Развитие международной политики, изменение сил на мировой арене в пользу социализма, сдвиги в настроениях американской общественности – все свидетельствовало о неотложной необходимости пересмотра внешнеполитического курса США, особенно в отношении СССР.

Поворот от укоренившихся догм «холодной войны» к поискам конкретных путей решения назревших проблем советско-американских отношений был для американской дипломатии длительным и мучительным процессом. Конструктивная внешняя политика Советского Союза значительно облегчала решение этой сложной задачи, так как и стратегия, и тактика советской внешней политики в сфере советско-американских отношений вырабатывались и осуществлялись с учетом американских реалий. Сюда относились не только факторы международного положения США, их разветвленной структуры военно-политических союзов, учитывалось и внутриполитическое положение в этой стране, ее национальные и исторические особенности.

Советско-американские отношения были для Эйзенхауэра не спекулятивным вопросом, о котором забывают на следующий день после победы на выборах, а являлись кардинальной внешнеполитической проблемой его президентства, и он пытался ее решать, сообразуясь со своим пониманием сложного комплекса различных аспектов, составляющих ее содержание.

Советский Союз выступил с серией предложений, направленных на претворение в жизнь политики мирного сосуществования с учетом особенностей международной обстановки 50-х гг. Они касались запрещения оружия массового уничтожения, сокращения обычных вооружений и вооруженных сил, мирного урегулирования корейского, индокитайского и ближневосточного вопросов, коллективной безопасности в Европе и германского вопроса.

Миролюбивые инициативы СССР являлись важным фактором, стимулировавшим поворот американской общественности к поискам путей взаимопонимания с нашей страной. В выступлениях представителей самых различных кругов США все более настойчиво подчеркивалась мысль, что будущее человечества во многом зависит от американо-советских отношений. Для настроений общественности США показательно обращение конгрессмена Говарда Миллера к президенту Эйзенхауэру от 13 апреля 1954 г. «Человечество, – подчеркивалось в этом обращении, – находится на распутье цивилизации. Все прецеденты уничтожены, и отныне необходимо новое искусство управления государством, новая дипломатия.

Единственный путь к устранению надвигающейся катастрофы – достижение взаимопонимания между США и Советской Россией… Мы не должны запятнать свои руки кровью человечества»[766]. Автор письма высказывался за необходимость созыва советско-американского совещания на высшем уровне.

Вице-президент США в период президентства Рузвельта Генри Уоллес в обращении к Эйзенхауэру подчеркивал, что от отношений между двумя странами «будут зависеть жизни миллионов людей»[767]. В марте 1953 г. Уоллес, признавая большие успехи СССР в развитии научной мысли, писал: «Мы не должны преуменьшать успехи советской науки. Правительство России с большим уважением относится к науке, чем наше правительство»[768].

Помощник президента Эйзенхауэра Шерман Адамс, отвечая на письмо известного американского общественного деятеля и предпринимателя Сайруса Итона, положительно оценил Пагуошские встречи ученых и общественных деятелей, проводившиеся по инициативе Итона. «Правительство США, – писал Адамс, – давно выступает за международный обмен информацией и учеными, что является важным средством улучшения международных отношений»[769].

Милтон Эйзенхауэр отмечал, что Дуайт придавал исключительно большое значение советско-американским отношениям. «Во время избирательной кампании 1952 г., – вспоминал Милтон Эйзенхауэр, – мы летели с братом из Бостона в Нью-Йорк. Дуайт только что произнес большую речь о своей экономической программе, которая транслировалась по радио и телевидению на всю страну. Говоря о своем предстоящем выступлении, он подчеркнул, что намерен вставить в него раздел о необходимости для США нового подхода к СССР. Брат заявил, что надо расширять торговлю с Советским Союзом, ибо торговля способствует развитию других контактов. Я выразил свои сомнения в целесообразности такого выступления, отметив, что в США существуют глубоко укоренившиеся заблуждения относительно отношений с СССР. И я посоветовал ему подготовить специальное выступление, чтобы американский народ мог разобраться во всем этом. Если же о новом подходе упомянуть в одном абзаце, это принесет только вред, так как избиратели просто не поймут его»[770].

