В море и на берегу я не заметил никаких следов моего корабля или моих сотоварищей. По-видимому, только я и остался в живых. Однако я не был один. Рядом стояла группа людей, судя по всему — аборигенов. Они глядели на меня с выражением такого дружелюбия, что я сразу понял, что мне не надо опасаться какой-либо угрозы с их стороны. Это были белокожие и статные люди, по всей вероятности, достаточно цивилизованные, хотя они не походили ни на один народ, с которым я был знаком.
      Подумав, что, по их обычаям, чужестранец должен первым начинать разговор, я обратился к ним на английском языке, но не получил никакого ответа, кроме благожелательных улыбок. Тогда я попробовал заговорить с ними на французском, затем на немецком, итальянском, испанском, голландском и португальском, но результат был такой же. Я, признаться, пришел в недоумение. Кто же были эти белокожие и явно цивилизованные люди, если им не понятен ни один язык, на котором обычно говорят мореплаватели?
      Самым же странным представлялось полное молчание, которым они отвечали на все мои попытки вступить с ними в общение. Как будто бы они сговорились утаить от меня свой язык, и, переглядываясь друг с другом дружелюбно и понимающе, они ни разу не открыли своих уст. Может быть, они таким способом забавлялись со мной? Но весь их вид выражал столь несомненную приветливость и симпатию, что это предположение я сразу отверг.
      Самые дикие мысли приходили мне в голову. Может быть, эти странные люди все немые? Я, правда, раньше никогда не слышал о подобной прихоти природы, но мало ли какие чудеса могли произойти где-то на неизведанном острове великого Южного Океана.
      Много всяческой бесполезной информации загромождало мою память, в том числе знакомство с алфавитом глухонемых. И я попытался изобразить пальцами те несколько фраз, которые прежде без особого успеха произносил на разных языках. Мое обращение к языку жестов лишило последних остатков сдержанности эту группу людей, и так уже улыбавшихся сверх всякой меры. Дети начали кататься по земле в конвульсиях смеха, а почтенные островитяне, которые до этого еще держали себя в руках, сразу же отвернулись, сотрясаясь от хохота. Ни один клоун в мире никогда не смог бы со всем своим искусством развеселить людей до такой степени, как это невольно удалось мне в стремлении выразить свою мысль.
      Конечно, мне не льстила такая необычная и бурная реакция на мои потуги. Напротив, я был полностью обескуражен. Сердиться же на них я никак не мог, ибо все они, кроме детей, явно сочувствовали мне и стеснялись, что не могут удержаться от смеха при виде моих усилий установить с ними контакт. Я не имел никакого желания показаться агрессивным.
      Ситуация выглядела так, будто они были очень расположены ко мне и готовы помочь мне во всем, лишь только я перестану своим абсурдным и потешным поведением доводить их до конвульсивного смеха. Несомненно, эта явно дружелюбная раса отличалась очень озадачивающей манерой встречать иностранцев.
      Как раз в ту минуту, когда мое замешательство готово было перейти в раздражение, пришло спасение. Круг разомкнулся, и маленький пожилой человек, очевидно торопившийся ко мне издалека, встал передо мной, с достоинством поклонился и обратился ко мне на английском языке. Его голос был самой жалкой пародией на голос, которую я когда-либо слышал. Обладая всеми дефектами речи, свойственными ребенку, который только начинает говорить, он еще уступал детскому голосу по чистоте и силе звуков, будучи фактически помесью невнятного писка и шепота. С некоторым трудом я, однако, смог понимать этот голос довольно сносно.
      «Как официальный переводчик, — сказал он, — я хотел бы сердечно приветствовать вас на этих островах. Меня послали к вам сразу же, как только вас нашли, но из-за большого расстояния я прибыл сюда только сейчас. Я сожалею об этом, так как мое присутствие избавило бы вас от затруднений. Мои соотечественники попросили меня принести вам свои извинения за совершенно невольный и неудержимый смех, вызванный вашими попытками вступить с ними в общение. Вы видите, они прекрасно вас понимают, но не в состоянии вам ответить».
      «Милостивое небо! — воскликнул я, ужаснувшись, что моя догадка окажется правильной. — Неужто все они страдают немотой? Неужели вы единственный человек среди них, кто способен говорить?»
