Милтон Эйзенхауэр отмечал: «Мой брат был крупным специалистом по военным вопросам, и он был полон решимости добиваться сокращения военных расходов. Эйзенхауэр решил также смягчить «холодную войну», которая началась при президенте Трумэне. Эта «холодная война» достигла необычайных размеров, принося большой ущерб обеим сторонам»[800].

По словам Милтона, все сказанное не означало, конечно, что президент игнорировал проблемы обороноспособности страны. «Совершенно неверно представление о том, – говорил Милтон, – что Эйзенхауэр забросил проблемы обороны. Четыре главы моей книги об Эйзенхауэре я посвятил этим проблемам, где особенно много недоразумений, включая недопонимание по вопросу о его отношении к Советскому Союзу».

И во времена Эйзенхауэра СССР и США были самыми мощными военными державами мира, в частности, им принадлежала большая часть стратегического оружия, имевшегося на планете. Пригласив Хрущева посетить США, президент Эйзенхауэр рассчитывал найти в результате переговоров с ним взаимоприемлемые пути сокращения оружия массового уничтожения.

5 августа Эйзенхауэр объявил на пресс-конференции о предстоящем визите Н. С. Хрущева в США. Президент отметил, что этот визит не связан напрямую с планируемой в будущем встречей на высшем уровне (речь шла о встрече руководителей четырех держав – СССР, США, Великобритании и Франции. – Р. И.).

На ближайшее время была запланирована серия встреч Эйзенхауэра с руководителями ведущих стран Западной Европы – членов НАТО. На пресс-конференции, состоявшейся 26 августа, президент должен был сообщить журналистам детали своей предстоящей поездки в Европу. «Однако интерес журналистов оказался сконцентрированным не на моей поездке в Европу, – отмечал Эйзенхауэр, – а на предстоящем визите премьер-министра Хрущева и на моей возможной ответной поездке в Россию». Президент подчеркнул в своих ответах журналистам, что «жизненно необходимо улучшать отношения между Востоком и Западом». Эйзенхауэр отметил, что Соединенные Штаты вынуждены тратить огромные средства на вооружения. «Если события будут и впредь развиваться в этом направлении, нам угрожает катастрофа». Он не без оснований считал, что «речь идет о судьбе человечества, о его будущем»[801].

На следующий день после пресс-конференции Эйзенхауэр вылетел в Европу. На военно-воздушную базу Эндрюс, близ Вашингтона, Айк приехал вместе с женой, которая так и не смогла преодолеть укоренившийся страх к воздушным путешествиям и не сопровождала мужа во время его многочисленных перелетов. По просьбе Эйзенхауэра, Мэми поднялась на борт корабля, и президент с удовольствием объяснял ей все преимущества новой машины, на которой ему предстояло пересечь океан. Однако ни один воздушный корабль никогда не был привлекателен для Мэми.

Президент был приятно удивлен исключительно теплым приемом, который был ему оказан в ФРГ. Он вспоминал, что огромная толпа встречающих перекрыла все подступы к посольству США в Бонне, куда он направлялся. И работникам службы безопасности пришлось основательно поработать, чтобы помочь американскому гостю попасть в посольство.

Обсудив с канцлером ФРГ Конрадом Аденауэром важнейшие международные проблемы, Эйзенхауэр отправился в Лондон, где в ходе бесед с английским премьер-министром Гарольдом Макмилланом большое внимание было уделено предстоящему визиту Н. С. Хрущева в США. «Я сказал Макмиллану, – вспоминал Эйзенхауэр, – о своей уверенности в том, что Хрущев попытается произвести хорошее впечатление в Соединенных Штатах… Это предположение было подкреплено тем, что он решил взять с собой в эту поездку свою семью»[802]. Президент и Гарольд Макмиллан оговорили круг вопросов, которые надлежало обсудить во время встречи высших руководящих деятелей США и СССР. Было решено, что главное внимание ее участники уделят испытаниям ядерного и термоядерного оружия, проблемам разоружения и расширению контактов между США и СССР.

