10

Мы входим и застываем в недоумении. Пумс издает тихий писк, как кролик в агонии. Действительно, ситуация отвратительна.

Посреди комнаты стоит тип в плаще и шляпе, с лицом, затянутым по самые глаза какой-то тряпкой. В руке он держит револьвер, нацеленный в нашем направлении.

Немая сцена. Неожиданно вся тройка подскакивает, словно о г удара током. Это я роняю из ослабевшей руки молоток. Машинально наклоняюсь, чтобы поднять его.

— Стоять, — сдавленным голосом командует пришелец. Замираю по стойке смирно. Бандит красноречивым движением руки с револьвером гонит нас по направлению к письменному столу. На деревянных ногах двигаемся туда. Бандит обходит нас, не опуская револьвера, и располагается у двери, отрезая нам путь к бегству.

— Открыть сейф, — приказывает он.

Пумс бросает на меня вопрошающий взгляд. Пожимаю плечами.

— Сейф открыть невозможно, — заявляю я.

— Открывайте или буду стрелять, — бормочет бандит чуть слышно, но движение ствола револьвера выглядит достаточно убедительно.

— Не знаю комбинации, — говорю я с обреченным спокойствием. — Сейф не открывался уже много лет.

Бандит издает неопределенный звук типа «болтай больше». Естественно, он не верит мне. Поднимает револьвер чуть выше.

Убьет нас. Тут уж ничем не поможешь. Я не открыл бы сейф, даже если бы очень захотел сделать это. Мысленно прощаюсь с жизнью. Мне даже не очень жаль ее. Особенно принимая во внимание существование фиолетового чудища: надеюсь он не последует за мною на тот свет. Жаль только Пумс…

Бросаю взгляд на нее. Она в шоке, но в общем-то держится молодцом. Неожиданно Пумс поворачивается и идет к сейфу. Начинает происходить нечто достойное удивления. Пумс кладет руку на диск замка и прижимается ухом к двери сейфа, словно врач исследующий здоровье пациента. Блефует, желая выиграть время? А может быть, не блефует? Потихоньку вращает диск, не отрывая ухо от дверцы. Выражение лица у нее сосредоточенное, и впервые с тех пор, как я познакомился с нею — осмысленное. Поворачивает диск то в одну, то в другую сторону, внимательно вслушиваясь.

— Быстрее, — бормочет бандит. Пумс рукой дает ему знак, чтобы не мешал ей. Продолжает манипулировать диском.

Раздается едва слышный скрип. Пумс краснеет от напряжения и не отрывает руку от диска. Раздается второй скрип, третий… наконец скрип более слышный — и дверцы раскрываются.

Пумс поворачивается к нам лицом. В глазах у нее блеск триумфа. Бандит приказывает ей жестом открыть дверцы полностью. В это мгновение я шевелюсь, бандит с грозным ворчанием вновь направляет на меня ствол револьвера.

Смотрю в роковое отверстие, но вижу и еще кое-что. Что-то происходящее за спиной бандита. Двери приемной беззвучно раскрываются. Показываются седые космы и вся фигура Гильдегарды. Хочу жестом предостеречь ее, но Гильдегарда наклоняется, приподнимается… и секунду спустя бандит в маске валится на пол, как будто сраженный громом, переворачивая попутно кресло, стоявшее у столика с пишущей машинкой.

Одним прыжком достигаю его и пинком ноги выбиваю револьвер из его руки. Нагибаюсь, чтобы сорвать маску с его лица. В это время за моими плечами раздается грохот. Оборачиваюсь и вижу, что Пумс лежит на полу с закрытыми глазами: обморок.

Хватаю револьвер, прячу его в карман и спешу оказать помощь Пумс. Гильдегарда машет у нее перед лицом какой-то книжкой, чуть похлопывает по лицу.

Наконец Пумс открывает глаза.

— Что это было? — спрашивает она голосом умирающей. Садится на полу, и неожиданно ухватив меня за руку, показывает в направлении двери.

Взлетаю в прыжке, бросаюсь в погоню, но… поздно. Все произошло молниеносно. Пришелец в маске поднял голову, оперся руками на книжку, лежащую рядом с перевернутым креслом, потом моментально вскочил на ноги и исчез за дверью.

Бегу за ним в приемную, но он уже сбегает по лестнице. Упорно преследую его до дверей подъезда… но здесь мой разбег ослабевает. Дежурящий на тротуаре полицейский как раз останавливается перед нашим подъездом. Мгновение стоим с ним лицом к лицу, после чего я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов с совершенно равнодушным видом и небрежным шагом неторопливо возвращаюсь наверх.

