Шаман всея Руси (№2) - Родина слонов

* * *

Мамка правду говорила: нечисть только и ждет, пока хлопец начнет рукоблудствовать. Бык нисколько не удивился, когда прямо на него выломились из чащобы две неведомые твари. И вместо носа у них болталось то, что не должно, и такого размера... Не удивился, но испугался. Поддергивая порты, дитятя бросился наутек.

— Нечисть лезет, — орал он на всю округу, — нечисть, нечисть, нечисть!.. Вот тебе и можно... Купавка, дура!

От пережитого ума в Быке заметно прибавилось, будто прорвало давно подтачиваемую водой бобровью запруду.

Молодицы сперва только посмеялись над парубком, страсть-де в голову ударила. Но когда из кустов показались гороподобные твари с ушами, как паруса драккара, бабы, побросав бельишко, с воплями побежали в Партизанку.

— Затворяй, — крикнула Купавка стражнику у ворот, когда последняя из беглянок влетела в селение.

— Чего это? — зевнул стражник.

— Оборотни, — коротко ответила баба.

Вскоре над городьбой возникли защитники и принялись защищать селение...

* * *

Когда гордых белых птиц осыпают камнями и стрелами, когда гордых птиц обливают кипятком, когда гордых птиц ругают позорными словами — гордые птицы улетают. А их — гордых белых птиц — осыпали, на них лили и их ругали. Что же им было делать? Слоны обиженно затрубили и помчали прочь. Не тот город, неправильный, злой. Ну и пусть. Пусть эти дикие люди не видят, как прекрасны гордые белые птицы, пусть... Зачтется обидчикам на том свете, не достигнут они нирваны в тысяче тысяч будущих жизней. Будда все видит!

— Памажите, — орал парень из африканской глубинки, — ви чито, не люди?

Но со стены летели стрелы и камни, и никто помогать не собирался. Да и не понимали поляне парня из африканской глубинки.

Когда слон Абдульмухаймина проносился возле раскоряченного дуба, здоровенная ветка залезла в башенку, зацепилась за Умара и бросила его на землю. Купец ударился головой о корневище и затих.

* * *

Воины Ирсубая, вторые сутки бредущие по дремучему лесу, воины, лишенные своей лучшей половины — коня, воины злые, недовольные начальством, не знали того, как повезло им. Как повезло, что они слышат щебетание птиц, шум ветра в высокой листве, тихий шепот трав, ложащихся под ноги... Спокойствие и умиротворение окружало латников, в то время как в хазарском лагере, откуда они ушли, творился сущий бедлам.

Три слона носились по загону, и погонщики-бедуины, прикованные к башенкам на спинах животных, ничего не могли поделать. Погонщики кричали, били слонов по ушам длинными палками, но животные словно взбесились. Они гонялись друг за другом, сшибались крепкими лбами, спаривались, валялись в грязи и гадили, гадили, гадили... Животные вели себя точно так же, как в Персии, и точно так же пользовались полнейшей безнаказанностью, ведь бек велел, чтобы слоны вернулись в целости и сохранности. Слоны прекрасно знали, что они животные ценные и в воинском деле полезные, а потому не боялись сурового наказания.

Слоны подчинялись лишь Умару, а Умара и след простыл. Где был этот проклятый Умар, никто не имел ни малейшего понятия. Был да сплыл. Не получив утреннего кумыса, слоны сперва удивленно бродили по загону, ожидая, что вот-вот появится господин и призовет их к порядку, но господин не появлялся... И его отсутствие привело к полной анархии.

Чавала-бай, конечно же, мог бы обуздать бестий, но гуру остался в Каганате.

Когда стало ясно, что слоны подобру не уймутся, Силкер-тархан призвал Кукшу.

— Мы находимся на земле полян, — покачивая головой, неторопливо проговорил тархан, — а ты должен стать их владетелем. — Тархан нехорошо усмехнулся. — Дабы выказать тебе мое расположение, еще не завоевав полянскую твердыню Куяб, я дарую тебе место, на котором разбит наш лагерь, остальное получишь после победы.

