На Земле многое изменилось с тех скверных старых времен, когда можно было открыто вести захватнические войны. Как гласили учебники истории, в те далекие времена правитель мог просто послать свои войска и захватить то, что он хотел. И если кто-нибудь из его соотечественников набирался смелости спросить его, почему ему этого хочется, правитель мог приказать отрубить ему голову, бросить в темницу или завязать в мешок и кинуть в море. И при всем этом он даже вины за собой не чувствовал, потому что он неизменно верил, что он прав, а они — нет.
      Эта политика, суть которой определялась термином «d’toit de seigneur», была одной из самых ярких черт «laissez — faire capitalizm» в атмосфере которого жили древние.
      Но с медленной сменой веков неумолимо происходили и культурные перемены. В мир пришла новая этика; медленно, но верно впитало в себя человечество понятия честности и справедливости. Правителей стали выбирать голосованием, и они должны были руководствоваться желаниями своих избирателей. Справедливость, милосердие и сострадание завоевали человеческие умы. Эти принципы сделали людей лучше, и все дальше в прошлое уходил старый закон джунглей и звериная дикость, которые царили на Земле в те древние времена до реконструкции.
      Те дни ушли навсегда. Теперь ни один правитель не мог ничего захватить просто так; избиратели ни за что не потерпели бы этого.
      Теперь для захвата надо было иметь предлог.
      К примеру, гражданин Земли, который совершенно законным и честным образом владеет собственностью на другой планете, срочно нуждается в военной помощи. Он запрашивает ее с Земли, чтобы защитить себя, свой дом, свои законные средства существования.
      Но сначала надо эту собственность иметь. Он должен по-настоящему владеть ею, чтобы защитить себя от жалостливых конгрессменов и газетчиков, которые носятся с инопланетянами и всегда, стоит Земле прибрать к рукам другую планету, затевают расследование.
      Обеспечить законное основание для захвата — вот для чего существовали специалисты по установлению контактов.
      — Джексон, — сказал себе Джексон, — завтра ты получишь эту бромикановуюфабричонку, и она станет твоей без всяких закавык. Слышишь, парень? Я это серьезно тебе говорю.
      Назавтра незадолго до полудня Джексон вернулся в город. Нескольких часов напряженных занятий и долгой консультации со своим наставником хватило для того, чтобы он понял, в чем его ошибка.
      Все было довольно просто. Он всего лишь немного поторопился, предположив, что в языке хон употребление корней имеет неизменный, крайне изолирующий характер. Исходя из уже известного, он думал, что для понимания языка важны только значение и порядок слов. Но это было не так. При дальнейшем исследовании Джексон обнаружил в языке хон некоторые неожиданные возможности: к примеру, аффиксацию и элементарную форму удвоения. Такая морфологическая непоследовательность была для него неожиданностью, поэтому вчера, когда он столкнулся с ее проявлениями, смысл речи стал ускользать от него.
      Новые формы выучить было довольно легко. Но его беспокоило то, что они были совершенно нелогичны и их существование противоречило самому духу хона.
      Ранее он вывел правило: одно слово имеет одну звуковую форму и одно значение. Но теперь он обнаружил восемнадцать важных исключений — сложных слов, построенных различными способами, и к каждому из них — ряд определяющих суффиксов. Для Джексона это было так же неожиданно, как если бы он натолкнулся в Антарктике на пальмовую рощу.
      Он выучил эти восемнадцать исключений и подумал, что, когда он в конце концов вернется домой, он напишет об этом статью.
      И на следующий день Джексон, ставший мудрее и осмотрительнее, твердым, размашистым шагом двинулся назад в город.
 
      В кабинете Эрума он с легкостью заполнил правительственные анкеты. На тот первый вопрос, «элукировалили вы когда-либо машек силически»,он мог честно ответить «нет». Слово машкаво множественном числе в своем основном значении соответствовало слову женщинав единственном числе. Это же слово, употребленное подобным же образом, но в единственном числе, означало бы бесплотное состояние женственности.
      Слово эликация,конечно же, означало завершение половых отношений, если не употреблялось определяющее слово силически.Тогда это безобидное слово приобретало в данном контексте взрывоопасный смысл.
      Джексон мог честно написать, что, не будучи наянцем, он никогда подобных побуждений не имел.
      Это было так просто. Джексон был недоволен собой — он ведь мог разобраться в этом сам.
      На остальные вопросы он ответил легко и вернул бланк Эруму.
