Софи старательно нацепила на лицо маску недоумения, завела за ухо прядь светлых волос и ответила:

– Нет, я не из династии де Люссон, хотя и не простолюдинка.

– Это видно по вашему умению вести беседу, независимой манере держаться и по перстню на вашей правой руке, – усмехнулся собеседник.

– А драгоценности принадлежат одной знатной семье, пожелавшей остаться неизвестной. В этом деле я всего лишь посредник, – пряча руку за торбу, заспешила с пояснениями посетительница.

– Хорошо, я поверил вашим словам, мадемуазель. Если вы разъясните для меня еще одно недоразумение, то я закрою тему, неприятную нам обоим. А я вижу, что для вас она является щекотливой.

– Не совсем так, но когда человека хотят в чем-то обличить, то хорошего в этом мало, – пожала плечами собеседница. – Что вы желали бы узнать еще, месье?

– У вас на шее золотая цепь, очень похожая на ту, которую в семье де Люссон передают по наследству. На ней должен быть медальон с изображением святого Дионисия, покровителя города Парижа. Не соизволите ли отогнуть края воротника платья, чтобы я мог взглянуть на него? Ведь медальон у вас, не так ли?

– Месье Ростиньяк, вы переходите границы дозволенного, – возмущенно воззрилась на хозяина кабинета посетительница и быстро застегнула платье на последнюю пуговицу. – У меня есть медальон, я обладаю еще чем-то другим, но это все принадлежит только мне. Никто не имеет права посягать на чужую собственность.

– О, мадемуазель, простите ради всех святых, – под жестким взглядом собеседницы респектабельный господин заметно смешался. – Кажется, я действительно перешел рамки разумного, вместо того чтобы поверить вам на слово.

– Не забывайте, месье, что именно с веры начинаются все благие дела, даже в том случае, если в самом начале они не совсем и не всегда праведные.

– Вы правы, нам лучше перейти к делу. Итак, за кубки и столовые принадлежности из золота я заплачу вам ту цену, которой они достойны.

Хозяин кабинета встал, прошел к дубовому шкафчику на высокой подставке, ключом открыл дверцу. На нескольких полках лежали толстые пачки ассигнаций, перевязанные нитками, их разделяли шкатулки, наверняка с золотыми монетами разных стран.

– Какими деньгами вы хотите получить? Английскими фунтами стерлингов, испанскими песетами или русскими рублями? – отвернулся он от домашнего сейфа. – Я гарантирую вам точный расчет в любой валюте.

– В самом начале нашей беседы я говорила, что мне желательно было бы получить расчет русскими рублями в ассигнациях. В коалиции стран-победительниц они котируются очень высоко. Обладатели драгоценностей тоже предпочли бы получить именно их, – подалась вперед женщина. – К английским фунтам я отношусь так же, как и вы, – с раздражением.

Внутренний замок в шкафчике щелкнул два раза, на столешницу шлепнулись несколько солидных пачек ассигнаций с изображением русского императора Петра Первого с императрицей Екатериной Великой. Господин снова занял место на высоком стуле во главе стола.

– Кажется, у нас теперь должно последовать продолжение сделки, надеюсь, вы не станете этого отрицать? – подождав, пока посетительница уложит деньги в ту же торбу, из которой вытаскивала раритеты, пристально посмотрел на нее покупатель. – Что вы хотите предложить мне на этот раз?

В этот момент дверь приоткрылась, и в кабинет протиснулся мальчик лет пяти в белой рубашке с шелковыми воланчиками по груди и по рукавам, в штанишках разноцветными пузырями, в красных шелковых чулочках и кожаных ботиночках с бантиками. Этот белокурый ребенок с капризными бровками, с розовыми щечками и белыми зубками между пухленьких губ был очень красив и здорово кого-то напоминал. Под округлым подбородком у него был повязан шелковый зеленый платок. Пока он по ковровой дорожке продвигался к массивному столу, стоявшему у противоположной стены кабинета, Софи внимательно разглядывала всю его ладную фигурку и вдруг поймала себя на мысли, что наяву видит родного брата, который был на несколько лет моложе ее, и в детстве она успела наиграться с ним вдоволь. Интерес посетительницы не остался незамеченным – поднимаясь с кресла навстречу мальчику, вальяжный хозяин роскошных апартаментов хитровато прищурился, затем взял его за руку и с пафосом представил:

– Потомок галльских рыцарей Огня и Меча, наследник древнего дворянского рода Ростиньяк, будущий герцог и мой племянник Буало де Ростиньяк собственной персоной.

