот перстень спас тебе жизнь. Но запомни, я одариваю милостями друзей и беспощадно караю врагов. Ты поклялся выполнить все, что прикажу тебе. Ты сказал, я услышал! Ты приведешь мне пять боевых слонов! И когда сделаешь это, я поверю, что ты сын Мервана.

Умар еще сильней затрясся:

— У меня много сторонников... Но боевых слонов у них нет. Я могу послать своих людей, и они купят этих удивительных животных у персов или в стране Синд. Но мои приверженцы разорены нынешним халифом, где возьмут они деньги?

Бек засмеялся:

— Я не дам тебе ни дирхема. Но если выполнишь мое повеление, щедро награжу тебя и твоих людей. Запомни, если ты не исполнишь мою волю, то умрешь. Умрешь той смертью, о которой говорил Силкер-тархан. Я все сказал!

Когда Умар исчез за порогом, Силкер-тархан произнес:

— Мудрость твоя велика, великий бек. Нам неважно, лжет этот человек или нет, объявляя себя наследником омейадского халифа. Важна его решимость и его удача. Если все при нем, дадим ему малое войско, дадим воинам облачение, как у слуг Аллаха, — пусть будоражит халифат! Я слышал, что там много недовольных, если они поднимутся, халиф отворотит взор от твоих владений.

Кто-то рожден для удачи и счастья, кто-то — для бед и невзгод. На все воля Аллаха всемилостивейшего. А он, Умар, видно, рожден как раз для бед, раз поддался на уговоры глупой женщины. Весна сменится душным летом, за ним придет стылая осень, и как слетают листья с деревьев, так слетит его неразумная голова. Хотя нет, Силкер-тархан уготовил ему иную смерть — лютую...

Поддался на уговоры глупой женщины... У Умара екнуло сердце. За то время, пока был в руках бека, он почти не думал о своей Абаль. Не обидели ли ее наемники-бедуины?

В тяжких думах Умар брел по грязным итильским улицам. Ноги сами несли подальше от дворца владетеля. Сперва Умар то и дело озирался, пытаясь обнаружить соглядатаев бека. Но потом решил, что это их забота — смотреть, чтобы он не исчез. И пошел не оглядываясь.

Величественные дома из красноватого кирпича-сырца, где жили ближние бека, сменились утлыми хижинами и юртами простолюдинов и воинов; все больше попадалось ободранного люда. Босоногая чумазая ребятня сновала тут и там, вечно голодные рабы с колодками на шеях валяли овечью шерсть, кто-то резал барана, возле коновязи переминалась подседланная лошадь, тощая, ребра торчат... Умару вдруг захотелось вскочить в седло и рвануть в степь. Но он тут же отмел шальную мысль — в степи точно пропадет. К тому же на таком одре и двадцать фарсахов не осилишь — издохнет. Да и Абаль не оставишь.

Из юрты, сквозь войлок которой просвечивали решетки, появился крепыш в стеганом халате; на поясе, украшенном железными бляхами, висела такая же кривая, как его ноги, сабля. Губы воина лоснились от жира — из юрты доносился сытный мясной дух. Втянув его, Умар почувствовал, как он голоден. Слуги бека продержали его в яме целые сутки, лишь раз дали сухого хурута[23].

— Чего уставился, — отерся рукавом халата воин, — нравится? И верно, хороший был скакун. — Хрипло рассмеялся. — Ничего, пойдет бек в поход, нового добуду. А ты не Умар ли?

— Откуда знаешь меня?!

Воин отвязал лошадь, вдел ногу в стремя:

— Ты приводил к Бурехану караваны. Я Ахыс, брат Хосхара. Помнишь меня?

— Твое лицо мне знакомо.

— Ты был у Бурехана, когда за мою дочь он дал мне скакуна, и саблю, и теплую одежду. Видишь, что это за скакун? — Ахыс вновь хрипло засмеялся. — Велика милость хана! Мой брат думает, Ахыс стал знатным воином, думает, юрта Ахыса ломится от богатства.

— Твой брат пришел со мной, — удивился Умар, — и он всегда думал, что так оно и есть.