Гильдегарда и Пумс стоят посреди кабинета словно два соляных столпа. Все, что осталось от посетителя в маске — это шляпа, свалившаяся с его головы в момент падения.

Поднимаю ее и присматриваюсь с интересом.

— В детективных романах личность преступника с легкостью устанавливается по его головному убору, — заявляю я. — Всегда можно обнаружить на нем этикетку, несколько волос, железнодорожный билет за лентой, и множество других улик. Однако, боюсь, что на этот раз шляпа преступника нам не поможет. Действительно, головной убор совершенно новый и такой обычный, что наверняка треть жителей нашего города носит такие же.

— Хотя, подождите. Кажется что-то есть! — Шляпа новая, но я замечаю грязный отпечаток сзади над самыми полями.

— Это от молотка, — объясняет Гильдегарда и показывает лежащий поблизости молоток, тот самый, который я уронил, когда пришелец в маске целился в меня из револьвера.

— Так вот чем вы его обработали, — с уважением произношу я. Поднимаю молоток, взвешиваю его на руке, оцениваю взглядом массивную фигуру Гильдегарды.

— Ему еще повезло, что вышел из этой передряги живым, — продолжаю я. — А каким чудом вы оказались тут в самый подходящий момент?

— Я вошла в приемную и услышала, как этот человек вам грозил, — объясняет нам Гильдегарда. — Открыла потихоньку дверь, увидела на полу этот молоток, ну и… наверно ударила его этим молотком по голове, не помню точно, я была страшно взволнована.

— Вы замечательная женщина!! Вынимаю револьвер из кармана и внимательно присматриваюсь к нему. Тем временем Пумс окончательно приходит в себя, пудрит носик, поднимает перевернувшееся кресло и приближается ко мне.

— Это здорово, что вы забрали у него револьвер, — тоном знатока заявляет она. — По револьверу мы легко его выследим. Револьвер это не шляпа.

— Это точно. Если бы только этот револьвер не был моим собственным!

— Тот самый из письменного стола? — удивляется Пумс.

— Не совсем так. В последнее время он был в «Фаусте». Не знаю, почему это со вчерашнего дня все решительно используют для самых различных целей именно этот, мой собственный револьвер.

— А вы спрячьте его подальше, — советует Пумс.

— Не стоит. Все равно его моментально отыщут. Я едва держусь на ногах, идиотское приключение с бандитом в маске окончательно подорвало мои силы.

— Я должен поговорить с тобою, Пумс, — заявляю я. — Но сначала сбегай за четвертинкой, нервы совсем расшалились. — Вручаю ей остатки денег, которые одолжила мне Майка. — Можешь прислушаться к тому, что болтают в баре, но сама — ни-ни! Сечешь?

Пумс делает понимающую мину и исчезает. Вынимаю коробку от «Фауста», чтобы вернуть туда револьвер, но в голову приходит мысль, что теперь нужно использовать для его хранения более надежное убежище: если уж сейф каким-то чудом открыли, пусть он хоть для чего-нибудь послужит. Кстати, не мешало бы наконец посмотреть, что же там такое хранилось.

Дверца все еще приоткрыта, как оставила ее Пумс. Подхожу, раскрываю сейф полностью и бросаю взгляд внутрь.

В это же мгновение ноги мои подкашиваются. Почти теряя сознание, опираюсь на сейф, прикрывая вновь его дверцу. Судорожно цепляюсь за верх сейфа, потому что все вокруг меня начинает вращаться в сумасшедшем темпе. Но если говорить о сумасшествии, то с ума сошел здесь именно я. И на этот раз я отчетливо понимаю — это бесповоротно!

Я мог предполагать, что ничего не найду в сейфе. Или найду какие-нибудь никому уже не нужные квитанции и бумаги. Или (на это, правда, надежда была минимальной) пресловутый депозит черной. Или любовные письма отца. Или не знаю, что еще там! Но ни в коем случае я даже предполагать не мог, что в сейфе, не открывавшемся уже самое малое шесть лет, увижу ЕГО.

— Что с вами? — спрашивает Гильдегарда с неприкрытой заботой в голосе.

Мне удается добрести до стола. Падаю в кресло. Прячу револьвер в ящик.

— Может быть, воды? — тревожится Гильдегарда.

— Не нужно, сейчас все пройдет, — говорю я.