      Мои слова произвели такое впечатление, как будто я совершенно неумышленно сказал нечто из ряда вон выходящее, ибо, только я кончил говорить, раздался такой взрыв доброго хохота, что он заглушил шум прибоя. Даже переводчик заулыбался.
      «Разве они полагают, что быть немыми — это очень весело?» — спросил я.
      «Они находят весьма забавным, — ответил переводчик, — что их неспособность говорить кто-то считает несчастьем, ибо они добровольно отказались пользоваться органами артикуляции и благодаря этому разучились не только говорить, но даже понимать речь».
      «Однако, — сказал я, несколько озадаченный этим утверждением, — не хотите же вы сказать мне, что они меня понимают, хотя не могут мне ответить, и почему они не смеются сейчас над тем, что я только что сказал?»
      «Они понимают вас самих, а не ваши слова, — ответил переводчик. — Наш разговор кажется им бессмысленным бормотанием, ибо он столь же непонятая для них, как рычание животных, но они знают, о чем мы говорим, потому что они понимают наши мысли. Вы должны знать, что на этих островах живут ясновидцы».
      Таковы были обстоятельства моего знакомства с этим необычным народом. Официальный переводчик по роду своей службы был обязан первым оказывать гостеприимство жертвам кораблекрушений, говорящим на том или ином языке. Я провел много дней в его доме как гость, прежде чем начал, как говорится, выходить в люди. Первые же мои впечатления противоречили распространенному предрассудку, будто способность читать мысли других свойственна исключительно существам, стоящим на порядок выше человека. Первоначальные усилия переводчика сводились к тому, чтобы избавить меня от такого заблуждения. Из его слов следовало, что способность ясновидения возникла просто в результате не столь уж значительного ускорения в ходе универсальной человеческой эволюции. Это ускорение, произошедшее в силу ряда причин, привело в какой-то момент к отказу от речи и к замене ее непосредственной передачей мыслей. Такая быстрая эволюция островитян объяснялась их особым происхождением и особыми обстоятельствами их истории.
      За три столетия до нашей эры один из парфянских царей Персии из династии Аркашидов стал преследовать прорицателей и магов, живших в его царстве. Народное суеверие приписывало этим людям сверхъестественные силы, но на самом деле они были всего-навсего больше других наделены даром гипноза и телепатии. Они жили за счет своего искусства.
      Сильно опасаясь могущества прорицателей и желая предотвратить возможные козни с их стороны, царь решил изгнать их и для этой цели повелел посадить их вместе с семьями на корабли и отправить на Цейлон. Однако, когда суда почти достигли этого острова, налетел сильный шторм, и один из кораблей, захваченных бурей, был унесен далеко к югу и выброшен на берега необитаемого архипелага. На островах этого архипелага и поселились оставшиеся в живых. Естественно, потомство прорицателей и магов отличалось весьма развитыми психическими способностями.
      Поставив перед собой цель создать новый и лучший общественный строй, они всячески поощряли развитие этих способностей. В итоге через несколько столетий ясновидение стало настолько распространенным, что язык потерял свое значение как средство передачи мыслей. Многие поколения еще могли по желанию пользоваться речью, но постепенно голосовые связки атрофировались, и через несколько сотен лет способность говорить оказалась полностью утраченной. Конечно, новорожденные на протяжении нескольких первых месяцев еще испускали нечленораздельные крики, но в том возрасте, когда у детей менее развитых народов эти крики начинают превращаться в членораздельную речь, дети ясновидцев приобретают способность непосредственного восприятия чужих мыслей и прекращают попытки использовать для общения свой голос.
      Тот факт, что ясновидцы до сих пор оставались неизвестными остальному миру, объясняется двумя обстоятельствами. Во-первых, группа островов, на которых живут ясновидцы, слишком мала и занимает уголок Индийского океана, находящийся совсем в стороне от обычных маршрутов судов. Во-вторых, к островам почти невозможно приблизиться из-за мощных опасных течений и обилия скал и подводных рифов. Любой корабль попросту потерпит крушение, прежде чем коснется берегов архипелага. По крайней мере ни одному кораблю на протяжении двух тысяч лет, прошедших после прибытия сюда предков ясновидцев, не удавалось избегнуть этой печальной участи, и «Аделаида» была сто двадцать третьим по счету судном, которое нашло здесь свою могилу.