Кукша принялся благодарить.

— Владетелю подвластно все, что происходит в его владениях. Слоны доставляют мне много хлопот, но они на твоей земле, и, значит, ты можешь их усмирить. Сделай это, и милости мои будут неисчислимы.

Силкер-тархан вручил Кукше серебряную табличку с выбитым на ней соколом и приказал не медлить.

— Предъяви сокола любому из моих воинов, и воин сделает, что прикажешь, как будто ему приказал сам Силкер-тархан. Но помни, кому многое дано, с того многое спросится...

«Пуганные уже», — подумал Кукша и с почтительным поклоном вышел из прекрасной белой юрты.

* * *

Партизанка бурлила. Слыханное ли дело, чтоб средь бела дня на городьбу нечисть бросалась? В том, что под стены подкатила нечистая сила, некоторые не верили. Говорили, в Куябе такая ж животина содержится. Однако в Куябе и бывал-то отнюдь не каждый из партизанских жителей, а уж после того, как в полянской твердыне поселился слон, и вовсе единицы. Большинство решило: нечисть. Меньшинство, не желая быть битым, согласилось.

Нечисть привалила не одна, а с приспешниками — страхолюдными мужиками, сидящими в башнях! Мужиков, прокопченных не иначе как в самом Пекле, людины сочли особенно дурным знаком — о таком даже пращуры не слыхивали, чтобы на спине оборотня человек сидел. Сие — предзнаменование навроде хвостатой звезды, а может, и хуже!

Неспроста нелюди из леса повылазили, ох, неспроста. Видать, прогневали чем-то поселяне лесного Хозяина, вот он зло и вымещает. А чем прогневали — то партизанским было невдомек. И можно ли умилостивить его — тем паче.

Долго гудели людины в родовой избе, гадая, в чем причина бедствия, долго допытывались у девок, утекших со злополучной речушки, не случалось ли чего странного до того, как оборотни появились. И допытались — Бык всему виной! Там же дубравка, все знают — Хозяин дубки любит! А куст, в котором Бык... и выговорить-то срамно, — к дубравке примыкает. Видать, Хозяин заприметил, что кусты колышутся, и решил изведать, кто это копошится на границе его владений. Обернулся стрекозой или мухой да порхнул к кустам. А там Бык это самое... Понятно, Хозяин оскорбился и на Партизанку нечисть наслал. А как же, любой бы оскорбился, если бы на его пороге да такое учинили...

— Уходить надо, — отрезали мужики, и сколько ни возражал Угрим, сколько ни убеждал, что никакие не оборотни к стенам Партизанки пришли, мир настоял на своем.

И людины ушли в Куяб.

А про Быка решили, что кровью на бранном поле позор смоет.

* * *

Воинский стан отодвинулся от загона почти на стрелище — от греха подальше. Лишь пятеро часовых, опасливо поглядывая на «изолятор», прохаживались вдоль вала. Заметив Кукшу, двое преградили ему дорогу, пришлось показывать серебряную табличку. Едва завидев сокола, часовые почтительно отступили.

— Я тот, кто установит порядок, — сказал Кукша. За время, проведенное с хазарами, он научился вполне сносно говорить на тюркском.

— Тот, кто пришел по велению Непобедимого, может следовать, куда пожелает.

Кукша высокомерно улыбнулся и вскарабкался на вал. В загон он входить не торопился.

Поле гектара в два-три предстало пред его взором. Впрочем, поле — это то, на чем хоть что-то растет. На этом же не было ни травины. Поднимая клубы пыли, по утрамбованной земле носились слоны. Они то выстраивались клином, то растягивались в цепь. Заправлял забавой матерый слонище со сломанным правым бивнем, выбитым левым глазом и хоботом, укороченным не иначе как ударом меча. На спине вожака раскачивалась хлипкого вида башенка, из которой время от времени слышались отчаянные вопли и стенания. Едва погонщик подавал голос, слон тормозил и с размаху заваливался набок, ерзал по земле, дрыгая ногами. После того как вожак поднимался, воплей довольно долго слышно не было. Потом все повторялось.