      — Право же, это совершенно скоу, —сказал Эрум. — Теперь нам осталось решить всего лишь несколько простых вопросов. Первым из них можно заняться прямо сейчас. Потом я организую короткую официальную церемонию подписания акта передачи собственности, вслед за чем мы рассмотрим несколько других небольших дел. Все это займет не более дня или около того, и тогда вы станете полновластным владельцем фабрики.
      — Да, да, малыш, это замечательно, — сказал Джексон. Проволочки не волновали его. Напротив, он ожидал, что их будет намного больше. На большинстве планет жители быстро понимали, что к чему. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что Земля хочет получить то, что ей нужно, но желает, чтобы это выглядело законно.
      Почему именно законно — догадаться было тоже не слишком сложно. Подавляющее большинство землян было идеалистами, и они горячо верили в принципы правды, справедливости, милосердия и тому подобное. И не только верили, но и позволяли себе руководствоваться этими благородными принципами в жизни. Кроме тех случаев, когда это было неудобно или невыгодно. Тогда они действовали сообразно своим интересам, но продолжали вести высоконравственные речи. Это означало, что они были лицемерами,а такое понятие существовало у народа любой планеты.
      Земляне желали получить то, что им было нужно, но они еще и хотели, чтобы все это хорошо выглядело. Этого иногда трудно было ожидать, особенно когда им было нужно не что-нибудь, а чужая планета. Но, так или иначе, они обычно добивались своего.
      Люди многих планет понимали, что открытое сопротивление невозможно, и поэтому прибегали к тактике проволочек.
      Иногда они отказывались продавать, или им без конца требовались всякие бумажки, или им нужна была санкция какого-нибудь местного чиновника, которого никогда не было на месте. Но посланец парировал каждый их удар.
      Они отказываются продавать собственность по расовым мотивам? Земные законы особо воспрещают подобную практику, а Декларация Прав Разумных Существ гласит, что каждое разумное существо вольно жить и трудиться там, где ему нравится. За эту свободу Земля стала бы бороться, если бы ее кто-нибудь вынудил.
      Они ставят палки в колеса? Земная Доктрина о временном характере частной собственности не допустит этого.
      Нет на месте нужного чиновника? Единый Земной Закон против наложения на имущество косвенного ареста в случае отсутствия недвусмысленно запрещал такие порядки. И так далее, и тому подобное. В этой борьбе умов неизменно побеждала Земля, потому что того, кто сильнее, обычно признают и самым умным.
      Но наянцы даже не пыталисьсопротивляться, а это в глазах Джексона заслуживало самого глубокого презрения.
 
      В обмен на земную платину Джексон получил на-янскую валюту — хрустящие бумажки по 50 врсо. Эрум просиял от удовольствия и сказал:
      — Теперь, мистер Джексон, мы можем покончить с делами на сегодняшний день, если вы соблаговолите тромбрамктуланчиритъ,как это принято.
      Джексон повернулся, его глаза сузились, уголки рта опустились, а губы сжались в бескровную полоску.
      — Что вы сказали?
      — Я всего лишь попросил вас…
      — Знаю, что попросили! Но что это значит?
      — Ну, это значит… значит… — Эрум слабо засмеялся. — Это означает только то, что я сказал. Другими словами, выражаясь этиболически…
      Джексон тихо и угрожающе произнес:
      — Дайте мне синоним.
      — Синонима нет, — ответил Эрум.
      — И все-таки, детка, советую тебе его вспомнить, — сказал Джексон, и его пальцы сомкнулись на горле наянца.
      — Стойте! Подождите! На по-о-мощь! — вскричал Эрум. — Мистер Джексон, умоляю вас! Какой может быть синоним, когда понятию соответствует одно, и только одно слово — если мне дозволено будет так выразиться.
      — За нос меня водить! — взревел Джексон. — Лучше кончай с этим, потому что у нас есть законы против умышленного сбивания с толку, преднамеренного обструкционизма, скрытого сверхжульничества и прочих ваших штучек. Слышишь, ты?
      — Слышу, — пролепетал Эрум.
      — Тогда слушай дальше: кончай агглютинировать,ты, лживая скотина. У вас совершенно простой, заурядный язык аналитического типа, который отличает лишь его крайне изолирующая тенденция. А в таком языке, приятель, просто не бывает столько длинных путаных сложных слов. Ясно?
      — Да, да! — закричал Эрум. — Но поверьте мне, я ни в коей мере не собираюсь нумнискатерить!И не нонискаккекаки,и вы действительно должны этому дебрушили.