Воин насупился:

— Удача переменчива. Нынешней зимой три аргамака, добытые в походе, пали, осталась лишь кляча, что дал мне Бурехан. И конем-то не назовешь. Силкер-тархан сказал, что я плохо заботился о своих конях, и приказал дать мне десять палок. Я осмелился возразить, что виноват джут[24], и скакуны пали из-за того, что не смогли копытить корм. Силкер-тархана разгневали мои оправдания, и я получил еще десять палок, а потом Силкер-тархан отобрал у меня людей, и я стал простым воином, а не десятником. Мой бывший начальник сотник Арачын сказал, что у простого воина должна быть одна жена, и дал мне за двух жен двадцать баранов и котел на треноге, в котором хорошо варить мясо. А потом начальник сказал, что простой воин не должен жить в юрте из белого войлока, в каких живут ханы, и забрал юрту. А вместо нее дал мне вот эту. — Ахыс пренебрежительно показал на жилище. — Ну ничего. Бек пойдет в поход, и я вновь добуду себе славу, и стану сотником, и донесу на Арачына, что он непочтительно отзывается о самом Силкер-тархане. И тогда у меня снова будет пять жен и добротная юрта. А сотник Арачын будет ползать передо мной на брюхе и молить, чтобы я сказал, что ошибся. — Воин вскочил в седло. Лошадь пошатнулась, заржала. — Не говори Хосхару, что видел меня. Пусть думает, что Ахыс крепко держит удила удачи.

Купец не знал, что простой воин тысячи Яростных стоит выше, чем обычный сотник. Не знал он и того, что у Ахыса имеется табунчик, о котором ничего не известно Силкер-тархану, и две прекрасные белые юрты, о которых ничего не известно Арачыну. И жен у Ахыса ни много ни мало — полтора десятка, только жили они не вместе с ним, а по окрестностям Итиля, в отдельных юртах. В общем, Ахысу жилось неплохо.

Отсутствие информации, как оно всегда и бывает, навело Умара на философские рассуждения о смысле жизни. Дорогой он все думал, как переменчива судьба. Сегодня ты на коне, завтра — под копытами.

Умар добрался до Итиля и пошел вдоль берега. На сердце лежал камень. Увидев за излучиной реки свою юрту, Умар остановился. Долго смотрел на жилище, качал головой, что-то бормотал, не решаясь подойти. Вот все, что у него осталось! Где богатый караван? Где покорные рабы? Где расторопные погонщики? Все сгинуло без следа.

Возле юрты виднелись палатки бедуинов. Из одной показался Абдульмухаймин, взглянул против солнца, прикрыв ладонью глаза. Садясь на коня, крикнул что-то остальным. Появились трое, смеясь и тыча пальцем туда, где стоял Умар, отвязали коней, запылили к купцу.

Всадники принялись кружить вокруг Умара, выкрикивая обидное. Их закопченные лица презрительно кривились. То и дело взлетала плеть, и Умар вскрикивал, получив удар.

— Что, дал бек войско? — ухмыляясь, бросил Абдульмухаймин.

— Пришел бы он пешим, если бы бек поверил ему!

— Обманул нас, облезлый верблюд!

— Ты, сын свиньи, разве можешь быть халифом? К Умару подлетел черный как ночь парень на горячем арабском скакуне. Абдульмухаймин когда-то говорил, что парень явился из какой-то африканской глубинки.

— Гиде деньга?! — с жутким акцентом завопил парень. — Гиде мой деньга?

Абдульмухаймин оттеснил парня и протянул Умара плетью:

— Ты и твоя девка умрете страшной смертью, я тебя предупреждал.

— От дохлого проку нет, — заголдели всадники, — лучше продадим их, хоть что-то получим. Ты, Абдульмухаймин, нанимал нас, деньги, деньги давай!

Перспектива быть приконченным своими же Абдульмухаймину не улыбалась. Если поразмыслить, то бедуины правы — это его нанял Умар, а их уже нанял Абдульмухаймин. А кто нанял, тот и платит. Бедуины народ горячий — как что не по ним, сразу за ножи. Придется выкручиваться.