Эйзенхауэр считал необходимым развитие советско-американских контактов в области науки, искусства и культуры. Выступая 12 июня 1959 г. перед выпускниками Института международных отношений, он говорил: «Мир сегодня не только тесен, но и очень сложен… Мы не можем не контактировать друг с другом, пока не переселимся на Марс.

Мы не должны избегать друг друга. Мы обязаны понимать другие народы. Мы должны считать своей обязанностью уяснение того, о чем они думают и какое это имеет значение для нас»[771].

Лица из близкого окружения Эйзенхауэра отмечали, что он придавал исключительно большое значение советско-американским отношениям. Президент считал, что их всемерное развитие будет благотворно влиять не только на связи между США и СССР, но и способствовать оздоровлению всей международной обстановки.

«Однажды вечером, вскоре после выборов 1956 г., – вспоминал Милтон, – мы с братом сидели на втором этаже Белого дома. Дуайт сказал: «Хорошо бы было направить 15 тысяч американских студентов на учебу в СССР в обмен на соответствующее количество советских студентов», и попросил секретаря соединить его по телефону с Даллесом. Этот разговор имел место во время советско-американских переговоров о заключении соглашения о научном обмене».

Для Даллеса подобное предложение прозвучало как гром среди ясного неба. Ему, очевидно, сразу представилось нашествие 15-тысячной армии молодых коммунистов на США. Во всяком случае, государственный секретарь не поддержал инициативы президента. Даллес ответил Эйзенхауэру: «Не надо такой потрясающей цифры – 15 тысяч. Необходимо сначала закончить переговоры». «Я привожу этот эпизод, – продолжал Милтон Эйзенхауэр, – чтобы показать, что советско-американские отношения всегда стояли для Дуайта во главе угла»[772].

От состояния отношений двух великих держав безусловно во многом зависели судьбы мира. Эйзенхауэр сказал об этом немало хороших слов. Еще в ноябре 1945 г. он прислал Национальному совету американо-советской дружбы следующую телеграмму: «Американо-советская дружба – один из краеугольных камней, на котором должно быть построено здание мира. Для достижения этой дружбы нет ничего более важного, чем понимание каждой из сторон институтов, традиций и обычаев другой страны»[773].

16 ноября 1954 г., выступая перед работниками колледжей и университетов, Эйзенхауэр отмечал, что взаимопонимание имеет важное значение для мирных отношений между народами. По свидетельствам Милтона и всех, кто близко соприкасался с ним, он был человеком «исключительно логического мышления»[774]. И естественно, что в своих выступлениях и в многообразной деятельности на посту президента США он не мог как здравомыслящий человек игнорировать важнейший факт мировой истории, свершившийся при жизни его поколения, – возникновение мировой социалистической системы.

24 августа 1955 г. Эйзенхауэр выступил в Филадельфии на съезде Американской ассоциации юристов. Президент говорил: «Главный фактор современной жизни – существование в мире двух великих философских теорий о человеке и форме правления. Эти теории состязаются между собой, стремясь добиться дружбы, лояльности и поддержки народов всей земли…

Сотни миллионов людей образуют жюри, которое должно разрешить спор между конкурирующими державами. Их вердикт будет вынесен в пользу той системы, и они окажут поддержку тем, кто сумеет успешнее использовать свои силы в интересах мира и докажет свою способность содействовать благосостоянию и счастью людей»[775].

Годы «холодной войны» создали в США определенные стереотипы мышления, которые ни в коей мере не укладывались в подобные предложения. Во всяком случае, эти речи были несвойственны для человека, занимающего высший государственный пост в США в годы «холодной войны».

Слова Эйзенхауэра контрастировали с мнением тех лидеров «свободного мира», которые при одном слове «коммунизм» хватались за атомную бомбу.

Большим событием в культурной и научной жизни двух стран было открытие американской выставки в Москве и советской выставки в Нью-Йорке. Президент написал предисловие к путеводителю по американской выставке в СССР, в котором выражал надежду, что такого рода контакты будут содействовать улучшению международного взаимопонимания и способствовать укреплению мира.