      Джексон замахнулся на Эрума, но вовремя взял себя в руки. Неразумно бить инопланетян, если существует хоть какая-нибудь возможность того, что они говорят правду. На Земле этого не любят. Ему могут срезать зарплату; если же по несчастливой случайности он убьет Эрума, его можно поздравить с шестью месяцами тюрьмы.
      Но все же…
      — Я выясню, лжете вы или нет! — завопил Джексон и стремглав выскочил из кабинета.
 
      Он бродил почти час, смешавшись с толпой в трущобах Грас-Эс, тянущихся вдоль мрачного, зловонного Унгпердиса. Никто не обращал на него внимания. По внешности его можно было принять за наянца, так же как и любой наянец мог сойти за землянина.
      На углу улиц Ниис и Да Джексон обнаружил веселый кабачок и зашел туда.
      Внутри было тихо, одни мужчины. Джексон заказал местное пиво. Когда его подали, он сказал бармену:
      — На днях со мной приключилась странная история.
      — Да ну? — сказал бармен.
      — В самом деле, — ответил Джексон. — Понимаете, собирался заключить очень крупную сделку, а потом в последнюю минуту меня попросили тромбрамктуланчиришъ,как это принято.
      Он внимательно следил за реакцией бармена. На флегматичном лице наянца появилось легкое недоумение.
      — Так почему вы этого не сделали? — спросил бармен.
      — Вы хотите сказать, что вы бы на моем месте…
      — Конечно, согласился бы. Черт побери, это же обычная катанприптиая,ведь так?
      — Ну да, — сказал один из бездельников у стойки. — Конечно, если вы не заподозрили, что они пытались нумнискатеритъ.
      — Нет, я не думаю, что они пытались сделать что-нибудь подобное, — упавшим, безжизненным голосом проговорил Джексон. Он заплатил за Еыпивку и направился к выходу.
      — Послушайте! — крикнул ему вдогонку бармен. — Вы уверены, что они не нонискаккекаки?
      — Как знать, — сказал Джексон и, устало ссутулясь, вышел на улицу.
      Джексон доверял своему природному чутью как в отношении языков, так и в отношении людей, А его интуиция говорила ему, что наянцы вели себя честно и не изощрялись перед ним во лжи. Эрум нэ т-эобр тал новых слов специально, чтобы запутать его, он и правда говорил на языке так как умел.
      Но если это было так, тогда хон был очень странным языком. В самом деле, это был совершенно эксцентричный язык. И то, что происходило с этим языком, не было просто курьезом, это было катастрофой.

      Вечером Джексон снова взялся за работу. Он обнаружил дополнительный ряд исключений, о существовании которых он не знал и даже не подозревал. Это была группа из двадцати девяти многозначных потенциаторов, которые сами по себе не несли никакой смысловой нагрузки. Однако другие слова в их присутствии приобретали множество сложных и противоречивых оттенков значения. Свойственный им вид потенциации зависел от их места в предложении.
      Таким образом, когда Эрум попросил его « тромбрамктуланчиритъ,как это принято», он просто хотел, чтобы Джексон почтительно поклонился, что было частью обязательного ритуала. Надо было соединить руки за головой и покачиваться на каблуках. Это действие следовало производить с выражением определенного, однако сдержанного удовольствия, в соответствии со всей обстановкой, сообразуясь с состоянием своего желудка и нервов, а также согласно своим религиозным и этическим принципам, памятуя о небольших колебаниях настроения, связанных с изменениями температуры и влажности, и не забывая о таких достоинствах, как терпение и снисходительность.
      Все это было вполне понятно. И все полностью противоречило всему тому, что Джексон уже знал о языке хон.
      Это было даже более чем противоречиво; это было немыслимо, невозможно и не укладывалось ни в какие рамки. Все равно что увидеть в холодной Антарктике пальмы, на которых вдобавок растут не кокосы, а мускатный виноград.
      Этого не могло быть — однако так оно и было.
      Джексон проделал то, что от него требовалось. Когда он кончил тромбрамктуланчиритъ, какэто принято, ему осталась только официальная церемония и после этого — несколько мелких формальностей.
      Эрум уверил его, что все это очень просто, но Джексон подозревал, что так или иначе, а трудности у него будут.
      Поэтому-то он и уделил подготовке целых три дня. Он усердно работал, чтобы в совершенстве овладеть двадцатью девятью потенциаторами-исключениями в их наиболее употребимых положениях и безошибочно определять, какой потенциирующий эффект они оказывают в каждом из этих случаев.