— Деньга отдай! — орал парень из африканской глубинки, обращаясь на сей раз к Абдульмухаймину.

— Деньги, деньги давай, — вторили бедуины.

— За мной бек! — орал Умар, желая от всей души, чтобы соглядатаи оказались поблизости. — «Яростные» забьют вас, как свиней.

— Я сказал тебе, прыщ на верблюжьей заднице, — крикнул Абдульмухаймин, — что шайтан не сделает тебе больнее! А что может быть больнее свободному, чем стать рабом? Отныне ты будешь рабом, сын ишака и шайтана, отпрыск облезлой лисицы. Мы продадим тебя, как барана!

Бедуины разразились возгласами одобрения.

Всадники теснили Умара, заставляли кружиться волчком, уклоняясь от ударов. Абдульмухаймин набросил на Умара аркан, гикнул и потащил к стойбищу.

Били его скорее для острастки, чем от большого желания. Жарко. В такую жару хорошо пить кислое кобылье молоко из бурдюка, что стыл в воде ручья или реки. В такую жару хорошо прохлаждаться в тени ивы, лениво глядя, как по пастбищу-небу бродят отары облаков. А бить человека лучше под вечер, когда уже не печет и тянет прохладой.

Умара связали и бросили в юрту. Вскоре там же оказалась Абаль. Полог отодвинул один из бедуинов и втолкнул ее.

— Дикая кошка, — лицо бедуина было расцарапано, а губы разбиты, — погоди, я научу тебя покорности.

Яростно ругаясь, воин опустил за собой полог. Умар ничего не спрашивал, отводил взгляд. Что он может? Абаль сверкала глазами, сыпала упреками.

— Ты не мужчина, а глупый осел, — укоряла она, — и зачем только я вернулась к тебе. Лучше бы никогда тебя не видеть...

Умар молчал. К чему говорить. Если повезет, его стройную востроглазую Абаль купит влиятельный человек, какой-нибудь тархан или знатный воин, и сделает наложницей. Тогда, по крайней мере, ей не придется гнуть спину от зари до зари. А Умару уготована участь колодочного раба — будет мять войлок, как и те, которых он встретил по дороге. А когда обессилеет, его зарежут, как барана.

Базар гудел на тысячи голосов. Повсюду сновали торговцы. Зазывалы крикливо расхваливали товар. Понуро стояли невольники. Блеяли овцы. Окруженные толпой зевак, сшибались борцы. Под улюлюканье и гогот зрителей трепали друг другу перья два тощих петуха.

Больше всего Умар боялся встретить кого-нибудь из знакомых купцов. Мало ли ему завидовали, мало ли желали несчастий? Как же возликуют недруги, увидав его в бедственном положении. Несколько раз ему чудились ненавистные лица. Мерещились злобные ухмылки.

— Пусть проклянет вас Аллах, — шипел Умар, — пусть черви пожрут ваши чресла, пусть голос превратится в вороний грай...

Бедуины приволокли его на невольничью площадь, охраняемую воинами. В иные времена Умар захаживал сюда для того, чтобы приобрести раба. А теперь... «Не падай духом, — сказал себе Умар, — кто знает, что уготовил тебе Аллах. Раз в груди стучит сердце, значит, ночь твоей жизни еще не наступила...»

Вокруг стояли десятки рабов и рабынь. Все они принадлежали толстяку в шелковом халате. Бедуины, кланяясь, подбежали к нему, то и дело тыча в Умара, о чем-то тараторя. Толстяк посмеивался, степенно оглаживал бородищу, в которой уже поблескивала седина, отрицательно мотал головой. Голоса бедуинов звучали то льстиво, как у просителей, то угрожающе, будто за арабами сила, то заискивающе, словно они слуги этого торговца. В конце концов он развязал кожаный мешочек, отсчитал несколько монет и, липко улыбаясь, поманил Умара. Бедуин, что сторожил его, дернул за аркан, накинутый на шею. Ноги Умара были связаны, руки закручены за спиной. Он поскакал, как воробей, не удержался и упал лицом в грязную лужу.