Софи подобралась, поднявшись со стула, присела в легком книксене.

– Очень приятно, месье Буало. Простите, но я представляться не буду, потому что являюсь всего лишь посетительницей, пришедшей сюда по делам, важным только для меня.

– Ваше право, мадемуазель. – Мальчик наклонил кудрявую головку в знак согласия, но любопытство в его голубых глазах сменилось вдруг недетским вниманием. – У вас к моему дяде очень серьезный вопрос? Если да, то я могу удалиться.

Не зная, что ответить, Софи перевела взгляд на хозяина кабинета, который снова хитровато ухмыльнулся и с подтекстом спросил:

– Мадемуазель, разве при общении с этим мальчиком вы ничего не ощущаете?

– Что вы хотите этим сказать? – приподняла она плечи.

– Тогда все в порядке, – с той же ухмылкой пофыркал губами господин, снова обратил взгляд на ребенка. – Месье Буало, вы приехали с родителями?

– Да, с папой и с мамой, наш экипаж стоит еще у подъезда, – подтвердил тот. – А я сразу поднялся в ваш кабинет, дядя.

– Отлично, мы с мадемуазель скоро закончим наши скучные дела. А пока, если вам будет угодно, вы можете занять вон то кресло.

Когда необходимая в подобных случаях субординация была соблюдена и каждый устроился на своем месте, Софи снова занялась свертками. Она задвинула самый увесистый из них, набитый монетами, на дно холщовой торбы, подумав, что менять золотые дукаты с пиастрами на бумажные деньги не стоит по одной причине – золото в монетах в любой стране ценится одинаково. Зато цена изделий из драгоценных металлов имеет свойство повышаться до беспредела, а потом снова падать, и чтобы не прогадать, золотые вещи нужно продавать людям сведущим. Также поступила она и с дамскими цепочками, здраво рассудив, что модницы в любом уголке мира ничем не отличаются друг от друга.

Софи извлекла на свет свертки с массивной цепью и не менее солидным знаком священной власти и, отбросив куски кожи, разложила их на столешнице. В голове ее мелькнула мысль, что любой француз посчитает за честь не расставаться с национальным богатством никогда и ни при каких условиях, даже если ему придется поступиться последним. Но то, что она увидела через мгновение, заставило ее невольно собраться в комок. Мальчик, сидящий в кресле сбоку от стола, продолжал с любопытством присматриваться и к Софи, и к сокровищам, извлекаемым ею, зато выжидательное выражение на лице хозяина кабинета явно переменилось на настороженное, затем на почти суровое. Он вскинул глаза, в упор воззрился на посетительницу.

– Мадемуазель, откуда у вас эти вещи? – со стальными нотами в голосе спросил он.

– Из той же коллекции, которую решили распродать обедневшие честные люди, – Софи вздрогнула ресницами, облизала вмиг пересохшие губы. – Вас что-то не устраивает?

– Эта цепь с медальоном принадлежала тому из кардиналов, которого наши соотечественники во главе с революционно настроенными Робеспьером и Маратом казнили вместе с Людовиком Шестнадцатым, королем Франции. Не так ли? – Де Ростиньяк продолжал расстреливать собеседницу холодным взглядом, а его племянник переводил глаза с одного собеседника на другого, пытаясь вникнуть в суть дела. – Для французского народа она является бесценной реликвией, предназначение ее – переходить от высшего духовного лица страны к его преемнику без каких бы то ни было условий. Вы со мной согласны?