      К концу работы он устал как собака, а его показатель раздражимости поднялся до 97,3620 по Графхаймеру. Беспристрастный наблюдатель мог бы заметить зловещий блеск в его серо-голубых глазах.
      Он был сыт по горло. Его мутило от языка хон и от всего наянского. Джексон испытывал головокружительное ощущение: чем больше он учил, тем меньше знал. В этом было что-то совершенно ненормальное.
      — Хорошо, — сказал Джексон сам себе и всей Вселенной. — Я выучил наянский язык, я выучил множество совершенно необъяснимых исключений, и вдобавок к тому я выучил ряд дополнительных, еще более противоречивых исключений из исключений.
      Джексон помолчал и очень тихо добавил:
      — Я выучил исключительноеколичество исключений. В самом деле, если посмотреть со стороны, то можно подумать, что в этом языке нет ничего, кроме исключений.
      Но это, — продолжал он, — совершенно невозможно, немыслимо и неприемлемо. Язык по воле божьей и по самой сути своей систематичен, а это означает, что в нем должны быть какие-то правила. Только тогда люди смогут понимать друг друга. В том-то и смысл языка, таким он и должен быть. И если кто-нибудь думает, что можно дурачиться с языком при Фреде К. Джексоне…
      Тут Джексон замолчал и вытащил из кобуры бластер. Он проверил заряд, снял оружие с предохранителя и снова спрятал его.
      — Не советую больше пороть галиматью при старине Джексоне, — пробормотал старина Джексон, — потому что у первого же мерзкого и лживого инопланетянина, который попробует сделать это, будет трехдюймовая дырка во лбу.
      С этими словами Джексон пошагал назад в город. Голова у него шла кругом, но он был полон решимости. Его делом было отобрать планету у ее обитателей — причем законно, а для этого он должен понимать их язык. Вот почему так или иначе он добьется ясности. Или кого-нибудь прикончит.
      Одно из двух. Что именно, сейчас ему было все равно.
      Эрум ждал его в своем кабинете. С ним были мэр, председатель совета города, глава округа, два ольдермена и член правления бюджетной палаты. Все они улыбались — вежливо, хотя и несколько нервно. На буфете были выставлены крепкие напитки. В комнате царила атмосфера товарищества поневоле.
      В целом все это выглядело так, как будто в лице Джексона они приветствовали нового высокоуважаемого владельца собственности, украшение Факки. С инопланетянами такое иногда бывало: они делали хорошую мину при плохой игре, стараясь снискать милость землян, раз уж их победа была неизбежной.
      —  Ман, —сказал Эрум, радостно пожимая ему руку.
      — И тебе того же, крошка, — ответил Джексон. Он понятия не имел, что означает это слово. Это его и не волновало. У него был большой выбор других наянских слов, и он был полон решимости довести дело до конца.
      —  Ман! —сказал мэр.
      — Спасибо, папаша, — ответил Джексон.
      —  Ман! —заявили другие чиновники.
      — Очень рад, ребята, что вы к этому так относитесь, — сказал Джексон. Он повернулся к Эруму. — Вот что, давай-ка закончим с этим делом, ладно?
      —  Ман-ман-ман, —ответил Эрум. — Ман, ман-ман.
      Несколько секунд Джексон с изумлением смотреч на него. Потом он спросил, сдержанно и тихо:
      — Эрум, малыш, что именно ты пытаешься мне сказать?
      —  Ман, ман, ман, —твердо заявил Эрум. — Ман, ман ман ман. Ман ман. —Он помолчал и несколько нервно спросил мэра: — Ман, ман?
       — Ман… ман ман, —решительно ответил мэр, и другие чиновники закивали. Все они повернулись к Джексону.
      —  Ман, ман-ман? —с дрожью в голосе, но с достоинством спросил его Эрум.
      Джексон потерял дар речи. Его лицо побагровело от гнева, а на шее начала биться большая голубая жилка. Он заставил себя говорить медленно и спокойно, но в его голосе слышалась бесконечная угроза.
      — Грязная захудалая деревенщина, — сказал он, — что это, паршивцы, вы себе позволяете?
      —  Ман-ман? —спросил у Эрума мэр.
      —  Ман-ман, ман-ман-ман, —быстро ответил Эрум, делая жест непонимания.
      — Лучше говорите внятно, — сказал Джексон. Голос его все еще был тихим, но вена на шее вздулась, как пожарный шланг под давлением.