Вокруг все захохотали, заулюлюкали. Сильные руки схватили его, рванули вверх. Воин со смехом кольнул копьем в спину.

— Ты, верно, шах или эмир, тебя просить надо?

Не поднимая глаз, Умар подошел к остальным невольникам. Он хотел затесаться в толпу, чтобы не попадаться на глаза зевакам, но его не пустили.

— Стой, где стоишь, — прошипел чей-то голос. — Думаешь, один такой умный. — Чужой кулак ткнул под ребра. Умар зашелся кашлем.

Бедуины сбились в кучу, о чем-то горячо заспорили. Голоса звучали резко, раздраженно. «Абаль мою продать собираются, думают, как не продешевить», — с ненавистью подумал Умар.

Зевак на площади собралось много, но почти сплошь — рвань. Те, кто покупает живой товар, в это время не появляются. Они нежатся допоздна на мягких ложах, услаждаются искусными наложницами. Торговец все это знал, потому рабов не расхваливал. Не перед кем. Перебрасывался с охранниками шутками да неторопливо кидал в рот изюм. Вдруг взгляд его, подернутый ленивой поволокой, прояснился. В разношерстной толпе показались носилки с балдахином, на которых восседал старик в белом одеянии. За ним следовали слуги, чванливые, степенные. Их головы венчали белоснежные чалмы, на смуглых лицах читалась брезгливость.

Рабы-мулаты, тела которых лоснились от пота, как крупы лошадей, опустили носилки возле торговца. Человек подождал, пока слуги расстелют ковер, неспешно ступил на него.

Торговец взвился, принялся бегать вокруг знатного покупателя:

— Посмотри, какие рабы, ты нигде не найдешь таких рабов! Смотри, сколь крепок этот, он проживет долго. Он годится для самой тяжелой работы. Может быть, тебе, господин, нужна рабыня? У меня много рабынь. Вот славянка — сильная и выносливая. Она родит тебе сильных рабов. Вот ромейка, она искусна в любви, умеет танцевать и петь веселые песни. Нет, не хочешь? Может быть, тебе нужны умельцы? Вот этот раб знатно мнет кожи, делает сапоги и лошадиную сбрую. Этот, не смотри, что стар, умеет готовить такой кебаб, пальчики оближешь. Нет?! Аи, как я не догадался, наверное, господину нужен мальчик... — На жирном лице растеклась ухмылка.

Старик сделал останавливающий жест:

— Разве я должен слушать твою глупую болтовню? Разве ты не можешь подождать, пока я скажу слово?!

— Конечно, конечно, — стушевался торговец, — я запру сундук красноречия на замок молчания.

Старик подошел к рабам, стал придирчиво осматривать каждого.

— Мне нужен тот, кто сможет продавать товар и считать деньги. А у твоих рабов лица дикарей, они только и годны таскать вьюки.

Торговец запыхтел:

— Разве можно рабу доверить такое дело?

— Ты решил меня учить?! — Брови старика поползли вверх, он что-то крикнул, и несколько слуг тут же подскочили к торговцу, бросили его на колени.

Охранники только посмеивались. Была бы перед ними чернь, они бы проявили преданность, а связываться с влиятельным человеком... Нет, не будут они рисковать головой.

Умар смотрел, как унижают торговца, и ликовал. Так тебе и надо, поганая жаба! Раскрой еще зловонный рот, тебе кишки выпустят! Внезапно мелькнула мысль: «Если меня купит этот старик, не придется выполнять грязную работу».

— Я все умею, что ты сказал! Я был купцом, но все потерял.

Старик подошел к нему, долго смотрел в глаза, не говоря ни слова.

— Ты не лжешь. Я куплю тебя.

— Моя возлюбленная всегда помогала мне, — торопливо проговорил Умар, — если ты купишь и ее, ты будешь очень доволен.

Старик вновь пристально посмотрел ему в глаза, ничего не ответил. Так же молча отсчитал торговцу монеты.

Парень из африканской глубинки никому не говорил своего имени. Разве он глупый? У него в деревне никто не говорил настоящего имени даже близкому другу. Всякий знает: тот, кто владеет чужим именем, владеет душой. Скажи он Абдульмухаймину имя, тот наверняка поработит душу, ходи тогда с ним в походы «за так».