Внутренне успокаиваю сам себя, как успокаивает мать испуганного ребенка, что в конце концов ничего сверхъестественного не произошло. Разумеется, сверхъестественного в рамках кошмара. Принимая как объективную реальность существование самого кошмара, факт вполне обычный. Если ОН преследует меня дома, на улице и в струях ливня на тротуаре перед «Селектом», почему бы ему не оказаться и в сейфе? Я мог бы это даже предвидеть заранее, не так ли? Напрасно я так испугался и уж совершенно не из-за чего расстраиваться теперь. Да и стоит ли сопротивляться и переживать, когда конец совершенно ясен?

— Я скверно себя почувствовал, но уже все прошло, — заявляю я громогласно. — Сейчас вернется Пумс в роли пса-спасителя с горы Святого Бернарда и спасет меня окончательно.

— В роли кого? — спрашивает Гильдегарда.

— В роли пса-бернардинца с фляжкой водки на ошейнике, — разъясняю я. — Глоток спасительного напитка пригодится и вам.

— Вы правы, я просто потрясена происходившим. До этого мне еще никогда не приходилось бить кого-нибудь молотком, и это произвело на меня большое впечатление;

— Когда-нибудь все проходится делать впервые, — заявляю я философски. — Нужно признать, что у вас есть сила удара. Сразу видно пианистку.

— Да, руки у меня сильные. Я очень рада, что могла помочь вам выбраться из этого затруднительного положения.

— Но ведь вы пришли ко мне не для этого? Как это собственно произошло? Какие боги прислали вас в самую необходимую минуту?

— У меня есть к вам дело. Я хотела бы обратиться к вам как к адвокату и просить вас о помощи.

— Я ваш должник до конца жизни, — торжественно заявляю я. — Вы хотите кого-нибудь преследовать по суду?

— Нет, речь идет скорее о защите, — произносит Гильдегарда и умолкает.

— О защите? Кого? В чем его обвиняют? Что ему грозит?

— Самое страшное, — говорит Гильдегарда и начинает шмыгать носом. — До сих пор я скрывала его в своей квартире, но он все время выскальзывает оттуда. Если его кто-нибудь встретит, ему конец! Люди таких вещей не прощают.

— Не прощают чего? — спрашиваю я, ничего не понимая.

— Безобразного внешнего вида, — говорит Гильдегарда и вытирает грязным платочком первые прорезавшиеся слезы. — Он действительно выглядит ужасно. Но разве он должен погибнуть из-за этого? Для меня он самый прекрасный.

— Это, этот… ваш друг? — спрашиваю я неуверенно. — В чем заключается его уродство? О чем вообще идет речь?

— Он облысел, — с трудом выдавливает из себя Гильдегарда, закрывает глаза платочком и застывает в неподвижности в знак того, что она уже все сказала и теперь ожидает моего приговора.

— Сейчас, сейчас. Как это: облысел?

— Он болел и облысел. Сейчас ой совершенно лысый.

— Ну хорошо, облысел, — продолжаю я. — Но что здесь плохого? Со многими это случается даже и без болезни. Почему это должно быть таким несчастьем? И в чем тут опасность?

— Если бы вы его увидели, вы бы все поняли, — говорит Гильдегарда. — О, я знаю, вы бы его не обидели, вы человек благородный, поэтому я и обращаюсь к вам. Ну, а если его увидит кто-нибудь из соседей или привратник, или какой-нибудь прохожий… он ведь убегает и на улицу, бродит там вечерами. Я никак не могу убедить его, чтобы он сидел дома.

— А сейчас… он в вашей квартире? — спрашиваю я, не зная уже, что и думать об этом странном деле и как вести дальше эту полубезумную беседу.

— Его нет! — восклицает Гильдегарда в отчаяньи. — Я не знаю, где он находится, жив ли еще, ничего не знаю!

— Когда он исчез? — спрашиваю я.

— Я не заметила. Он всегда выскальзывает, как тень. Если бы я увидела, что он выходит, я бы удержала его.

— А что, вы не могли запереть двери на ключ?

— Это не поможет, — произносит Гильдегарда с горькой улыбкой. — Он проскользнет в самое крохотное отверстие. Пару дней назад выбрался через форточку.

— Через форточку? Да что он, акробат?

— Да, он очень ловкий, — признает Гильдегарда с ноткой гордости в голосе. — Я вас умоляю, — она складывает ладони в мольбе, — станьте его защитником, чтобы мне не приходилось дрожать за него, не могу же я вечно скрывать его от всех. Объясните людям, что он совершенно безвредный, добрый, ласковый…

— Сделаю все, что смогу, — обещаю я, — но я должен сначала с ним познакомиться.