      Ясновидцы предпринимали энергичные попытки спасти потерпевших кораблекрушение не только из соображений гуманности. Только от них одних островитяне могли с помощью переводчиков получить информацию о внешнем мире. Этой информации добывалось слишком мало, когда, как это часто бывало, единственным спасшимся при кораблекрушении оказывался тот или иной малограмотный моряк, который был не в состоянии сообщить никаких новостей, кроме последних версий палубных баек. Мои хозяева не без удовлетворения признались мне, что считают меня настоящей находкой, поскольку я имею некоторое образование и могу рассказать им о многом. Передо мной была поставлена задача ни много ни мало как поведать им о событиях всемирной истории за последние два века. И часто я сожалел, что раньше не изучал более подробно этот предмет.
      Единственно ради общения с потерпевшими кораблекрушение существовала служба переводчиков. Когда время от времени рождался ребенок с некоторой способностью к членораздельной речи, он брался на заметку и затем проходил курс обучения разговору в колледже для переводчиков. Конечно, частичная атрофия голосовых связок, от которой страдали даже лучшие переводчики, не позволяла воспроизводить многие из звуков других языков. Например, никто не мог воспроизвести звук «в», «ф», или «с», или звук, передающий английское «th». Прошло уже пять поколений с тех пор, когда жил последний переводчик, который мог произносить их. Но благодаря случающимся время от времени бракам между островитянами и спасшимися при кораблекрушении чужестранцами вполне вероятно, что ряды переводчиков будут пополняться еще долгое время, пока они совсем не оскудеют.
      Можно представить, что любой на моем месте чувствовал бы себя не в своей тарелке, когда бы осознал, что находится среди людей, которые видят каждую его мысль, а сами остаются себе на уме. Вообразите себе состояние голого человека, очутившегося в обществе одетых персон. Таковым казалось мне и мое положение среди ясновидцев. Мне хотелось скрыться с их глаз и побыть одному. Насколько я могу проанализировать свои чувства, мне хотелось поступить так не из-за того, что я стремился сохранить в тайне какие-либо особо постыдные секреты. Нет, больше всего я боялся разоблачения целого ряда своих глупых, дурных и непристойных мыслей и обрывков мыслей относительно окружающих и самого себя. Каким бы благорасположением ни отличался человек, читающий такие мои мысли, все равно мне было бы это неприятно.
      Однако, хотя я сначала сильно огорчался и переживал по этому поводу, довольно скоро я успокоился. Когда я до конца продумал тот факт, что все движения моей души открыты для других, то невольно стал отгонять от себя мысли, которые могли задеть и обидеть островитян. Аналогично воспитанный человек автоматически, без особых усилий воли, воздерживается от неуместных высказываний. Нескольких уроков этикета достаточно для порядочного человека, чтобы научиться избегать опрометчивых слов, а в моем случае краткий опыт общения с ясновидцами помог мне научиться воздерживаться от опрометчивых мыслей.
      Все же не следует думать, что этикет островитян не позволяет им при случае критически и свободно судить друг о друге. Ведь и среди людей, выражающих свои мысли словами, даже самый утонченный этикет не мешает говорить друг о друге всю правду-матку, когда это нужно. Впрочем, среди ясновидцев в отличие от людей, скрывающих словами свои подлинные мнения, вежливость всегда остается в пределах искренности. Мысли друг о друге, которые воспринимаются островитянами, всегда являются подлинными и сокровенными мыслями.
      В конце концов до меня дошло, почему у любого человека будет вызывать значительно меньше досады полная обнаженность его слабостей перед ясновидцем, чем хотя бы малейшее обнаружение этих же слабостей перед обычными людьми. Иначе и быть не может. Ибо как раз благодаря тому, что ясновидец читает все ваши мысли, он не выдергивает отдельные мысли из общего потока ваших дум, судит о них с учетом целого. Ясновидец принимает во внимание прежде всего ваш характер и строй мыслей. Поэтому никому не следует опасаться, что его неправильно поймут на основе намерений или эмоций, которые не соответствуют его характеру или убеждениям. Можно сказать, что справедливость не может не царствовать там, где души открыты нараспашку.