Едва взглянув на разгулявшихся гигантов, Кукша понял, что попал. Попал по полной программе, так же как тогда, в двадцатом веке в Буграх, а то и похлеще. О том, чтобы усмирить слонов, не могло быть и речи. Не то что усмирить, тут в загон-то не войдешь.

Вал отделялся от изрядно потрепанной городьбы широким рвом. Вот если бы ров вдруг исчез или, скажем, стражи забыли поднять мост... Кукша ухватился за идею. В этом случае слоны вырвутся на волю и либо будут наконец умерщвлены, либо скроются на необозримых Полянских просторах. В любом случае, дело можно будет вывернуть так, будто Кукша был уже готов с помощью тайных заговоров и заклинаний утихомирить бестий, но идиоты-охранники все испортили. Дело за малым — перекинуть мост и указать слонам дорожку, да еще «идиотов-охранников» заблаговременно отправить на тот свет, чтобы лишнего не сболтнули...

* * *

Арачын дал знак, и десяток разведчиков, неслышно скользя по лесным мхам, растворился в березоле. За ним всего лишь в стрелище раскинулось селение, в котором скрывались враги. Кровь стучала в виски Арачына, рука сама впивалась в рукоять сабли. Отборная тысяча Ирсубая вот-вот обрушится на убежище полян. Проломит ворота, ворвется за городьбу и зальет селение кровью... Скорей бы! Но мудрый берет терпением, а глупый — напором. И Арачын ждал. Еще неизвестно, с чем вернутся разведчики.

Отборная тысяча Ирсубая застыла, сдерживая мощь и ярость.

Разведчики вернулись уже к полудню, и не одни, а с едва живым Умаром.

— Мы нашли только его, — потупил взор начальник разведчиков Ахыс, — в селении никого нет. Там все брошено, господин! Мы обыскали округу, но поляне исчезли, они ушли, господин.

Арачын с трудом сдерживал гнев. Этот Ахыс — глупый баран, а не воин. Только глупый баран позволит погибнуть боевому коню от бескормицы, потому что баран думает только о себе. Только глупый баран не способен выполнить простого поручения, которое дал ему начальник. Наверняка Ахыс даже не выяснил, куда ведут следы! О, если это так, многие беды посыплются на его голову...

— Ты, конечно, узнал, как давно и куда ушли наши враги? — процедил Арачын.

— В Куяб, господин, мы нашли их следы, господин, — затараторил Ахыс, — они ведут к тракту. Они ушли два дня назад, господин. В следах много воды, а дождь шел только позавчера ночью.

После короткого привала хазарское войско повернуло обратно.

* * *

Из своей прошлой-будущей жизни Кукша крепко усвоил одну простую истину: человек с бумажкой — Человек с большой буквы. Иная бумажка и двери откроет, и запоры снимет. А уж серебряная табличка, на которой изображен сокол...

Это же генеральная доверенность. Делай, что хочешь, и все по закону.

«Дурной старикан, его ж вокруг пальца обвести — нечего делать. Пожил бы, как я, в девяностых, — размышлял Кукша, спускаясь с вала и изо всех сил стараясь не оступиться, — враз бы голова на место встала, небось, понял бы, что к чему, не разбрасывался бы табличками».

— Вот что, — сказал он охранникам тоном, не терпящим возражений, — опустите мост и выведите слонов из загона. — Хазары хлопали глазами и недоуменно смотрели то на Кукшу, то на табличку, которую тот держал перед собой, как икону. — Чего вылупились? Непобедимый велел привести к его прекрасной белой юрте слонов. Непобедимый сказал, что шаманы разожгли священные костры, шаманы окурят слонов священным дымом и они станут послушными, как ягнята.

— Как же мы выведем слонов, разве ты не видел, что они выделывают?!

— Ты считаешь себя умнее Силкер-тархана?! Мне вернуться ни с чем и сказать, что воин ослушался Непобедимого?!