– Наверное, если цепь действительно принадлежала кардиналу, которому отрубили голову, – смешалась Софи, проглатывая застрявший в горле ком. – Но ведь может быть и так, что это изделие не имело никакого отношения к духовенству, а находилось, допустим, в пользовании приближенной ко двору аристократической знати.

– На звеньях цепи и на медальоне знаки высшей духовной власти, этот предмет культа знает лишь одного хозяина – нашего Господа Иисуса Христа. Цены на него нет и не может быть.

– Ну что же, тогда я забираю эту вещь, чтобы возвратить ее владельцам, – взяв себя в руки, Софи смахнула кардинальскую цепь обратно в торбу. – У меня есть кое-что поинтереснее…

Женщина принялась копаться в свертках, стараясь поскорее разрядить обстановку, она потащила со дна коллекцию золотых монет, отложенную было до лучших времен.

– Мадемуазель, я сожалею, что согласился на сделку с вами, – остановил ее хозяин кабинета. – Я хотел бы вернуть обратно все ваши вещи и получить назад свои деньги.

По комнате разлилось чувство тревоги, заставившее посетительницу опустить сверток с монетами на дно торбы и вынуть из нее руку. Она покосилась на невольного маленького свидетеля сделки, застывшего в напряженной позе, и почувствовала, что щеки ее пламенеют от стыда.

– Разве выкупленные вами изделия не стоят тех денег, что вы заплатили? – растерянно спросила она. – Мне кажется, что мы провели удачный торг.

– Не в этом дело! Я не желаю совершать никаких сделок с ворами. А в том, что эта цепь украдена из королевской резиденции Лувр еще до вступления на престол Наполеона Бонапарта, нет никаких сомнений.

– Вы хотите уличить меня в воровстве? – напряглась Софи, чувствуя, что ее больше угнетают не обвинения хозяина кабинета, а лучистый детский взгляд. – Но за что, месье, и где доказательства?

– Цепь нужно вернуть, – непримиримо набычился господин. – В противном случае вы будете иметь большие неприятности.

– Я передам ваши слова владельцам сокровищ, – она быстро встала со стула, усилием воли совладав с собой, и насмешливо улыбнулась. – Надеюсь, из вашего кабинета я выйду беспрепятственно?

– Не смею вас задерживать. Если бы вы не были из семьи де Люссон, то я бы позвал людей.

– Вы ошиблись, месье Ростиньяк, – Софи с вызовом откинула голову назад. – Я сама по себе, потому что монастырским правилам, диктующим волю в дворянских родах, предпочла свободу. Я свободная женщина свободной Франции.

– Вы можете идти куда вам захочется. Но я бы посоветовал вам вернуть раритет истинным его владельцам, иначе погоня за ним будет продолжаться всю вашу жизнь, лишив покоя в первую очередь вас самих, – усмехнулся хозяин кабинета, со значением посмотрел на своего напрягшегося племянника, словно пытаясь на что-то намекнуть. – Тем более что в моем кабинете находится еще один свидетель, в отличие от нас, обладающий неоспоримым преимуществом. Он может вырасти в настоящего патриота своей родины. Поверьте, я ничего не стану от него скрывать, даю вам слово.

– Мне тоже кажется, что воровать нехорошо, – привстав в кресле, не по-детски рассудительно заметил племянник и, сморгнув длинными ресницами, уставился на Софи изменившимся взглядом. – Мадемуазель, цепь, которую вы прячете, нужно вернуть его высокопреосвященству, нашему кардиналу. Ведь она принадлежит ему, не правда ли, дядя?

– Месье Буало, вы сказали абсолютно верно.

– Как только представится возможность, я возвращу цепь ее хозяину, – стараясь не смотреть в сторону мальчика, не стала спорить Софи.

– Это был бы поступок члена благородного семейства, о принадлежности к которому свидетельствует в том числе и перстень на вашей правой руке.

– Но я и не скрывала от вас, что не из простолюдинок. – Софи повернулась к двери. – Спасибо за помощь, месье Ростиньяк. Прощайте.