Эйзенхауэр посетил советскую выставку в Нью-Йорке, проявив особый интерес к разделу живописи. Объяснялось это тем, что Дуайт был неплохим художником-любителем. Рисовать он начал уже после войны, специально этому не обучался, но для непрофессионала его работы были выполнены на достаточно высоком уровне. Эйзенхауэр с большим интересом изучал жизнь и деятельность великого президента США Авраама Линкольна, часто цитировал его в своих выступлениях. Автору этой книги пришлось видеть в Библиотеке Эйзенхауэра в Абилине портрет Линкольна, написанный хозяином Белого дома. Он сумел уловить и передать на холсте главное в облике этого выдающегося человека – простоту и высокие душевные качества великого гражданина Америки.

Когда Эйзенхауэр стал президентом, он не оставил своего увлечения живописью. В Белом доме была оборудована небольшая студия, где президент любил в свободную минуту поработать за мольбертом. Нередко он писал по фотографиям портреты сотрудников своего аппарата и дарил им в качестве поощрения за хорошую работу.

Руководитель советской делегации на открытии выставки в Нью-Йорке первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Ф. Р. Козлов, обратив внимание на интерес Эйзенхауэра к отделу живописи, предложил ему взять в качестве сувенира любую из картин. «Чувствуя, что отклонить предложение было бы неполитично, я выбрал, – вспоминал Айк, – яркую картину, на которой был нарисован ручей, стремительно несущийся сквозь заснеженные поля. Картина называлась «Весна приходит в деревню» («Начало оттепели». – Р. И.)[776].

Выбор был удачен: выставка тоже символизировала начало того, что тогда представлялось как оттепель в советско-американских отношениях. Эйзенхауэр публично нередко говорил об этом. В одном из своих выступлений на совещании в Женеве Эйзенхауэр заявил: «Американский народ хотел бы быть другом советского народа. Нет споров между американским и советским народами, между ними нет конфликтов, нет торговой вражды. Исторически наши народы всегда жили в мире»[777]. Он подчеркнул, что «торговля остается все же главным фактором для достижения всеобщего мира и благополучия».

Во второй половине 50-х гг. стали более оживленными связи между США и СССР в области науки, искусства, культуры. Тронулся лед и в сфере экономических отношений. Первые контакты с Советским Союзом свидетельствовали о возможности и необходимости дальнейшего развития взаимовыгодного сотрудничества. Обнадеживающим фактом являлось все более активное и заинтересованное участие деловых кругов США в этом процессе. Один из крупных промышленников в области энергетики председатель финансового комитета «Дженерал электрик» Филипп Рид, посетив Советский Союз, 24 сентября 1958 г., направил Эйзенхауэру подробный отчет о своей поездке. Бизнесмен со знанием дела охарактеризовал экономическое и политическое положение СССР. В отчете подчеркивалось: «Русский народ горячо желает мира. Русские считают, что никто не выиграет от войны между Россией и Америкой. У меня сложилось такое впечатление от встреч с людьми различных возрастов и положений во всех районах страны, которые я посетил». Рид делал вывод о необходимости всемерного развития контактов между двумя странами. Его оценки и суждения отличались четкостью, краткостью, меткостью. Поблагодарив автора письма, Эйзенхауэр отметил, что хотел бы видеть все представляемые ему доклады написанными на столь высоком уровне»[778].

В марте 1960 г. европейский отдел министерства торговли США в официальном отчете отмечал: «Торговля США с европейскими странами советского блока на протяжении десятилетия, с 1950 по 1959 гг., составила ничтожно малую долю внешней торговли Соединенных Штатов». Импорт из социалистических стран в США был в среднем на уровне 59 млн долл. в год (0, 5% всего годового импорта США), экспорт из США – 34 млн долл. (0, 6% всего годового экспорта США). 75-85% всего экспорта США в европейские социалистические страны составляли сельскохозяйственные товары[779]. Объем советско-американской торговли и ее структура ни в коей мере не соответствовали возможностям и потребностям обеих сторон.