— Господин, — поклонился начальник воинов, — мы выполним то, что ты приказываешь, но скажи, как нам это сделать?

— Почему ты спрашиваешь?! Разве у вас нет аркана? Заарканьте вожака, остальные слоны проследуют за ним. — Кукша ободряюще похлопал воина по плечу. — Твой тархан думает о тебе, воин. Поверь, с тобой ничего не случится. Слон только с виду страшный, а как почует петлю на шее, становится кротким.

— Приказ Непобедимого — закон для любого из его воинов.

И воины опустили мост и вошли в загон. И там погибли под ногами взбесившихся слонов.

* * *

Танковый корпус, ворвавшийся на птицеводческую ферму, буря в пустыне, смерч над многолюдным городом, асфальтоукладчик на детской площадке — вот что такое три взбесившихся слона в боевом стане. Сколько юрт было втоптано в землю, сколько доблестных воев превратилось в лепешку... Ай-валяй, как жесток мир, как беззащитны люди.

Силкер-тархан пил кумыс, Силкер-тархан оплакивал былое могущество своего войска. Где они — бесстрашные багатуры, одним своим видом заставляющие трепетать? Разве замызганные грязью истошно орущие идиоты — это его багатуры? Где расторопные рабы, готовые выполнить любой приказ? Разве думающие только о собственной шкуре оборванцы — это расторопные рабы? Где повозки, способные перевозить военную добычу? Разве щепки, валяющиеся повсюду, — это его повозки?

— Я должен возблагодарить Всемогущего Тенгри за то, что вернул Умара и тот успокоил слонов, — Силкер-тархан осушал одну пиалу за другой, — отчего же в сердце моем нет благодарности?

Едва живой в чудом уцелевшую прекрасную белую юрту ввалился Арачын. Сотник застыл, ожидая, когда тархан заговорит первым.

— Зачем ты пришел? — выпучил налитый кровью глаз тархан.

— Господин, — поклонился сотник, — я пришел сказать тебе правду.

— Говори!

— Воины ропщут, воины не слушают своих начальников. Воины думают, что злые духи степи вселились в слонов, воины думают, что злые духи степи предостерегают от похода на славян.

— Зачем ты пришел?

— Господин, — упал на колени Арачын, — объедини свои войска в едином порыве. Нельзя медлить, господин. День-два — и твои воины направят оружие на своих начальников. Еще немного — и войско превратится в стадо баранов! Отдай приказ взять Куяб, и ты спасешь войско. Едва увидев врага, твои воины оставят страх и распри. Они сотрут с лица земли Полянский город, переметные сумы воинов наполнятся богатой добычей, а за скакунами будут идти на длинной веревке белолицые рабыни.

«Как он осмелился советовать мне, будто без него я не знаю, что делать? — устало подумал Силкер-тархан, осушая двадцатую пиалу кумыса. — Разве сотник может указывать полководцу? А не сломать ли ему позвоночник?»

Силкер-тархан уже собирался крикнуть стражникам, стоящим у входа в прекрасную белую юрту, чтобы утащили Ачына, но тут вдруг чудная мысль посетила его. Силкер-тархан подумал, что неспроста Ачын заговорил с ним почти как равный — это Всемогущий Тенгри прислал знамение. Но вот только дурное или доброе?

— Уходи, — сказал тархан, — на этот раз я прощаю тебе дерзость.

На следующий день Непобедимый созвал своих командиров и приказал взять Куяб. И вновь Всемогущий Тенгри послал знамение. В прекрасную белую юрту влетела рыжая как лиса собачонка, облаяла темников, а Силкер-тархана цапнула за ногу и выбежала вон. «Не к добру», — подумал Силкер-тархан и оказался прав.

Глава 4,

в которой продолжается деморализация хазарского войска

Степана не понимали. Не понимали Алатор с Любомиром, не понимали Ворон с Гридькой, не понимала даже та единственная, ради которой хотелось жить и совершать подвиги, — Марфуша. Да по правде сказать, и сам себя Степан не понимал.