Отнюдь не все в США были довольны предстоящим визитом советского лидера. Эйзенхауэр отмечал в мемуарах, что решительными противниками советско-американской встречи были те, кто считал, что нет необходимости поддерживать с Советским Союзом какие-либо контакты. Среди тех, кто не поддерживал эту встречу, был «выдающийся лидер» кардинал Спеллман. Президент позвонил своему «большому другу», объяснил ему цели визита Н. С. Хрущева и убедил в целесообразности такой встречи. Кардинал «обещал молиться за успешное завершение» его начинания. Предстоящий визит Н. С. Хрущева в США «вызвал в стране определенную оппозицию, особенно среди консервативных католиков». 14 августа 1959 г. секретарь президента Энн Уитман писала Эйзенхауэру, «что Нельсон Рокфеллер настроен резко критически к визиту Хрущева»[803].

16 сентября госсекретарь США и советский министр иностранных дел согласовали повестку предстоящих переговоров. Помимо проблем, которые были оговорены Эйзенхауэром и Макмилланом, предстояло обсудить вопросы о Лаосе, Иране, об обмене информацией, об атомных реакторах.

На время поездки Н. С. Хрущева по США президент назначил своим личным представителем при советском госте Генри Лоджа, руководителя американской миссии при ООН.

Хлопот было немало. Надо было решать проблемы обеспечения безопасности высокого советского гостя, определять его маршрут во время поездки по стране. Предложения по маршруту были самые различные. Президент, например, считал, что Хрущеву надо посетить Абилин в Канзасе и побывать на маслобойне, где он работал по 14 часов в день до поступления в Вест-Пойнт. «Одна из моих задач заключалась, конечно, в том, чтобы дать Хрущеву понять, что хотя я, в его глазах, и «капиталист», но я знал, что такое тяжелый труд»[804].

Возникало немало и чисто протокольных проблем. Хозяева, например, были поставлены – в тупик, когда советский гость категорически отказался надевать смокинг, направляясь на обед в Белый дом, устроенный в его честь. «В глазах коммунистов смокинг был символом капитализма»[805]. Эйзенхауэр заявил, что советский гость может надевать все, что он считает нужным, а американцы будут одеты по протоколу.

Более серьезная проблема возникла с определением официального статуса советского гостя. Сын Эйзенхауэра вспоминал, что между советским посольством в Вашингтоне и государственным департаментом шли деликатные переговоры по этому вопросу. Н. С. Хрущев не был главой государства, а следовательно, не мог претендовать на почести, которые оказываются главам государств. Советская сторона, писал Джон Эйзенхауэр, в конце концов пришла к единственно возможному логическому компромиссу: Хрущев посетит «США в качестве главы государства»[806].

Вопрос о том, какие почести оказывать Хрущеву, как главе государства или главе правительства, в Белом доме считали достаточно важным и с учетом личных качеств советского гостя. В конфиденциальном документе «Хрущев: человек и его взгляды», подготовленном для руководителей США, говорилось: «Гордясь своим пролетарским происхождением, он, тем не менее, полон решимости получить полное признание и все почести, оказываемые руководителю великой державы. Решительно борясь против прославления культа личности Сталина, он позволяет во все большей степени льстить себе»[807].

Поспорили и о том, где и как будет встречать и приветствовать Н. С. Хрущева советский посол в Вашингтоне. Позиция Эйзенхауэра в этом вопросе была непреклонна – советского гостя будут встречать так, как это принято в США.

На первой встрече, состоявшейся в тот же день, по предложению Эйзенхауэра был определен круг вопросов, подлежащих обсуждению, и решено провести переговоры в Кэмп-Дэвиде. Советский гость с удовлетворением принял это предложение, особенно после того, как президент информировал его, что там более прохладно, чем в Вашингтоне.

Хрущев с самого начала встречи с президентом подчеркнул, что его главная задача – добиться всемерного укрепления мира. «Советский Союз, – сказал Хрущев, – не хочет войны и более того, он считает, что мы понимаем это». Президент ответил: «Я согласен, что нет будущего при взаимном самоубийстве». Хрущев подчеркнул, что его цель – установление взаимного доверия, основанного на признании существования каждой из стран. Относительно разницы, существующей между нами, которую мы оба признаем, он заявил: «Пусть рассудит история». Эйзенхауэр отмечал спокойное, сдержанное поведение советского руководителя: «В намерениях, изложенных нашим гостем, не было ничего, свидетельствующего о стремлении к ссоре»[808].