— Конечно, конечно, я приведу его к вам сразу же, как только он вернется.

— А вы уверены, что он возвратится?

— Если он еще жив, вернется обязательно. Он всегда возвращается. Да он и не уходит далеко.

— Он ушел сегодня утром?

— Нет, еще вчера перед ужином. Я приготовила овсянку, но его уже не было. Почти всю ночь я просидела на лестнице, высматривая его, но так и не дождалась. Сегодня с утра на ногах, обошла все закоулки, искала его в погребе, на крыше…

Гильдегарда замолкает, потому что я в эту секунду вскакиваю с кресла и начинаю совершать вокруг письменного стола нечто, напоминающее победный танец индейцев. После чего хватаю обеими руками косматую голову Гильдегарды и запечатлеваю поцелуй на ее лбу. Гильдегарда так поражена, что даже не протестует. Смотрит на меня с испугом и надеждой одновременно. Немного успокаиваюсь и спрашиваю:

— Вы хотели бы увидеть его, не так ли?

— Вы поможете мне найти его? Какой вы милый! Я знала, к кому обратиться! — восклицает она обрадованно.

— О, вы действительно знали! Фирма не подводит никогда! Мы находим любую пропажу в течение пяти минут. Без долгих поисков. Без лишних затрат. Без промедления. Немедленно!

Приближаюсь к сейфу, открываю дверцу. Из глубины стальной коробки огромным прыжком прямо на колени Гильдегарды вылетает фиолетовое чудовище.

— Серафинчик! Злое дитя! — вскрикивает Гильдегарда и прижимает к груди чудовище, издающее пронзительные звуки, нечто среднее между писком и скрежетом. Я знаю этот голос!!! Это его я услышал впервые на лестнице подъезда, когда чудовище убегало от меня вверх. А второй раз оно пищало у моей постели, скаля на меня свои дьявольские клыки.

Смотрю теперь на него уже без страха, хотя не могу сказать, что без отвращения. Действительно — он кошмарен. Лысый и фиолетовый, а точнее — гнилофиолетовый. Омерзительный. Гильдегарда раз за разом целует сморщенный нос, складчатую кожу на шее, лапы.

— Это кот, правда? — уточняю я.

— Сиамский, безумно породистый, — объясняет Гильдегарда. — Что же, если он облысел. Я давала ему витамины, смазывала этой фиолетовой мазью, ничего не помогало. Какая-то редкая болезнь. С тех пор, как с ним это произошло, я старалась не выпускать его из дому. Боюсь, что мальчишки забьют его камнями. Кроме него у меня нет никого на свете.

С этими словами Гильдегарда прижимает свое сокровище к груди так энергично, что чудище издает жуткий визг.

— Ну тихо, тихо, Серафинчик, — успокаивает его Гильдегарда, но Серафин не перестает жаловаться на жизнь мяуканьем с чисто потусторонним звучанием.

— Что ты плачешь, я придавила тебя? — беспокоится Гильдегарда и осматривает лысое тельце со всех сторон.

— Вот посмотрите, — подзывает она меня и ставит кота на письменный стол. Пальцем показывает какое-то местечко на голубой коже. Наклоняюсь и с отвращением всматриваюсь в эту мерзость. Действительно, на коже сбоку виден продолговатый след, последствие удара или ожога.

— Видите? Кто-то его поцарапал. Бедный Серафин, наверное, в него что-то бросили. Он страшно испугался, он такой впечатлительный.

Лично я думаю, что перепугался скорее всего тот, кто бросил в кота что-то. Но я молчу. Впрочем, действительно, выглядит он плоховато. Когда Гильдегарда выпускает его из рук, кот не убегает, он неуверенно движется по столу на подгибающихся лапах.

— Да он нездоров! — выкрикивает Гильдегарда и хватает его со стола обратно на колени. Прикладывает ухо к голому брюшку и произносит встревоженно:

— Сердце. У него всегда было слабое сердце. Ему вредны переживания. Видно, он нервничал, когда вы закрыли его в сейфе.

— Начнем с того, что я не могу понять, как он попал в сейф, — рассуждаю я вслух. — Наверняка, лишь после того, как Пумс под угрозой револьвера открыла замок. Не раньше. Но когда именно?

— А почему не раньше? Разве вы не открывали сейф со вчерашнего дня?

— Никто не открывал его уже шесть лет. Сейф стоит закрытый с того времени, как умер мой отец. Я давно уже видел одну и ту же паутину, соединяющую дверцу сейфа и его верх. Только теперь Пумс оборвала ее. Кот, очевидно, вскочил в сейф в тот момент, когда пришелец в маске убегал отсюда, и никто из нас не смотрел в сторону сейфа. Но как он проник в канцелярию?