В то время как Филипп — ромейский купец — давал последние распоряжения насчет полусотни катапульт, выстроенных за куябской стеной, а Гридька с Вороном и кузнецами заканчивали сборку последней партии самострелов, в то время как Алатор срывал глотку, расставляя на господствующих высотах деревянных слонов, сработанных плотницкой артелью Звяги, а Жердь с Угримом и прочими партизанскими людинами опоясывали подступы к Куябу километрами колючей проволоки, сработанной в кузнях Василька и Жеребяки, в то время как под чутким руководством Любомира слона Рабиндраната одевали в кольчугу плотного плетения и обували в железые чеботы, — Степана неудержимая сила влекла в баню, что на краю посада...

Целыми днями он просиживал на лавке, глядя в угол за печью, но ничего не происходило. Ровным счетом ничего! Разве что порой Степан слышал мерзкие смешки, да мерещился длиннобородый старикашка с веником.

Так продолжалось седмицу. На восьмой день в баню вбежал Лисок. Собачка взметнулась на печку, угнездилась сверху и... любимец Степана вдруг стал меняться на глазах. Лапы удлинились, налились силой, маленькое тельце вдруг выросло и стало напоминать львиное, морда вытянулась, появились крылья... Из-за печки вышел банник, кряхтя уселся рядом со Степаном.

— Ты пошутковал, хлопчик, дураком меня выставил, — проскрипел банник, — ну, да и я в долгу не остался. Тебя уж, поди, за блаженного считают, хе-хе-хе, кругом к битве готовятся, а ты... хе-хе-хе... Вот и выходит, отомстил я тебе.

— И чего теперь? Дальше пакостить намерен?

— Ой, милок... — засмеялся банник. — Уж не льсти ты себе. Нужен ты мне, как прошлогодний снег, еще энергию на тебя тратить.

— Неправильно мыслишь, бывший экстрасенс, — тявкнул Семаргл, — потому — мышление у тебя стереотипное. Вот ты думаешь, нечисть перед тобой...

— Угу.

— Ой, милок, и дурной же ты, а еще образованный человек. Какая еще нечисть. Раса мы. «Хищника» смотрел? Помнишь, тварь там невидимая бегала? Вот и мы стараемся людям глаза не мозолить, живем себе, никому не мешаем...

— Уж и не мешаете?

— А вы почто к нам лезете? Почто напраслину возводите? — возмущенно захлопал крыльями Семаргл. — Вон, Беню ты как в бане-то пародировал, перед Любомиром и Алатором дураком выставил... Прямо мордой об асфальт, а Беня — душа ранимая, знаешь, как расстраивался?

— Да и играл ты плохо, — насупился банник, — Станиславский в гробу, поди, извертелся.

— Ладно, — пошел на мировую Семаргл, — нынче лаяться недосуг, нынче сотрудничать надобно.

— Вишь, дело-то какое, ежли хазары одолеют, всей нежити туго придется. Бани да овины пожгут, реки и болота загадят, а нам-то куда?

— Чего ж, упырей на хазар, что ли, двинешь?

— Не, мил человек, — тявкнул Лисок-Семаргл, — нам не то что в дела людские соваться, а и разговаривать, как мы с тобой, возбраняется.

— Сёма верно говорит, — поддакнул банник, — Род с Перуном совсем озверели, чуть что — в Пекло на общественные работы. Это нас-то, нас...

— Ладно — в том веке, из которого ты приперся, — протявкал Лисок-Семаргл, — там хоть попроще стало.

— Во-во, народец штук разных наизобретал и думает, мол, электричество если, стало быть, не бесовство, а наука. Объясняют все...

— В твоем-то веке проще. Надо высшие идеи заслать, садись в железный блин да к облакам лети... А там уж дело за малым — лучом, да чтоб поярче, затяни с земли бабенку, мозги ей запудри, мол, налетит земля на небесную ось, и отпусти с миром.

— Та и раззвонит. И вроде как не мы, нечисть исконная, а цивилизация инопланетная с людями пообщалась.