Во время пребывания в США Хрущев неоднократно возвращался к вопросу о коммунизме, о репрессиях, которым подвергаются в США члены компартии. 18 сентября Генри Лодж сообщал в Белый дом, что во время поездки в Гайд-парк Хрущев «попытался подразнить его. Он заговорил об американских коммунистах, которых несколько лет назад посадили в тюрьму, и заявил, что это было несправедливое решение». Лодж начал пространно объяснять ему, что коммунисты выступают за свержение силой законного правительства и что «в такой ситуации ни одно правительство, включая советское, не остановится перед тем, чтобы использовать закон и помешать своему насильственному свержению».

Хрущев настаивал на своем и спросил Лоджа, за что все же посадили лидеров компартии США в тюрьму. Лодж ответил, что это было девять лет назад и он не помнит детали судебного обвинения. Реакция гостя была быстрой и четкой: он обернулся ко мне с усмешкой, слегка подтолкнул меня в бок и сказал: «Вы говорите, что не любите насилие, А Джордж Вашингтон использовал выборы, чтобы победить во время американской революции?»[809].

Советского лидера, в свою очередь, немало терзали вопросами о коммунизме, в частности, на многочисленных встречах с журналистами. 27 сентября на пресс-конференции в Национальном клубе печати журналист Стинетц из Швейцарии заметил, что на одной из пресс-конференций Хрущев сказал, что капитализм пришел на смену феодализму, потому что был более прогрессивной общественной системой, то же произойдет между капитализмом и коммунизмом. Журналиста интересовало, что ждет человечество после победы коммунизма, какая общественная система придет на смену коммунизму.

Ответив, что в СССР построена только первая фаза коммунизма, а в других социалистических странах не решена и эта проблема, Хрущев заявил: «Сейчас, не отведав даже этой части коммунистического пирога, как я могу выискивать другую ее часть? Я верю, что коммунистический пирог самый лучший. Мы верим в это. Нам он нравится, и мы готовы поделиться им с каждым, кто этого захочет».

Уже во время первой встречи разговор зашел о философии и практике коммунизма. Эйзенхауэр откровенно изложил свои опасения, вызываемые политикой коммунистов, в том числе и американских. Президент был откровенен и в другом: «Я признал, – писал он в мемуарах, – что наши антикоммунистические чувства иногда вырождаются в охоту за ведьмами»[810].

Советский гость держался уверенно и не стеснялся высказываться по вопросам, которые вряд ли доставляли удовольствие хозяевам. Так, например, Хрущев откровенно заявил, что недавняя речь Р. Никсона была направлена на то, чтобы «вызвать чувство озлобленности к нему и его партии в канун его прибытия в США». Советский гость отметил, что поставленные цели не были выполнены. «Прочитав эту речь, – продолжал Хрущев, – я, приехав сюда, был поражен тем, что американский народ приветствовал нас столь дружественно…»

Сын Н. С. Хрущева Сергей, сопровождавший отца во время поездки в Соединенные Штаты, рассказывал мне, что все советские участники встреч с американцами были приятно удивлены исключительно теплым приемом, который им был оказан на всех уровнях.

Удивление советского гостя радушной встречей в США было искренним. Хрущев сказал своим собеседникам, что если бы в канун визита в СССР зарубежного гостя он выступил с речью, направленной против него, то такому гостю не пришлось бы ожидать гостеприимства в Советском Союзе. Эйзенхауэр ответил: «В этом и заключается главное различие между двумя системами».

Критические замечания Хрущева в адрес вице-президента явно вывели последнего из равновесия. Никсон в резкой форме заметил Хрущеву, что в канун его визита в СССР советский руководитель тоже выступил с речью, в которой содержалось немало критических высказываний в адрес вице-президента США. Советский руководитель, обратившись к Эйзенхауэру, заявил, что он хотел бы, чтобы президент сравнил речи его и Никсона и сделал вывод о том, кто из выступавших больше нарушил дипломатический этикет. Не без оснований президент писал, что «комедийность ситуации заключалась в том, что господин Хрущев предлагал, чтобы я был судьей при принятии решения о том, чьи речи были более провокационными».