Советско-американские отношения в годы президентства Эйзенхауэра – сложная и далеко не однозначная проблема.

Ни в коей мере не идеализируя политику 34-го президента США в отношении Советского Союза и стран мирового социалистического содружества в целом, надо тем не менее отметить, что с его именем связаны первые в послевоенный период попытки американской стороны найти пути нормализации отношений между Соединенными Штатами и СССР. В этом проявился политический реализм Эйзенхауэра.

Оценка позиции Эйзенхауэра в вопросах советско-американских отношений представляет не только чисто исторический интерес. Почти сорок лет, отделяющие нас от президентства Эйзенхауэра, позволяют взглянуть на вопрос о его политике в советско-американских отношениях с учетом позитивного и негативного опыта, который был накоплен за это продолжительное время.

В задачу настоящей книги ни в коей мере не входит оценка всех сложных перипетий этих отношений в последующие годы, но бесспорно, что опыт советско-американских контактов в годы президентства Дуайта Эйзенхауэра может и должен быть использован сегодня для решения сложного комплекса проблем, существующих между Россией и США на современном этапе.

Президентом Дуайтом Эйзенхауэром было сказано много хороших и справедливых слов о необходимости улучшения связей между Соединенными Штатами и Советским Союзом. На наш взгляд, эти заявления были и важной составной частью идеологической борьбы, которая развертывалась между двумя странами. Эйзенхауэр искренне верил в систему, которой он служил верой и правдой. И он считал, что развитие советско-американских отношений, контакты по линии науки, искусства, культуры между народами США и СССР дадут доказательные аргументы пропаганде американского образа жизни.

В июле 1959 г. Советский Союз посетил вице-президент США Ричард Никсон, открывший американскую выставку в Москве. В выступлении по советскому радио и телевидению и в заявлениях в США после завершения поездки вице-президент неоднократно возвращался к вопросу о необходимости мирного сосуществования.

В выступлении Никсона по советскому радио и телевидению значительное внимание было уделено перспективам развития советско-американских отношений. Давая американскую интерпретацию тех проблем и трудностей, которые разделяли США и СССР, Никсон оптимистически оценивал будущее советско-американских отношений: «Я отдаю себе отчет в том, что эра мирного соревнования и даже сотрудничества представляется неисполнимой мечтой, если принять во внимание разногласия, которые нас разделяют. Но руководители наших стран могут помочь обратить эту мечту в реальность». Никсон сделал ряд практических предложений, направленных на развитие отношений между двумя странами в различных сферах. «Давайте объединим наши усилия, – говорил он, – в исследовании космического пространства. Давайте полетим вместе на Луну, как сказал мне рабочий в Новосибирске»[780].

На позицию Никсона наложила отпечаток приближавшаяся избирательная кампания 1960 г., в ходе которой ему предстояло баллотироваться в президенты страны.

Нормализации советско-американских отношений во второй половине 50-х гг. способствовали официальные визиты в США высоких советских руководителей. Комментируя результаты этих визитов, Эйзенхауэр заявил на пресс-конференции 28 сентября 1959 г., что практика встреч на высшем уровне служит «процессу улучшения американо-советских отношений»[781].

В январе 1959 г. резко обострились отношения СССР и США в связи с вопросом о германском мирном урегулировании. Эйзенхауэр в своих мемуарах отмечает, что получил советскую ноту по берлинскому вопросу от 10 января и спустя неделю у него состоялся 45-минутный разговор с заместителем Председателя Совета Министров СССР А. И. Микояном[782]. Советский руководитель просил предоставить ему визу для приезда в Соединенные Штаты, чтобы «встретиться с советским послом М. Меньшиковым. Но многие были уверены, что его поездка преследовала более серьезные цели»[783].

Первым с А. И. Микояном для краткой беседы встретился сын президента Джон, а потом состоялась встреча Д. Эйзенхауэра с А. И. Микояном. Президент отмечал в мемуарах: «Я был разочарован тем, что не обнаружил (в ходе беседы с Микояном. – Р. И.) каких-либо свидетельств смягчения советской позиции»[784].