– Храни вас Бог.

Выскочив из подъезда, Софи устремилась к Даргану, нервно вышагивавшему по аллее, и увидела вдруг, что за ними в окно наблюдает де Ростиньяк, хозяин богатого особняка с не менее роскошным кабинетом, рядом с которым белела кудрявая головка его племянника. В мозгу у нее промелькнула мысль, что убираться отсюда надо как можно скорее, иначе возникала угроза оказаться под арестом в разваленных парижанами казематах Бастилии, о которых до сих пор ходили самые ужасные слухи. Показав рукой, чтобы казак поспешил за ней, она нырнула в створ ворот и заторопилась к лошадям, оставленным у коновязи. У подъезда особняка покачивался на мягких рессорах экипаж с откидным верхом, лакеи вытаскивали из него сумки с вещами.

Уже сидя в седле, Софи подумала о том, что богатый родственник в общем-то прав, незачем тащить в Россию кардинальскую цепь, принадлежащую высшим духовным лицам ее страны. Ведь кроме светского общества, которого с немеренного пространства наберется разве что с горсть, там никто не сможет оценить ни изумительную работу французских придворных ювелиров, ни настоящего назначения изделия, носители которого вершили судьбы не только Франции, но и всего мира. Ко всему прочему, цепь, если от нее не избавиться вовремя, может принести большие неприятности. Она действительно будет преследовать ее с суженым всю жизнь не только в лице старшего Ростиньяка, но и его маленького племянника, в самом деле обещающего вырасти в патриота своей родины.

За окраинной улицей она еще раз оглянулась на аккуратные здания чистенького городка и приняла решение не отдавать раритет спутнику, а спрятать его, чтобы при первой возможности передать какому-либо государственному чиновнику. Посмотрев на возлюбленного, мерно подпрыгивающего в седле впереди сумрачным стервятником, Софи поправила платок на плечах, по-мальчишечьи гикнула и ударила каблуками туфель под бока дончаку. Подобным образом она хотела избавиться от сковавшего ее внутреннего напряжения, высыпавшего на коже холодными мурашками. Конь вскинул голову, всхрапнул и пошел наметом по мягкому грунту, оставляя на нем неровные отпечатки русских подков. За ним сорвался в галоп тонкомордый кабардинец, опередивший хозяина с решением догнать подружку.

Они умерили бег взмыленных коней только тогда, когда, объехав сторонкой деревянный мост с караульной будкой, перебрались через реку вплавь и ворвались под зеленый шатер деревьев на другом берегу. Солнце перевалило на западную сторону небосклона, а они еще не обедали. Не дожидаясь спутника с его сильными руками, Софи спрыгнула на землю и попыталась было самостоятельно накинуть путы на ноги скакуну. Эта высокородная парижанка, выросшая в собственном поместье за городом, знала и умела многое. Чего она не сумела сделать вовремя, так это обуздать охватившее ее чувство любви по сути к кровному врагу, наверняка убивавшему многих ее земляков не только на равнинах России, но и уже здесь, во Франции, в первую очередь ее отца и брата. Да, она любила этого красивого парня с диковатым взглядом серых глаз. Вот и сейчас она приняла его молчаливую помощь, а потом упала на бурку, брошенную им на траву, и прикрыла веки. Ее возлюбленный взялся собирать сушняк для костра.

Через несколько минут она заставила себя встать и пойти к дончаку, щипавшему траву, вытащила из торбы свертки с кардинальской цепью и медальоном, благо, брошенные в кабинете куски кожи она подобрала тогда же. Торбу Софи взяла с собой, снова уткнулась носом в длинную шерсть бурки, но глаз не сомкнула. Когда спутник разжег костер и бросил в котелок с водой куски мяса, она вытряхнула содержимое мешка на подстилку. Сначала выкатились свертки с золотыми изделиями, потом нехотя выползли пачки с ассигнациями и покрыли бурку пестрым покрывалом.