Речь зашла и о том, как американские средства массовой информации будут освещать визит Хрущева, в частности, что из его высказываний опубликуют. Эйзенхауэр ответил советскому гостю, что это полностью входит в компетенцию самих средств массовой информации. Хрущев усомнился в обоснованности подобной точки зрения. Он сказал: «Конечно, американское правительство имеет возможность печатать то, что оно хочет печатать, и оно в состоянии запретить публиковать то, что ему нежелательно». Эйзенхауэр внес предложение прекратить «пропагандистский спор о пропаганде». Обращаясь к советскому гостю, президент сказал, что завтра «м-р Хрущев будет иметь большую встречу с прессой». Он не знает, какие вопросы будут заданы Председателю, но думает, что Хрущев убедится в отсутствии контроля над прессой и в том, что нет никаких ограничений в отношении задаваемых вопросов. Сам президент получает такие вопросы каждую неделю.

Спор по вопросу о том, чьи средства массовой информации более объективны, явно затягивался, и Эйзенхауэр предложил для проверки этой проблемы на практике организовать обмен 30-минутными ежемесячными телевизионными выступлениями советского и американского лидеров перед телезрителями СССР и США на паритетных началах. Хрущев предложение принял и сказал, что он получил уже такое предложение в СССР от американской стороны, сделанное Эриком Джонстоном, но ответа со стороны руководства США не последовало. «Хрущев, – вспоминал Эйзенхауэр, – выглядел полностью уверенным и сказал, что, по его мнению, он знает нашу прессу достаточно хорошо». У президента не было двух мнений по вопросу о квалификации Хрущева как полемиста: «Я не сомневался в его способностях как полемиста. Он мастерски перехватывал соображения оппонентов и использовал их в собственной интерпретации для усиления своей точки зрения». Президент предложил Хрущеву по его выбору «посетить любой из атомных заводов США». Он не скрывал в своих мемуарах, что рассчитывал на то, что огромные масштабы таких предприятий, работающих на полную мощность, произведут соответствующее впечатление на гостя. «Хрущев ответил, что он не видит смысла в таком посещении и предпочитает не знакомиться ни с чем подобным»[811].

Эйзенхауэр отмечал, что за исключением обмена мнениями по поводу речи Никсона ничто не омрачало первой встречи с Хрущевым. Советский гость высказал в заключение уверенность, что обе стороны будут содействовать поиску выхода из трудностей в своих взаимоотношениях. Он заявил также, что этому будет способствовать большая личная популярность Эйзенхауэра в Советском Союзе. «Он не хотел бы, чтобы это воспринималось как лесть, но он считает нужным отметить, что Сталин с большим уважением оценивал ряд моих действий во время Второй мировой войны, но не мог определить специфику этих действий», – вспоминал президент.

Эйзенхауэр и Хрущев поручили руководителям своих внешнеполитических ведомств доработать повестку дня их будущих переговоров в Кэмп-Дэвиде. Появились фотографы. Вскоре после этого советский и американский лидеры остались вдвоем и продолжали беседу только в присутствии переводчиков. «После недельного турне в Вашингтон, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Де-Мойн и Питтсбург два самых могущественных в мире человека уединились с ближайшими помощниками на уикэнд в Кэмп-Дэвиде»[812]. Именно тогда президент сказал своему гостю, что он «имеет шансы войти в историю в качестве выдающегося деятеля, если конструктивно использует свою огромную власть». Эйзенхауэр скромно добавил, что сейчас его шансы в этом плане значительно меньше, так как ему осталось находиться в Белом доме всего 16 месяцев. Эйзенхауэр отметил также, что сила Хрущева в том, что тот обладает «огромной властью в системе государств… что он тоже обладает властью, но в пределах одной страны… государства, входящие в Западный союз, сами решают проблемы и имеют свои собственные, независимые подходы к вопросам, с которыми они сталкиваются»[813]. Хрущев ответил, что в одиночку никто не может решить проблемы, стоящие перед миром. Для этого необходимо желание и активные действия обеих сторон.

Эйзенхауэр явно пытался сыграть на честолюбии своего высокого гостя. П. Брендон, приведя вышеизложенные слова президента, не без основания делал вывод: «Эйзенхауэру было хорошо известно, что оба они имели такую возможность (войти в историю. – Р. И.). Ни тот, ни другой ее не использовал»[814].