Незаметно отстав от товарищей, арап увязался за знатным покупателем. Долго он шел по итильским улицам, не выпуская из вида носилки с балдахином.

Дорога привела парня в шумное стойбище. Повсюду возвышались шатры и кибитки, на небольшом лужку, что виднелся на окраине лагеря, паслись стреноженные кони, смуглая женщина кормила грудью младенца; поднимая клубы пыли, дрались пятеро мужиков, видно, не поделили что-то.

Сторожко озираясь, негр проследовал туда, куда понесли носилки со стариком. На плече у парня пристроился мешок с белым порошком — опиумом. Опиум он купил по дешевке в пути, в знойных и пыльных горах, где все склоны усыпаны алым маком. Тамошние жители прозябают в такой страшной нищете, что согласны менять опий на муку по весу. Арап сам решил продать дурманящий порошок, разве хуже парень из африканской глубинки, чем Абдульмухаймин? Ничем не хуже, лучше! Пусть спросят любую девушку в его деревне, кто самый сильный и быстрый, у кого самые крепкие зубы и самые курчавые волосы... Абдульмухаймин по сравнению с ним — искра по сравнению с пламенем, песчинка по сравнению с пустыней. Парень из африканской глубинки долго ждал своего часа, высматривал, кому бы продать товар. И вот счастье улыбнулось ему. Знатный старик наверняка даст хорошую цену.

За размышлениями арап не заметил, как был окружен добрым десятком молодок. Девки смеялись, призывно колыхали бедрами, запрокидывали голову, обнажая смуглую шею... Парень из африканской глубинки понимал по-арабски и по-тюркски — он много странствовал и выучил языки. Гордясь познаниями и от того раздуваясь, арап произнес:

— Чиво нала?

— Аи, молодой-красивый, — задушевным голосом принялась вещать девка, из пестрого одеяния которой выглядывала обнаженная грудь, — ждет тебя дальняя дорога, ждет тебя печаль, ждет тебя веселье... — Товарки зазвенели ожерельями из монет, принялись что-то бормотать. — Ой, как нехорошо, — зацокала девка, — ой, беду чую... Отвести беду можно. Дай погадаю, молодой-красивый, дай, всю правду скажу... Не пожалей денежку, позолоти ручку.

Сам не зная почему, парень из африканской глубинки достал из-за щеки монету и отдал молодке. Та ее схватила и спрятала в складках одеяния.

Что произошло потом, арап так и не понял. Девка что-то бормотала, сперва медленно, потом быстрее и быстрее. Звенели ожерелья. Смеялись товарки...

Когда арап очнулся, он был совершенно голый и без мешка. Светила луна. Где-то вдалеке выла собака.

В ту же ночь, когда парень из африканской глубинки отправился голым в лагерь бедуинов, виновница его бед вошла в шатер к Вишвамитре.

— Я постигла многое, о учитель, — поклонилась девица, — мной овладела жажда обмана.

— Так, — сказал Вишвамитра.

— Я отняла все у доверчивого.

— Что отняла ты? — проговорил Вишвамитра.

— У него была монета и мешок.

— Где они, — спросил Вишвамитра.

— Я принесла все тебе, учитель. — И положила перед гуру и то и другое.

Вишвамитра развязал горловину мешка:

— Ты правильно сделала, что обобрала этого человека. То, что он нес нам, содержит в себе зло. Это дурман, которым опаивают животных, чтобы внушить им покорность. Но ведь мы не животные!

— О, мне подсказало сердце, что неспроста черный человек пришел к нам.

— Ты правильно все сделала, — пристально взглянул на девицу Вишвамитра, — но скажи, молилась ли ты Будде, чтобы обрести спокойствие, или же душа твоя по-прежнему жаждет обмана?

Девица потупилась.

— Иди на берег ручья, что течет недалеко от нашего стойбища, — велел Вишвамитра, — и слушай, что он тебе скажет. Ты просидишь на его берегу до утра и обретешь спокойствие.

Девица поклонилась и вышла из шатра.