Очевидно рассчитывать на «смягчение советской позиции» и не было оснований. Но, бесспорно, визит А. И. Микояна в США был первой ласточкой, которая если и не делала весну, то свидетельствовала о важной советской инициативе, направленной на поиски взаимопонимания с США. Джон Эйзенхауэр с полным основанием отмечал: «Сам факт прибытия Микояна в США казался знаменательным»[785].

Во время возвращения А. И. Микояна из США произошел неприятный инцидент. У самолета, на котором он летел, загорелся один из моторов. Пришлось совершить вынужденную посадку на американской военно-воздушной базе на острове Ньюфаундленд. «Джон Ф. Даллес, получивший эту информацию за обедом, мрачно прокомментировал: «Возможно, Микоян не будет теперь столь рьяно выступать против наших заморских баз»[786].

После поездки в США А. И. Микояна туда вскоре прибыл еще один советский руководитель, Ф. Р. Козлов.

После встречи с Ф. Р. Козловым в Вашингтоне президент провел свою обычную пресс-конференцию, которые проходили по средам. Журналистка Меримэн Смит заявила на пресс-конференции, что Н. С. Хрущев только что принял в Москве группу американских губернаторов. На встрече с ними он заявил, что «в состоянии путешествовать (смех) и он очень бы хотел посетить Соединенные Штаты». Эйзенхауэр писал в мемуарах: «Так я впервые услышал о заявлении Хрущева». После пресс-конференции, вспоминал президент, он «позвонил государственному секретарю Гертеру и сказал, что предложение Хрущева, возможно, является попыткой найти выход из патового состояния»[787]. Эйзенхауэр высказался за встречу с Н. С. Хрущевым.

Был сделан первый важный шаг в направлении организации советско-американской встречи на высшем уровне, которой предстояло занять важное место в истории отношений между двумя державами.

Обстановка для такой встречи в целом складывалась благоприятная. Ее необходимость была обусловлена многочисленными тупиковыми ситуациями, которые возникли в это время на международной арене. Появился и благоприятный субъективный фактор – смена руководства в государственном департаменте.

Некоторые современники утверждали, что внешнеполитические воззрения Д. Даллеса и Д. Эйзенхауэра разделяла целая пропасть. Один из биографов Эйзенхауэра отмечал, что внешняя политика США «выглядела шизофренической»: государственный секретарь упрямо проводил политику «холодной войны», а президент оптимистично устремлялся к мирному сосуществованию»[788].

Многие серьезные исследователи жизни и деятельности Д. Эйзенхауэра не видели принципиальной разницы во взглядах президента и государственного секретаря на советско-американские отношения. Например, Пирс Брендон приходил к выводу: «Президент был столь же энергичным воителем «холодной войны», как и государственный секретарь, он в такой же мере боялся делать уступки коммунистам и был столь же сверх-подозрителен в отношении добрых намерений русских. Например, Айк говорил Герберту Гуверу: «Вы не можете доверять им, советским, когда они говорят приятные вещи, не можете доверять им, и когда они говорят жестко»[789]. Эйзенхауэр уверял Идена, что русские или яростные коммунисты, или помешанные на силе диктаторы. Дело трудно иметь и с теми, и с другими. В то же время Айк был резко озабочен гонкой атомных вооружений, он добивался ослабления глобальной напряженности и стремился к тому, чтобы удовлетворить «всеобщее стремление к миру… что является огромной силой». Более того, Эйзенхауэр был глубоко уверен, что, заставляя русских лидеров проявлять очарование, открытость, искренность, он мог достигнуть определенной степени согласия. Эйзенхауэр игнорировал совет Даллеса сохранять неулыбчивое, «строгое выражение лица», находясь в обществе русских, и избегать личных встреч с ними»[790].

Многие авторы отмечают, что Даллес всячески стремился оградить президента от нежелательных, на его взгляд, контактов с коммунистами.