      Мне повезло с переводчиком. Благодаря ему мне не пришлось долго вырабатывать в себе инстинкт этикета, чтобы воздерживаться от дурных и постыдных мыслей. За всю свою прежнюю жизнь я с трудом находил друзей, но за три дня, проведенных в обществе этого удивительнейшего существа удивительной расы, я искренне привязался к нему. К нему невозможно было не привязаться. Ибо особая прелесть дружбы заключается в том, что ты знаешь: твой друг понимает тебя так, как никто другой, и тем не менее продолжает любить тебя. В данном же случае рядом со мной был такой человек, при разговоре с которым чувствовал, что он знает все мои потайные мысли и мотивы, о которых мои самые старые и самые близкие друзья никогда не догадывались и никогда даже не могли бы догадаться. Если бы он, зная обо мне все, проникся ко мне презрением, я никогда не стал бы обвинять его и вообще принял бы это как должное. А теперь посудите сами, могла ли меня оставить равнодушным та сердечная расположенность, которую он проявил ко мне.
      Вообразите мое удивление, когда он заявил однажды, что наша дружба основана всего-навсего на обычной совместимости характеров. Дар ясновидения, объяснил он, настолько тесно сближает души и стимулирует взаимную симпатию, что самая малая степень дружбы между ясновидцами предполагает такую взаимную радость, которая лишь в редких случаях наблюдается между друзьями у других народов. Он заверил меня, что через некоторое время, когда я познакомлюсь с другими островитянами и на собственном опыте увижу, до какой степени могут доходить у некоторых из них чувства симпатии и дружбы ко мне, я смогу убедиться в справедливости его слов.
      Могут спросить, как же я смог общаться с ясновидцами, когда начал бывать среди них. Ведь если они могли прочесть мои мысли, то в отличие от переводчика у них не было возможности сказать мне что-нибудь в ответ. Должен здесь сделать одно разъяснение. Эти люди действительно не пользовались никакой речью, но у них для записей употреблялся письменный язык. Поэтому все они умели писать. На каком же языке они писали? На персидском? К счастью для меня, нет. Оказывается, за долгое время до того, как возникла способность непосредственного восприятия мыслей друг друга, островитяне не только разучились говорить, но и писать, и от этого периода не сохранилось даже никаких хроник. Люди упивались своей новоприобретенной способностью прямого ясновидения, когда вместо несовершенных, посредством неуклюжих слов описаний отдельных мыслей появилась возможность общаться посредством передачи картин цельных душевных состояний. Естественно, у островитян выработалось непреодолимое отвращение к вымученному бессилию языка.
      Однако, когда первый интеллектуальный восторг через несколько поколений немного поубавился, вдруг обнаружилось, что весьма желательно хранить информацию о прошлом, а для записи этой информации необходимо обратиться к презренному средству — к словам. Между тем персидский язык к тому времени был полностью забыт. Чтобы не мучиться с изобретением совершенно нового языка — задача исключительно трудоемкая! — островитяне сочли целесообразным создать службу переводчиков. Идея отличалась простотой: переводчики должны были научиться от моряков, спасшихся на островах от кораблекрушения, некоторым языкам внешнего мира.
      Поскольку же именно английские суда чаще всего разбивались о прибрежные рифы и скалы, неудивительно, что островитяне лучше всего познакомились с английским языком. Он и был принят в качестве письменного языка этих людей. Как правило, мои знакомые писали медленно и с трудом, однако же они настолько точно знали все мои мысли и состояние души, что при ответе всегда попадали в точку. Поэтому при моих разговорах даже с самыми тихоходными писаками обмен мыслями был столь же быстрым и несравненно более точным и удовлетворительным, как если бы я вел с кем-нибудь торопливую беседу.
      Очень скоро после того, как я стал расширять круг знакомых среди ясновидцев, я действительно смог убедиться в правоте слов своего переводчика. В самом деле, я встретил островитян, к которым в силу большей природной конгениальности привязался еще сильнее, чем к нему. Мне хотелось бы подробнее описать кое-кого из тех, кого я полюбил, товарищей моего сердца, от которых я впервые узнал о не снившихся и во сне богатствах человеческой дружбы и о том приводящем в восторг удовлетворении, которое может дать взаимная симпатия.