Президенту не все было ясно в поведении советского лидера. Айк был «лично обескуражен», когда Хрущев подарил ему модель Лунника II, который русские с помощью ракеты только что посадили на Луне. Президент не мог понять, являлся ли подарок «образчиком беспардонной пропаганды или просто символом искренности». Хрущев вызвал антагонистическую реакцию со стороны некоторых членов правительства Эйзенхауэра. Дуглас Диллон, например, был настолько возбужден и взбешен визитом русских, что Хрущев позднее писал: «Он готов был взорваться, что-то как будто стреляло внутри его»[815]. В такой обстановке дискуссия не приняла характер, на который в начале встречи надеялись ее участники. «Хрущев пришел к заключению, что президент не внес большого вклада (во взаимопонимание двух сторон. – Р. И.).

Айк выяснил, что его усилия «хотя бы немного смягчить советского лидера» не дали результата».

Эйзенхауэр и Хрущев направились к вертолету, чтобы совершить облет Вашингтона. На пути из аэропорта в столицу советский гость отклонил подобное предложение президента, сославшись на то, что он не питает доверия к летательным аппаратам такого класса. «Я обдуманно высказал сожаление по поводу того, что он не сможет присоединиться ко мне во время этого полета и добавил, что я считаю подобные полеты удобными и интересными. «О, – воскликнул Хрущев, – если вы будете в том же вертолете, конечно, я полечу!»[816].

Президент вместе с гостем совершили получасовой полет над Вашингтоном и его окрестностями. Хрущеву очень понравился вертолет, в котором они летали, и он распорядился закупить три такие машины для своих собственных нужд, однако оговорился, что это должны быть точные копии машины, на которой они летали с Эйзенхауэром.

Программа пребывания высокого советского руководителя в США была очень насыщенной. Вскоре после полета над Вашингтоном президент пригласил советского гостя и членов его семьи на обед в Белый дом. Эйзенхауэр цитировал в мемуарах тост Хрущева во время. этого обеда. Советский лидер подчеркнул особую ответственность СССР и США за судьбы мира. «Если бы мы были слабыми странами, – сказал Хрущев, – это имело бы совершенно иное значение. Когда ссорятся слабые, они просто царапают друг другу физиономии. Требуется всего пара дней, чтобы косметика все поправила. Если же ссора произойдет между нами, то колоссальные потери понесут не только наши страны…»[817]. Хрущев выразил твердую уверенность в том, что дело до ссоры между двумя великими державами не дойдет. Более того, совместными усилиями они внесут свой решающий вклад в укрепление дела мира. История, заявил он, рассудит, какая система лучше. «Это правда, – говорил Хрущев, – что в настоящее время вы богаче нас. Но завтра мы будем так же богаты, как и вы, а послезавтра мы станем даже богаче».

Советский руководитель неоднократно возвращался к вопросу о будущем. Интересная дискуссия состоялась между ним и Г. Лоджем 18 сентября. Советский гость сказал своему сопровождающему, что, когда вырастут «его внуки, уже не будет капитализма. Все они будут социалистами…» «Вы говорите, – ответил Лодж, – о том, что ждет моих внуков. Может быть, вам хотелось знать, что, по моему мнению, увидят ваши внуки в России? Я не думаю, что Советский Союз статичен. В СССР идет большая эволюция». Он ответил – да, много изменений. Я сказал, что мы станем свидетелями ослабления позиций централизованной бюрократии и роста личных свобод. Поколение моих и ваших внуков станет неотъемлемой общей частью, хотя политики еще долго будут продолжать твердить старые истины».

Хрущев не согласился с прогнозом своего собеседника. Повернувшись к своей супруге, он сказал: «Разве не печально видеть приятного человека, напичканного глупыми представлениями? Приезжайте к нам в Советский Союз, и мы освежим вас»[818].

Трудно сказать, что имел в виду Хрущев, обещая «освежить» американского гостя по его прибытии в Советский Союз. Но в изложении Г. Лоджа, на мой взгляд, ярко и убедительно был показан характер Н. С. Хрущева, его своеобразные приемы полемики.