«Даллес отговаривал Эйзенхауэра от путешествий, от встреч с иностранными (особенно коммунистическими) лидерами, от проявления дипломатических инициатив. Энн Уитман (секретарь президента. – Р. И.) пошла столь далеко, что заявляла о том, что государственный департамент Даллеса рассматривал президента как свою «недвижимость»[791].

В окружении Эйзенхауэра отнюдь не все были в восторге от предстоящей встречи президента с Председателем Совета Министров СССР. «Эйзенхауэр уверял всех, начиная с кардинала Спеллмана и ниже, что «обмен визитами не содержит даже намека на капитуляцию». Эйзенхауэр видел во встречах на высшем уровне прямую выгоду для США. «Еще до того, как Хрущеву было послано приглашение (посетить США. – Р. И.), Эйзенхауэр заявлял в частной беседе: «То что мы должны делать – это «разморозить» русскую оборону» с помощью личных дискуссий». Эйзенхауэр считал необходимым усилить поиск новых дипломатических путей решения внешнеполитических проблем, стоявших перед США. Уже после того, как Хрущеву было послано приглашение приехать в США, президент «выражал неудовлетворение, тем что дипломатический пат последних двух лет загнал его в угол, и он выражал свое желание вырваться на простор для более широкого маневра…» Соединенные Штаты должны попытаться найти «небольшую трещину, небольшой еще не использованный путь, через который мы смогли бы продвинуться к лучшей ситуации»[792].

Готовясь к встрече с Н. С. Хрущевым, Эйзенхауэр старался «показать, что его новый подход к советско-американским отношениям соответствовал старой позиции Даллеса. Например, задолго (до встречи с советским лидером. – Р. И.) он возвращался к их ранней точке зрения, что предварительные переговоры на более низком уровне должны предшествовать встрече на высшем уровне» с учетом того, что «при диктаторском режиме есть только один человек, принимающий решения». Как многие руководители исполнительной власти по мере приближения окончания срока их правления, «Айк считал, что настало время думать о своем месте в истории, и он начал поиски какого-нибудь монумента, чтобы застолбить это место»[793].

Президент искренне стремился ко всемерному расширению многообразных контактов с Советским Союзом. Айк глубоко верил, даже мистически, в ценность непосредственных контактов между простыми людьми, для того чтобы уничтожить «барьеры непонимания между народами»[794].

Позиция Даллеса ни в коей мере не была неожиданностью для Эйзенхауэра: политическая физиономия этого деятеля была хорошо известна и до его назначения на пост государственного секретаря. Выбор членов администрации – это, в первую очередь, прерогатива президента. Никто не навязывал Эйзенхауэру Даллеса в качестве руководителя внешнеполитического ведомства. И если президент пригласил его на этот пост, то, очевидно, он преследовал тем самым определенные цели.

Более того, Дуайт всемерно противился отставке Даллеса, когда стало очевидно, что его архиконсервативный внешнеполитический курс создает Соединенным Штатам серьезные проблемы на международной арене. Волна критики Даллеса все более нарастала. В начале 1958 г. известный политический обозреватель Сульцбергер выступил в «Нью-Йорк таймс» с прямым осуждением внешнеполитического курса госсекретаря. Сульцбергер писал, что «свободный мир потерял инициативу в пропагандистском соревновании с советским блоком». Москве, по его словам, позволили захватить первенство в борьбе за мир, и создается впечатление, что «помимо нашего желания нас заставляют идти на переговоры»[795]. 12 июля 1959 г. заместитель Председателя Совета Министров СССР Ф. Р. Козлов вернулся из Нью-Йорка на родину. В Белом доме решили использовать его отлет для того, чтобы передать приглашение Н. С. Хрущеву посетить США, которое было принято советской стороной. США связывали предстоящий визит Хрущева с результатами переговоров в Женеве. Вашингтон недвусмысленно давал понять, что и приглашение высокого советского гостя в США, и масштабы гостеприимства, которое будет ему оказано, зависят от степени уступок, на которые пойдет СССР в ходе переговоров в Женеве. Эйзенхауэр отмечал в своих мемуарах: «Я не мог приказать оказать теплый прием Хрущеву. Я не мог гарантировать этого, если он прибудет в США в качестве лица, ответственного за провал многообещающих переговоров (в Женеве. – Р. И.). 21 июля я направил письмо Председателю (Совета Министров СССР. – Р. И.), объяснив эти обстоятельства»[796].