      Разве кто-нибудь среди тех, кто читает мой рассказ, не изведывал этого обманного чувства непреодолимой бездны между душой и душой, которое отравляет любовь! Кто не ощущал щемящего сердце одиночества, когда стремишься слиться с другим сердцем, которое любишь превыше всего! Не думайте больше, что эта бездна непреодолима вовеки или каким-либо образом свойственна человеческой природе. Она не существует для моих друзей-островитян, которых я описываю, и благодаря этому факту мы тоже можем надеяться, что в конце концов бездна между душой и душой станет преодолима и для нас. Подобно прикосновению плеча к плечу, подобно рукопожатию — контакт их разумов и выражение их симпатии.
      Мне хотелось бы подробнее рассказать о некоторых из моих друзей, но оскудевающие силы не позволяют мне сделать это, а кроме того, когда я было уже приступил к рассказу, другое соображение препятствует мне провести какое-либо сравнение их характеров. Соображение это, с точки зрения читателя, скорее курьезного, чем поучительного свойства. Оно заключается в том, что мои друзья-островитяне, как и другие ясновидцы, имен не имеют. Впрочем, каждый из них обозначается в хрониках произвольным знаком, но знак этот не обладает никаким звуковым эквивалентом. Существует перечень этих имен, так что по имени можно в любой момент найти человека, и наоборот.
      Однако довольно часто можно встретить лиц, не помнящих своих имен. Имена эти употребляются исключительно для биографических и официальных целей. В повседневной жизни они, конечно, излишни. Ведь островитяне общаются друг с другом только посредством направленных мыслительных актов, а с третьими лицами — посредством переадресации своих мыслительных образов. Аналогично могли бы общаться глухонемые с помощью фотографий. Я бы сказал, что аналогия очень близка к истине, ибо мыслительные образы третьих лиц, передаваемые ясновидцами друг другу, почти не отягощены каким-либо материальным элементом и тем самым почти не подвержены искажениям. В сущности, так и должно быть между людьми, сердца и души которых открыты нараспашку друг другу.
      Я уже рассказывал, как развеялись первые страхи моего болезненно-впечатлительного самосознания, с трудом привыкшего к мысли, что вся моя подноготная стала открытой книгой для всех окружающих. Когда я выяснил, что исчерпывающее знание моих мыслей и мотивов служит гарантией, что обо мне будут судить по справедливости и с такой симпатией, на которую я сам бы не смел претендовать, это произвело на меня глубокое впечатление и подействовало на тонкие движения моей души.
      Для каждого из нас, привыкших к миру, в котором даже любовь не является каким-либо залогом взаимопонимания, показалось бы неоценимой привилегией быть уверенным в справедливой оценке себя со стороны других. И все же я вскоре обнаружил, что открытость душ несет с собой даже еще более весомые плюсы. Как смогу я описать восхитительную прелесть морального здоровья и чистоты и живительную нравственную атмосферу, которая возникает из осознания, что мне абсолютно нечего скрывать! Я чувствовал себя как в раю.
      Я совершенно уверен, что нет никакой необходимости кому-либо пережить мое чудесное приключение, чтобы убедиться в справедливости сказанного. Разве все мы не готовы согласиться, что, скрытые от взоров наших близких, тревожимые только смутным опасением, как бы рок действительно не покарал нас свыше, мы живем словно в занавешенном помещении, в котором мы можем опуститься до низостей и пресмыкательств. И разве среди всех условий человеческого существования эта постыдная скрытность не является самым деморализующим моментом? Именно существование в глубине души этого потайного убежища лжи всегда было предметом отчаяния для святых и утешением для негодяев. Убежище это напоминает смрадный погреб с воздвигнутым над ним зданием, которое внешне может выглядеть вполне благообразным.
      По-видимому, для непредубежденного сознания нет более убедительного свидетельства, что скрытность развратна, а открытость — наше единственное спасение, чем старое как мир убеждение в целительности исповеди для души. Разве рассказать кому-то о самом плохом и гнусном в своей душе не первый шаг к моральному здоровью? Самого испорченного человека, если он хотя бы иногда в состоянии мучиться от стыда за содеянные злодеяния и терзать свою душу так, что можно вполне верить в его полное раскаяние, в принципе можно было бы считать готовым для новой жизни.