Дарган тонко присвистнул, подполз к драгоценному ковру, пощупал плотные прямоугольники российских денег. Пристально взглянув на устало улыбавшуюся спутницу, он бросился вдруг на нее возбужденным самцом и стал срывать одежду. Она не сопротивлялась, теперь она знала, что так больно, как было в первый раз, больше не будет. Софи сама помогла стащить с себя мокрое от пота нижнее белье и со страстью вжалась в сильное тело возлюбленного, насквозь пропахшее лошадью. Он всхрапнул, как жеребец, пальцами вырывая пучки пахучей травы, одним своим поведением обещая много страстных дней и ночей, когда вокруг перестанут беспрестанно мелькать деревья со стенами домов и все проблемы отойдут на задний план.

Так произошло и в этот, настоящий в их первых шагах по жизни, интимный телесный поцелуй. Вода выкипела из котелка, на дне которого скворчало пригоревшее мясо, костер полегоньку затухал. Насытившиеся и отдохнувшие кони подергивали шкурой, звенели уздечками, они готовы были снова пуститься в дорогу. А Дарган и Софи спали как убитые, сейчас их не смогла бы разбудить даже артиллерия всех союзных армий, ударившая единым залпом и состоявшая из огромных медных мортир.

Дарган очнулся оттого, что кони беспокойно фыркали и били копытами в землю. Он вскочил с ложа, чутко вслушался в предвечернюю тишину. Косые лучи покрасневшего солнца пробивались сквозь стену стволов, пыльными столбами упирались в землю, мешая всмотреться вдаль. Откуда-то прилетело металлическое позвякивание, которое стало приближаться. Дарган насторожился, завертел головой вокруг. Сонно всхлипнула Софи, тронув ее за локоть, он молча указал на раскиданные вокруг драгоценности и пачки денег. Она сразу сообразила, отбросив с лица пряди волос, принялась запихивать сокровища в холщовый мешок. Дарган обхватил пальцами рукоятку шашки и пошел на глуховатые звуки. Днем, когда решили сделать привал, они отъехали от дороги на приличное расстояние, пока не наткнулись на маленькую полянку, на которой теперь паслись стреноженные кони. Но звуки неслись со стороны тракта, идущего за полосой густого кустарника. Прошмыгнув к лошадям, Дарган сдернул путы с их ног, передал за уздцы выскочившей следом спутнице. Она тут же увела коней, чтобы нагрузить на них поклажу. Казак продолжил движение, вскоре остановился, снова напряг слух.

– Ваше благородие, вряд ли они пустились по лесам, что им, неужто дороги мало? – донесся до него хрипловатый голос. – Удачу они где-нибудь на постоялом дворе отмечают, на всем готовом, а в лесу надо воду искать, костры разводить.

– Терских казаков не знаешь? – грубо откликнулся кто-то в ответ. – Они на снегу беспробудным сном спят, как цыгане, а утром – словно росой умытые.

– Да оно-то так, но с мамзелькой не с руки, – не унимался хриплый. – И следов никаких, кроме тех, что мы на обочине заметили.

Дарган знобко передернул плечами, он понял, что ищут не кого-то постороннего, а именно их, потому что в диалоге упоминались именно терской казак и мамзелька. Значит, или хозяин подворья обнаружил пропажу драгоценностей, или подружка вызвала подозрение, когда носила продавать их богатому месье. Теперь вопрос состоял в том, сколько было преследователей и кого они собой представляли. Меж тем голоса приближались, конники продвигались точно к месту их отдыха. Если они почувствуют запах дыма, то встречи с ними не избежать.