— А тут-то, во временах темных, хоть в кого оборачивайся, хоть в инопланетянина, хоть в жабу пучеглазую, людины знай вопят: нечисть.

— Вот и наложили Род с Перуном запрет на общение с людинами.

— А со мной чего ж?!

— Да ты не от мира сего, с тобой можно. Ладно, слухай. Скоро хазары двинут на Киев, пардон, Куяб, а завтра по этому поводу закатят пир... И случится так, что Хосхар, который упросил своего брата Ахыса замолвить перед Арачыном словечко, чтобы сделал его воином, напившись кумыса, отойдет за тележный стан справить большую нужду...

Семаргл с банником исчезли, а Лисок, скуля, скатился с печи. Степан взял собачку на руки:

— Что бы я без тебя делал.

Лисок заурчал, как кот, и лизнул ладонь хозяина.

* * *

Лишь огонь может разогнать тьму, особенно тьму южной ночи. И огни пылали — пламя сотен костров рвалось к небу. Воздух густой, хоть на хлеб мажь. На небе ни звездочки, месяц спрятался. Священный пир, что предшествует битве, гудел вовсю. Не спали конюхи, не спали простые воины, не спали десятники, не спали сотники, не спали тысячники, не спали темники, и сам Непобедимый Силкер-тархан тоже не спал. Лишь стража у составленных кругом телег зевала, клевала носом, вглядываясь в темь, что клубилась за станом.

Тархан велел зарезать последних баранов, и воины наслаждались сытной мясной похлебкой. Тархан велел развязать последние бурдюки с кумысом, и воины пили за удачу.

Недалеко от телег, опоясавших лагерь, у одинокого костра сидел Хосхар. Хосхар вчера стал воином, у Хосхара сабля и боевой конь. Хосхар нашел удачу. Он проявит доблесть и добудет много полезных вещей в Куябе. Он привезет своей маленькой Юлдуз богатые подарки и станет уважаемым человеком. Сам Бурехан пригласит его в свою юрту и будет потчевать лучшими кусками.

Рядом с Хосхаром лежал внушительный бурдюк с кумысом, который он украл у Умара. Красть было нехорошо, а пить в одиночестве и подавно, но что касается первого — совесть уже утонула в перебродившем кобыльем молоке, а что до второго... Хосхар умный, Хосхар знает, чем заканчиваются попойки. Поножовщиной и мордобоем! Дабы избежать и первого, и второго, Хосхар потихоньку ушел от пьяных товарищей и обосновался близ стражников, которым строго-настрого было запрещено пить. Стражники недобро смотрели на Хосхара, но ничего не говорили.

— Мы тоже хотим кумыса, — наконец не выдержал молодой воин, — дай нам хоть каплю.

Нехотя Хосхар протянул воину бурдюк, тот схватил его, отхлебнул и передал товарищу. Хосхар едва успел вырвать сокровище, пока оно не опустело.

— Что скажет ваш начальник? — спросил он, прижимая бурдюк к сердцу.

Воины злобно зыркнули, но промолчали.

Когда в животе заурчало, Хосхар, по обыкновению, пристроился к тележному колесу, но получил ногой в бок и упал на пятую точку.

— Нечего тут, — зло сказал стражник, — туда иди. — И указал перстом на кусты, что темнели в четверти стрелища от телег. — Что скажет наш начальник, если вляпается в твою кучу.

— Навалишь по дороге, пеняй на себя, — прорычал другой стражник, — ветер с той стороны.

Хосхар умный. Хосхар понял, почему его прогоняют. Ну нет, он не доставит им радости. Прихватив бурдюк, Хосхар дернул к кустам. Ветер и правда дул в лицо, замедляя бег...

— Спасибо, не в лес бежать заставили, — ворчал Хосхар, — до кустов, может, и добегу, а вот до лесу никак. Все, не могу...

* * *

В то самое время, когда Хосхар бежал к спасительной бузине, с другой стороны к кусту подползал Аппах.