      Тем не менее, принимая во внимание удручающее бессилие слов при выражении состояния души в ее цельности, а также неизбежные искажения, которые вносят слова при передаче мыслей от одного человека к другому, мы должны признать, что исповедь является не чем иным, как издевательством над стремлением к самооткровению, ради которого она и произносится. Но подумайте, каким невысоким нравственны: здоровьем и чистотой характеризуются души людей, которые видят, что все, с кем они общаются, стараются быть себе на уме, которые исповедуют друг друга мимоходом, а отпускают грехи с улыбкой!
      Ах, друзья, позвольте мне сделать один прогноз, хотя могут пройти века, прежде чем неторопливое течение событий подтвердит мои слова. Прогноз этот гласит — никоим образом нельзя будет научиться читать мысли друг у друга и тем самым установить среди человечества состояние истинного блаженства до тех пор, пока люди не усовершенствуются настолько, что сорвут с себя пелену своего «я» и не оставят в своей душе ни одного потайного уголка, в котором могла бы скрываться ложь. Тогда душа перестанет быть угольком, дымящимся среди пепла, но станет звездой, сверкающей на хрустальном небосводе.
      Я уже говорил, что непосредственный обмен мыслями породил непередаваемую прелесть дружеского общения среди ясновидцев. Легко представить, какими упоительными радостями награждало такое общение, когда другом была женщина, а интимное влечение и взаимный интерес полов сплетались с вдохновением интеллектуальной симпатии. При первых же своих выходах в люди я, к своему чрезвычайному изумлению, начал влюбляться в женщин направо и налево. С полной откровенностью, которая свойственна всякому общению среди островитян, эти очаровательнейшие женщины говорили мне, что мои чувства — всего лишь проявление дружбы, которая, конечно, очень хорошая вещь, но все же совершенно далека от любви, в чем я сам могу убедиться, если полюблю по-настоящему.
      Трудно было поверить, что нежные эмоции, которые я испытывал в их компании, порождались только дружеским и участливым расположением их душ ко мне. Однако, когда я обнаружил, что каждая прелестная женщина, встречающаяся на моем пути, вызывает у меня приблизительно одни и те же чувства, мне пришлось признать правоту их слов. Я понял, что должен приспособиться к миру, в котором дружба граничила со страстью, а любовь переходила в экстаз.
      Известную поговорку «Каждому свое» можно, как я думаю, истолковать в том смысле, что для каждого мужчины предназначена определенная женщина, которая наилучшим образом подходит ему по умственным и моральным, а также физическим качествам. Больно подумать, что двое предназначенных друг для друга людей по воле случая могут так и не встретиться. И нет ничего веселого в том, что случай может помешать этим избранным двум признать друг друга, даже если они встретятся. Ведь несовершенная и вводящая в заблуждение речь не всегда способна раскрыть душу.
      Но среди ясновидцев поиск идеального партнера всегда проводится с уверенностью в конечном успехе, и никто не мечтает о супружестве до тех пор, пока для него не подходит время. Поступая таким образом, островитяне полагают, что было бы неразумным тратить попусту драгоценнейшее благо жизни, и никто не обманывает себя и своих партнеров, но каждый ищет подходящую себе пару для того, чтобы сочетаться с ней браком. И вот пылкие пилигримы странствуют от острова к острову, пока они не найдут свою пару, и, поскольку население острова довольно малочисленно, поиск редко бывает долгим.
      Когда я встретил ее впервые, мы были в компании, и меня поразило внезапное смятение среди присутствующих ясновидцев. Все они обернулись к нам и обратили на нас заинтересованные и взволнованные взгляды, причем у женщин повлажнели глаза. Они прочли ее мысли, когда она увидела меня, но я не мог заглянуть в ее душу и только позднее узнал, как должен был себя вести в таких обстоятельствах. Но, как только она впервые остановила свои глаза на мне и я почувствовал, как ее душа погрузилась в мою, я сразу же понял, насколько правы были другие женщины, когда говорили мне, что чувства, которые они во мне вызывали, еще не были любовью.
      Среди этих людей, которые знакомятся сразу же, а старыми друзьями становятся через час, ухаживание, естественно, не занимает много времени. В самом деле, можно сказать, что среди влюбленных ясновидцев неизвестно ухаживание, для них достаточно просто узнать друг друга. Через день после того, как мы встретились, она стала моей.