      —  Ман! —быстро сказал один из ольдерменов главе округа.
      —  Ман ман-ман ман? —жалобно ответил глава округа, и на последнем слове его голос сорвался.
      — Так не хотите нормально разговаривать, да?
      —  Ман! Ман-ман! —закричал мэр, и его лицо от страха стало мертвенно-бледным.
      Остальные обернулись и тоже увидели, что Джексон вытащил бластер и прицелился в грудь Эрума.
      — Кончайте ваши фокусы! — скомандовал Джексон. Вена на шее, казалось, душила его, как удав.
      —  Ман-ман-ман! —взмолился Эрум, падая на колени.
      —  Ман-ман-ман! —пронзительно вскричал мэр и, закатив глаза, упал в обморок.
      — Вот сейчас ты у меня получишь, — скачал Эруму Джексон. Его палец на спусковом курке побелел.
      У Эрума стучали зубы, но ему удалось сдавленно прохрипеть: «Ман-ман-ман?»Потом его нервы сдали, и он стал ждать смерти с отвисшей челюстью и остекленевшим взором.
      Курок сдвинулся с места, но внезапно Джексон отпустил палец и засунул бластер назад в кобуру.
      —  Ман, ман! —сумел выговорить Эрум.
      — Заткнись! — оборвал его Джексон. Он отступил назад и свирепо посмотрел на съежившихся наянских чиновников.
      Ах, как бы ему хотелось всех их уничтожить! Но этого он сделать не мог. Джексону пришлось в конце концов признать неприемлемую для него действительность.
      Его мозг полиглота проанализировал то, что услышало его непогрешимое ухо лингвиста. В смятении он понял, что наянцы не разыгрывают его. Это был настоящий язык, а не бессмыслица.
      Сейчас этот язык состоял из единственного слова «ман».Оно могло иметь самые различные значения, в зависимости от высоты тона и порядка слов, от их количества, от ударения, ритма и вида повтора, а также 6 т сопровождающих жестов и выражения лица.
      Язык, состоящий из бесконечных вариаций одного-единственного слова! Джексон не хотел верить этому, По он был слишком хорошим лингвистом, чтобы сомневаться в том, о чем ему говорили его собственные чувства и опыт.
      Конечно, он мог выучить этот язык.
      Но во что он превратится к тому времени?
      Джексон устало вздохнул и потер лицо. То, что случилось, было в некотором смысле неизбежным: ведь изменяются все языки. Но на Земле и на нескольких десятках миров, с которыми она установи ла контакты, этот процесс был относительно медленным.
      На планете На это происходило быстрее. Намного быстрее.
      Язык хон менялся, как на Земле меняются моды, только еще быстрее. Он был так же изменчив, как цены, как погода. Он менялся бесконечно и беспрестанно, в соответствии с неведомыми правилами и незримыми принципами. Он менял свою форму, как меняет свои очертания снежная лавина. Рядом с ним английский язык казался неподвижным ледником.
      Язык планеты На был точным, невероятным подобием реки Гераклита. «Нельзя дважды вступить а одну и ту же реку, — сказал Гераклит, — ведь в ней вечно текут другие воды».
      Эти простые слова Гераклита как нельзя более точно определяли сущность языка планеты На.
      Это было плохо. Но еще хуже было то, что наблюдатель вроде Джексона не мог даже надеяться зафиксировать или выделить хотя бы одно звено из динамично движущейся цепи терминов, составляющих этот язык. Ведь подобная попытка наблюдателя сама по себе была бы достаточно грубым вмешательством в систему языка; она могла изменить эту систему и разрушить ее связи, тем самым вызывая в языке непредвиденные перемены. Вот почему, если из системы терминов выделить один, нарушатся их связи, и тогда само значение термина, согласно определению, будет ложным.
      Сам факт подобных изменений делал недоступным как наблюдение за языком, так и выявление его закономерностей. Все попытки овладеть языком планеты На разбивались об его неопределимость. И Джексон понял, что воды реки Гераклита прямиком несут его в омут «индетерминизма» Гейзенберга». Он был поражен, потрясен и смотрел на чиновников с чувством, похожим на благоговение.
      — Вам это удалось, ребята, — сказал он им. — Вы побили систему. Старушка Земля и не заметила бы, как проглотила вас, и тут уж вы ничего бы не смогли поделать. Но у нас люди большие законники, а наш закон гласит, что любую сделку можно заключить только при одном условии: при уже налаженном общении.