В Москву был направлен вице-президент Никсон, которого сопровождал Милтон Эйзенхауэр. Миссия Никсона заключалась не только в том, чтобы открыть американскую выставку в СССР как ответный шаг на открытие советской выставки в Нью-Йорке. Цель поездки состояла и в том, чтобы обсудить ряд вопросов с советским руководством в плане подготовки советско-американской встречи на высшем уровне.

Обстановка в канун этой встречи складывалась довольно напряженная. За неделю до вылета Никсона в СССР президент Эйзенхауэр опубликовал Прокламацию 303, озаглавленную «Неделя порабощенных народов, 1959 г.». Это была не лучшая прелюдия к советско-американской встрече на высшем уровне. Реакция советской стороны была незамедлительной и резкой. Н. С. Хрущев выступил в Варшаве с жесткой критикой Прокламации президента США и выразил сомнение в целесообразности визита вице-президента Никсона в Советский Союз.

Напутствуя Никсона перед поездкой в СССР, Эйзенхауэр заявил ему, что в ходе переговоров с советскими руководителями ему следует решительно отстаивать «права Запада в Берлине (имеется в виду Западный Берлин. – Р. И.) как составную часть общегерманской проблемы». Согласившись с указаниями президента, Никсон заявил, что в ходе бесед с Хрущевым он попытается «выяснить подлинные взгляды Председателя. Помимо этого он надеялся изменить некоторые ложные представления Хрущева об Америке»[797].

Преисполненный оптимизма, Ричард Никсон вылетел в Москву. Вице-президент сообщал в Вашингтон, что Хрущев не скрывал своего гнева в связи с упомянутой Прокламацией президента. Советский руководитель использовал Прокламацию для «насмешек при каждом удобном случае над вице-президентом, особенно на начальном этапе поездки. Он делал это и публично, и в частном порядке». Н. С. Хрущев не обошел этот вопрос вниманием и во время его резких дебатов с вице-президентом в Сокольниках на открытии американской выставки. Президент США высоко оценивал результаты работы американской выставки в Москве. «В течение длительного времени я выступал, – писал Эйзенхауэр, – и сейчас выступаю за подобные прямые обмены между народами. Это прекрасный, многообещающий шаг к миру во всем мире… Еще в 1956 г., – вспоминал президент, – я предложил организовать прямые и массовые обмены между гражданами двух стран в сфере искусства, образования, спорта, юриспруденции, медицины, бизнеса»[798]. В 1958 г. Эйзенхауэр высказался за организацию советско-американского обмена молодыми учеными в грандиозных масштабах – 10 тыс. человек, – направив соответствующее послание советскому премьер-министру.

Очевидно, президент всерьез относился к этой проблеме, если позвонил директору ФБР Эдгару Гуверу, который побил все американские рекорды, проработав полвека на посту руководителя полицейского ведомства страны. Гувер ответил президенту: «Прибытие в США десяти тысяч советских студентов, конечно, создаст дополнительные проблемы. Но я, тем не менее, полностью за эту идею. Это позитивное, динамичное предложение»[799].

Но Эйзенхауэр оговаривался в мемуарах, что он не делал этих предложений публично, так как госдепартамент вел переговоры о научных обменах с СССР, в ходе которых речь шла об обмене не тысячами, а сотнями ученых. И он не хотел создавать внешнеполитическому ведомству дополнительных проблем в ходе этих переговоров.

Эйзенхауэр высказывался за предстоящую встречу с Н. С. Хрущевым не только потому, что она открывала возможности для широких обменов между двумя странами. Куда важнее было то, что президент как кадровый военный понимал огромную опасность гонки стратегических вооружений, которая стремительно набирала темпы.