Одет Аппах был точно так же, как тот, кем ему на время предстояло стать. Почему надо было облачаться в драную овечью безрукавку поверх стеганого халата и опоясываться ржавой саблей, Аппах не знал, но Степан сказал — делай так, и Аппах сделал. Воеводе он верил. «В ночь полной луны ты змеей выползешь из леса и доберешься до кустов ко времени, когда злая туча съест правую щеку луны. В кустах будет сидеть похожий на тебя хазарин, чье имя тебе знать ни к чему, рядом с ним будет лежать бурдюк с кумысом...»

Раздвинув ветви, Аппах увидел того, о ком говорил воевода. Человек поддерживал полы халата, обнажая худые волосатые ноги. Халат и безрукавка на человеке были точно такие же, как и на Аппахе. Аппах метнулся к человеку и ударил его рукоятью сабли по затылку.

«Нальешь в бурдюк зелья, — всплыли слова воеводы, — и, не таясь, пойдешь к стану». Аппах так и сделал — достал из-за пазухи берестяную флягу с зельем, сваренным под руководством Ворона, и плеснул в кумыс.

Шатаясь, побрел к телегам, будто нечаянно упав по дороге, измазал грязью лицо, чтобы стражники не заподозрили подмены. Он добрался до стана, положил бурдюк и, охнув, бросился обратно к кустам.

— Опять скрутило, — крикнул он хохочущим стражникам, — только не пейте кумыс...

Пролетев через кусты, Аппах ползком добрался до леса и растворился в нем. А стражи пустили по кругу бурдюк, и каждый сделал по доброму глотку...

* * *

Когда к прекрасной белой юрте вновь подошли мычащие, перекошенные воины числом не менее двух сотен, когда эти воины стали требовать, чтобы Силкер-тархан позвал шаманов и те изгнали вдруг навалившуюся немочь, когда за полог пахнуло так, как не пахнет кочевник после долгого перехода, на Силкер-тархана снизошло озарение — дар Всемогущего Тенгри.

Полководец понял, что враги повсюду! Это их кознями попорчено войско! Это враги сковали его решимость! Это они вновь опозорили его, заслуженного старика, героя Хазарского каганата.

Силкер-тархан заплакал, потом засмеялся, потом принялся скакать молодым жеребцом, что, верно, и подточило последние силы...

Силкер-тархан не сдастся, тарханы вообще не сдаются. Бескрайнее Синее Небо поможет ему. Оно поможет распознать негодяев, вывести их на чистую воду, пошлет знамения, которые укажут, направят... Силкер-тархан отложит штурм Куяба. Силкер-тархан сперва выловит гадов в своем доблестном войске.

Знамения! Да они же повсюду: в темных углах круглой белой великолепной юрты, в которой и углов-то — раз-два и обчелся, в воде — неспроста она столь прозрачна, видно, Всемогущий Тенгри на что-то намекает, в солнце — почему вчера на него наползали тучи, а сегодня нет... Везде, везде знамения. Силкер-тархан понял! Он теперь ко всему прислушивается, на все смотрит! А как же! Это великий дар Тенгри, не может же полководец пренебречь им. О, как белы стены прекрасной юрты! Не значит ли это, что воины, у которых лица менее смуглы, чем у других, — враги? О, как сладкозвучно поет ветер! А сколько беззубых, шепелявых? Удавить их всех. Зачем стрекочут кузнечики? Не знак ли это, что болтун — отрада лазутчика! О, как прозорлив стал тархан.

И еще Силкер-тархан стал осмотрителен. Он укрылся под войлоками, и его не видно. И сабля в его руке обнажена. Пусть только сунутся! Он им устроит! Он порубит всех врагов! Один! Он один всех порубит! Он...

Что-то лопнуло в груди, и старик затих. Непобедимый Силкер-тархан! Гроза и гордость войска, герой Хазарского каганата.

* * *

Арачын был тем единственным, который осмеливался входить к Силкер-тархану, когда тот был в гневе. Судя по звукам, доносившимся из юрты, тархан бесновался, как никогда. Сотник долго прислушивался, ожидая, пока буря уляжется. Наконец вопли прекратились, и Арачын решился.