Дарган через поляну бросился к тому ее концу, за которым темнел частый лес с густым кустарником, растущим понизу. Задача была одна, как можно дальше увести незнакомцев от привала. Когда он отбежал на приличное расстояние, высмотрел несколько березок с гибкими стволами и пригнул их вниз, заправив вершинами под перепутанные ветви кустов, для большего эффекта сверху накидал сучьев. Получилось что-то вроде невидимого препятствия на случай, если всадники надумают начать преследование. Затем казак отошел чуть дальше и пронзительно засвистел. Эхо разнесло свист по лесу, казалось, будто в его дебрях засела ватага разбойников. В ответ грохнул одиночный выстрел, последовала отрывистая команда, под копытами затрещал валежник, между деревьями замелькали лошадиные крупы. Первый конь бросился на препятствие, но тут же прилипший к холке всадник, словно выпущенный из пращи камень, перелетел через его голову и исчез в зарослях кустов. Вторая лошадь проделала тот же фортель, потом третья. Скоро в месте затора образовалась свалка: испуганно ржали животные, кричали и ругались люди, ушибленные и исцарапанные. Дарган, не теряя времени, придерживая шашку, помчался к привалу, а позади прозвучал угрожающий крик:

– Уйдут разбойники!… Вахмистр, сообщить на посты немедленно!

– Слухаю, господин поручик.

Софи уже сидела на дончаке с притороченной перед седлом торбой с драгоценностями, она придерживала за уздечку кабардинца, встряхивавшего гривой.

– Курир апре, месье д'Арган? – передавая поводок спутнику, весело крикнула она. – С'амус, муа л'амур?

– Молодец, Софьюшка, с тобой не пропадешь, – подхватывая повод, угнездился в седле Дарган и тут же завернул морду кабардинцу назад. – Но гутарить по-русски все же учись, что ты все ламур да ламур.

– Ви, месье, л'амур, – срываясь за ним в галоп, засмеялась спутница. Ее прекрасное настроение не в силах были омрачить никакие обстоятельства, потому что любимый был рядом, а для него она готова была сделать все. – Л'амур, мон шер.

Они помчались в сторону, противоположную тому месту, откуда неслись ругань и треск валежника. Твердой рукой Дарган направлял коня в мелколесье, по которому можно было двигаться быстро, не боясь удариться головой о толстые сучья. Солнце садилось за горизонт, сумерки никак не могли смешать день с ночью, отчего предметы в глазах начали раздваиваться. Но о том, чтобы переждать это неприятное время суток, нечего было думать, теперь следовало быстрее добраться до границы с Германией и уже оттуда направиться в Польшу, где режим патрулирования дорог был куда более сносным. Вскоре мелколесье закончилось, перед всадниками раскинулась равнина, успевшая накрыться одеялом из теней, с проткнувшим ее насквозь трактом из булыжников, по которому ходили еще римские легионы. Дарган натянул поводья, подождал, пока рядом зафыркал дончак спутницы.

– Устала? – обернулся он к жене.

– Но, месье, – она поняла суть вопроса по интонации в голосе и благодарно коснулась рукава его черкески.

– Тогда не будем расхолаживать коней. В путь, Софьюшка, ночь теперь для нас – самое благое время.

Беглецы выжимали из лошадей все силы, но летняя ночь, на которую казак возлагал большие надежды, быстро подходила к концу. Луна голубым сиянием по-прежнему освещала равнину с зачерневшей вдали полоской леса, перед которой еле заметно теплился одинокий фонарь. Дарган со спутницей свернули к строению, похожему на постоялый двор и обнесенному высоким сплошным забором. Вокруг царила тишина, не слышно было ни лая собак, ни петушиного крика, хотя небо с восточной стороны равнины уже окрасилось в розоватые оттенки.

Дарган похлопал коня по взмыленной шее, шагом подъехал к воротам. За ними под крышей дома светился едва заметный огонек того самого масляного фонаря, наверное, его подвесили здесь именно для того, чтобы путники замечали ночлежку. За спиной зазвенел уздечкой дончак, громко вздохнула уставшая подружка. Дарган вытащил нагайку, концом ручки побарабанил по створке ворот. На звук никто не откликнулся, лишь из-под забора донесся протяжный собачий зевок. Казак постучал громче, толкнул створку носком сапога. Огонек в окне дрогнул и надолго пропал, чтобы появиться на выходе из дома. На пороге стоял высокий полный человек в шляпе и в плаще, накинутом прямо на нижнее белье.