Сделать пребывание гостя более приятным старался не только президент, но и его сын. На обеде в Белом доме в честь высокого гостя выступила музыкальная группа из штата Пенсильвания. Джон Эйзенхауэр решил, что, когда начнутся переговоры в Кэмп-Дзвиде, Хрущеву будет приятно послушать русские мелодии. Проконсультировавшись с руководителем музыкальной группы, которой предстояло выступать в Кэмп-Дэвиде, Джон остановил свой выбор на трех мелодиях – «Очи черные», «Катюша» и «Стенька Разин». Сын президента вспоминал: «Я согласовал репертуар с государственным департаментом (бог знает зачем!) и получил негативное заключение относительно «Стеньки Разина». Мотивировкой было то, что это мелодия царских времен!»

Подобные мелкие шероховатости не портили общего благоприятного тона начавшегося визита. Советский гость был преисполнен оптимизма после первой встречи с Эйзенхауэром. Суммируя первые впечатления от визита, он сказал: «Я проинформирую свое правительство, что положено хорошее начало и можно надеяться на то, что окончательные результаты будут еще лучше».

На следующий вечер Эйзенхауэр, Мэми, их сын и невестка посетили советское посольство. Президент вспоминал, что их пригласили за великолепно сервированный стол. «Свежая рыба и икра были для этой встречи специально доставлены из России». Отдав должное традиционному русскому гостеприимству, Эйзенхауэр писал: «Обед напомнил мне аналогичные события четырнадцатилетней давности: встречи представителей четырех держав в 1945 г. в Берлине, вскоре после окончания Второй мировой войны. Для них тоже было характерно обилие хороших продуктов, но не прогресса (в переговорах. – Р. И.)»[819].

На следующее утро Хрущев и члены его семьи отправлялись в десятидневное турне по стране. Первым в программе стоял Нью-Йорк, далее Гайд-арк, Лос-Анджелес, Сан-Франциско, Айова, Питтсбург.

Он с большим интересом воспринимал все увиденное, «был восхищен мостом в Сан-Франциско и конструкциями американских автомобильных магистралей»[820]. Советский гость с неподдельным интересом знакомился с фермой Росуэлла Гарста в Айове. Исключительно большое впечатление на него произвели гостеприимство, доброжелательность, простота рядовых американцев. Все обозреватели отмечали, что в данном случае симпатии были полностью взаимными.

В многочисленных выступлениях советского лидера первостепенное внимание уделялось вопросам борьбы за мир, мирному сосуществованию, роли СССР и США в решении этих проблем. В официальном документе, подготовленном для Белого дома, говорилось: «Генеральная линия советского руководителя заключается в том, что СССР и США являются самыми могущественными в мире державами и состояние международных дел во многом зависит от советско-американских отношений»[821].

В документе, определявшем основные направления выступлений Хрущева, подчеркивалось, что главной темой был вопрос «о мире, о необходимости уменьшить угрозу войны, ослабить напряженность, установить доверие между народами, короче – «покончить с «холодной войной». Такой была ключевая проблема всех его выступлений. В наибольшей степени это отразилось в выступлении высокого гостя 18 сентября на Генеральной Ассамблее ООН. Перед миром, заявил Хрущев, две альтернативы: или мирное сосуществование, или самая разрушительная и ужасная война в истории человечества.

Подводя итоги переговоров, Эйзенхауэр констатировал: «Что касается США и СССР, то они будут решать спорные проблемы путем мирных переговоров и используют свое влияние для того, чтобы все международные вопросы также разрешались путем мирных переговоров».

Главным вопросом в советско-американских отношениях он считал проблему разоружения и мирного сосуществования. В меморандуме, суммировавшем результаты переговоров Эйзенхауэра и Хрущева в Кэмп-Дэвиде, подчеркивалось: «И президент и Председатель согласились, что гонка вооружений стоит колоссальных расходов и порождает большую опасность. Они также пришли к выводу, что ограничение вооружений самая важная проблема текущих международных отношений»[822].