Силкер-тархан лежал под грудой войлоков. Арачын разметал войлоки и понял, что случилось непоправимое. Непобедимый сжимал саблю и, ехидно ухмыляясь, смотрел в дымовое отверстие остекленевшим глазом.

Сотник взял старика на руки и перенес на персидские ковры, укрыл овечьими шкурами.

— Спи, Непобедимый, — прошептал Арачын, — никто не узнает, что ты больше не проснешься. Я стану твоими глазами, твоими ушами и твоим языком.

Арачын наклонился к тархану и снял с его шеи серебряную табличку со вздыбленным жеребцом. Такая табличка была всего одна, и тархан никому ее до сих пор не пожаловал, потому что обладатель ее становился равным ему. Теперь любой в хазарском войске должен был подчиняться Арачыну.

Покинув юрту, Арачын поднял над головой табличку и властно крикнул:

— Внимание и повиновение!

Воины, те, что явились с прошением, — едва волочащие ноги, перекореженные, воняющие, как не воняет козел, прожив многотрудную жизнь, — выпучились на Арачына, проглотив языки. Вокруг прекрасной белой юрты повисла гнетущая тишина. Затем зашелестел шепоток, словно чахлый дымок над залитым водой костром.

— Это самозванец...

— Он сотворил с Непобедимым противоестественное...

— Он хитростью завладел табличкой...

— Зачем нам слушать его, лучше прикончим... Толпа увечных воинов надвинулась на Арачына.

Кривые пальцы тянулись к его горлу, трясущиеся руки выхватывали клинки...

— Внимание и повиновение! — вновь крикнул Арачын, и воины, сообразуясь с многолетней привычкой, замерли. — Непобедимый сказал, что девять дней и ночей будет молиться Бескрайнему Синему Небу. Тот, кто войдет к нему, лишится жизни.

— Откуда нам знать, — закричали воины, — может, ты убил Непобедимого и отнял у него табличку со вздыбленным жеребцом.

— Глупцы, кто же может одолеть Непобедимого!

— И верно, — задумались воины, — Непобедимого победить нельзя! А скажи, не говорил ли наш повелитель еще чего-нибудь?

Угадав, куда клонят воины, Арачын заявил:

— Тот, чье имя славно, велел созвать шаманов, чтобы они воскурили священные дымы и изгнали злую немочь, вселившуюся в вас. И еще сказал, что вам даруется право не отдавать третью часть добычи, что возьмете в Куябе, Непобедимому.

— Мы пойдем за тобой! — взревели воины.

И когда наступила ночь, шаманы разожгли костры и побросали в огонь вонючие травы, и воины прошли сквозь костры, но не очистились — духи зла оказались сильнее. Тогда шаманы ударили в бубны и пустились в неистовый пляс. Но, увы, злые духи опять победили — ни один из воинов не принял свой прежний облик... Тогда шаманы приготовили отравленное зелье и дали воинам, сказав, что это им поможет. И духи забрали воинов, спасли от бесчестья...

Глава 5,

в которой хазары терпят сокрушительное поражение

Арачын знал, на что шел. На самое страшное, что может быть уготовано воину, — на позор. Обман наверняка раскроется, и его ждет суровая кара. Но главная добродетель воина — верность. И Арачын сделал то, что должен, руководствуясь этой добродетелью. И видит Всемогущий Тенгри, Силкер-тархан одобрил бы его действия... Силкер-тархан, но не выродки-темники, и особенно Ирсубай, который не мог простить Арачыну возвышения.

Когда сотник брал под свою руку войско, он не сомневался. Если бы Арачын поступил иначе, началась бы распря, сотня поднялась на сотню, тысяча на тысячу... Осознавая это, Арачын принял единственное верное решение.

С высокого холма он обозревал местность, на которой должно было развернуться сражение. Ветер трепал лисий хвост, свисающий с острия шлема, играл гривой молочной белизны скакуна. Недалеко от военачальника расположились десять доблестных воинов из числа Яростных. В их верности Арачын был убежден.