– Кто здесь? – по-французски спросил он.

– Путешественники, – отозвалась Софи. – Нам нужен ночлег.

– А кто рядом с вами, мадемуазель?

– Это мой супруг, он русский казак.

– Казак? – Видно было, что хозяин постоялого двора заколебался, впускать или не впускать во двор новых постояльцев.

– Он возвращается домой, война для него закончилась, – попыталась успокоить его женщина. – Вы нас приютите?

– Пустить можно, но казаки – народ воинственный, и вы, мадам, это знаете лучше меня, – направляясь к воротам, забурчал толстяк.– Не хотелось бы лишний раз с ними связываться, чтобы потом не пришлось разбираться, кто прав, а кто виноват.

– Мой супруг не дерется.

– Зато я предупреждаю вас заранее, что на постое у меня банда настоящих сорвиголов, – выдвигая засов из петель, признался мужчина. – Если вы не слишком устали, проскачите через лес, за ним стоит еще один постоялый двор. Там вам будет куда спокойнее.

– А сколько времени на это потребуется?

– Часа полтора, мадемуазель, если ехать крупной рысью. Разрешите, я скажу об этом вашему супругу, я немного говорю по-русски.

– О, я буду признательна.

Выслушав то, что сказал ему содержатель постоялого двора, Дарган решительно направил кабардинца в ворота, бросив на ходу:

– А теперь пойди и предупреди эту банду, что если кто-то из них потревожит наш покой, то я сразу же снесу ему голову. – Он спрыгнул с седла. – Показывай, где привязывать лошадей и комнату, которую нам определишь.

– Лошадей я отведу сам, а комната в доме, господин казак, – засуетился корчмарь. Скорее всего, он был потомком стрелецких бунтовщиков во времена Петра Великого, успевших сбежать во Францию, спасаясь от гнева реформатора. – Проходите за порог, хозяйка покажет.

– Овса не жалей, – помогая жене спуститься на землю, наказал Дарган и перекинул через плечо сумки с драгоценностями. – Я заплачу русскими рублями.

– Как прикажете, господин казак.

В узком окне на фасаде осанистого строения качнулся чей-то силуэт, прилип лбом к стеклу и тут же растворился в глубине, заставив приехавших насторожиться. Дарган подумал, что саквы с добром следовало поднимать повеселее, не показывая их тяжести, потому что разбойные люди наделены способностью замечать такие вещи. Софи тоже проводила своего дончака неспокойным взглядом и вслед за Дарганом отправилась в дом. Ей показалось, что седло со свертками под ним немного съехало на сторону, но предпринимать что-то для исправления этой оплошности было уже поздно.

Внутри большого здания с множеством комнат было душно и сыро, пахло вином вперемешку с прокисшим молоком, вероятно, хозяева занимались виноделием и сыроварением. Приземистая жена корчмаря провела молодых в конец коридора, отворила скрипучую дверь. Свет от ночника запрыгал по голым стенам, возле одной из которых стояла деревянная кровать с цветастым одеялом и маленькой подушкой. По доскам стены торчали деревянные гвозди для одежды.

Выдворив хозяйку, Дарган затолкал сумки под кровать, заметил, с какой поспешностью жена срывает с себя пропитанные потом тряпки и развешивает их на гвоздях. Но что-то мешало ему поступить так же, иначе он давно бы провалился в глубокий сон. Он подошел к окну, осмотрел двор, залитый мертвенным светом, затем приоткрыл певучую дверь. Казаку показалось, что в коридоре кто-то шмыгнул в одну из комнат, но все тут же стихло. Из угла донеслось тихое посапывание Софи, Дарган потянул ручку двери на себя, на цыпочках пробрался к супружескому ложу. Стащив с подружки шелковые трусики, он занялся с ней любовью, неторопливо и основательно, до тех пор пока организм сам не потребовал разрядки. Он решил, что таким естественным образом избавится от усталости. Женушка под ним лишь терпеливо постанывала, и вскоре оба, уткнувшись друг в друга, уже спали младенческим сном.