Эйзенхауэр, подводя итоги многочисленных дискуссий с Хрущевым по проблемам разоружения и мирного сосуществования, заявил на пресс-конференции 28 сентября, на следующий день после отлета на родину советского руководителя: «Несмотря на большие разногласия, разделяющие нас, мы искренне согласились с тем, что война немыслима, что для установления мира необходимы самые энергичные усилия обеих сторон, направленные на разрешение мировых проблем путем мирных переговоров»[823].

Во время поездки по стране в ходе своих многочисленных выступлений Хрущев много внимания уделял военным вопросам. Так, на морской прогулке вдоль побережья Сан-Франциско, восхищаясь красотой города, он обратил внимание на авианосец, входивший в порт. Гость сказал, что он не завидует команде этого корабля. Хрущев добавил, что столь огромные мишени, как этот авианосец, будут немедленно уничтожены, если разразится война. Он уверен, что морское оружие будущего – это подводные лодки. Подробно охарактеризовав преимущества атомных подводных лодок, Хрущев заметил, что Советский Союз пустил на металлолом несколько крейсеров, строительство которых было на 95% завершено. «Единственные военные корабли, которые строит Советский Союз, – это подводные лодки, эсминцы и сторожевые корабли»[824], – сказал он.

Не обошел Н. С. Хрущев своим вниманием и авиацию, заявив во время одной из поездок, что «он не интересуется военной авиацией, так как она является некудышным средством ведения войны, будучи совершенно вытеснена ракетами». Советский гость рассказал, что во время визита Р. Никсона в Москву он информировал его, что советская межконтинентальная ракета с радиусом действия 7 тыс. км попадает в цель диаметром 1,4 км, и если только 50% бомбардировщиков достигают цели, то все ракеты способны сделать это.

В своих беседах Хрущев несколько раз возвращался к оценке Маршала Г. К. Жукова. Генерал Э. Гудпастер, присутствовавший на одной из таких бесед, писал: «Хрущев говорил… что Жуков мог возражать Сталину. Он был человеком твердых убеждений и его нельзя было разубедить в том, во что он верил. (В этот момент господин Хрущев повернулся к президенту и сказал, что Жуков был человеком непоколебимых убеждений. Это прекрасное качество для военного человека, и добавил злобно: «Поскольку это касается военных дел»). Не приминул Хрущев упомянуть и о том, что Жуков, по его мнению, виновен в разгроме советских войск под Харьковом. «Жуков, – добавил он, – не понес никакой ответственности за это», – и привел русскую поговорку о том, что генералы берут города, а солдаты сдают их»[825].

И Эйзенхауэр, и Хрущев отмечали, что огромное значение для установления взаимопонимания между двумя государствами имеет взаимовыгодная торговля. Эйзенхауэр отмечал, что имеются серьезные трудности в развитии торговли между СССР и США. Одна из важнейших – проблема советской задолженности по ленд-лизу. Президент оптимистично смотрел в будущее. Он считал, что «и в рамках существующих торговых отношений определенное увеличение торговли возможно». Президент усматривал прямую связь между торговлей и политикой: «Любые серьезные изменения в нашем отношении к торговле с СССР должны в значительной мере зависеть от создания более благоприятного политического климата и лучших отношений между нашими странами…»[826].

Хрущев безо всяких дипломатических ухищрений заявлял, что «важнейшим фактором является необходимость отмены дискриминации (в торговле. – Р. И.) с СССР»[827]. В отношении проблемы ленд-лиза позиция гостя тоже была четкой: «Хрущев согласился, что СССР вернется к вопросу о ленд-лизе, имея в виду решение проблемы». Советский руководитель самым решительным образом опровергал слухи о том, что «он намерен залезть в карманы американских банкиров, и не упоминал о желании получить от США кредиты»[828]. Наоборот, он подчеркивал, что СССР будет развивать только взаимовыгодную торговлю: «Советский Союз не колония, а великая индустриальная держава с большим промышленным потенциалом, высоким уровнем развития науки, что дает нам возможность производить все необходимые промышленные и потребительские товары. Если кто-то намеревается продавать Советскому Союзу сосиски и ботинки, то вы не найдете рынка для этих товаров в нашей стране. Но мы готовы развивать с вами торговлю, покупая то, что нам нужно, и продавая вам то, в чем вы нуждаетесь. Это включает как промышленные товары, так и товары широкого потребления»[829].