 
      Через несколько месяцев после нашей встречи произошел инцидент, о котором я упоминаю только потому, что он, возможно, лучше всего иллюстрирует второстепенное значение, которое ясновидцы придают чисто физическим или внешним качествам при оценке своих друзей. Совершенно случайно я обнаружил, что моя возлюбленная, в обществе которой я находился почти постоянно, почти совершенно не имеет представления ни о цвете моих глаз, ни о цвете моих волос и лица. Конечно, как только я задал ей вопрос насчет того, светлый я или темный, она прочла ответ в моем уме, но она призналась, что раньше не обращала особого внимания на мои внешние приметы. С другой стороны, в какую бы самую темную полночь я ни пришел к ней, ей не было нужды спрашивать, кто это. Эти люди узнавали друг друга умом, а не глазами. Фактически им вообще нужны были глаза лишь тогда, когда они имели дело с мертвыми, неодушевленными вещами.
      Не следует предполагать, что их безразличие к телесной оболочке друг друга проистекало из каких-либо аскетических соображений. Нет, оно являлось только неизбежным следствием их способности непосредственно воспринимать мысли. Поскольку же разум тесно связан с материей, а главный интерес для островитян представлял именно разум, то неудивительно, что материальное часто оказывалось в тени. Материальное всегда выглядело несравненно примитивнее, когда непосредственно сопоставлялось с разумом. Искусство относилось ими к сфере неодушевленного, а формы человеческого тела по упомянутым причинам не могли вдохновить художников.
      Нетрудно сделать естественный и вполне напрашивающийся вывод, что среди такого народа в отличие от всех других физическая красота не служила важным фактором в человеческой судьбе и удаче. Благодаря абсолютной открытости их умов и сердец друг для друга их счастье значительно больше зависело от моральных и умственных качеств, чем от физических. Гениальный характер, всеобъемлющий богоподобный интеллект и поэтичность души ценились ими несравненно больше, чем самое великолепное сочетание чисто телесных достоинств.
      Для умных и сердечных женщин больше не нужна была красота, чтобы найти себе любовь на этих островах, достаточно было красоты ума и сердца. По-видимому, я должен здесь упомянуть, что этот народ, который придавал столь мало значения физической красоте, сам отличался чрезвычайной внешней привлекательностью. Вне всякого сомнения, причиной тому частично послужила абсолютная совместимость характеров во всех супружеских парах, а частично также то воздействие, которое оказывало на тело состояние идеального умственного и морального здоровья и безмятежности.
      Сам я не был ясновидцем, и тот факт, что моя возлюбленная выделялась редкой красотой фигуры и лица, несомненно, сыграл немалую роль в моей сильной привязанности к ней. Она, разумеется, знала об этом, так же как она знала все мои мысли, и знала пределы моих возможностей, терпимые и простительные элементы чувственности в моей страсти. Но если мои слабости должны были казаться ей столь малозначительными по сравнению с высшим духовным общением, известным ее расе как любовь, то что говорить обо мне. Ни один любовник моей расы никогда раньше не вкушал таких восторгов, как я. Я приходил в экстаз, осознавая, что она знает меня всего и снисходит до меня словно сверхчеловеческое, неземное и всевидящее существо.
      Тлен в сердце самой пылкой любви создается бессилием слов, пытающихся выразить невыразимое. Но в моей страсти не присутствовало этого отравленного жала, ибо мое сердце было абсолютно открыто для той, которую я любил. Любящие могут представить, а я не в состоянии описать тот эстетический трепет общения, в который подобное осознание преобразовывало каждую нежную эмоцию.
      Когда я задумался, какова же должна быть взаимная любовь между двумя ясновидцами, я догадался о высшей форме общения, которой моя милая возлюбленная пожертвовала ради меня. Она, конечно, могла понимать своего любимого и его любовь к ней, но все же более полное удовлетворение ей доставило бы сознание, что ее любимый тоже понимает ее и ее любовь. Ради этого мне хотелось бы и самому научиться читать мысли, но мне пришлось смириться с тем, что такая способность никогда ни у кого не вырабатывалась раньше на протяжении столь короткого промежутка времени, как человеческая жизнь.