Дарган вскочил оттого, что кто-то теребил его за плечо. Он тут же сунулся за шашкой, прислоненной к спинке кровати.

– Господин казак, вашего коня увели, – напротив заламывал руки хозяин постоялого двора. – Того, которого я завел в стойло в общей конюшне.

– Какого? – подхватывая шашку, гаркнул Дарган. – Кабардинца или дончака?

– Что посветлее, дончака. А вашего я определил вместе со своими лошадьми.

– Кто увел? – Дарган моментом влез в сапоги и уже набрасывал на себя черкеску. – Говори скорее, не то голову отсеку.

– Бандиты!… Я же предупреждал вас, что это сорвиголовы. – Рукавом рубахи толстяк смахнул пот с лица. – Они зашли в конюшню, сели на лошадей и поскакали к лесу. Я пошел выгребать навоз, гляжу, коня вашей спутницы тоже нет.

– Давно они уехали?

– Недавно, я сразу бросился к вам.

Казак пошарил глазами под кроватью, но торбы лежали так, как он их и положил перед сном. На душе немного отлегло.

– Что еще забрали? – продолжил он допрос уже спокойнее и покосился на проснувшуюся спутницу.

– Больше ничего, только коня вашей супруги, господин казак, – продолжал обмахиваться рукавом хозяин. – Зачем он им понадобился, не знаю, у них свои скакуны – хоть на королевский выезд.

Софи, с тревогой наблюдавшая за говорившими, села на перине, прикрылась одеялом. Она не сводила взора с толстяка, и тот наконец заметил это и по-французски проинформировал о происшествии и ее. Мгновенная перемена настроения в лице спутницы заставила Даргана удивленно приподнять брови, он развернулся было к ней, хотел спросить, что же так сильно ее обеспокоило. Если пропажа дончака, то у них есть еще одна лошадь, есть деньги, на которые можно купить хоть целый табун. Но казак подумал, что теперь она сожалеет по поводу предстоящих неудобств, и смолчал. Между тем жена задала корчмарю пару наводящих вопросов, затем прижала руки к груди и с мольбой в глазах обернулась к Даргану.

– Лучше спроси у него, зачем ему понадобилось разъединять наших коней, – упреждая нытье, сердито выговорил он. – Поставил бы обоих в хозяйское стойло, глядишь, целее были бы.

– Они бы и оттуда их забрали, потому что им с чего-то понадобилась именно эта лошадь, – нервно подергал унылым носом толстяк. – Я как чувствовал неладное, когда предлагал вам проехать на следующий постоялый двор.

– Зачем вообще заводить хозяйство, если не можешь уследить за порядком, – вскинулся Дарган и, перебросив ружье через плечо, резко скомандовал: – Выводи моего коня.

– Месье… – воскликнула было Софи, но тут же осеклась.

За воротами корчмарь показал направление, в котором уехали разбойники, и казак сразу пустил кабардинца в намет. Отдохнувшая лошадь закусила удила и пошла стелиться, едва касаясь земли копытами. Домчавшись до леса, Дарган чуть придержал скакуна и зорко осмотрелся по сторонам. Он опасался засады. Лес был редким, почти весь состоял из дубовых деревьев с толстыми стволами и сучьями, если бы его не перемежали ряды мелколесья, он светился бы насквозь.

Внимание казака привлекла вмятина, только что оставленная конским копытом на сыроватом мху сбоку дороги, а чудь дальше на уровне головы зеленела ободранная кора на сломленном сучке. Недалеко от основного тракта в глубь чащи отворачивала узкая тропа, которая терялась в зарослях. Значит, всадники свернули с главного пути, мало того, они предвидели погоню, или ночью разглядели черкеску, или разбирались в упряжи, отличая казацкое седло от любого другого. А казаки воровства у себя не терпели, это знал каждый, кто сталкивался с ними. Видимо, раньше разбойники были людьми военными, но хозяин подворья об этом даже не заикнулся.