— Он мог войти вместе со мною, мог пробраться через балкон, он часто путешествует по этим ржавым лестницам и по веткам плюща. Это для него не проблема. Мне интересно, где он бродил ночью?

Прохаживался на дожде перед «Селектом», — готов уже заявить я, но в голову приходит мысль, что это малоправдоподобно.

— Вы говорили, что он никогда не отдаляется от дома, — спрашиваю я.

— Да, он всегда бродяжит где-нибудь поблизости или забивается в тихий угол и спит. Однажды я нашла его в детской коляске, которую соседи оставили на ночь под лестницей. Нужно дать ему сердечные капли, — говорит Гильдегарда, поднимаясь с котом в объятиях. — Могу я попозже зайти к вам? Необходимо посоветоваться, как уберечь его на будущее.

Выходит, нашептывая с нежностью что-то в голое ухо чудовища. Я выполняю новую серию индейских прыжков вокруг письменного стола, но звук открывающейся двери в приемной прерывает этот хореографический этюд. Появляется Пумс с четвертинкой водки в руке.

11

— В баре уже знают, что это их кельнер упал с крыши в автомобиль, — говорит она. — Полиция забрала кельнершу, говорят, это был ее жених.

— Считают, что он свалился с крыши? — спрашиваю я.

— Так они объясняют себе, не могут же они догадаться, что он был в навесе… Пумс профессиональным жестом выбивает пробку и подает бутылку мне. Мой организм истерически тоскует по алкоголю. Жадно хватаю бутылку, подношу ее ко рту… и останавливаюсь. Размышляя, вглядываюсь в бутылку и в конце концов подаю ее Пумс.

— Глотни, если испытываешь охоту, — произношу я.

— Так ведь это вы хотели выпить, — говорит Пумс.

— Больше не хочу. И никогда уже не захочу. Все это киряние абсолютно лишено смысла.

— Слава Богу, вы наконец пришли к такому выводу! — восклицает Пумс. — А как долго вы сумеете удержаться?

— О, теперь мне просто незачем пить, — заявляю я и чувствую, что это правда.

— А зачем вы пили раньше?

— Ты слишком любопытна. В твои обязанности не входит всовывание носа в мои личные дела. Не обижайся, — добавляю я, заметив, что Пумс смутилась. — В последнее время у меня было множество самых неприятных неожиданностей и хлопот, но теперь все это позади, абсолютно позади, я стал совершенно другим человеком, все происходившее со мною, к счастью, было только ошибкой.

— Ну тогда за ваше здоровье! — Пумс глотает из горлышка и ставит бутылку на стол. Приближается к сейфу и ласково поглаживает его запыленный верх.

— Слушай-ка, Пумс, — говорю я, — ты должна кое-что объяснить мне. Как это вышло, что ты сумела открыть сейф? Откуда ты знала комбинацию?

— Правда, я отлично справилась с делом?

— Я спрашиваю у тебя, откуда ты знала комбинацию? Нина тебе сказала?

— Нина мне ничего не говорила.

— В таком случае, кто же? Дух святой?

— Я предпочла бы, чтобы это осталось тайной, — торжественно возглашает Пумс. (Ким Новак в «Пикнике».)

— Не придуривайся, ты должна немедленно объяснить мне, как это получилось, что ты смогла открыть сейф.

— Вы в самом деле не будете пить? — спрашивает Пумс и тянется к бутылке.

— В самом деле. Отвечай на мой вопрос!

— Я… не знала комбинацию, — заикается Пумс.

— Так как? Было тебе видение? Или догадалась случайно?

— Вот именно, случайно, — светлеет Пумс. — Это было совпадение!

— Не верю, — говорю я. — Таких совпадений не бывает! Пумс опускает голову и молчит.

— Говори, как там было, не то я рассержусь на тебя. Эта угроза оказывает на Пумс определенное воздействие. Открывает рот, закрывает, открывает вновь, зачерпывает воздух… и молчит.

— Ну так что же!? — говорю я категорическим тоном.

— Видите ли… у меня просто такая способность, — наконец роняет Пумс.

— Способность открывать сейфы? Пумс кивает головой утвердительно.

— Ты уже когда-нибудь пробовала? Вообще, какое ты имеешь отношение к сейфам? Откуда такие способности?

— Это… это у меня наследственное, — говорит Пумс тихонько.